Марина Ивановна Цветаева → Блог

Повторю в канун разлуки,
                  Под конец любви,
                  Что любила эти руки
                  Властные твои,
                  И глаза – кого-кого-то
                  Взглядом не дарят! –
                  Требующие отчета
                  За случайный взгляд.
                  И еще скажу устало,
                - Слушать не спеши! –
                  Что твоя душа мне встала
                  Поперек души.
                  ………………………
                  Счастлив, кто тебя не встретил
                  На своем пути.
       Последнее стихотворение цикла, написанное  уже  после  окончательного
разрыва  отношений,  говорит  о  тоске  по  матери,  по  материнской  ласке,
доброте, участию. Рано осиротевшая Марина Цветаева искала  в  Парнок  еще  и
замену умершей матери.
                  В оны дни ты мне была как мать,
                  Я в ночи тебя могла позвать,
                  Свет горячечный, свет бессонный,
                  Свет очей моих в ночи оны.
                  Благодатная, вспомяни,
                  Незакатные оны дни,
                  Материнские и дочерние,
                  Незакатные, невечерние.
                  Не смущать тебя пришла, прощай,
                  Только платья поцелую край,
                  Да взгляну тебе очами в очи,
                  Зацелованные в оны ночи.
                  Будет день – умру – и день – умрешь,
                  Будет день – пойму – и день – поймешь…
                  И вернется нам в день прощенный
                  Невозвратное время оно.
      Этот разрыв, а также встреча и расставание с  Осипом  Мандельштамом  в
1916 году очень повлияли на Цветаеву и на  ее  творчество.  В  стихах  книги
«Версты.  Выпуск  (»  видна  уже  совершенно  другая  Цветаева.   Изменилась
лирическая героиня. В ранних стихах это девочка, юная прелестная девушка,  в
изысканной одежде, в богатом  окружении:  соломенная  шляпа,  шубка,  муфта,
шаль из  турецких  стран,  шелковое  платье,  камелек,  браслет  из  бирюзы.
Преобладают слова ряда: игра, шалость, смех, веселье, нежность,  невинность.
Цвета тоже характерны для описания юности, радости, невинности;  в  основном
это светлые, легкие тона: белый, золотистый, синий, голубой, зеленый,  очень
много роз и розового. В «Верстах» лирическая героиня совершенно другая,  она
свободна от  обязательств  и  ограничений,  переступает  общепринятые  нормы
веры, семьи, быта. Она имеет много обликов:  богоотступница,  чернокнижница,
колдунья, ворожея, цыганка, воровка,  каторжанка.  Характерны  такие  слова,
как:  дороги,  версты,  ветер,  ночь,   бессонница,  плач.  Действие  стихов
происходит  уже  не  в  комнатах,  а  на  улицах,  дорогах,  за  городом,  в
пригороде. Основными становятся темные цвета: серый, сизый, черный,  иссиня-
черный,  «цвета  ночи»,  красный.  Для  стихов  «Верст»  характерно  большое
количество глаголов, новизна рифм и ритмов, обращение к фольклору.
                  Коли милым назову – не соскучишься.
                  Превеликою слыву – поцелуйщицей.
                  Коль по улице плыву – бабы морщатся:
                  Плясовницею слыву, да притворщицей.
                  А немилый кто взойдет, да придвинется –
                  Подивится весь народ – что за схимница,
                  Филин ухнет – черный кот ощетинится,
                  Будешь помнить целый год – чернокнижницу.
                  Хорошо, коль из ружья метко целятся,
                  Хорошо, коли братья верно делятся,
                  Коли сокол в мужья метит – девица…
                  Плясовница только я, да свирельница.
                  Коль похожа на жену – где повойник мой?
                  Коль похожа на вдову – где покойник мой?

                  Коли суженого жду – где бессонница?

                  Царь-Девицею живу, беззаконницей!

Марина Цветаева родилась в ночь с 26 на 27 сентября, «между  воскресеньем  и
субботой», в 1982 году. Позже она напишет об этом:
                  Красною кистью
                  Рябина зажглась.
                  Падали листья,
                  Я родилась.

                  Спорили сотни
                  Колоколов.
                  День был субботний:
                  Иоанн Богослов.
Почти двадцать лет (до замужества) она  прожила  в  доме  №8  в  Трехпрудном
переулке. Этот дом Цветаева очень любила и называла «самым  родным  из  всех
своих  мест».  В  письме  к  чешской  подруге  Анне  Тесковой  она   писала:
«…Трехпрудный переулок, где стоял наш Дом,  но  это  был  целый  мир,  вроде
именья, и целый психический мир – не меньше, а  может  быть  и  больше  дома
Ростовых, ибо дом Ростовых плюс еще сто  лет…»[1].  С  другими  детьми  дети
Цветаевых почти не общались, и весь мир  сосредотачивался  в  Доме.  Молодая
Цветаева призывала:
                  Ты, чьи сны еще непробудны,
                  Чьи движенья еще тихи,
                  В переулок сходи Трехпрудный,
                  Если любишь мои стихи.
                  ……………………………
                  Умоляю – пока не поздно,
                  Приходи посмотреть наш дом!
                  ……………………………
                  Этот мир невозвратно-чудный
                  Ты застанешь еще, спеши!
                  В переулок сходи Трехпрудный,
                  В эту душу моей души.

Мур совершенно не хотел оставаться французом. Именно поэтому он и приехал в Советскую Россию – чтобы стать советским человеком. А немцы как раз замкнули окружение под Вязьмой, и несколько дней между Москвой и наступающим вермахтом практически не было советских войск. Началась паника в Москве, которая послужила причиной сотням сгоревших партбилетов, сожженных собраний сочинений Ленина, Маркса и Энгельса. Так закончилась великая иллюзия, а день 16 октября станет открытием, которое показало, насколько советская власть на самом деле держится на ниточке».
…Что мы знаем о Георгии Эфроне, сыне Марины Цветаевой и Сергея Эфрона? Его официальная биография очень скупа: Родился 1 февраля 1925 года в Праге, около четырнадцати лет провел во Франции. В 1939 году переехал вместе с матерью в Советский Союз. Пережил арест сестры Ариадны, арест отца (о его гибели он так и не узнал), самоубийство матери, две эвакуации и, наконец, после того, как его призвали в Красную армию, он погиб в июле 1944-го на 1-м Прибалтийском фронте во время знаменитой операции «Багратион». Все. Но на самом деле короткая его жизнь была намного интереснее этой скупой справки.
В истории литературы Георгий Эфрон так и остался под домашним уменьшительно-ласкательным именем Мур.

Парнок любила и особенно ценила «Беттину Арним» в Цветаевой, т.е. ее гениальность. Она допускала, что Цветаева талантливей ее, и относилась к этому достаточно спокойно, чтобы понять, что у подруги встреча с творчески равной личностью еще в будущем и что она (Парнок) на самом деле не ее Гете. Она питала гораздо более горькие чувства к той стороне цветаевской личности, которую в «Сонете» она называет «Мариной Мнишек». Цветаева охотно отождествляла себя со знаменитой полькой семнадцатого века, которая с русской точки зрения играла злую, предательскую роль в истории России после того, как ее муж, Лже-Димитрий, вступил на русский престол в 1605 году с помощью иезуитов и польского короля Сигизмунда III. Сравнивая свою Марину с Мариной Мнишек, Парнок убила двух зайцев: она определила адресатку-возлюбленную «Сонета» и дала понять, что в предательском поведении ее Марины, так же, как в предательстве Марины Мнишек, главную роль играет ее преданность мужу, к которому в своих стихах Цветаева не раз обращается, называя его своим царем и своим солнцем. С точки зрения Парнок это — замужняя Цветаева, которая с начала до конца своего с Парнок романа вела себя неверно с подругой из-за того, что она не могла выбрать между ней и мужем.


Марина Цветаева

Несмотря на то, что их противоречивые чувства друг к другу, казалось бы, исключают возможность домашнего счастья и спокойствия, подруги решили провести большую часть лета в доме Волошина в Коктебеле. Цветаева часто уезжала на лето в Коктебель с юности. Там она познакомилась с Сергеем Эфроном, с первого взгляда полюбив его и решив за него выйти замуж. Парнок никогда еще не была в Коктебеле, и ввиду менее чем теплого к ней отношения Волошиной, у нее не могло не создаться такого впечатления, будто она прорывает оборону противника. Для того, чтобы не чувствовать себя совсем одинокой в стане «врага», она привезла с собой сестру. У Цветаевой была настоящая свита — дочка Аля, алина нянька, сестра Ася, асин сын и его нянька. Подруги приехали в Коктебель в конце мая.
На первый взгляд, двухмесячное пребывание в Коктебеле кажется образцом спокойной и счастливой домашней жизни. Цветаева играла роль «жены», включая Парнок в свою семью. Подруги по-видимому жили вместе в одной из четырех комнат «для Марины». О том, как Цветаева заботилась о подруге, свидетельствует чудесным образом сохранившийся и дошедший до нас список блуз, принадлежащих одной и другой, который Цветаева аккуратно составила, прежде чем отдать их в стирку.
По поводу того, что пребывание коктебельского «семейства» завершается благополучно, у Волошиной были сомнения: «Это лето было во всех отношениях неудачное: почти весь июль с холодными ветрами, дождливый. А люди не ладили друг с другом», — написала она Оболенской пятого августа Писала она и Лиле Эфрон:
«Со вчерашнего дня к нам присоединился еще один поэт, Мандельштам. У нас весело, много разговоров, смеха, декламации».

Одной из ближайших московских подруг Парнок была Аделаида Герцык, мемуаристка, переводчица, литературный критик и поэт, чья единственная книга стихов, «Стихотворения», вышла в 1910 году. Аделаида Герцык в детстве была замкнутой, не склонной к проявлению чувств; она была далека от окружающей жизни и пребывала в каком-то фантастическом мире, исключающем взрослых, «больших». У Аделаиды в молодости была страстная любовная история с юношей, который трагически погиб, умерев буквально на ее глазах в больнице. В результате этого потрясения она частично оглохла.
В возрасте тридцати четырех лет она вышла замуж за Дмитрия Жуковского, происходящего из известной семьи военных, и следующей весной родила первого из своих двух сыновей. Жуковские поселились в Москве в Кречетниковском переулке и начали строить дом в Судаке. Аделаида очень любила этот крымский город на Черном море, около Феодосии.
В предвоенный период московский дом Аделаиды Герцык стал местом, где собирались молодые поэтессы. Ее сестра вспоминала о двух ее «домашних» ипостасях — с одной стороны, она следила за обучением и воспитанием сыновей, с другой — «с рассеянно ласковой улыбкой выслушивала излияния прильнувшей к ней девочки-поэта. Их было несколько в те годы вокруг Аделаиды. Еще с 1911 года идущее знакомство и близость с Мариной Цветаевой: теперь и вторая сестра Ася — философ и сказочница — появилась у нас. [...]Пожалуй, Парнок тоже была частой гостьей у Герцык-Жуковских.
Аделаида Герцык сыграла важную роль и в личной жизни Парнок в эти годы. В середине Октября, в гостях у Герцык, Парнок познакомилась с Мариной Цветаевой, юной романтической подругой и названной «дочерью» Аделаиды Герцык.


Аделаида Герцык

О подробностях этой встречи, имевшей столь важные последствия, мы узнаем из поэтических воспоминаний Цветаевой: в январе следующего года она написала десятое стихотворение цикла «Подруга», обращенный к Парнок.
В этом стихотворении Цветаева пишет о Парнок, начиная с того момента, когда она вошла в гостиную «в вязаной черной куртке с крылатым воротником». Огонь потрескивал за каминной решеткой, в воздухе пахло чаем и духами White Rose [«Белая роза»]. Почти сразу кто-то подошел к Парнок и сказал, что здесь молодая поэтесса, с которой ей надо познакомиться. Она встала, чуть наклоня голову, в характерной позе, «кусая пальчик». Когда она встала, то заметила, может быть, впервые, молодую женщину с короткими, вьющимися светлыми волосами, которая поднялась «беспричинным движением», чтобы приветствовать ее.
Их окружили гости, «и кто-то [сказал] в шутливом тоне: «Знакомьтесь же, господа!» Парнок вложила свою руку в руку Цветаевой «движеньем длинным», и «нежно» в ладони Цветаевой «помедлил осколок льда». Цветаева «полулежала в кресле, вертя на руке кольцо», а когда Парнок «вынула папиросу», инстинктивно войдя в роль рыцаря, «поднесла [ей] спичку».
Позже, в ходе вечера, Цветаева вспоминала, «над синей вазой — как звякнули [их] рюмки». Когда они выпили, и взгляды их скрестились на мгновенье, она подумала: «О будьте моим Орестом!» Судя по дальнейшим строкам того же стихотворения, она выхватила цветок и отдала его собеседнице.
В течение всего вечера она пронзительно ощущала присутствие своего «Ореста». В какой-то момент, услышав рядом мягкий, глубокий, хрипловатый смех Парнок, она спрашивает себя, не смеется ли женщина, к которой она уже чувствует любовь, над ее шуткой. Она оглянулась и увидела, как Парнок вынула «из замшевой серой сумки» «длинным жестом и выронил[а] платок».
Когда Цветаева встретила и полюбила Парнок, ей было двадцать три года, она была замужем за студентом Сергеем Эфроном, и Ариадне, ее дочери, исполнилось два года.


Марина Цветаева и Сергей Эфрон

Парнок была ее первой женщиной-возлюбленной.
Сочетание женственности, мальчишеской ребячливости и неприступности, которое она ощутила в 29-летней Парнок, неудержимо ее привлекало, не говоря уже о таинственном и романтическом ореоле греховности, окружавшем репутацию этой женщины:

И лоб Ваш властолюбивый
Под тяжестью рыжей каски,
Не женщина и не мальчик,
Но что-то сильнее меня!

Так, левою рукой упершись в талью,
И ногу выставив вперед,
Стоишь. Глаза блистают сталью,
Не улыбается твой рот.

Краснее губы и чернее брови
Встречаются, но эта масть!
Светлее солнца! Час не пробил
Руну - под ножницами пасть.

Все женщины тебе целуют руки
И забывают сыновей.
Весь - как струна! Славянской скуки
Ни тени - в красоте твоей.

Остолбеневши от такого света,
Я знаю: мой последний час!
И как не умереть поэту,
Когда поэма удалась!

Так, выступив из черноты бессонной
Кремлевских башенных вершин,

Предстал мне в предрассветном сонме
Тот, кто еще придет - мой сын.

Пасхальная неделя 1920

(с) Марина Цветаева.
http://cvetaeva.ouc.ru/tak-levou-rukoj-upershis-v-talju.html      ;
  

"Очаровательнее мальчика, чем наш Мур, не видел. Живой, как ртуть - ласковый, с милым лукавством, в белых кудряшках и с большими синими глазами..."(с)
Из письма С.Я. Эфрона к Е.Я. Эфрон от 30 июня 1927 г.

Мур (Георгий) Эфрон. Кламар, 1933

Сергей Яковлевич удивленно записывал в дневнике и в письмах знакомым и родным, вскоре после его появления на свет:
"Моего ничего нет.. Удивительный мальчик! Вылитый Марин Цветаев"(с)

Георгий Эфрон.  

7 августа 1925 г., Вшеноры
Сын Цветаевой Георгий (Мур). 7 августа 1925 г.
                                                                                              
Г. С. Эфрон (Мур), 1940 (?)
"Дорогие Лиля и Зина. 28-го получил Вашу открытку и обрадовался ей чрезвычайно. Письма на фронте очень помогают и радуешься им несказанно, как празднику. Вхожу в боевые будни, кстати, мертвых я видел в первый раз в
жизни: до сих пор я отказывался смотреть на покойников, включая и М. И. А теперь столкнулся со смертью вплотную. Она страшна, безобразна; опасность — повсюду, но каждый надеется, что его не убьет... Предстоят тяжелые бои, т. к. немцы очень зловредны, хитры и упорны. Но я полагаю, что смерть меня минует, а что ранят, так это очень возможно"(с).