(Настоящая фамилия Горенко) родилась 11 (23) июня 1889.
Предки Ахматовой по линии матери, по семейному преданию, восходили к татарскому хану Ахмату (отсюда псевдоним). Отец инженер-механик на флоте, эпизодически занимался журналистикой. Годовалым ребенком Анна была перевезена в Царское Село, где прожила до шестнадцати лет. Ее первые воспоминания — царскосельские: « Зеленое, сырое великолепие парков, выгон, куда меня водила няня, ипподром, где скакали маленькие пестрые лошадки, старый вокзал». Каждое лето проводила под Севастополем, на берегу Стрелецкой бухты. Читать училась по азбуке Льва Толстого. В пять лет, слушая, как учительница занималась со старшими детьми, она тоже начала говорить по-французски. Первое стихотворение Ахматова написала, когда ей было одиннадцать лет. Училась Анна в Царскосельской женской гимназии, сначала плохо, потом гораздо лучше, но всегда неохотно. В Царском Селе в 1903 году познакомилась с Н. С. Гумилевым и стала постоянным адресатом его стихотворений. В 1905 году после развода родителей переехала в Евпаторию. Последний класс проходила в Фундуклеевской гимназии в Киеве, которую и окончила в 1907 году. В 1908-10 годах училась на юридическом отделении Киевских высших женских курсов. Затем посещала женские историко-литературные курсы Н. П. Раева в Петербурге (начало 1910-х гг.).
Весной 1910 года после нескольких отказов Ахматова согласилась стать женой Н.С.Гумилева. В 1910 по 1916 год жила у него в Царском Селе, на лето выезжала в имение Гумилевых Слепнево в Тверской губернии. В медовый месяц совершила первое путешествие за границу, в Париж. Вторично побывала там весной 1911. Весной 1912 Гумилевы путешествовали по Италии; в сентябре родился их сын Лев (Л. Н. Гумилев). В 1918, разведясь с Гумилевым (фактически брак распался в 1914), Ахматова вышла замуж за ассириолога и поэта В. К. Шилейко.
Первые публикации. Первые сборники. Успех.
Сочиняя стихи с 11 лет, и печатаясь с 18 лет (первая публикация в издававшемся Гумилевым в Париже журнале «Сириус», 1907), Ахматова впервые огласила свои опыты перед авторитетной аудиторией (Иванов, М. А. Кузмин) летом 1910. Отстаивая с самого начала семейной жизни духовную самостоятельность, она делает попытку напечататься без помощи Гумилева, осенью 1910 посылает стихи в «Русскую мысль» В. Я. Брюсову, спрашивая, стоит ли ей заниматься поэзией, затем отдает стихи в журналы «Gaudeamus», «Всеобщий журнал», «Аполлон», которые, в отличие от Брюсова, их публикуют. По возвращении Гумилева из африканской поездки (март 1911) Ахматова читает ему все сочиненное за зиму и впервые получает полное одобрение своим литературным опытам. С этого времени она становится профессиональным литератором. Вышедший год спустя ее сборник «Вечер» обрел весьма скорый успех. В том же 1912 участники недавно образованного «Цеха поэтов», секретарем которого избрали Ахматову, объявляют о возникновении поэтической школы акмеизма. Под знаком растущей столичной славы протекает жизнь Ахматовой в 1913 году: она выступает перед многолюдной аудиторией на Высших женских (Бестужевских) курсах, ее портреты пишут художники, к ней обращают стихотворные послания поэты (в том числе А.А.Блок, что породило легенду об их тайном романе). Возникают новые более или менее продолжительные интимные привязанности Ахматовой к поэту и критику Н. В. Недоброво, к композитору А. С. Лурье и др. В 1914 выходит второй сборник «Четки» (переиздавался около 10 раз), принесший ей всероссийскую славу, породивший многочисленные подражания, утвердивший в литературном сознании понятие «ахматовской строки». Летом 1914 Ахматова пишет поэму «У самого моря», восходящую к детским переживаниям во время летних выездов в Херсонес под Севастополем.
«Белая стая»
С началом Первой мировой войны Ахматова резко ограничивает свою публичную жизнь. В это время она страдает от туберкулеза, болезни, долго не отпускавшей ее. Углубленное чтение классики (А. С. Пушкин, Е. А. Баратынский, Расин и др.) сказывается на ее поэтической манере, остропарадоксальный стиль беглых психологических зарисовок уступает место неоклассицистическим торжественным интонациям. Проницательная критика угадывает в ее сборнике «Белая стая» (1917) нарастающее «ощущение личной жизни как жизни национальной, исторической» (Б. М. Эйхенбаум). Инспирируя в ранних стихах атмосферу «загадки», ауру автобиографического контекста, Ахматова вводит в высокую поэзию свободное «самовыражение» как стилевой принцип. Кажущаяся фрагментарность, разъятость, спонтанность лирического переживания все явственнее подчиняется сильному интегрирующему началу, что дало повод В. В. Маяковскому заметить: «Стихи Ахматовой монолитны и выдержат давление любого голоса, не дав трещины».
Послереволюционные годы
Первые послереволюционные годы в жизни Ахматовой отмечены лишениями и полным отдалением от литературной среды, но осенью 1921 после смерти Блока, расстрела Гумилева она, расставшись с Шилейко, возвращается к активной деятельности, участвует в литературных вечерах, в работе писательских организаций, публикуется в периодике. В том же году выходят два ее сборника «Подорожник» и «Anno Domini. MCMXXI». В 1922 на полтора десятка лет Ахматова соединяет свою судьбу с искусствоведом Н. Н. Пуниным.
Годы молчания. «Реквием»
В 1924 новые стихи Ахматовой публикуются в последний раз перед многолетним перерывом, после чего на ее имя наложен негласный запрет. В печати появляются только переводы (письма Рубенса, армянская поэзия), а также статья о «Сказке о золотом петушке» Пушкина. В 1935 арестованы ее сын Л. Гумилев и Пунин, но после письменного обращения Ахматовой к Сталину их освобождают. В 1937 НКВД готовит материалы для обвинения ее в контрреволюционной деятельности. В 1938 году снова арестован сын Ахматовой. Облеченные в стихи переживания этих мучительных лет составили цикл «Реквием», который она два десятилетия не решалась зафиксировать на бумаге. В 1939 после полузаинтересованной реплики Сталина издательские инстанции предлагают Ахматовой ряд публикаций. Выходит ее сборник «Из шести книг» (1940), включавший наряду с прошедшими строгий цензурный отбор старыми стихами и новые сочинения, возникшие после долгих лет молчания. Вскоре, однако, сборник подвергается идеологическому разносу и изымается из библиотек.
Война. Эвакуация
В первые месяцы Великой Отечественной войны Ахматова пишет плакатные стихотворения (впоследствии «Клятва», 1941, и «Мужество», 1942 стали всенародно известными). По распоряжению властей ее эвакуируют из Ленинграда до первой блокадной зимы, два с половиной года она проводит в Ташкенте. Пишет много стихов, работает над «Поэмой без героя» (1940-1965) барочно-усложненным эпосом о петербургских 1910-х гг.
Постановление ЦК ВКП(б) 1946 года
В 1945-46 Ахматова навлекает на себя гнев Сталина, узнавшего о визите к ней английского историка И. Берлина. Кремлевские власти делают Ахматову наряду с М. М. Зощенко главным объектом партийной критики. Направленное против них постановление ЦК ВКП(б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград» (1946) ужесточало идеологический диктат и контроль над советской интеллигенцией, введенной в заблуждение раскрепощающим духом всенародного единства во время войны. Снова возник запрет на публикации; исключение было сделано в 1950, когда Ахматова сымитировала верноподданнические чувства в своих стихах, написанных к юбилею Сталина в отчаянной попытке смягчить участь сына, в очередной раз подвергшегося заключению.
Последние годы. «Бег времени»
В последнее десятилетие жизни Ахматовой ее стихи постепенно, преодолевая сопротивление партийных бюрократов, боязливость редакторов, приходят к новому поколению читателей. В 1965 издан итоговый сборник «Бег времени». На закате дней Ахматовой было позволено принять итальянскую литературную премию Этна-Таормина (1964) и звание почетного доктора Оксфордского университета (1965). 5 марта 1966 года в Домодедово (под Москвой) Анна Андреевна Ахматова скончалась. Сам факт существования Ахматовой был определяющим моментом в духовной жизни многих людей, а ее смерть означала обрыв последней живой связи с ушедшей эпохой.
Этот сайт подозрителен..
Он при-совокупляется и к русским писателям..
Но выгоняет таковых из своих рядов.. Видать, тут беда заграничная порылась? ))))
И меня давят незаконно.. простите, но я не посторонний на Родине..)))))
Они вообще не имеют право прикасаться к этой даме, при таких жестах против русских!!!!!!
"...Непогребенных всех-
-я хоронила их,
Я всех оплакала,
А кто меня оплачет?..."
Анна Ахматова.
По сочному кладбищенскому дерну
бежит дорожка красного песка
к надгробию, где под плитой наборной
нашла покой, сошедшая в века
послушница пера и музы скорбной,
Владычица сокровищ языка
и златострунной лиры духоборной,
наследница тернового венка,
что дарит Русь поэтам априорно,
помазанница горем, свысока,
на подвиг жития на живодерне,
уставшая от вдовьего платка
под диадемой лирики минорной,
от скудного военного пайка
и нимба Славы - первой и бесспорной
любимицы любого уголка
Руси простоволосой и просторной -
- Ахматова... Могила, крест, доска...
Бледнеет немочь речи разговорной...
Я возлагаю эти три листка
венком из рифм - мой реквием просфорный.
Примите скромный труд ученика,
он из души немеющей исторгнут...
1
Портрет Ваш не в пыли запасника,
хотя и патиной слегка подернут.
Начало века - Вам, наверняка, -
лет двадцать пять... - мир грез, любви, восторга.
В муаре рыжем тонкая рука,
но грусть притихла на челе фарфорном
предвиденьем взведенного курка
Судьбы, Святой мадонны взгляд укорный,
с высоких скул опавшая щека,
испанский профиль, тонкий стан обернут
послушным бархатом, батист воротника
чуть светится на обреченно-черном,
но безмятежном образе, пока...
2
Итог судьбы в стихах - объемный сборник...
С наивностью безбедного ростка
постичь ли горестную мудрость корня?
Но чем-то эта сущность так близка,
таким же терпким соком - мандрагорным.
Вот так поток, бегущий с высей горных,
не ведает какие в нем века
безумно странствуют бедою беспризорной,
и, восходя в седые облака,
несут к вершинам гор мирские скорби.
Из тех же сфер, как воды с ледника,
грядут стихи ее - степные орды.
То - пируэты танца мотылька
вокруг свечи, над пламенем проворным
Любви, иль ревность, из-за пустяка,
сминает в кольцах чешуи узорной
отточенную грацию клинка,
с иронией ликерно-мухоморной...
Иль женская вселенская тоска
взмывает ввысь стенаньем заговорным,
стекая на капризные шелка
соперниц - милостыней девы горней...
Иль рвется в стоны вопль, издалека
мольбой летевший к паперти соборной,
и вздрагивает очередь - Угрюм-река,
вслед ропотом - страх поднадзорный,
прижав к груди две пачки табака,
крестясь осатанело, рефлекторно
безбожности стального кулака
и неизвестности бесприговорной...
Иль - боль, очнувшейся от столбняка -
о сыне, о единственном, затворном...
Сколь доля материнская горька
сыновней болью, кровью подтопорной.
О, чаша горя! - как ты велика
для женщин - мерой сорокаведерной -
в размер души. Так, с первого глотка,
пьёшь,пьешь до дна, до бездны миротворной...
Но если женщине приидет свысока
дар душеобнаженья стихотворный -
из чаши горя, как из родника,
вскипает слово, подступает горлом
животрепещущая страстная строка.
Опалы слёз и жемчуг рифм отборный
сплавляет сердце до золотника
четверостишия в душевном горне,
и - жжет бумага пристальность зрачка
молитвой, стонами, набатом, горном
и скрипом нар, и отблеском штыка,
и гулким шагом разводных дозорных,
и черной болью белого виска
о радужной свободе, зазаборной...
О, тайна слова! - легкость ветерка,
дыханье звезд на зеркале озерном,
где шепчутся метлицы тростника,
свирельный плач со вздохами валторны,
струна в благоговении смычка,
наитье смысла, образ иллюзорный...
Но слово - это шифр тайника
души, где втуне прорастают зерна,
хранящие генетику цветка,
растущего на горьком соке корня -
наследников тернового венка...
Здесь - сам поток, бегущий к лукоморью,
питает дух наивного ростка,
мужающего соком непокорным
и горечью грудного молока
российской музы, трепетной и скорбной ...
3
Два колокола бьют издалека.
Им вторит эхо грустью непритворной.
Один басит обрубком языка,
Другой - всей мощью треснутого горла.
- Кого хоронят ? - спрашиваю старика,
пустой рукав его вовнутрь подвёрнут.
Из шапки перед ним два пятака
взывают к небу с верой чудотворной.
В ответ - угар вина и чеснока:
- Усопла раба Божия, снотворным
накушалась... - и здравая рука
пошла креститься долго и упорно...
Ахматовой...
После прочтения: АННА АХМАТОВА "Заболеть бы как следует..."
Анна Ахматова:
Заболеть бы как следует, в жгучем бреду
Повстречаться со всеми опять,
В полном ветра и солнца приморском саду
По широким аллеям гулять.
Даже мертвые нынче согласны прийти,
И изгнанники в доме моем.
Ты ребенка за ручку ко мне приведи,
Так давно я скучаю о нем.
Буду с милыми есть голубой виноград,
Буду пить ледяное вино
И глядеть, как струится седой водопад
На кремнистое влажное дно.
Весна 1922
Натали Ривара (экспромт)
Каким отдохновением бывает -
убийство замыслов своих -
и, отрешаясь, я взлетаю:
не видно мне - своих, чужих.
Я различаю цвет - голубоватый:
налётом - ягод - осенён,
и наслаждаюсь - вкусом - первым -
опьянена уже вином...
Испытывая взгляд твой дерзкий :
везде со мной - неразлучим -
я отступаю - в тень - примерно -
даю дорогу мыслям непростым.
И пониманием грешу я, не откажусь,
но и греша,
самой собою остаюсь я...
Л. Н. Гумилёв и Анна Ахматова. 1960-е гг. Автор фотографии неизвестен.
О, АННА!
Мятежность - стреноженной судьбы,
восторженность, неосторожность,
разломанные - мелко - все мечты
да девственной души возможность.
И - холод - чернотой подвала -
куда всё приходилось прятать,
подруг - так несминаемы все одеяла -
что не давали горько плакать!
Приют. Надежды странные души...
И гордость - что расслыша шёпот-
у стен, решёток и дверей тюрьмы,
где женщин молчаливый ропот -
отозвалась спокойными
достойными словами, где обвинений нет,
лишь горести всех человеческих страданий:
апофеоз - сравнений - забытья билет...
Ты отстояла в очереди той
с полуночи до полдня и под вой
кандальных, возникающих стихов
скитаний - мысли непокорной -
так день за днём, чтобы привет
исторгнутый - из сердца - глубины -
домашним - шёпотом - дотронулся души -
единственно любимых - мужа, сына -
томящихся в тюрьме безвинно...
Ты ОТСТОЯЛА право говорить...
Ты выстояла - и тогда -
когда - убитых дней начала -
писали - набело: " СУДЬБА!"
Анна Андреевна Ахматова (1889–1966) не любила рассказывать о своей личной жизни,
о её романах нам известно со слов друзей, близких, знакомых.
Часто поэтесса сама в стихах раскрывала тайны своих чувств к любимым мужчинам.
И лишь одна история, которая случилась с ней в молодости,
когда поэтессе едва исполнилось двадцать лет, породила немало загадок,
разгадать которые до конца не удаётся до сих пор.
Ахматова тщательно скрывала историю этой любви
и лишь в конце жизни слегка приоткрыла завесу
над её тёплым чувством к итальянскому художнику Амедео Модильяни (1884–1920).
Итальянский еврей по происхождению, Модильяни переехал в Париж в 1906 году,
чтобы брать уроки художественного мастерства у именитых французских живописцев
и заявить о себе, как о молодом, талантливом художнике.
Модильяни был неизвестен и очень беден,
а лицо его излучало такую поразительную беззаботность и спокойствие,
что Ахматовой он показался человеком из странного, непонятного ей, непознаваемо иного мира.
Изящный, аристократичный, чувствительный, Амедео отличался особой экстравагантностью,
которая сразу бросилась в глаза русской девушке.
Она вспоминала, что в первую их встречу Модильяни был одет в жёлтые вельветовые брюки и яркую, такого же цвета, куртку.
Вид у него был нелепый, однако художник так изящно мог преподать себя,
что казался элегантным красавцем, словно одетым в самые дорогие наряды
по последней парижской моде.
В тот год Модильяни едва исполнилось двадцать шесть лет.
Анне Андреевне, напомним, двадцать.
За месяц до этой встречи, весной 1910 года, она обручилась с поэтом Николаем Гумилёвым,
влюблённые отправились в Париж.
Модильяни встретил Ахматову в самом центре французской столицы.
Говорили, что поэтесса была так красива, что на улицах все заглядывались на неё,
а незнакомые мужчины без стеснения вслух восхищались её очарованием.
«Я была просто чужая, — вспоминала Анна Андреевна, — вероятно, не очень понятная… женщина, иностранка».
Художник осторожно попросил у Ахматовой разрешение написать её портрет.
Она согласилась. Так началась история страстной, но недолгой любви.
После возвращения в Петербург Ахматова продолжала писать стихи
На шее мелких четок ряд,
В широкой муфте руки прячу.
Глаза рассеяно глядят
И больше никогда не плачут.
И кажется лицо бледней
От лиловеющего шелка.
Почти доходит до бровей
Моя незавитая челка.
И не похожа на полет
Походка медленная эта,
Как будто под ногами плот,
А не квадратики паркета.
А бледный рот слегка разжат.
Неровно бледное дыханье.
И на груди моей дрожат
Цветы небывшего свидания.
и поступила на историко-литературные курсы,
а её супруг, Николай Гумилёв, с нетерпением дождавшись осени,
уехал в начале сентября в Африку, пообещав вернуться только к следующей весне.
Молодой жене, которую всё чаще называли «соломенной вдовой», было очень одиноко.
И будто бы читая её мысли, парижский красавец вдруг прислал пылкое письмо,
в котором признался, что не может забыть её и мечтает о новой встрече.
Письма стали частыми, и в каждом из них Модильяни признавался в любви.
Однако от друзей, побывавших в Париже, Ахматова знала,
что Дедо, как называли близкие Модильяни, пристрастился к вину и наркотикам.
Художника угнетали нищета и безнадёжность.
А русская девушка, которая так стремительно влетела в его жизнь,
оставалась далеко в чужой, непонятной стране.
В марте 1911 года Гумилёв вернулся из Африки.
И почти сразу у супругов произошла крупная ссора.
Обиженная Ахматова, вспомнив о парижском поклоннике
внезапно уехала во Францию, где провела долгих три месяца.
Амедео она увидела совершенно иным.
Худой, бледный, осунувшийся от пьянства и бессонных ночей в кругу своих любимых натурщиц,
Дедо резко постарел сразу на много лет.
Он отрастил бороду и казался теперь почти стариком.
Однако для Ахматовой её страстный итальянец оставался самым красивым на свете.
Он, как и раньше, обжигал её таинственным, пронзительным взглядом
.
Модильяни подарил Анне Андреевне незабываемые дни, которые остались с ней на всю жизнь.
Спустя много лет она рассказывала, что художник был так беден,
что не мог её никуда пригласить и водил по городу.
Им приходилось сидеть в любимом Люксембургском саду на скамейке,
а не на удобных стульях, за которые пришлось бы платить.
Они гуляли по ночному Парижу, по старинным, тёмным улочкам,
а однажды даже заблудились и пришли в мастерскую художника лишь под утро.
В крохотной, заставленной холстами комнатке Ахматова позировала художнику.
В тот сезон Модильяни нарисовал на бумаге, по словам поэтессы, более десяти её портретов,
которые сгорели потом во время пожара.
Однако до сих пор некоторые искусствоведы считают,
что Ахматова скрыла их, будто бы не желая показать миру.
Возможно, Анна Андреевна боялась, что портреты могли сказать всю правду об их отношениях…
Много лет спустя среди рисунков художника нашли два портрета обнажённой женщины
и обнаружили явное сходство модели со знаменитой русской поэтессой.
Эти рисунки стали подтверждением любви Модильяни и Ахматовой.
Они могли бы быть вместе, однако судьба разлучила их навсегда.
Но в тот год влюблённые не думали о вечной разлуке. Они были вместе.
Он — одинокий и бедный итальянский художник, она — замужняя русская женщина.
Днём Модильяни водил Анну Андреевну по музеям,
особенно часто они заходили в египетский подвал Лувра.
Амедео был убеждён, что лишь египетское искусство может считаться достойнейшим.
Художник отвергал прочие направления в живописи.
Русскую подругу он изображал в нарядах египетских цариц и танцовщиц.
Когда же наступала ночь, влюблённые выходили из мастерской и гуляли под открытым небом.
По воспоминаниям Ахматовой, в те дни шли обильные дожди,
и заботливый Дедо, прихватив на случай дождя огромный чёрный зонт,
раскрывал его над Анной, словно пряча её от всех житейских забот.
В такие минуты для Ахматовой существовал лишь он — её странный друг,
казавшийся малым ребёнком, нелепый романтик, воспевающий неземные миры.
Ахматова вспоминала, что никогда не видела Амедео пьяным.
Лишь однажды, накурившись гашиша, он лежал и в растерянности держал её руку,
повторяя: «Sois bonne, sois douce» <«Будь доброй, будь нежной» (франц.)>.
«Но ни доброй, ни нежной, — добавляла поэтесса, — я с ним не была».
Модильяни был окружен плотной завесой одиночества.
Он никогда и ни с кем не здоровался, жил в квартале, где обитали художники.
Не упоминал имен друзей. Он был очень, очень одинок. И кроме того, невероятно беден.
Мне с тобою пьяным весело —
Смысла нет в твоих рассказах.
Осень ранняя развесила
Флаги жёлтые на вязах.
Оба мы в страну обманную
Забрели и горько каемся,
Но зачем улыбкой странною
И застывшей улыбаемся?
Мы хотели муки жалящей
Вместо счастья безмятежного…
Не покину я товарища
И беспутного и нежного.
1911
Париж
Однажды, пишет Ахматова, она, видно, не точно сговорившись с Модильяни о встрече,
пришла к нему в мастерскую, но мастерская была заперта.
У Анны Андреевны была с собой охапка роз, которые она купила для художника.
Она заметила открытое окно – мастерская находилась в бельэтаже—
и решила, что будет бросать туда по одному цветку.
Модильяни на следующий день недоумевал:
«Как ты смогла попасть в мастерскую, она же была закрыта?»
И когда Анна Андреевна рассказала, что бросала цветы через окно,
он не поверил: цветы были так красиво уложены, как будто это было сделано специально.
Когда Ахматова, покидая Париж, прощалась с художником,
тот отдал ей свёртки рисунков, как всегда подписанных коротким словом: «Моди».
В переводе с французского это означало «проклятый».
Амедео настойчиво просил повесить их в комнате Анны на родине.
Но она спрятала рисунки итальянца в надёжное место.
И лишь единственный рисунок работы Амедео Модильяни до последних дней висел у неё над изголовьем кровати.
С их последней встречи прошло долгих девять лет. Ахматова продолжала писать, прославилась.
В некоторых её стихах прослеживалась тоска по Парижу и Амедео:
О, не вздыхайте обо мне,
Печаль преступна и напрасна,
Я здесь, на сером полотне,
Возникла странно и неясно.
И нет греха в его вине,
Ушёл, глядит в глаза другие,
Но ничего не снится мне
В моей предсмертной летаргии.
А. АХМАТОВА
1911 год
До конца жизни поэтесса утверждала, что в её творчестве нет ни одного стихотворения,
посвящённого Модильяни.
Так это или нет, теперь остаётся лишь гадать.
Тяжела ты, любовная память!
Мне в дыму твоём петь и гореть,
А другим — это только пламя,
Чтоб остывшую душу греть.
А. АХМАТОВА
Анна Ахматова узнала о смерти Модильяни случайно, когда в один из январских вечеров 1920 года открыла старый европейский журнал по искусству и увидела маленький некролог, где сообщалось о невозвратимой потере для живописи — скончался хороший художник.
В 1922 году мир признал Модильяни великим художником.
В наши дни его картины продаются на аукционах за пятнадцать и более миллионов долларов.
В начале 1960-х годов, после трёхдневного посещения Парижа (спустя более чем пятьдесят лет) Ахматова всё-таки решилась написать воспоминания о встрече с итальянским художником и их непродолжительном, но очень ярком романе.
Тогда она призналась: «Всё, что происходило, было для нас обоих предысторией нашей жизни: его — очень короткой, моей — очень длинной».
Дыханье искусства еще не обуглило, еще не преобразило эти два существования.
Это должен был быть светлый, легкий предрассветный час.
Но будущее, которое, как известно, бросает свою тень задолго перед тем,
как войти, стучало в окно, пряталось за фонарями,
пресекало сны и пугало страшным бодлеровским Парижем, который прятался где-то рядом.
Анна Андреевна Ахматова больше не отрицала своей любви
к итальянскому красавцу Амедео Модильяни.
Поэтесса умерла 5 марта 1966 года под Москвой, в Домодедово.
Похоронили её в Комарово, близ Петербурга.
В начале 1990-х годов в Италии состоялась выставка работ итальянского художника.
Среди ста картин посетители увидели двенадцать изображений красивой, молодой, черноволосой девушки.
Это были портреты великой русской поэтессы Анны Андреевны Ахматовой.
Анне Ахматовой! Анна и Два Гения.( 3 из триптиха )
Россиянка! Иностранка!
А Париж хранит тебя!
Твоя молодость - вне страха!
Чувствами обожжена!
Явных нет отличий! Право
выбрать и решить самой...
Модильяни с Николаем?
Кому стать тогда женой?
Здесь - художник, там - художник...
Не разняться их слова...
Знаешь языки... И что же?
Выбирать душа могла.
Легкой тенью, мостовою
Модильяни проходил...
"Н" - печатною строкою
уже душу оживил.
А стихи: Верлен, Лафарг,
Малларме и ты сама,
Модильяни, Николай!
Какой пир - как каравай,
хлеб для Духа и Души.
Ты постой, ты не спеши...
Ты прислушайся в тиши...
И сама себе скажи:
" С кем ты хочешь жизнь прожить?"
Будущее - ворожит:
Николаю - ты женой!
Модильяни - Музой Той!
Он по памяти напишет
чУдных линий нежный взмах.
В них - судьбу твою предвидит -
одиночество впотьмах...
Он шестнадцать подарил.
Выжил - только лишь один:
в самокрутках в Петрограде
те пятнадцать стают в дым.
И исчезнут те подарки...
Но они опорой яркой
согревают,- аж до жил:
он ведь чувство в них вложил!
Память - верная порука!
Всё душа снести смогла...
И разлуку. Гибель Друга.
Наваждений череда!
Всех живых и мертвых даже,-
чаровница! Без числа
их любовь и поклоненье
жизнь твою потом спасла...
Не погибли бы Архивы...
Было б видно, - вся любовь
их наполняла силой;
сохраняла от оков!
Модильяни с Николаем,
милый гениев чета.-
гибель ранняя! Но Анна!
Ты - хранительница - Муза -Та!
Анна Ахматова поэма-эссе (к 120-летию со дня рождения)
Глава 3. Под крылом у гибели. 3абвение Анны Ахматовой. 1925 -1940гг.
В судьбе Анны Андреевны Ахматовой 1925 год стал переломным....
В шестидесятые годы она вспоминала: "После моих вечеров в Москве (весна 1924) состоялось постановление о прекращении моей литературной деятельности. Меня перестали печатать в журналах и альманахах, приглашать на литературные вечера. (Я встретила на Невском М.Шагинян. Она сказала: "Вот вы какая важная особа. О вас было постановление ЦК: не арестовывать, но и не печатать").
"За этим сразу началось многолетнее пребывание "под крылом у гибели"", - писала Ахматова в другом автобиографическом фрагменте и продолжала:
"Затем мое имя вычеркнуто из списка живых до 1939 года..."
Жизнь, как ком катила дальше...
И хватила Анна фальши,
И обмана, и тревог.
И не раз скрипели двери,
Рассказать они хотели,
Кто ступал на их порог.
И я читаю…Анну…
“Заплаканная осень, как вдова
В одеждах черных, все сердца туманит…
Перебирая мужнины слова,
Она рыдать не перестанет.
И будет так, пока тишайший снег
Не сжалится над скорбной и усталой…
Забвенье боли и забвенье нег –
За это жизнь отдать не мало.
15 сентября 1921
Царское Село
”Реквием”
“Перед этим горем гнутся горы,
Не течет Великая река.
Но крепки тюремные затворы,
А за ними каторжные норы,
И смертельная тоска…”
1935-1940гг.
И перо почти остыло,
Почти высохли чернила,
Пыл исчез минувших дней.
Прячет в строчке потаенной,
Тишиною сохраненный,
Вымученный пир ночей.
И я читаю…Анну…
”Реквием”
“Это было, когда улыбался,
Только мертвый, спокойствию рад.
И ненужным привеском болтался,
Возле тюрем твоих, Ленинград…”
1935-1940гг.
Годы, годы чумовые,
Вы советчики плохие,
Когда чернь застит глаза.
За решеткою стальною,
За бетонною стеною
Сгинул муж. Катись слеза…
И я читаю…Анну…
”Реквием”
“Уводили тебя на рассвете,
За тобой, как на выносе, шла.
В темной комнате плакали дети,
У божницы свеча оплыла…”
1935 г.
И не вытерпит средь ночи,
Сердце…Просто опорочить
Имя честное. Тонка...
Грань средь хаоса такого
Пропадает, гибнет слово.
Сын – тревога, муж - тоска.
И я читаю…Анну…
”Реквием”
“Эта женщина больна,
Эта женщина одна,
Муж в могиле, сын в тюрьме,
Помолитесь обо мне…”
1935-1940гг.
И идет на поклон, не стыдится,
А когда-то летала жар-птицей!
Нынче - сгорбилась у дверей.
И готова на все:
- “ПОМОГИТЕ!!!”
Но застывшие хмурые лица
Льют на душу циничный елей.
Как же холодно у дверей…
И я читаю…Анну…
”Реквием”
“Показать бы тебе, насмешнице
И любимице всех друзей,
Царскосельской веселой грешнице,
Что случилось с жизнью твоей.
Как трехсотая, с передачею,
Под крестами будешь стоять,
И слезою своею горячею
Новогодний лед прожигать…”
1935-1940гг.
Лед не зря прожигала вроде,
Её стих "САМОМУ" угоден,
И помилован сын, а она
Вновь читателям воз-вра-ще-на…
И я читаю…Анну…
“Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда,
Как желтый одуванчик у забора,
Как лопухи и лебеда.
Сердитый окрик, дегтя запах свежий,
Таинственная плесень на стене…
И стих уже звучит, задорен, нежен,
И радость вам и мне..”
21 января 1940
В новом сборнике “Из шести книг”,
Рвется к людям души ее крик:
Из комочков зажатых болей,
Из позабытых любовей.
Но изъят ото-всю-ду...
После склок и интриг.
И я читаю…Анну…
Уж я ль не знала бессонницы
Все пропасти и тропЫ,
Но эта – как топот конницы
Под вой одичалой трубы.
Вхожу в дома опустелые,
В недавний чей-то уют.
Все тихо лишь тени белые
В чужих зеркалах плывут.
И что там в тумане – Дания,
Нормандия, или тут
Сама я бывала ранее,
И это - переиздание
Навек забытых минут?”
1940
Да, недолго длился свет.
Снова сына рядом нет:
За холодною стеной,
Родословная – виной.
Приговор - всего пять лет
В робу будет Лев одет.
В ссылке, на краю страны,
А на нем ведь нет вины...
И я читаю…Анну…
“С Новым годом! С Новым горем!
Вот он пляшет озорник,
Над Балтийским дымным морем,
Кривоног, горбат и дик.
И какой он жребий вынул
Тем кого застенок минул?
Вышли в поле умирать.
Им светите, звезды неба!
Им уже земного неба,
Глаз любимых не видать!”
13 января 1940
Анна вновь совсем одна,
Голодна, сирА, больна.
Пишутся стихи чуть-чуть,
Отражая жизни суть.
В них потери, и победы,
Богу - тихие обеты…
И я читаю…Анну…
“ Я лопухи любила и крапиву
Но больше всех серебряную иву.
И, благодарная, она жила
Со мной всю жизнь, плакучими ветвями
Бессонницу овеивая снами.
И – странно! – я ее пережила….”
18 января 1940
В ней не найдешь уже
Былую ярость, нежность,
Души заблудшей
Пламенный угар.
Жжет горечь строк,
Слепая не-из-беж-ность.
Смирение мук,
Страдания удар.
И я читаю…Анну…
“ Один идет прямым путем,
Другой идет по кругу
И ждет возврата в отчий дом,
Ждет прежнюю подругу.
А я иду – за мной беда,
Не прямо и не косо,
А в никуда и в никогда,
Как поезда с откоса.”
1940
“А в глубине четвертого двора
Под деревом плясала детвора
В восторге от шарманки одноногой,
И била жизнь во все колокола…
А бешеная кровь меня к тебе вела
Сужденной всем, единственной дорогой.”
18 января 1941 года
Ленинград
Анна Ахматова поэма-эссе (к 120-летию со дня рождения)
Глава 1. Аня - Анна…Юность-Молодость…1989-1911гг.
Люблю её простые строчки,
И потому сегодня ночью
Опять открою для себя,
Как жить в огне, и не щадя
Себя, и мнение людское,
Писать, писать…
и в этом хоре,
Быть узнанной всегда везде,
Вверяя жизнь слепой хуле.
Я тихо пролистну страницу,
Что крыльями взмахнув, как птица,
Передо мной зашелестит.
Будто дает благословенье,
И просится в стихотворенье,
А за окошком тьма стоит.
(на фото Анна Ахматова в юности)
Вот Аня, девочка простая.
Дикарка тихая, чудная,
С одесских пламенных широт.
Вот Царско-Сельская девица,
В домашней клетке не сидится,
Но юность - время без забот.
Летят, любовью одержимы
Лишь строчки, девственно ранимы.
Их рвет безжалостной рукой.
И камнем на душе тревога:
А я – поэт??? Поэт от Бога?!
Опять не снится ей покой.
И я читаю…Анну…
“Иногда друг друга проклинали
В страсти, раскаленной добела,
Оба мы еще не понимали,
Как земля для двух людей мала….”
1909
“То ли я с тобой осталась,
То ли ты ушел со мной?
Но оно не состоялось,
Разлученье, ангел мой!...”
1909
(на фото Николай Гумилев и Анна Ахматова )
Читаю дальше…Откровенья…
Как жгут любви ее мгновенья:
Чрез гордость, боль, порок, и вот
Уж, кажется, что нету мочи
Так дальше жить, рыдают строчки,
Но жизнь идет за годом год…
Ну, почему любовью зримый,
Вновь изменяет ей любимый?
И как понять, и как простить?
В Париже, Анна, на Монмартре,
Рыдает на крестовой карте,
- Как Модильяни не любить?!!
(на фото Амадео Модильяни и Анна Ахматова )
И я читаю…Анну…
“Мне с тобою пьяным весело-
Смысла нет в твоих рассказах.
Осень ранняя развесила
Флаги желтые на вязах.
Оба мы в страну обманную
Забрели и горько каемся,
Но зачем улыбкой странною
И застывшей улыбаемся.
Мы хотели муки жалящей
Вместо счастья безмятежного…
Но покину я товарища
и беспутного и нежного…”
1911 Париж
“Сердце к сердцу не приковано,
Если хочешь - уходи.
Много счастья уготовано
Тем, кто волен на пути.
Я не плачу, я не жалуюсь,
Мне счастливой не бывать.
Не целуй меня, усталую, -
Смерть придется целовать.
Дни томлений острых прожиты
Вместе с белою зимой.
Отчего же, отчего же ты
Лучше, чем избранник мой?”
Весна 1911
Но Николас простит ей это,
И производит в “чин” поэта.
Как мудро жить?? Про боль забыть!
Он перед Анной преклоненный,
И, вольной волей окрыленный,
Её готов боготворить…
И я читаю Анну…
"Я научилась просто мудро жить,
Смотреть на небо и молиться Богу,
И долго перед вечером бродить,
Чтоб утомить ненужную тревогу…”
Май 1912 Флоренция
Муж волен, Анна же сама
Уже другим увлечена...
Анреп - чудесное созданье,
А может жизни наказанье,
И снова слезы и страданье,
Любви невольные признанья
В ночи ему строчит она...
(на фото Анна Ахматова)
(на фото Борис Анреп)
И я читаю Анну…
“Я улыбаться перестала,
Морозный ветер губы студит,
Одной надеждой меньше стало,
Одною песней больше будет.
И эту песню я невольно
Отдам за смех и поруганье,
Затем, что нестерпимо больно
Душе любовное молчанье…"
17 марта 1915
(на картине Анна Ахматова в период ее расцвета)
Ей рукоплещет вся столица,
В Санкт -Петербурге – светской львицей,
Или почти императрицей
Вознесена !!!
И в облаках…
И в облаках седого дыма,
И в мире чувств неудержимых,
Она живет
…в своих в стихах.
Приглашаю Вас на мой сайт на страничку посвященную Анне Ахматовой
Новые
Меню
