Рождественская звезда

 Горные лыжи – зимний вид спорта. При любви автора к этому времени года нет ничего удивительного в том, что речь пойдёт именно о них. Все сопутствующие детали рассказа служат антуражем, и значения не имеют. Персонажи и обстоятельства могли быть выбраны любые и, по большому счёту, нам нет до них никакого дела.

 Итак. Двое мужчин – Лев Карасик и Ефим Шпильман – среднего возраста, друзья и сотрудники, увлеклись горнолыжным спортом. Своим увлечением они радовали и начальство и товарищей по работе, так как отпуска брали исключительно зимой. Ведь сколько неприятностей доставляет руководителям отделов, график отпусков. Все хотят отдыхать летом. Всем нужно к морю, на дачу… А работать кто будет? Сколько волнений из-за путёвок, баз отдыха, санаториев и прочего. А эти двое сразу выбыли из борьбы. Зимой? Отлично!

 Жёны их, правда, не разделяли этого пристрастия, однако компенсировали для себя хотя бы тем, что отправляли с мужьями детей, которых, как известно, некуда обычно девать на каникулах. Каждую зиму друзья, вооружившись лыжами, ботинками и нехитрым скарбом, прихватывали детей и ехали в Карпаты. После нескольких лет проб и ошибок, отыскали прелестный посёлок Ясеня́, расположившийся в долине бурливой Чёрной Тисы и, повадились ездить туда ежегодно. Останавливались в одном и том же доме, хозяева которого гостеприимно сдавали комнату по сходной цене.

 Утром, выпив кофе и позавтракав бутербродами, шли на укатанный сотнями лыж склон и самозабвенно катались под доносившуюся из поселкового универмага песню «Арлекино».

 Накатавшись за день вдоволь, компания – Лёва с Фимой и трое детей – две Леночки (Лёва согласился в этот раз взять подругу дочери) и Саша, спускалась на лыжах к колыбе – круглому бревенчатому дому с высокой конической крышей. Присев на вмёрзшее в снег бревно переобувались и заходили внутрь. Крошечные отверстия, служившие окнами, пропускали света так мало, что глаза долго привыкали к полумраку после белого снега, сливавшегося с белым небом. У невысоких стен стояли толстые колоды, служившие столами, окружённые колодами поменьше, для сидения. По центру располагался круглый мангал с неугасимыми, а́ло мерцающими углями. Утомлённые лыжники солидно возились вокруг него с шашлыками. Свежая баранина, нанизанная на шампуры, продавалась тут же, из маленькой дверцы, перегороженной отполированной дикой доской, служившей прилавком. Взяв шашлыки и эмалированный чайник с глинтвейном, наши герои рассаживались вокруг свободной колоды. Пока отцы жарили мясо, дети втихаря наливали вино в запотевающие стаканы.

 Поскольку речь тут идёт о горнолыжном спорте – скажем, что самое приятное в нём, это стащить с ног твёрдые, увесистые ботинки и выпить горячего вина, от которого по телу разливается сладкая истома. После такого обеда нет ничего лучше, чем молча идти с лыжами на плече по вечерней карпатской улочке, мимо деревянных чешуйчатых домов с высокими крышами, слушать скрип утоптанного снега под ногами и шум редко замерзающей реки, вдоль которой тянется улица.

 В светлой комнате на одной стене висел большой лубочный портрет Спасителя с аккуратной бородкой на нежном девичьем лице, схематическим изображением лучащегося пламенеющего сердца посередине груди, держащего в руке ягнёнка, больше походившего на кошку, нарисованный яркими красками, какими впору красить яйца на пасху. Другую стену украшал портрет женщины, не то его матери, не то Марии Магдалины, в пёстрых индийских одеждах. В изразцовой печке гудело пламя и дёргало дребезжащую дверцу. Оконные стёкла затканы искрящимися белыми узорами, с еловым лесом по кайме и павлиньими перьями по всему полю. Разноцветные домотканые рядна покрывали пол и длинные деревянные лавки. Пахло патриархальным сельским уютом, как сто и двести лет назад. К «удобствам» нужно было идти через неширокий двор, мимо тёплого сарая, где глухо перетаптывалась корова, стонали куры, и пахло молоком. Удариться о замёрзшее в фанеру бельё на верёвке и добраться до деревянной будки, с обледенелым полом и дырой. Внутренняя сторона двери была сплошь оклеена антиалкогольными плакатами, для увещевания хозяина дома.

 Вечера были длинными, так как зимой темнеет рано, катание заканчивалось с сумерками, потому компания отправлялась ещё в центр посёлка, ужинать в ресторане «Лесоруб», на крыльце которого курили рабочие из Прибалтики, а в маленьком жарком зале, в продолговатых прямоугольных железных тарелках посетителям подавали бефстроганов.

 Нового года в Ясенях не отмечали и не замечали, зато Рождество праздновали охотно, с любовью, в соответствии со всеми правилами традиции. На свят-вэ́чир, который по-русски нелепо называется сочельником, варили кутю́ – пшеничную кашу с мёдом, орехами и маком, жевать, которую, можно было упоительно долго. Щепотку её, перед трапезой, хозяин дома подбрасывал вверх, чтобы на потолке остались пятна, от чего наступающий год будет богатым и сытным. Во главу стола, стоймя ставили длинные булки, слипшиеся в батарею при выпекании, перед ними миска кути, с воткнутой свечой. Остальное место на белой скатерти занимали простые, но многочисленные сельские блюда. В углу нестерпимо пахла смэрэ́ка, украшенная игрушками, старинными и новыми. Печь распространяла тепло, а в сенях вода в ведре была покрыта хрустальной корочкой льда. Под окнами снег был расчищен для коляднико́в.

 За неделю до рождества в Ясенях пропадала мелочь. Копеек не найти было днём с огнём. Дело в том, что колядники не брали конфетами или печеньем. Ну не то, чтобы совсем не брали, но лишь в довесок, в качестве чаевых. За своё выступление они требовали только деньги. Если же кто и откупался сладостями, колядники, покидая двор, кричали хором «у цие́йи ха́ти уси́ горба́ти!».

 Хозяева дома, где квартировали наши лыжники, непременно звали квартирантов за стол, кормили и поили гостей. В этот год, начинающая взрослеть Лена сказала отцу: «Мы не можем праздновать рождество, это не наш праздник», на что Лёва Карасик ответил дочери: «Не слишком выступай. Тут евреев любят ещё меньше, чем везде. От всех живших тут прежде евреев в Ясенях осталось только кладбище. Как ты думаешь – почему?» и Лена замолкла.

 Хозяйские дети – Юрко́ и Олэ́нка, названные так в честь своих родителей, наспех поев, нетерпеливо ждали, когда же придут их кузина с кузенами, чтобы вместе отправиться на промысел, то есть колядовать. В дом приходили и уходили гости, пили, разговаривали, смеялись. Одна другую сменяли под окном детские капеллы, большие и малые. Нестройно, но громко пели колядки, в которых трудно было разобрать слова. Потом вваливались в комнату, заснеженные и раскрасневшиеся, получали награду и уходили, чтобы смениться новыми. И вот, наконец, явилась долгожданная Мари́чка, со своими пучеглазыми братьями-близнецами. Они принесли картонную звезду на палке, украшенную конфетной фольгой и картинками рождественского содержания.

  – Шо цэ у вас зи́рка пятыконэ́чна? – спросил один из сменных гостей.

  – Ну, цэ риздвя́на зи́рка – ответствовали дети.

  – Пятыконэ́чна, цэ комуня́цька. – наставительно сказал гость – Риздвя́на шестыконэ́чна.

 Всё детское население дома, включая приезжих лыжников, сорвалось одеваться и, застёгиваясь на ходу, покинуло дом. Начиналась увлекательная, полная приключений и впечатлений, ночь. На центральную улицу колядники не ходили. Там жили сотрудники правления совхоза, школьные учителя и прочие люди, чей партийный долг не велел им поощрять религиозные обряды. Маршрут колядников пролегал по окраинам посёлка. Встречаемые фольклорные бригады сообщали информацию, в каком доме одаривают щедро, у кого уже пошли в ход конфеты, а где напился хозяин и идти туда опасно. Добавляло остроты то, что из дома в дом ходили группы молодёжи – обряженные в персонажей народных рождественских сказок па́рубки, показывающие самодеятельные представления. За каждый спектакль им платили и щедро поили, так что встреча с ними на улице, с каждым часом становилась всё нежелательнее. В хмельном задоре ряженые могли забросить колядников в сугроб, натолкать снега в штаны и за шиворот. Местные дети боялись их отчаянно и бдительно озирались, чтобы вовремя удрать.

 Саша с Леной участвовали в этом не впервой и очень любили ходить от хаты к хате и подтягивать незнакомые им до той поры песни, слова которых выучивали в процессе исполнения. Компания подошла к ближайшему светящемуся окну, и Юрко выкрикнул звонким голосом пароль: «Сло́бид колядува́ты!». Услыхав отзыв: «Сло́бид–сло́бид!» вокальная группа затянула печальную серенаду. В этот год дети выбрали песню, повествовавшую о распятии Иисуса, и содержащую в частности слова о том, как «жиды́ като́ви* Хрыста́ розипья́лы». На данной строфе певцы делали особый акцент и выводили её очень старательно, а Лены и Саша на ней запнулись.

 Дальнейшие гастроли не шли в радость. О замене репертуара не могло идти речи – вся местная часть труппы, учила эту песню две недели, да к тому же не видели в ней недостатков. Приезжим же не хотелось отказываться от увлекательной ночи, впечатлений и веселья. И так компания кочевала от окна к окну, заходили в натопленные, нарядные, душистые дома, угощаясь и собирая гонорар, особо щедрый по причине участия киевских артистов. А киевские артисты отчаянно волынили, мычали и отмалчивались, во время исполнения своего хита. Обойдя село, компания направилась по обледенелому, прыгающему подвесному мосту, за реку туда, где разбросанные по горам мерцали огоньки одиноких домов. Мост миновали максимально быстро опасаясь столкнуться с пьяными ряжеными.

  – Той ри́к – тараторила Маричка – Васы́ля Мазурэ́нкивського скы́нулы у ри́чку, до́брэ хоч замэ́рзнута була́, та на лид впав. Си забы́в, та нэ втоп.

 От моста вверх на гору поднималась узкая тропинка, с которой также свернуть было некуда. Пыхтя, карабкались до самого дома. Двор, обнесённый очень условным забором из длинных жердей, прибитых горизонтально, на уровне пояса, был покрыт снежной периной, так же как всё вокруг, дом, ели и вся гора. В синем величии зимних Карпат радостно светились окна. Став в световой прямоугольник колядники провозгласили пароль и приступили к исполнению. Допев, двинулись внутрь. Интерьер был старинным, как в этнографическом музее. Густо пахло сдобой, корицей и сивухой. Длинный стол был загромождён едой, а над яствами высились бутылки с седым самогоном, цветными винами и наливками. Радостный гомон встретил колядников. Это был дом какой-то родни. Детей усадили за стол и принялись настойчиво угощать. Киевские гости стеснялись, мычанием отвечали на бесчисленные вопросы. Есть не хотелось. Какой-то усатый ву́йко**, с бордовым лицом, хохоча, объявил, что аппетита у гостей нет из-за того, что «на суху́ нэ ли́зэ». Тут же возникли небольшие гранёные стаканчики с красной жидкостью. Дети выпили залпом, и перехватило дух. Настойка оказалась крепкой. Вуйко хохотал. Женщины его бранили.

 Выбравшись из хаты, колядники вдохнули холодного воздуха и ощутили головокружение и слабость в ногах. Саша, чувствуя крайнюю усталость, повис животом на жерди ограды, которая с треском сломалась. Он свалился лицом в снег и с трудом выбрался, хохоча. Откуда-то взялись санки, на которые Саша уселся, почувствовав за спиной второго пассажира, схватившегося за бока его куртки. Кто-то подтолкнул, и сани, трясясь и подскакивая, понеслись по тропинке. Задний пассажир, кто бы им ни был, пропал так же, как появился. Сверху доносились голоса, а Саша мчался к реке. Мелькнул мост, но, не успев сообразить, что к чему, мальчик пролетел мимо, резко нырнул вниз и через мгновение санки зарылись в снег у самого края полоски льда, у берега. Саша встал и полез вверх к мосту. Остальная компания уже спустилась, кубарем. О санках никто не вспомнил. Отправились дальше.

 Воротившись в посёлок, повстречали ещё один детский хор. Старшая девочка, видимо директор творческого коллектива, округлив глаза, предупредила, что в Морозову хату идти нельзя, так как Мороз напился и гоняется за всеми с топором. Объединившись, двинулись туда, где, по словам той же девочки должен был состояться рождественский спектакль.

 В сарае, поскольку хата не могла вместить всех желающих, был аншлаг. Плотным кольцом стояли зрители, оставив лишь место по центру. Артисты выкрикивали свои реплики неестественными голосами и двигались, неуклюже, заметно пошатываясь. Ди́дько*** с рогами и хвостом, скакал и горланил, бренча колокольчиками, сделанными из консервных банок, висевшими на нём повсеместно. В финале спектакля его по ватному горбу, несколько раз от души огрел палкой солдат в пёстром кивере. Дидько орал и изворачивался, от его спины поднималось облако пыли. Представление закончилось. Артистов повели за праздничный стол, зрители разошлись.

 Киевляне, пьяные и уставшие, отстав от ансамбля, поплелись к месту постоя. Снега, шедшего всю ночь, насыпало много. Дверь дома оказалась запертой изнутри. Хозяева ушли в гости, а отцы спали. Пока дети стучали и скучали, дядилёвына Лена вытоптала, в снегу, шестиконечную звезду, на весь двор. Наконец Фима проснулся и впустил детей.

 Когда рассвело и лыжники проснулись, Лёва вышел во двор.

 – Что это такое? – спросил он, поспешно вернувшись в дом и указывая в окно.

 – Мо́ген До́вид – пояснила Лена.

 – Ты хочешь, чтоб они больше не сдали нам комнату? – спросил он сердито и, выйдя во двор, разметал ногами снег, стирая геометрию дочери.

 – Это за «жидов катовых»! – ответила Лена, ничего не понимающему отцу – Рождественская звезда.

* Кат – палач.

** Вуйко – дядя.

***Дидько – чёрт.

Другие произведения автора:

IV

В метро

V