Кильманда

Матрос-балтиец, назовем его просто - Рустам, находясь в заслуженном отпуске, в черных брюках и ослепительно белой фланке с синим гюйсом на плечах, едет летом в Казани на желто-красном трамвае номер девять. С железнодорожного вокзала к себе домой в район Соцгородка, будто с побережья Красного моря в Мекку.

Переполненный вагон скрепя всеми фибрами поношенного тела устало дребезжит оконными стеклами на поворотах. Грохоча на стрелках медленно пролагает путь по городу с упорством будто пробирается через запруженный конскими телегами старинный татарский рынок. Задумываясь на остановках под звук усиленного микрофоном тягучего зова муэдзина на кремлевском белокаменном минарете, собирающего правоверных для поклонов в сторону Каабы, долгий трамвай лениво везет моряка к родным.

По проходу пробирается обаятельная кондукторша в облике будущей Алсу. Звеня мелочью в кондукторской сумке, будто малиновым колокольчиком, девчушка направо и налево повторяет одно и то же:

- Товарищи! Приготовьте деньги за проезд! - проскользнув змейкой полвагона, она подходит к нашему морячку и вежливо обращается к нему. - Прошу деньги за проезд!

Шустрый Рустам с плутовскими глазами флотской бестии через плечо с выражением усталой доброты спрашивает кондукторшу:

- А Герои Советского Союза платят за проезд?

В салоне все сразу веселеют, настраиваясь на бесплатный цирк. Хранительница трамвайных билетов от этого вопроса окаменевает, будто видит потомка Чингисхана. Вначале удивленно смотрит на статного красно сияющего матроса, словно свежеокрашенного суриком, потом на его молодецкую грудь в тельняшке, которая выгибается штурвальным колесом - нет ли на ней случайно Золотой Звезды, и застывает стоп-краном еще не сорванным жизнью. После некоторой паузы слегка заикаясь, говорит:

- Не-ет! Г-герои не п-платят, - и заворожено проходит мимо новоявленного «Героя», не взяв с моряка плату за проезд.

- Вы что? Герой Советского Союза? - с неподдельным удивлением на лице уважительно спрашивает моряка одна из пассажирок.

- А что? - без смешинки в отпускных глазах, поправляя ленточки белой бескозырки, отвечает флотский обалдуй. - И спросить уже нельзя?

На остановке в переднюю дверь вагона забирается собака с виляющим хвостом. Хромая на заднюю ногу она по-деловому пробирается между ног пассажиров на «Место для инвалидов и детей», случайно оказавшееся пустым. Ни на кого, не обращая внимания, молча влазит на пластмассовое сиденье. Принюхиваясь к оконному стеклу, замирает и начинает с интересом смотреть в окно на удивительный человеческий мир. Все-таки странное животное собака - потеет языком, а улыбается хвостом.

Напротив «собаки-инвалида» в трамвайном салоне гордо, будто кормящая мать, расположился молодой мужик, на руках которого сидит белобрысый пацан. Ребенок в мотыльковых шортиках, с двумя лямками через плечики егозится во все стороны, что тебе флюгарка на шлюпке. Одним словом не мальчишка, а сплошное происшествие. Отец раздраженно говорит сыну:

- Вадик! Не вертись!

Ребенок не обращая ни на что внимания, продолжает ерзать по коленкам отца.

- Ну, что я тебе говорю! Прекрати! Смотри! Доиграешься, уши надеру!

Пацан, по малолетству еще не зная старинную мужскую аксиому: «Только покойник не ссыт в рукомойник!» выдает громким картавым дискантом на весь трамвайный вагон:

- Па! Если ты не будес лазлесать мне в носу ковыляться, то я маме скасу, что ты по утлам в ванной писаес в умывальник…

Что было потом? Ничего. Очередная остановка трамвая. Сразу постаревший «Писающий папа» пулей вылетает с сыном под мышкой из вагона, шипя на сынишку словно огнетушитель. Правильно писала в свое время Надежда Теффи - «Ничто так не старит родителей, как слишком умные дети!»

На остановке у входных дверей начинается обычная посадочная колготня - каждый старается проникнуть в вагон как плесень. После того как люди садятся в вагон, к передней двери неторопливо, по принципу - мы зайдем в трамвай медленно-медленно, и никуда он от нас не денется, семенит пожилая татарская пара.

Впереди идет старый как казанский железнодорожный вокзал, дед-мусульманин, по-татарски - бабай, в черной, обрамленной золотой вязью тюбетейке и старинным посохом в руках. Несгибаемый полосатый халат, подбитый рыбьим пухом, несгибаемо стоит на нем, словно поэт Мусса Джалиль перед белокаменным казанским Кремлем. Полы темно зеленого одеяния развиваются по сторонам, добросовестно подметая чистую городскую улицу.

За дедом плетется, шаркая старомодными туфлями на кожаном татарском ходу его дэу эни - бабушка, худая как утренний минарет. С котомкой на локте и сучковатой палкой в пергаментной руке, в белом платочке под подбородок она как бы привязана к бабаю невидимой веревочкой. Лицо исчерчено кракелюрами морщин. Губы немо шепчут суры из Корана, вспоминая добрым словом имя Аллаха и пророка его Магомета.

В вагоне трамвая все пассажиры начинают с неподдельной заботой подбадривать пожилых людей словом «Айдайте!», что на местном сленге считается «быстрее». Надо признать в Татарии, как нигде в России к пожилым людям относятся с пиететом и уважением. Восток и в России Восток!

- Айда! Якши! Хорошо! - сухонький старичок, с белой козлиной бородкой на изжеванном временем лице, не поворачивая головы, тоже торопит свою спутницу, поправляя халат на животе. - Киль монда! Киль монда! - что в переводе с татарского означает «иди сюда».

- А? Нерсе? Что? - бабушка суетится, но не поспевает за своим старым бабаем.

Дело кончается тем, что дед первым, влезает в трамвай, а старушка - карчык, продолжая жевать губы беззубым ртом, остается стоять одна на остановке. Входные двери молча сходятся как занавес и трамвай, даже не мяукнув, трогается с места.

- Тукта! Стой! - бабушка, на остановке чуть ли не цепляясь за трамвайный вагон, начинает во всю казанскую причитать слабым старческим голосом и махать руками, словно белый лебедь на городском озере Кабан. - Туктап тор! Подожди!

За этой городской сценкой молча, с мусульманским отношением к старшим, терпеливо наблюдают все пассажиры. Собака, готовая уступить свое место старушке, поворачивает голову к закрытым дверям. В добрых глазах дворняги виден простой вопрос «Кто остановит трамвай и впустит бабайку!»

Трамвай, внимательно принюхиваясь к рельсам, не спеша, продолжает движение. Старик, маша посохом, начинает семенить вдоль окон по проходу железного вагона с прежними возгласами:

- Киль монда! Иди сюда! Киль монда!

Рустам, с ангелом Джабраилом на правом плече, переживая за старушку, оставшуюся на пустой остановке, уже отравленный флотским юмором, не выдерживает. Пробирается к кабине трамвая и кричит вагоновожатому:

- Иптеш! Товарищ! Тукта! Стой! Открой двери! Аллах тебя задави! Не видишь разве! Киль сел - манда осталась! - и приводит свое лицо в соответствии с «кильмандой».

После сгоряча брошенной татаро-флотской фразы служивого, в трамвайном вагоне наступает тишина как в музее ночью. От слов моряка вагоновожатого пробивает кирдык, трамвай повисает на проводах. Собака говорит свое одобрительное «Гав!», а пассажиры, когда соображают, что было сказано, от доброго дружного хохота выпадают в осадок. Все остаются живы.

Другие произведения автора:

О смерти не думать !

Квитанция

Дилемма