САНЬКА

                               САНЬКА

Весь кучерявый и беленький,

Ко мне ты тянешь ручонки свои.

Для меня ты по-прежнему маленький

И глаза синевою российской полны.

Мой сын Саша и его двоюродный брат Егорка Савичев ночевали у своей бабушки — бабы Оли.

Завтра утром все мои дети со своей мамой, моей бывшей женой, улетают в Израиль. Санька и Егорка — ровесники, у них разница всего в полгода, а дружат они с первых дней своей жизни. Вот и решили братья, а им всего по одиннад­цать лет, ночевать у бабы Оли: они здесь выросли, здесь всегда играли и шкодничали, не без этого, отсюда и захотел Саша уехать далеко-далеко. Так далеко, что и сам не пред­ставляет, сколько это в километрах будет, сколько лесов, по­лей, морей и рек — очень далеко.

Но в последний день и ночь побыть с любимой бабушкой,

и Егорка не против этого. Раз Саша так решил, то пусть и будет так.

— Санька, а ты мне писать будешь? — только и спросил он у брата.

— Егор, да я тебе самые красивые открытки присылать, буду и этикетки разные с автомобилями всех марок, ты здесь та­ких и не увидишь. У тебя коллекция лучше всех будет.

Спят братья, спят внучки, только Ольге Марковне не спится; лучше бы не наступало завтрашнее утро, и Санька никуда не уезжал бы от нее. Слезы застилают глаза бабуш­ки, она утирается платком;

— Там ведь чужая земля, кровиночка ты наша!

Вся седая, она рыдает, но внуки ее не слышат. Набегались и спят крепким сном — пусть спят, пусть растут здоровыми и сильными. Только вот никогда и никуда бы не улетали они, а были с нами. Но у жизни свои законы, и никто ее тайн заранее не узнает. Раскроется ее книга в свое время, но уже на последней странице жизни. И охватишь ты взглядом прожитое, но что-либо изменить уже будет нельзя.

И чужую судьбу не угадаешь, иначе не стоило бы и жить. Ездил я с Санькой на кладбище, показывал родные могилы; здесь твой прадед лежит — дедушка Марк Ива­нович, а здесь — прабабушка Агриппина Дементьевна... Это твои корни, сынок. Надо попрощаться с ними перед дальней дорогой. И застыл ребенок, его синие глаза не мигают, но горсть конфет к холмикам тянет; «Угощайтесь, бабушка и дедушка!» — и конфеты со звоном посыпались на блюдце. И, казалось, притихли деревья, и всхлипнули птицы...

...Но вот и утро настало, и будим мы с бабушкой Саньку да Егорку. Разоспались они и не хотят вставать, а надо!

Плачет бабушка, а ехать-то пора. Придет к их дому авто­бус и увезет всю семью в Хабаровск; торопись, Санька. Кре­пится ребенок, но не плачет и бабушку утешает;

— Не плачь, баб, ты к нам в гости приедешь, я тебя люблю сильно-сильно.

Сели мы втроем на велосипед; я, Санька и Егорка, и поехали через стадион к дому, а там и автобус придет. Но только мы миновали половину пути, сын и говорит мне;

— Остановись, папа!

Тормознул я, а он спрыгнул на землю и говорит;

— Папка, бабушка ведь старенькая, и, может, я никогда уже ее не увижу.

Вот тогда и заплакал Санька. Утешаем мы его с Его­ром, а у меня слезы вот-вот брызнут. Ведь никто из детей и внуков так глубоко не осмыслил всю тяжесть разлуки, а Санька все понял, хотя тут и взрослый не всякий пой­мет.

С женой мы чужие люди, как она говорит; «Я и без тебя счастлива!»

Сейчас жена стоит со своим сожителем и почти не смот­рит в мою сторону. Но я не один. Со мной на скамеечке сидит Санька и Егорка, подсел к нам и Дима:

— Папка, ты будешь нам писать? — спрашивает меня Санька. У меня тяжело на душе, очень тяжело:

— Я на каждое ваше письмо отвечу... На каждое, только пишите!

Пришел автобус. Целуют меня Саша и Дима:

— Ты только пиши, папа, обязательно пиши.

Бывшая жена прощается со всеми родными и друзьями,

сожитель крутится рядом. Это уже второй ее хахаль с мо­мента нашего развода. Его роль ясна: сожительница — его палочка выручалочка. Он еще молодой и зеленый. Про та­ких на флоте говорят — зелень подкильная.

Смеетесь «молодожены»? Но вам смеяться только до аэро­порта. Я ни на чьей дороге не стоял, и стоять не буду, это мой принцип в жизни. Санька мне машет из автобуса рукой, похоже, он плачет, и мне надо уходить. Мы с Егором машем ему в ответ руками и потихоньку отходим в сторону: нас совсем оттеснили...

Повез я Егорку домой, а у самого перед глазами Санька. «Папка, папка, меня Пушкиным дразнят», — вспомнилось мне, а голова его вся в белых локонах — колечко к колечку, и плачет малыш, заливается... Смешно мне: «Санька, но это же хорошо! Пушкин — великий поэт, может, и ты таким же поэтом будешь, как Александр Сергеевич». А он свое: «Не хочу я Пушкиным быть, не хочу!» — и все горше слезы у сына. Прижался он ко мне и тихонько всхлипывает: «Под­стриги меня, папка! А то все меня дразнят...»

И подстригаю я сына. Пусть это успокоит его. А самому мне жалко резать такие волосы, но что поделаешь.

А вот мы с Санькой ловим рыбу руками. Приехали мы на велосипеде к речке и бредем по ней, рыбу ловим. Я боюсь за сына, вдруг в яму ухнет... А сам я под кочками шарю руками: «Вот, Санька, и карасик есть! Держи, сынок!» И летит он ко мне, рыбак, только брызги за спиной заворачиваются;

-Ура!                        

А я уже и сома толстого выловил; ох и крутится он в руках, того и гляди, уйдет. Я его в сетку: держи Санька! Вот и сын руки расставил и под кочки полез — пусто там. От кочки перешел к коряге: «Все равно я поймаю!» И поймал- таки карася, молодец, Саша!

Десяток сомов да столько же карасей, чем не улов? Есть чем похвастаться нам перед людьми. Нежимся мы на солнце — и нам по­греться надо, а то остыли в воде. А теперь и домой пора. И катим мы на велосипеде со своим уловом, как герои, и люди удивляются; «Вот это рыбаки, это да!»

И за ягодой мы ходили. Бежит за мной Санька по коч­кам; «Я с тобой, папка!» А зимой мы с ним рыбу ловили. Для него природа — магнит, так и тянет мальчишку к себе.

Есть такая гипотеза, что у детей очень большая связь с космосом, и рождается ребенок не раньше и не позже, чем сблизятся его планеты; они дети космоса.

Но чем больше взрослеют дети и дольше живут, то связь эта меркнет и вообще затухает, как и сама жизнь. И рассы­пается человек и дряхлеет, как пень в лесу. И взрослого уже не тянет пробежаться по росе босиком, то есть, подзарядить­ся энергией от матери-природы. Нет контакта у человека взрослого с Природой. Потерял он его в тот день, когда в последний раз пробежал по земле босиком.

Вот потому-то и молодеют старики около детей. Они, как цветы, им хорошо в энергетическом поле детей, они расцветают.

Писал Санька письма мне и бабушке, а Егорке присылал всякие разные открытки. Бабушка, получив весточку из-за границы, сразу вся расцветала, оживала. И тут же слезы; «Вну­чонок ты мой ясноглазый!» А меня Санек пытался обучить ивриту. Но какой уж тут иврит к старости?

И вот долгожданный звонок из Израиля:

— Ждите в гости, я еду, билеты взял себе и маме, встре­чайте в Хабаровске. Папка, ты слышишь?

Это Саша.

— Конечно, сынок!

Бабушка потеряла покой: ведь Санька едет! И не верит­ся ей. Сыну моему уже восемнадцать лет, и я его плохо представляю. Для меня он еще малыш, все на велосипеде с ним катаемся. А годы-то, как птицы, летят.

И Егор вымахал, уже за метр восемьдесят, ждет, не дож­дется своего братца и друга. Уж им-то будет, о чем погово­рить — это точно. «Дядя Гриша, я с вами поеду? — и просит он. — Возьмите меня в Хабаровск?!» Глядя на Егора, и ба­бушка ехать захотела. А места в машине — раз, два и обчелся. И заспорили бабушка с внуком, кому из них ехать? Оба, как дети малые, не хотят уступать друг другу.

Конечно, верх оказался за бабушкой. Обиделся внук; «Ты бы лучше стол готовила, а тебя в аэропорт тянет. Не сидится тебе дома!» — и махнул рукой, отступив.

Зато бабушка довольна, она первой увидит внука, и лицо ее счастливо, радость у нее, она готова хоть на край земли ехать, только бы быстрее увидеться с ним.

Входят прилетевшие пассажиры в зал аэропорта, и веши, за собой тянут. Но Саши пока нет еще. Конечно, он меня плохо помнит и я его. Ведь столько лет прошло! И вот появился парень на целую голову выше меня и весь увешанный сум­ками, за ним идет его мама.

Я ее сразу узнал, и она меня тоже, все же пятнадцать лет прожили вместе — не один год. Тут вспомнился мне анек­дот из жизни. Был у нас в бригаде мужик, любивший всегда похвастаться своей женой, показать, какая она у него краси­вая и умная, и вообще лучше всех, самая-самая! Вот собра­лось в курилке народу побольше, он и начал:

— Иду я по городу, отдыхаю, значит, и вдруг впереди меня идет женщина. А фигурка у нее — загляденье: ножки точеные и талия осиная, а ручки, как лебединые крылья. А грация, грация-то! — он даже облизнулся. — Вот бы такую мне осчастливить! Просто мечта. А подхожу ближе — это же моя Татьяна — жена моя! — и хлопает удивленными глазами. Так и попадали рабочие от смеха: «Ох, и врешь же ты, Федоткин! Как это можно, чтобы свою жену не узнать? Да быть такого не может!»

И хохочут мужики, весело им!

А я сразу к сыну: «Санька! Какой ты большой у меня!» А нас уже теснили к выходу. Отошли мы в сторонку, тут и бабушка запричитала. Ну, пусть порадуется бабулька, пусть

целует своего внука. Я им не мешаю. Пришло их время, и встретились они — бабушка и внук.

Гонит машину Саша Удалых, а я с сыном беседую.

— Смотри, Санька, красота-то какая!

А он и без того насмотреться не может:

— Как давно я здесь не был — целую вечность.

— А дядю Сашу ты помнишь? Он бригадиром был у нас, когда мы ТЭЦ строили, а ты ко мне с пацанами в гости приходил. Катал он вас всех на машине, помнишь?

Не помнит ничего Санька и тезку своего тоже не по­мнит, и тот не обижается, есть еще время, глядишь, и вспом­нит меня, и улыбается шофер и ему хорошо, а дорога свис­тит под колесами и летит вперед.

А дома за столом тесновато, и Саньку не знают куда усадить: тут и Егор, и Андрей Савичевы, и сестра Татьяна с мужем Геннадием, их дочка, девятилетняя Наталья — ох и красавица она, и умница. А подарков ей столько, что некуда деть; «Саша, спасибо тебе!» — и целует его. И ей надо поближе к Саше. Все хотят рядом с ним быть. А что молодежи надо? Уже куда-то собрались они, и мечется, как наседка, бабушка, но разве удержишь в гнезде таких орлов, пусть пробуют крылья свои. И вмиг разлетелись птенцы.

И что самое интересное — не носит Саша длинных во­лос, не хочет быть «Пушкиным», или это просто совпаде­ние? Смеется сын, шутками отделывается, а вообще-то спорт­смен он, и длинный волос — помеха ему. Раньше занимался он кикбоксингом, а затем перешел в боксеры. Тренер его тоже из России. «Папа, в следующий раз я приеду к тебе мастером спорта! — говорит Саша вполне серьезно. — И я хочу попробовать себя на первенство Израиля и победить там».

— Да, Санька, задача непростая! Но коль цель поставлена, то надо идти к ней!

Сын доволен: «Обязательно победим!»

Ну а бабушка, конечно, в панике: «Саша! Ай-я-яй да ой- ой», — и чуть не плачет старушка. Но потом успокоилась:

— Санька, а может, ты шутишь? Ведь ты маленький был и тоже любил пошутить: «Да пошутил я, бабушка! Пошу­тил!» Чуть время пройдет, и ты опять что-нибудь придума­ешь. А сам смеешься. И я уже знаю, что ты обманываешь меня.

А потом сам и признаешься, что пошутил ты. Может ты, и сейчас шутишь? Зачем тебе бокс? — и лицо бабушки полно надежды, может, правда, пошутил?

— Нет, бабушка, это серьезно!

А Егорка даже выше Саньки чуть-чуть, но оба бога­тырями растут. У Егора и невеста есть — красавица Аню­та — и очень они подходят друг другу — два прекрасных цветка из волшебного утра. Еще немного и раскроются они во всей своей красоте. И Андрей с невестой: жмется к нему Олеся, глядишь, и будет свадьба у них. Он уже после армии, и когда-то сделает этот шаг, а мы одобрим его выбор.

Удивляется Санька: как все выросли! А Саши Юдаева уже нет в живых. Это был лучший друг, но умер еще ребенком. Трагична его смерть — сирота он был...

Собрался Санька и ушел к матери Саши Юдаева. А ког­да вернулся, то и вообще замолчал, очень тяжело ему...

— Папка, давай я тебе помогу по даче, хоть картошку полоть. Ты ведь один все делаешь?

— Ну что же, поехали вместе! — говорю я. Все же моло­дец Санька, и мне приятно. Смотрю я на него и думаю: с таким сыном можно и горы свернуть, очень уж он старается, богатырь.

— Батя, а зачем тебе столько земли, одному-то?

Что ответить ребенку?

— Я ведь для вас стараюсь: посадите по дереву — уже и сад будет. А остальное — под мелочь, вот и вся земля уйдет, ничего не останется.

— Да нам ничего не надо, у нас, в Израиле, все есть! Пошел — и купил, и нет проблем.

Работаем мы дальше, а Саша мне говорит:

— Папка, сходитесь с мамой, да и живите. Она сама этого хочет.

Я был ошарашен этими словами!

— Сынок, она приехала к другу своему, пусть они и решают сами свои проблемы. Ты просто всего не знаешь, а я с ней жить не хочу! Она свою дорогу сама выбрала. Ты ведь помнишь: жила она с Андреем, провожал ее Олег, и я, сынок, в эту грязь больше не полезу. Не обижайся, Саша, ты ведь взрослый, а это мужской разговор... И мне лучше од­ному...

— А ты знаешь, отец, я ведь хочу этому Андрею рожу набить. Ведь он нас, маленьких, не жалел и наказывал ни за что...

Я весь взвился:

— Как?! Ведь я спрашивал, бьет он вас или нет? И вы никогда не жаловались. Ведь я его убил бы тогда — столько злости было во мне. А сейчас не трогай его сын, не пач­кайся. Тебе еще долго жить.

И Саша послушал меня. Но когда он уехал в Израиль, я много думал и пожалел, что отговорил его. Может я и не прав? Должен ведь ребенок свои обиды прощать — отцу, матери, но не чужому человеку? И до сих пор я не знаю — прав я был или нет?

...А в следующий раз мы приехали на дачу на мото­цикле: я, Егорка и Саша. Привезли две вишенки: вот вам, братцы, по дереву и вы должны оставить свой след род­ной на земле. Приживутся они — значит вы добрые люди. А не приживутся — значит, двоит у вас совесть. Конечно, тут я перегнул палку, но момент был подходящий, и мы сделали все, как надо. Ведь дети у нас учатся. А они заста­вят своих детей посадить по дереву, оставить свой след в этом мире.

Я ездил на дачу и поливал саженцы, и убедился, что принялись деревца. Отлегло от души: хорошие люди рас­тут — Санька и Егорка. В этом — не сомневаюсь!

...Уезжает Санька поездом в Хабаровск, едут с ним Таня с Геной и Егорка, проводят его до самолета.

А мать его поедет утром с друзьями на машине прямо в аэропорт. Там и встретятся. Не захотел сын, чтобы я ехал в Хабаровск, оградил меня от лишней нервотрепки. Там будет мамин друг, и жалко Саньке меня. Но во мне все давно перегорело. Только осадок остался, от которого горечь на душе... Но — плевать на это...

А Санька жмется ко мне:

— Папка, как ты тут будешь один?

Жалко ему меня, он еще маленький, мой добрый сы­нок.

— Я, Саша, буду следить за вишнями, пусть дадут они ягоды много-премного! А ты приезжай в гости. Я тебя буду ждать всегда, ладно? И бабушка твоя любимая, и я будем ждать тебя, Санька!

Другие произведения автора:

Кишь-Мишь

Мои забытые сказания. Кукушка

Мои забытые сказания. Братишка