Доля казачья Глава 4. Христианин Баха

                 Доля казачья 4. Христианин Баха

    Все насмеялись вволю, и монах Баха тоже. Впервые его душа вырвалась на простор из клетки, где её с самого младенчества держали в монастыре. И его душе было, очень и очень хорошо среди этих простых и добрых людей. И никак ей не хочется, снова в опостылевшую клетку, а добра ей хочется, обыкновенного человеческого добра!

     Крестятся гольды, уже без всякого страха, смело окунаются в бочку с головой.

    - За нашу новую веру и царя нашего Батюшку!

    - Аминь! – и снова в бочку с головой ныряют.

     Окружила вся семья, своего Василия Ивановича.  – Не  до, Бахи им стало. Подошёл к Никодиму и побеждённый монах Баха.

    - Крести и меня отец! Не хочу я больше людей убивать, и от своей веры отрекаюсь. Всю жизнь свою пересмотрел я, и только сейчас свет увидел. Нет мне дороги назад, и хочу я  этот свет радости  людям нести.  Спасать их, а не губить, как делал я это раньше.

     Не знает, что делать Никодим, ведь перед ним сейчас,  его смертный враг. И не только его. Но грех отказать в помощи, блуждающему во тьме путнику. И тяжкий грех оттолкнуть его, ведь он к свету стремится.

    - Крестится раб Божий Баха! – и окунает его в бочку с водой. Во имя Отца Господа Бога, сына его Иисуса Христа, и Святого Духа!  Аминь!

     Хотел монах свой клинок в воды Амура выкинуть, но остановил его Никодим – не торопись. Мы воины Христовы, и оружие для нас свято, как и имя Господнее. Потому-то, оно и висит у нас рядом с иконами.  Этого почёта, заслужить надо, порою и всей казачьей жизни всё это стоило.

    Оно может не только убивать, но и защищать. Поэтому направь его на хорошие дела! Оружием грех большой раскидываться. Казаки так не делают. Потому что оно нами в бою достаётся:  и потом и кровью нашей омыто.

     Освятил клинок Отец Никодим, и подаёт его Бахе.

    - Теперь ты носишь новое имя: Иван Чёрный, самый, что ни на есть русский казак.       Выбирай дорогу себе сам, теперь ты свободен, как и все казаки. И пусть ты чёрен, как головёшка. Ты такой же, как и все мы - по духу нашему. Цвет кожи  для нас казаков роли не играет. Всех нас  вольный дух казачества объединяет.

     Но тут Покто снова заговорил, обращаясь к уже бывшему монаху. Не захотел Покто нового имени принять при крещении: сказал, что быть Покто ему удобней. И от своего геройского имени он никогда не откажется.  Его никто и не заставлял это делать. – Покто, так Покто!

    - Я назвал тебя росомахой, и не жалею об этом! Но ты сейчас другим стал.

     Я по твоему лицу вижу, что ты правду говоришь, сейчас ты на хорошую тропу вышел.

    А раньше я хотел посадить тебя в лодку, как у нас гольдов, с плохими людьми делается.

     Вывезти тебя на середину Амура, там, где река Сунгари свои воды с Амуром мешает там у них битва не на шутку идёт. И оставить тебя там: одного и без весел. В этом кромешном аду  на суд этих двух  страшных стихий.  Их ты никак не купишь, у них своя,  правда – неподкупная человеком.

     И ты должен предстать пред ними, во всём своём ничтожестве. И если выживешь ты, то ты имеешь право жить дальше. А если?..... Не договорил Покто свою речь, но все его поняли.  Конечно, там была смерть. Но сейчас ты имеешь право жить, как и все мы здесь стоящие.

     Живи Баха, то есть Иван Чёрный! Живи среди нас, и приноси людям радость.

    - Спасибо! – поблагодарил всех новоиспечённый Иван. – Но я всё же рад буду проверить себя, и правильность своего выбранного решения. Пусть стихия меня осудит, честнее такого суда, нет на всём белом свете. Если выживу я в той стихии, то прав я был в своём выборе: своей новой дороге.   - А если нет, то всё равно я умру с Божьим именем на устах. Я своего решения не меню.

    Посмотрел, он грустно на окруживших его людей, и добавил.

    - Все видят, как красив лотос, он также и умирает красивым, и все любуются им. Но никто не знает, как он при этом несчастен.

    - Непонятная нам жизнь! И многого мы не замечаем! Но всё это до поры, до времени – обязательно, как рассвет наступит прозрение.

     Никто из казаков, толком ничего не понял, только казачки украдкой прислонили кончики своих платков к глазам. Их сердце, никогда не обманывало: и тут быть беде! Где-то рядом она!

   - А бывший монах, обратился к отцу Никодиму.

    - Можно Отец Никодим, если я жив останусь. Тебя старшим братом звать?  Клянусь, что твоего имени я никогда не опозорю.

    - Ну, если не опозоришь, то сочту это за честь. Во славу доброго дела, я разрешаю тебе это сделать. Твори добро, везде, где ты будешь.   Аминь!- И моим добрым именем  - твори! Пусть поможет оно тебе в трудную минуту.

    Перекрестил казачий священник своего названного брата, тяжёлым медным крестом, дал его поцеловать. И напутствовал своего нового брата: С Богом!

     Пошёл Иван Черный, к оморочке, что у берега стояла. Столкнул её на воду, и с силой погнал её к середине Амура, на стрежень двух течений: на встречу со своим судом. Он имел на то право, иначе и жить ему  не стоило.

     На середине Амура он что-то крикнул своё: сердечное и гортанное, но до жути, щемящее душу. На только  ему одному известном наречии. И с силой швырнул, теперь уже не нужное весло за борт, своей тонкой, и утлой лодочки.

    Может, и он вспомнил маму свою, которую никогда, в своей жизни не видел. И спросил её, для чего она родила его, такого несчастного, и никому не угодного. И тем ещё раз бросил вызов своей судьбе. Снова пошёл ей наперекор, как и тогда при своём рождении.

     А затем смирился Иван, осенил себя крестным знаменем и сел на дно лодки. Теперь он был готов ко всему. Глаза его от усталости прикрылись, и он как бы отрешился от всего происходящёго с ним.

    Он очень устал, и сразу почувствовал это. Пусть вершится грозный суд, он ему никак не препятствует, ни одним своим движением. И даже, ходом мыслей своих.

     Унесло ныряющую в яростных волнах, лодку за поворот реки, но никто из казаков не тронулся с места. Все были заинтригованы происходящим зрелищем. И никто не посмел препятствовать решению Бахи, ведь, прежде всего он сам себе судья, и вину свою, в полной мере, только он сам знает.

     Но всё равно суд не оставил никого равнодушным, и русские, и гольды, все жалели монаха. Многие женщины уже открыто плакали, и не скрывали своих слёз.

     Мужики крестились, и было отчётливо слышно, как кто-то вслух сказал: Не приведи Господь, хоть раз такую проверку испытать на себе. – Душа в пятки уходит!

     Отец Никодим, осенил крестным знаменем, уже пустую реку.

    - Держись мой брат, ты на верной дороге, выживи!

     Прошло время, и среди гольдов стали проскальзывать слухи, что монаха видели, где-то в низовьях Амура. Живёт он среди местных народов, и крестит всех желающих, необычным каменным крестом, явно собственного изготовления. Когда ему указывали на то,  что крест грубо огранён, и неудобен в руке. То он отвечал всем желающим:

    - Мне есть, что помнить всю свою оставшуюся жизнь, и есть, о чем ни на минуту я не могу забыть – грешен я, хотя, и прощён Богом! И когда я беру в руку свою, этот неотесанный крест, то себя,  я всегда осуждаю, а к людям отношусь с наибольшим уважением. Потому, что через свою боль я к ним уважение питаю!  И сам, до крови проникаюсь благодарностью к милости Божьей. О чём и говорю людям! И они явно видят это единение духа.

    И раны мои на руке, сразу же заживают: без всякого следа исчезают. И люди восхищаются силой великой Всевышнего, - не это ли счастье!

    - Качает головой отец Никодим: - Да-а-а! Дела! Ну, и братец у меня объявился. Однако силён бродяга, силён духом своим!

   Через десять лет в казачью станицу, в сопровождении гольдов, приходит смуглый, что головёшка мальчик лет девяти, и ищет он отца Никодима. В руках у мальчишки, тяжелый и неотёсанный каменный крест. – Тебе это!

   - Что-то знакомое уже, промелькнуло в лице мальчугана. И как молнией,  ударило батюшку озарение: Да это же глаза Бахи! И крест по описаниям тот, про который гольды слагали легенды. От природы его рождение.

     Так оно и было на самом деле. И мальчик был сыном Бахи, и крест его.

  - Жив, остался бывший монах, и со своими проповедями кочевал он от одного стойбища к другому. Везде его принимали с уважением, и слушали очень внимательно. Его душевное обращение к народу сразу же покоряло даже, казалось бы, каменные сердца. Не гнушался он никакой работы, и делал её с великой радостью, и скоро стал везде своим человеком. Одна у него была странность: при нём всегда был свёрток, и тот всегда, как и крест следовал за своим хозяином. Когда его спрашивали, что там, то он ничего не скрывал, рассказывал им. И если очень просили люди, то мог и показать клинок, очень тонкой работы. Тогда возглас восхищения вырывался из уст аборигенов Амура! – О-о-о!

 Клинок, такой замечательной работы, и качества стали, редко приходилось им видеть, а тем более держать в своих руках. А охотники, знали настоящую цену оружию.

 И когда его спрашивали, почему он таскает его в свёртке, то тот отвечал, что не пришло ещё время, его доставать оттуда! И что сам он считает себя казаком, и если надо будет, то всегда готов применить этот клинок в бою. За веру свою! Но тренировкам, батюшка уделял необходимое время, используя при этом не клинок,  а тяжелую дубинку. – Зачем?

     Местные народы никогда и ни с кем не воевали, и дальше его уже ни о чём не спрашивали. – Табу! Хотя и так всё было ясно, что-то не договаривал батюшка.

     Говорил ещё, что зовут его Иван Чёрный, и что крестил его отец Никодим! Теперь он его названный брат. Это имя у местных народов стало магическим. Тут не нужен был документ, это была безоговорочная рекомендация к хорошим действиям, к помощи. И больше Ивана  уже ни о чём не спрашивали. Свой он, такой человек, плохим быть не может! И всячески помогали ему, в любом деле.

     Скоро Иван выбрал себе в жёны одну местную девушку, и в таёжной глуши уединился с ней. Когда у них родился сын, его сразу же назвали Никодимом, в честь своего названного брата отца Никодима.

    А дальше, уже всей своей маленькой семьёй, он странствовал по просторам Приамурья, лишь на зимовку останавливаясь в стойбищах.

     Слух о необычном проповеднике через торговцев дошёл и до маньчжурского правителя. Накопилась у торговцев обид, на этого неподкупного проповедника.

     Не позволял Иван грабить местный народ, так как грамоты сам был великой, не чета торговцам. И силой обладал недюжинной, мог и с медведем бороться, если попадал на их национальный праздник.

    Странный это был казак, и не казак, и проповедник, не проповедник. И виду он был странного, не похожего на местные народы: лицом и телом не вышел.  Чёрен Иван, даже среди аборигенов заметен.

     И как им было предписано информировать торговцам, обо всех подозрительных людях полицию, то так они и сделали. И пошло всё дальше своим чередом.

     Вызвал правитель к себе помощника  и напрямую спросил его: - Не мог ли это быть один из тех двух монахов, что когда-то провалили его секретную миссию об упреждении, распространения христианства на берегах Амура.

     Не знал тот что ответить. Вряд ли смогли бы пойти его монахи - убийцы, на такое вероломство: принять чужую веру, а тем более проповедовать её. Для них христианство самое большое зло во всей вселенной.  Смерть для убийц была намного проще предательства: тут сразу же, открывалась дорога в рай небесный.   Проверить все факты было необходимо. И опять он посылает двух монахов-убийц в  далёкий поход. Тут уже был задет престиж целой школы, и всей системы разведки в целом. Где предательство было самым постыдным делом. А тем более, со специальным воспитанием в монастыре, да ещё с самого рождения. Там такого быть не могло, - это точно!  

 Понял Иван Чёрный, кто к нему в гости пожаловал сразу,  как только увидел монахов. Они и раньше знали хорошо друг друга. Не настолько их было много в школе, чтобы не запомнить всех. И вот они встретились в таёжной глуши, чтобы уточнить свои позиции. Чуть ли не год монахи потратили на то чтобы найти отступника.

    У монахов и жест приветствия был свой, особенный. И Иван жестом ответил им,  что он тоже приветствует их. Так что ошибки здесь быть не могло. Конечно, это был их Баха.

    - Я христианин, и проповедую свою новую веру в этой глуши. А почему изменил вам, то вы это вряд ли поймёте,  – начал с опережением свою речь Баха. Он сейчас напоминал разъярённого быка. Дыхание его казалось тяжёлым, а пышущие жаром ноздри  выказывали  его необузданную силу, и свирепость. Куда только делись его добрый характер, и чуткое отношение к людям, и их горю.

   Никогда иноверцы не видели его таким страшным. И тоже потянулись к своему оружию: лукам и ножам.

    - Теперь я Иван Черный, и с этим своим новым именем я готов умереть от вашей руки, или победить вас: и в вашем лице зло, что от вас исходит.  Берегитесь меня!

    В руках Ивана, заблистал клинок, который он много лет не держал в своей руке. И который был очень лёгок, после тренировок с тяжёлой дубинкой. Но это было так задумано им.

     Все эти годы он знал, что его всё равно найдут, бывшие соратники: хоть на самом краю земли, и щадить его никто не будет. Им нужна была только его смерть. А ему нужна была победа, чтобы навсегда сбросить с себя тяжёлый груз многолетних раздумий и переживаний. Баха невольно тяготился, своей вероломной молодостью, хотя и покаялся во всех своих грехах. Но избавиться от этого чувства навсегда он так и не смог. И кроме всего этого, он должен был защитить свою семью: жену и сына. Ведь и их его бывшие друзья не оставят в живых. Отрежут им уши  и ими поштучно отчитаются перед императором о своём успехе. Искоренили весь род предателей, что бы другим монахам, не повадно было: и предавать, и плодить предателей! Урок им будет!

     Монахи ровно наступали на своего отступника Баху. Для них он и оставался таким: только Баха, и продажный монах. И что ещё удивило их, так это то, что он сражается с ними с лёгкостью, и совсем непохоже на их тактику: не так как их учили в монастыре. 

     Они были правы: Иван Черный, много думал о своём неожиданном поражении в бою с Бодровым. И его манера ведения боя, не давала монаху покоя всю оставшуюся жизнь. И бывший монах, по крупицам воспроизводил в памяти тот далёкий бой, пытаясь найти ключ к этой невиданной во всём мире системе: со своей странной логикой, сделавшую её практически непобедимой. И отец Никодим, тоже крепко запал в душу Бахи, своей манерой ведения боя: та же система.

     И в результате многолетних тренировок и раздумий, Иван Чёрный преуспел в этом деле – ключ был найден. Но и тут он не остановился в своих исследованиях. И ему открылись новые возможности, усовершенствовать её приёмы, чем он успешно и занимался. Хотя,  казалось бы, что там, на этом поприще, вся многолетняя нива творчества была давно освоена, самими казаками.

     Тренируясь со своим маленьким сыном, Никодимом Иван учил его, быть на вершине двух известных ему тактик: казацкой и монастырской, плюс ещё, свои новые приёмы. В трудной казацкой жизни, а он всегда считал себя казаком, вся эта доблестная наука побеждать любого врага всегда пригодится. Как говорится: проникся казацким духом.

     Плохо приходилось убийцам-монахам. Скоро, как говорится среди казаков, они отсушили себе руки, об этого неразумного Баху. Все их мощные удары клинка, в них же самих и отзывались, парализуя их мышцы и волю. А Иван и не устал вроде, только раззадорился весь. Похоже, что он игрался со своими убийцами, как кошка играется с мышкой. Ей уже и крови не надо, но и отпустить свою жертву, просто так,  она не может. Инстинкт ей мешает.

     Через некоторое время монахи попадали с ног, и ползали по земле, пытаясь подняться, но только вызывали смех у аборигенов Амура. Ни руки, ни ноги им ужё не подчинялись.

     Не стал их убивать Иван. Поцеловал он свой необычный каменный крест, затем перекрестился им, и перекрестил монахов.

   - Теперь и вы видите, чем сильнее моя новая вера. Она прощать людей учит и крови ей не надо. Вы бы никогда так не поступили: и я не лучше был когда-то. А сейчас я счастлив неимоверно тем, что подарил вам жизнь, и не убил вас. И сына своего, и этих добрых людей тому же учу – милосердию.

 Я не судья вам! И поступлю я, по древнему закону гольдов, пусть стихия вас рассудит. Так и Покто со мной поступил, прав он был, как только бывает сама жизнь! Я благодарен ему за эту страшную науку!

     А останетесь, вы живы, то своим хозяевам передайте, что только сейчас я по-настоящему счастлив. И со своей избранной дороги я уже никогда не сверну. А другие монахи придут убивать меня, то я их прощать не буду, получат то,  что они заработали.

     Жители стойбища, весело перетащили монахов в свою лодку, и бросили их на её дно. Те всё ещё не могли придти в себя, и не противились им, адская боль парализовала их волю.

     Затем лодку, ходко отогнали на стрежень водной стихии и оставили монахов, вместе с лодкой, под перстом судьбы. И утлая лодка свободно крутилась всё, удаляясь от людских глаз.  

 Подходили эвенки к Ивану, преклоняли свои колени и целовали каменный крест и тут же, осеняли себя, как могли крестным знаменем. Наверное, это и их была судьба, и их глаза разом прозрели. Им пришлась по душе новая вера, но и от старой своей веры они не отказывались, и никто не заставлял их это делать.

   Прижались к Ивану, его любимая жена Найна, и сыночек их, Никодимка. Очень они радуются, что так хорошо всё закончилось. И снова все они вместе, и ещё более счастливы будут. Уж, теперь-то, им ничего не угрожает: жить да жить можно! Миновала угроза!

    Но всё оказалось намного сложнее в жизни, чем они предполагали.

    Как выжили монахи, и не утонули тогда, никто того не ведает. Видно было, что не судьба им была умереть в тяжёлых Амурских волнах.

     Истерзанную лодку, с полуутонувшими, и оттого, испуганными до ужаса монахами, волны брезгливо вышвырнули на прибрежный песок. Наверно и вода, как и земля, не захотела принять в себя всю грязь, что на их душах была. И долго ещё возмущался батюшка-Амур, по этому поводу. И страшен он был в гневе своём.

     Потом шаман скажет всем охотникам, что только огонь и мог принять их тела, а вода здесь была бессильна, столько на них убийств было. Очень много крови пролито. Но наверно, всё и шло к тому – к огню. К их полному физическому уничтожению, и тем самым, очищению самой природой от их заразы всего пространства, где они жили и творили свои нехорошие дела.

     И принялся шаман с ещё большим усердием прогонять злых духов, от чудом оставшихся в живых людей, со всего большого стойбища. Но главного зла, в лице страшных монахов, уже не было в живых.

     Пришли в себя монахи, после судьбоносного купания, и стыдно им стало за весь позор, что они недавно понесли. И так как их учили в монастыре, не прощать своих обид. То они приступили ко второму варианту уничтожения Бахи, а попутно и всего стойбища.

 Они завезли много пиротехники, в легких и небольших шарах, что легко умещались в руке. Были и запалы к ним, к этим игрушкам Они давно уже, и много преуспели в таких огненных делах. А разведка, всё лучшее из того, приняла на своё вооружение, и диверсионную оснастку. Так что было чем обелиться монахам, хотя бы перед своей совестью. Постоять за честь свою и взять реванш, за полнейший провал всей своей кровавой миссии.

     Было бы желание смыть позор, а средства для этого у них имелись, и в предостаточном количестве.

     А оно, конечно у них было, это неистребимое желание мести, как говориться урок не пошёл ребяткам, в прок.  Тихо без единого всплеска пристала лёгкая лодка с монахами к берегу, чуть ли, не в центре стойбища.

     Ветер дул со стороны жилища, и даже чуткие охотничьи собаки не услышали их, под крутым Амурским берегом. Охотники и рыбаки всегда выбирали для своих поселений такие высокие и продуваемые ветром места: и от воды летом прохладно, и от мошки можно отдышаться.

     Всего один миг им потребовался,  для того чтобы оказаться на высоком берегу. И не успела сонно тявкнуть первая собака, как взлетела она вместе с ближайшим чумом к звёздному небу. Заискрилось небо, на том месте радугой от беснующихся искр и пламени, а рядом творилось что-то подобное, и страшное. Скоро всё стойбище пылало огромным единым факелом, превращаясь в кромешный ад, где метались ни в чём не повинные люди.

     Иван Чёрный спасал чужих детей, вытаскивая их из огня, и его жена старалась всячески помочь ему, оттаскивая их ближе к спасительному Амуру, под берег. А его собственный сын, маленький Никодимка, был предоставлен сам себе.   Как спал он со своим любимым новым луком, что ему подарили охотники, так и оказался с ним, волею отца, на улице.

      Всё происходящее невольно сильно пугало ребёнка. Но суровое воспитание отца, и сильная любовь к нему, удерживали его от бегства к своему спасению. А терпение, приучило Никодимку,  стараться всё осмысливать. И  ни в коем случае не поддаваться панике – иначе смерть. И он не торопился, как губка впитывал в свою память всё происходящее, всю трагедию.

 На глазах Никодима встретились, его отец, и один из монахов. Отец прикрыл своим телом огненный шар, брошенный ему под ноги монахом, спасая  собой плачущих, вытащенных из огня детей.

 Глухим взрывом тело спасителя немного подбросило вверх. И он окутывался пламенем, которое казалось, исходило из его живота, и лёгкой волной, разливалось дальше по всему телу, с треском охватывая его. Но он нашёл в себе силы,  чтобы подняться на ноги.

    С дикими от боли глазами Иван двинулся на своего врага, чтобы уничтожить его. Иначе этот ненавистный враг, всех будет беспощадно истреблять: и старых, и малых.

 И только ценою собственной жизни, спасти ни в чём не повинных гибнущих детей, другого выхода не было.

 В какой-то миг, проповедник сгруппировался, и как огненный смерч, с разящей катапульты, взметнулся в своём полёте над землёй, в сторону своего врага. Но не достиг своей цели.

 С глухим стоном Иван так и лёг на землю, не долетев до своего врага, пронзённый в воздухе, его клинком.

     Ещё больше возликовал монах от такой неслыханной удачи, и его торжествующий дикий вопль, эхом взметнулся в адской ночи, над разрастающимся побоищем. Но вдруг оборвался и захрипел. Как будто кто-то невидимый, мешал ему.

    Тяжёлый, и оперённый эвенкийский нож, глухо прервал этот ужасный по своей дикости вопль.  Монах  хотел жить, и руки рвали нож из раны, но смерть уже не отдавала его из своих цепких когтей.

     Найна знала, что её нож достиг своей цели, и ни капельки не сомневалась в этом. И монах уже никак не интересовал её: все её мысли были с Иваном, и только с ним.

     Она бросилась к своему мужу, и как-то пыталась сбить с его тела пламя, но это с трудом удавалось ей. Очень страшная начинка бомбочек, была ужасна своим совершенством: горела даже земля, и человечье тело.  Напрасны были все её усилия: Иван был мертв.

     Но не суждено было раскосмаченной и плачущей Найне, подняться с колен. Она не видела,  как второй монах ловко выхватил из рук у одного охотника тяжёлое копьё. И также ловко расправился с его хозяином, а попутно и с другим охотником, он был виртуоз в этом деле. Убивать, это и было его предназначение в жизни, и делал он это с великим удовольствием на лице.

    Пущенное его сильной рукой копьё пронзило согбенную мать Никодимки насквозь, и прикололо её к земле, как бабочку. И всё это происходило на глазах у ребёнка.

     Не помнил Никодимка, как  вложил острую стрелу в свой охотничий лук.

     И как он целился в монаха: ребёнок тоже не помнил. Он видел торжествующие глаза убийцы: тот безумно ликовал.   Он хотел ещё бесконечно много убивать ни в чём неповинных людей, потому что чувствовал себя выше их – случайных ничтожеств. Он вершитель чужих судеб, их кара!

     А он повелитель, безнаказан,  в своём совершенстве убивать их как мух. И во всём  этом хаосе:  законный хозяин – как сама смерть! Он так же, могуч! Могуч!

 Стрела угодила монаху прямо в глаз, и опрокинула его на спину, без всякого усилия. И избавила его от всяких иллюзий о своём могуществе: и он тоже муха в руках смерти.

     Дрожащий от робости рассвет, был незаметен в пылающей кровавой ночи. Но пришло время и ей удаляться на заслуженный покой. И она нехотя освобождала ему место, в этом дымящемся, вертепе смерти.

     Почти все люди стойбища погибли в этой, учинённой монахами бойне. Тела их были разбросаны в самых различных позах. Картина побоища была самая ужасная, и надо было быть камнем, чтобы не разрыдаться. И даже бывалым и видавшему виды охотникам было горько. Плакали все без исключения.

 Старый шаман приказал живым охотникам, собрать все тела своих погибших сородичей в одно место, в центре бывшего стойбища, в одну общую могилу. И щедро засыпать её, песчаной землёй. И он, как не старался, не мог скрыть своих слёз, как не прикрывал их космами седых и жёстких волос.

    - Пусть здесь, со временем разрастутся красивые  пурпурные пионы, и хоть как-то скрасят нависшую над курганом вечную грусть. Пусть тучка порою, горестно всплакнёт, по невинно убиенным  людям.   Убитых монахов никто не убирал. Их обгоревшие тела эвенки засыпали разным хламом, что полностью не сгорел в пожарище, и этот их погребальный костёр ещё долго чадил и догорал Сильнейший ветер, что пронёсся с Амура над их пеплом, зашвырнул его высоко вверх под самые чёрные тучи. А те не приняли его, и с отвращением растёрли своей необузданной массой в пыль. Затем брезгливо омылись холодным дождём. Всё!

      Никодимку подобрал шаман, и долго лечил его. Сколько мальчик находился в беспамятстве он и сам не знает, а шаман не говорил ему об этом ничего. Всё больше находился в тяжёлом раздумье, и поил его различными отварами трав.

 Хотя он и не любил Ивана Чёрного, но как перед человеком, и его силой духа, преклонялся перед ним.  Иван сильный шаман, и люди его любили, даже больше чем его, старого шамана. Хоть и обидно было,  это признавать, но что поделаешь – правда! А ребёнок, яркий отпрыск человеческий  и большой грех его губить. Он, как и всякое растение к жизни и солнцу тянется. Беззащитный он!

     И не может быть тут другого решения. Спасать его надо, а не сводить старые счёты! Спасать!

     Эвенк всегда радуется жизни, он дитя природы. Перед нею все одинаковы: и старые и малые – все жить хотят. И катятся слёзы из глаз старого шамана, не вернуть к жизни, его погибших людей. – Не вернуть! И даже не понимая,  как это всё могло произойти, шаман неистово перекрестился. Однако очень испугался этого, и весь съёжился.  Но ничего страшного не произошло, ни грома,  ни молнии не было. Значит,  и греха здесь никакого не было.

     Ушли эвенки с этих мест, дальше на север, в верховья Амурских притоков. Невозможно им было оставаться в этих местах, где под курганом, чуть ли не весь их род остался.

 Оставили они умершим вещи, что нужны были им, для их новой жизни. Развесили всё по деревьям, их охотничье и рыбацкое снаряжение. И молча, утираясь слезами, удалились к своим лодкам.

   И застонал Батюшка-Амур вместе с ними, от всей горечи утраты, и ему тяжело стало: - Эх, люди! Что творится на белом свете.

    Выходил шаман Никодимку, и через своих людей, своих многочисленных родственников, передал его. Можно сказать, что из рук в руки, в русское селение, отцу Никодиму.  Там, с русскими казаками, лучше будет ребёнку жить: у него впереди, своя большая дорога, на много лет тянется. И ему с казаками, по этой дорожке идти.

 Старый шаман, ему мешать не будет, он всё правильно понимает! Он много солнца видел на небе, и сам стал, весь чёрный стал, как головёшка. И выбор свой сделал разумно.

 – Не мешать! Иди сынок! Быстрый олень, улитки не замечает: они разные, хотя  и по одной земле ходят.

 Услышали рассказ маленького мальчика казаки, и сами чуть не расплакались. А некоторые и слезинки смахнули.

    - Это же надо столько невинных душ загубить, нелюди, другого им названия нет.

    - А жена Никодима, не сдержалась и бросилась к ребёнку: - Касатик ты мой, я тебя никому не отдам. Ты мне хоть сыном, хоть внуком будешь!

     И тут же набросилась на людей.

    - Ну что же вы тут, свои рты поразинули, или дома у вас нет делов?

     И, правда! – спохватились люди, и уже с улыбкою на лице расходились по домам.

     С такой мамой ребёнок не пропадёт, это точно! Кошка она, того и гляди, за него и глаза выцарапает.  И вздохнули люди, уже спокойно – молодец!

     Но это было уже спустя десять лет, как обжилась казачья станица.

Другие произведения автора:

ЖИЗНЬ

Мои забытые сказания. Знамение

Мои забытые сказания. Цены собачьи