Уважаемые читатели! Предлагаемый Вам опус - мой первый опыт в написании произведений такой формы. Я бы назвал его сборником баек. Но баек правдивых, из первых рук, что называется.
Наверное, ради светлых моментов внимания языку Мира и стоит продолжать эту командировку. В конце концов, в командировки отправляет тот, кто выше наших личных желаний и помыслов...
С жанром определиться сложнее. Ближе всего к нему находится жанр путевых заметок, ибо жизнь - это, бесспорно, путь. Путь в своем высшем проявлении.
Получаются избранные путевые заметки, представленные в необработанной форме баек. Я умышленно не стал облекать пережитые события в меха и кружево романа или, на худой конец, в шелка повести, дабы избежать невольного приукрашивания. Но мой взгляд, глубина баек заключается как раз в простоте изложения.
Теперь о названии. Внимать Языку Мира - значит, понимать и принимать его во всем многообразии. Внимать Языку Мира - значит, пытаться выйти за рамки стереотипов, навязанных общественно-научной установкой, не имеющей ничего общего не только с фундаментальной наукой и философией, но и простым здравым смыслом...
Что можно увидеть в детском саду.
Когда мне было лет пять, я посещал детский сад номер двести десять, располагавшийся недалеко от дома. Территория садика была обнесена экологически-зеленым забором из сетки-рабицы и граничила с довольно мрачными районами новостроек. Внутри забора было вряд ли живописнее, чем снаружи: стандартные неухоженные участки; кирпичные веранды, похожие на автобусные остановки - первые в начале долгого и туманного пути; убогие деревянно-металлические конструкции, имитирующие автомобили эконом-класса и колхозные избушки.
Наш участок располагался на отшибе. С него открывался прекрасный вид на хоздвор с выездными воротами и несколькими мусорными баками. Собственно, во время ежедневной прогулки воспитанник детского комбината середины восьмидесятых имел возможность развлекаться по трем вариантам. Первое - воевать с одногруппниками за право обладания вышеупомянутой имитацией машины или дома. Второе - воспроизводить события Второй Мировой на стороне советского народа или, что неохотнее, фашистов. И третье - укрывшись за верандой, пропустив пальцы в ячею сетки-рабицы, смотреть сквозь забор на блекло-бирюзовый монолит пятиэтажной хрущевки и неаккуратно разросшиеся зеленые насаждения. Остается только удивляться, насколько диалектически продуманной было советская политика воспроизводства общества. Военно-тюремный быт главенствовал на всех уровнях советского социума - от детского сада до партийных кругов. Альтернатива же была только одна: отчаянно рвать жопу себе и ближним за право обладать топорно построенной тесной конурой и антидизайнерским автомобильным хламом... И обучали всему этому советского гражданина с младых ногтей.
Впрочем, я находил еще одно занятие - наблюдать за природой. С этих позиций вид на мульды, открывающийся с нашего участка, был мне на руку. Вопреки требованиям советского санитарного законодательства, помои, не подлежащие доеданию и непригодные в качестве пищи для кошек, собак и свиней персонала садика, вываливались в контейнеры для бытового мусора. Это привлекало к мульдам огромное количество незатейливой городской живности: от ворон до упитанных крыс.
Наблюдательный пункт я выбрал за ровной щетиной обрезанного кустарника - в полном соответствии с детским пониманием незаметности. Хотя пятилетний ребенок, даже встань он во весь рост, вряд ли напугал бы наглую городскую биоту, занятую добыванием хлеба насущного...
... В этот погожий мартовский день припекало солнце, таял снег, с напитавшейся влагой шиферной крыши веранды падали сверкающие бисеринки капели. Все были в приподнятом настроении, особенно воспитательницы. В том возрасте я смутно представлял себе, что такое либидо, однако отчетливо чувствовал изменения, происходящие с этими молодыми женщинами. Весна, однако...
Одногруппники мои неизменно разыгрывали очередную баталию и дрались за оттаивающие модели, однако надо всем этим незримо витало присутствие гуманизма и альтруизма. Весна топила даже бескомпромиссно-жестокие детские души...
Сидя за влажным, терпко-пахучим кустарником, я наблюдал за стаей грачей, облепивших мусорные баки. Солнце, отражаясь от снега, безбожно слепило глаза, весенний ветерок доносил тошнотворную вонь подогретых первым теплом отходов. А черные птицы на фоне кусочков густо-синего неба, отграниченных друг от друга параллелепипедами домов, затянутых охристо-красноватой сеткой голых тополей, притягивали на себя все жадное детское внимание, словно магические магниты... В такие моменты формируется чувство прекрасного. В такие моменты незрелая урбанистическая личность постигает азы будущей философии... Именно поэтому появление толстой грязной поварихи с кастрюлей в руках было сродни появлению слона в посудной лавке.
Грачиная стая разлетелась брызгами расплавленного обсидиана. Повариха вывалила помои, смачно постучала кастрюлей о мульду и неспешно скрылась в тени пищеблока.
Мне показалось, что помои вылили на меня. Без грачей окружающий мир лишился целостности и распался на отдельные составляющие суровой советской действительности. Я остро ощутил парную вонь гниющей пищевой массы, почувствовал, что промочил задницу, и услышал характерные звуки разыгрываемых одногруппниками боевых действий. Однако взгляд мой беспомощно прилип к ободранным железным ящикам, словно в надежде на возвращение экзистенциального каркаса - стаи иссиня-черных птиц с белыми клювами...
Грачи не возвращались. Зато я увидел нечто куда более необычное: из-за крайнего мусорного бака высунулось отчетливое черное пятно, похожее на тень человеческой головы. Пластичный детский разум, уже получивший атеистическую импрегнацию, слегка озадачился и моментально принялся искать логическое объяснение увиденному. Что это могло быть? Грач? Однозначно нет. Прячущийся за мульдой человек? Нет, окраинная улочка была абсолютно пуста. Кошка? Нет... Может, это пятно в глазах от яркого солнца? Нет, солнце здесь не причем...
А загадочный объект, будто поняв, что за ним наблюдают, резво скрылся за ржавым углом контейнера. Я ждал... Пятно появилось вновь, но не все, а только наполовину. Появилось, поторчало с полминуты и исчезло. На этот раз - насовсем...
Удивительно, но я, даже несмотря на то, что не нашел логического объяснения появлению странного черного пятна, страха не испытывал. Лишь какой-то потаенный инстинкт погнал меня поближе к людям - мокрым орущим одногруппникам, воспитателям, мечтающим хорошо трахнуться в этот теплый весенний день. Я даже подключился к завершающемуся сражению советских пограничников и интервентов обобщенного образа - загадочных для детского ума шпионов. К полднику необычное наблюдение и вовсе забылось.
Вспомнилось оно ближе к вечеру. Тогда, в сгустившейся тьме, помимо воли ко мне пришло осознание, что видел я нечто не поддающееся привычной логике. Нечто родом не из нашего привычного советского мира. Ночь первобытного страха - страха перед сверхъестественным - была обеспечена. Впервые в жизни я внимал языку Мира...
"The moving finger" на постсоветский лад.
А вот мне двенадцать. Легендарный девяносто третий. Разграбленная страна. Виртуальные зарплаты, стремящиеся к бесконечно малой величине. Финансовые пирамиды. Разгул гопоты и криминала...
Новый год позади. Мрачный, под стать социальному самочувствию, зимний вечер. Темно, хоть глаз выколи, на улице: освещение не работает. Депрессивный полумрак в большой комнате квартиры - в целях экономии электроэнергии, горит только один рожок люстры... Мы с маман после жидкого постного картофельно-макаронного супа сидим перед телевизором. Телевизор советский, массивный, будто гроб, но полупроводниковый и цветной. На фоне появившихся резко и как бы из ниоткуда западных диковинок он выглядит убого, однако выбирать не приходится.
По первому каналу транслируют обычную для тех времен политическо-демагогическую байду, сдобренную бессмысленными и алогичными элементами постперестроечного красноречия. По второму - надрывается Малинин, всеми мускулами обезьяньего лица сочувствуя поручику Голицыну и корнету Оболенскому. По третьему, кабельному, вперемежку с угрозами об установке декодера в случае неуплаты, - дешевая американская поебень с обилием постельных сцен. С каждой очередной сценой маман целомудренно переключает канал. Вот и получается: ложь (первый канал) - пиздеж (второй канал) - провокация (третий канал) в различных комбинациях.
Политика мне не интересна. Малинин и прочая попсобратия - тоже не слишком. Мне хочется посмотреть американский боевик и особенно постельные сцены, но маман непреклонна. Я начинаю думать, чем бы заняться. Уроки сделаны. На прогулку меня не отпустят, да и желания нет. Потрепанные книжки, взятые в библиотеке, прочитаны. Разве пойти в сортир и втихаря подрочить, представляя сисястую героиню боевика или Люду из десятого класса?
Последняя мысль пришлась мне по душе. Я уже было собрался подняться с дивана, как вдруг до слуха моего донеслись отчетливые ритмичные поскребывания.
Я повернул голову. Звук шел со стороны коридорной двери - наглухо закрытой, оформленной непрозрачным рифленым стеклом. Свет в коридоре не горел. В силу необходимости экономии, но главным образом потому, что в той части квартиры НИКОГО НЕ ДОЛЖНО БЫЛО БЫТЬ!
- Что это такое? - маман озадаченно и несколько испуганно оторвалась от телевизора. - Это ты?
- Нет, - честно признался я, еще не вникнув до конца в ситуацию.
А тем временем поскребывания повторились. Ясно и громко, как пионерская клятва. Кто-то со стороны коридора скреб по рифленому стеклу.
- Ой! - взвизгнула маман, забыв переключить очередную еблю по третьему каналу. - Кто там?!
Ебля проходила успешно и более чем откровенно для недавнего советского подростка, однако мне было не до нее. Ужас рассек меня вдоль ледяным мечом и придавил к дивану.
- Н-не з-знаю... - выдавил я.
Некоторое время мы оба молча пялились на грязно-зеленоватое стекло двери. Может, минуту, может, десять. Я слышал лишь растянутые удары собственного сердца и отдаленно - стоны удовлетворяемой героини боевика... В коридоре стояла гнетущая тишина...
- Иди, посмотри, что там, - маман очнулась от оцепенения. - Ты мужчина...
Заглядывать в темный провал коридора совершенно не хотелось. Интуитивно я чувствовал, что половое деление с присущей ему дифференцировкой качеств и обязанностей в стране, окунувшейся в небытие, - не более чем эхо давно погибшего воина, но возразить словами не получалось. И потому я, едва не теряя сознание от страха, на ватных, негнущихся ногах подошел к выходу из комнаты.
Резко толкнуть дверь и щелкнуть выключателем было делом секунды. Коридор залили тяжелый желтовато-пепельный свет шестидесятиваттной лампочки. Советские моющиеся обои на стенах. Кофейно-желтый потертый линолеум. Холодильник "Свияга". Уныло-пугающий глазок входной двери. Коридор был пуст. Пустыми были комната матери, кухня, туалет, ванная.
- Кошмар! - маман поставила чайник и села за кухонный стол. - Не буду больше по кабельному ужасы смотреть... Что это было, как ты думаешь?
- Барабашка, - ляпнул я первое, что пришло в голову.
- Наверное, - согласилась маман. - А я сначала подумала, что к нам кто-то залез...
Мы попили чаю и вернулись к телевизору. Боевик закончился - транслировали серию долбоебских мультфильмов про Дональда Дакка. Я смотрел на имбицильную утиную рожу - и уже не удивлялся произошедшему. Созревающий разум подростка привыкал к парадоксам и неевклидовой геометрии новой эпохи... Да и стоило ли удивляться? Какой только фигни не водилось на бесконечно-необъятных просторах постсоветского пространственно-временного континуума!
Красив городок Мамадыш. Красив, несмотря на жалкие пятнадцать тысяч населения, разбитые дороги, татарский нацизм, глубоко колхозный менталитет и не менее колхозную безысходность. Воздух там (на известном удалении от дрожжевого завода) пахнет афродизиаками Поволжья, пойменными зарослями Вятки и раскаленной известковой пылью. Вечера тихие, прохладные, окрашенные в лиловый цвет и насыщенные медвяно-перечным ароматом лугов. Богат Мамадыш грибами, ягодами и рыбой. Богат мистическими молочно-туманными вятскими рассветами. Богат и неизъяснимой глубины российскими парадоксами, замешанными на исламе...
Впрочем, хватит лирики. Мое знакомство с Мамадышем состоялось благодаря второй бывшей жене - родом она как раз оттуда. В Мамадыше хорошо проводить отпуск в любое время года, находя разные способы отстранения от ижевской суеты. Зимой - бухать водку "Мамадышский рассвет" и париться в бане. Летом, весной и осенью - рыбачить, собирать маслята в сосновой посадке за ипподромом или ягоды по крутым террасам Вятки. Можно просто пошататься по городку, ловя кайф от контрастов центра и окраин, потягивая челнинское пиво и постоянно натыкаясь на прежних ухажеров жены. В общем, отдых в Мамадыше - это круто со всех позиций.
В тот день я решил вспомнить туристскую юность и прогуляться вдоль Вятки в северном направлении. Ленка идти со мной отказалась - отчего-то по приезду в родительский дом ее регулярно валили с ног болезненные проявления различной симптоматики, от субфебрильной температуры до жестокой дристни. Компанию мне составил ее брат, Женька, смышленый парнишка шестнадцати лет отроду.
Путь наш пролегал по верху коренного берега. Слева тянулись действующие и заброшенные поля, справа - узкая полоса елово-лиственного леса, обрывающегося в долину. Время от времени мы ныряли под кишащую комарами сень старых деревьев в поисках грибов. Прогулка проходила спокойно, с легким походным душком и отвлеченными разговорами. Чувствовалась свобода - не было ни людей, ни машин.
Километра через три лес значительно расширился. Мы свернули с полевой дороги и направились в сторону Вятки. Массивные темно-малахитовые глыбы еловых крон и желтовато-зеленые кудри лип хранили сырой полумрак: подлеска и травы почти не было. Могучие шершаво-рубцеватые стволы тяжело сбегали по крутому склону, местами спотыкаясь о поверженных временем и бурями товарищей.
Грибы здесь встречались чаще и в гораздо большем количестве. На одном из гигантских пней я собрал целое ведро летних опят, а чуть поодаль заметил странные яйцевидные образования, щедро разбросанные по подстилке. Подошел Женька. Мы осмотрели неведомую фигню поближе. Кожистая оболочка, тонкий слой отвратительно воняющего студня, твердое ядро... Нет, дорогой читатель, ничего аномального и потустороннего тут не было. Мы с Женькой нашли замечательный гриб - веселку обыкновенную, по-латыни - Phallus impudicus. Незрелые плодовые тела веселки - вылитые кожистые яйца на вид: мудрый русский народ окрестил их ведьмиными яйцами. А вот зрелое плодовое тело до боли напоминает хорошей такой величины торчащий хуй (а запахом - еще и давно не мытый).
В общем, занятное творение природы эта веселка обыкновенная. А этимологию порождает и вовсе энциклопедическую. Ну например, ведьмины яйца. Сразу возникает вопрос: растут ли они у ведьмы между ног или она их откладывает? Случайна ли аналогия внешнего вида веселки и мужского достоинства? И, наконец, неужели хуй на Руси столь устойчиво ассоциируется с весельем?
Обсуждая с Женькой подобные темы, мы спустились почти к подножью склона - сквозь редкие стволы показалась мокрая, глинистая пойменная дорога шириной метра три, идущая вдоль непролазного ивняка.
- Дальше Вятка, - сообщил Женька.
Я было хотел что-то ответить, но тут слева от нас, метрах в тридцати, показалась фигурка маленькой девушки. Девушка спускалась по склону. Что может быть обыденнее? Однако мы оба молча уставились на нее.
Дело было не в неземной красоте незнакомки - обычное существо женского пола. Поражало то, что девушка была одета в короткий красный пуховик, вязанную шапку и тупоносые полусапожки. В тридцатипятиградусную жару!
- Вот, блядь, колхозники! - озадаченно хохотнул Женька, наблюдая за тем, как незнакомка пересекает дорогу и исчезает в зарослях ивняка.
С моей подачи он тоже начал именовать колхозниками жителей всех населенных пунктов численностью населения менее ста тысяч.
- Подожди! - я поднял руку. - Ты слышишь что-нибудь?
Женька прислушался. Он не мог ничего слышать - вокруг стояла благодатная тишина речной долины, нарушаемая лишь назойливым писком комаров. Тишина, от которой по спине пробежал легкий морозец.
- Кусты не трещат! - Женька посмотрел на меня широко открытыми глазами.
Словно подчиняясь чьей-то команде, мы спустились к дороге и дошли до того места, где переходила девушка. Объективности ради прошли в обе стороны метров по десять. Дорогу бороздили отпечатки протекторов "Уралов", "УАЗов" и "Запорожцев". Но на мокрой глине не было НИ ЕДИНОГО ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО СЛЕДА!
Во влажном воздухе поймы повеяло холодным страхом. Холодным страхом веяло от мертво молчащего ивняка, от зловещей зеленоватой тьмы леса, от белых проблесков россыпи ведьминых яиц на склоне коренного берега...
- Мистика, блядь! - несмело констатировал Женька.
- Пошли отсюда! - я качнул головой.
Мы поднимались по склону. Чуть быстрее, чем требовалось, временами оскальзываясь на сырой подстилке. Мы уходили, а пойма большой реки зловеще усмехалась нам в спину мохнатой пастью непролазного ивняка. Непролазного для тех, кому и не стоит пытаться там пролезть...
О непростых родственных отношениях.
Очередной отпуск в Мамадыше незадолго до нашего с Ленкой разрыва. По-деревенски щедрая поляна, накрытая тещей по случаю нашего приезда, и пол-литра разбодяженной спиртяги, выставленные тестем, одним своим видом снимают дорожную усталость.
Мы сидим за столом и уже вмазали по паре стопариков. Начинаются разговоры. Говорит преимущественно теща, иногда я или Женька вставляем хлесткий пошловатый комментарий.
Теща - женщина гостеприимная, хозяйственная и не жадная. Но есть у нее две хреновые черты - бескомпромиссность и отсутствие самокритичности. Полное. Наверное, эти черты и предопределили колхозную трагичность ее дальнейшей судьбы. Трагичность при внешней безупречности. А внешняя безупречность в колхозах, как известно, порождает патологическую зависть широкого спектра ближних, начиная от односельчан и заканчивая близкими родственниками.
Так вот. Родственники завидовали, а может быть, просто не уважали тещино убогое больное высокомерие. Теща платила им той же монетой: избегала встреч и безбожно чморила за глаза, изливая душу приезжающей изредка дочери и попутно - зятю.
Расспросы о нашей с Ленкой семейной жизни исчерпаны, детальная сводка колхозных новостей из серии "кто с кем переспал вне брака и кто сколько спиздил государственного добра" зачитана. Спирт кончился, желудки набиты. Приходит время изложения родственной эпопеи.
На этот раз в кругу тещиной родни произошло трагическое событие: скончался один из членов клана. По такому поводу родственники, позабыв на время обо всех разногласиях, собрались в доме покойного, дабы отдать поминовением последнюю честь хозяину. Расселись, выпили, закусили. Вспомнили все светлое, что было в личности умершего. Выпили еще. И еще. И еще. На этом время забвения разногласий закончилось.
Локальные ссоры за поминальным столом быстро перерастали в коллективную. В какой-то момент теща поняла, что в этот раз родственники (да и сама она) переборщили с проявлением неприязненных отношений и зависти. Все-таки поминальный стол - не лучшее место для междоусобицы... В пору юности теща начинала учиться на филфаке. Пусть и не суждено ей было закончить высшее образование, но факт остается фактом. Человек, выбравший самую что ни на есть гуманитарную специальность, по определению обладает светлой частичкой души.
Короче говоря, теща попыталась призвать буянов к порядку, но в ответ получила лишь грубый совет пойти на хуй и заткнуться...
- ...Представляете, он мне и говорит: "Да иди ты на хуй! Своих дома учи!", - возмущенно вещает теща. - Я и ответить-то ничего не успела... После его слов ка-а-ак бухнет в угол дома! Знаете, как будто кто бревном ударил... Все затихли, я смотрю на угол и вижу, что там иконы на полочке стоят...
- И дальше что? - поинтересовался я.
- Помолчали, поговорили мирно-тихо, - теща пожала плечами. - А потом снова ругаться... Видно, даже бог не может их поганые глотки заткнуть...
Что ж, ничего удивительного. Российская колхозная тупость сродни франкенштейновскому творению: она не признает святынь, убивает душу, проглатывает здравый смысл. Создав химеру колхозной тупости, русские люди переплюнули самого Господа Бога с его Падшим Ангелом. Потому как никто и ничто не в силах одолеть эту тварь, кроме русского человека собственной персоной...
Я - аспирант У***о Университета. Пытаюсь заниматься экологией, не имея ни сведущего в моих вопросах научного руководителя, ни даже самого простого снаряжения и оборудования, ни средств для выездов в другие города с целью получения действительно научных консультаций и завязывания полезных знакомств. Единственная моя отрада - это кропание статей в "Вестник У***", журнал очень странного свойства. Когда листаешь очередной его выпуск, тебя обуревает воистину диалектическое чувство: с одной стороны - научная глубина материалов, а с другой - какая-то всепроникающая ненастоящесть издания. Такое ощущение, что "Вестник У***" - это профессионально изготовленная модель, сверхточная, способная подарить серьезное эстетическое наслаждение, но абсолютно нефункциональная.
Главный редактор журнала (назовем ее Елена Генриховна) - женщина тоже весьма своеобразная. Милашкой, душой преподавательской компании и всеобщей любимицей студентов ее не назовешь, но в своем деле она - энтузиаст и профессионал, каких мало, да и ко мне относится неплохо. Когда я приношу ей свои статьи, мы иногда коротко дискутируем на научные темы.
На этот раз Елена Генриховна пребывала в философско-мрачном настроении. На мое приветствие она сдержанно кивнула, не отрывая глаз от монитора.
- Статью принес, - сообщил я, усаживаясь на стул для посетителей.
- Похвально, - Елена Генриховна закончила формировать диаграмму и задвинула полку с клавиатурой. - Идет, значит, работа?
- Идет, - я передал ей файл с распечаткой статьи и дискетой. - Познаю загадки родной природы полным ходом...
Елена Генриховна усмехнулась.
- Хочешь, расскажу историю? - неожиданно предложила она. - Вспомнилось чего-то после твоих слов...
- С удовольствием послушаю, - я поудобнее расположился на стуле.
- Ездили мы пару лет назад с зоологами в Я***й район, - Елена Генриховна призадумалась. - Забрели в одно глухое место... Тайга, до ближайшего населенного пункта километров двадцать, дорог нет. И представляешь, наткнулись на два лесных озера-тарелки. Небольшие, метров по десять в диаметре. Что нас поразило - там кишмя кишели медицинские пиявки. Медицинские пиявки в глухом таежном озере... Все равно, что встретить черного лебедя на И***м пруду... У зоологов GPS была с собой, так они координаты этого места записали, чтоб на следующий день более детально озера посмотреть. А я еще красными тряпочками на деревьях это место пометила. Ты знаешь наших зоологов... Выпить любят... Так, на всякий случай пометила...
И вот не поверишь... Приходим по GPS на следующий день, а озер нет... Координаты точь-в-точь, тряпочки красные на ветках висят, а на месте озер - деревья... Живые деревья...
- Да уж, - я потер подбородок.
- Завидую я тебе, - Елена Генриховна вздохнула. - Ты молодой, и нераскрытых загадок перед тобой - уйма... А я вот уже в хвосте где-то разгадываю... Ладно, статью посмотрю. И позвоню. Если вопросов больше нет - до свидания.
Я попрощался и вышел в пропахший пылью полутемный коридор кафедры ботаники и экологии растений.
Командировки, командировки... Насколько же точно командировки моделируют жизнь... Работаешь в солидной, уважающей себя организации - разъезжаешь по крупным российским городам, живешь в приличных гостиницах и не доплачиваешь из своего кармана за стол и выпивку. Работаешь на государство - разъезжаешь преимущественно по колхозам и даже слегка рад этому, поскольку на сотню рублей суточных в крупном городе можно купить лишь кофе с булочкой. А уж о крыше над головой и речи нет. Поселят, куда подешевле и попроще - если не в клоповник, то в задрипанную гостиницу ниже среднего наверняка. Вот он, блядь, престиж государственного гражданского служащего!
Впрочем, ладно. Командировка моделирует жизнь, а жизнь по сути своей есть очередная командировка. Просто и бесспорно, как забитый говном шатающийся толчок в туалете Г***ой гостиницы.
Итак, мы были в очередной командировке в Г***ом районе родимой У***и. Цель командировки представлялась воистину сталкерской: сбор полевого материала, потенциально инфицированного возбудителями ГЛПС, туляремии, лептоспироза и прочей природно-очаговой хрени с последующей доставкой в лабораторию ФГУЗ "Ц***е". Другими словами - мы отлавливали грызунов. В лесах. В полях. В стогах. В поймах рек и речушек. Обычными мышеловками, гордо именуемыми ловушками Геро. По обычной книжной методике с вариациями, накладываемыми реальностью.
Ближе к вечеру, найдя подходящую стацию, мы делали свое дело, а затем возвращались в гостиницу, съедали немудреный ужин (бутерброды и кофе, как правило) и тупо нажирались на пару с водилой. Почему? Глупый вопрос. Да потому, что альтернативы не было. Достопримечательностей в У***х колхозах почти нет. Мест культурного времяпровождения - тем более. Красивых или хотя бы не слишком страшных женщин - не смешите меня, они все в городах! А те, что остались, шарахаются от командированных, как от огня, наивно ожидая большой и светлой любви в своей занюханной, пропахшей навозом и убогостью дыре... Да, и не забывайте про сто рублей суточных...
Так что выпить после рабоче-командировочного дня литра три пивка или граммов двести неразбавленного спирта, заглушая гудение в уставших ногах, смертную скуку и навязчивое чувство собственной несостоятельности - это жизненная необходимость. Способ дотянуть до возвращения в город в здравом рассудке...
Утро выдалось удивительно мерзким: серо, сыро, холодно. Золотая осень с похмелья... И мы с водилой тоже с похмелья. "Буханка" довезла нас до моста через реку У***ь - накануне мы расставляли мышеловки в пойме. Взяв корзину, я подтянул вечно сползающие штаны противоэнцефалитного костюма и углубился в ольхово-ивовые дебри.
Продираться через густую поросль желтовато-зеленой, подвяленной сентябрем крапивы - занятие не из приятных. Матерые растения под два метра ростом безбожно жалят через плотный брезент энцефалитки, а за шиворот сыплется обжигающая труха, вызывая в памяти инквизиторский образ ядреного советского горчичника. Но это ничего. Сегодня последний день работы. Через несколько часов у меня будет возможность постоять под горячими струями воды в общей на всю гостиницу склизкой душевой, а потом вмазать пивка... А вот и конец линии ловушек - кряжистый высокий пень бывшего некогда весьма почтенным тополя.
Мышеловки с добычей собраны. До машины - рукой подать. Там она, родимая, за поросшим камышом сырым понижением, небольшим подъемом и щетинистым хребтом ивняка. Но лезть в болото влом - вчера, срезая путь к "буханке", я едва не оставил там кирзачи и до колен измазался отвратительной смесью глинисто-песчаной взвеси и торфообразной тухлятины. И я принимаю решение возвращаться обратно по собственным следам.
Тоннель, пробитый мною в крапиве, отчего-то едва заметен. То ли похмелье дает о себе знать, то ли очень символичная серость сегодняшнего утра. В какой-то момент я понимаю, что иду по целине, но крапива обступает меня со всех сторон непроницаемой высокой стеной, дающей возможность узреть лишь кусок текстурного пепельного неба. Через минуту я выхожу к кряжистому высокому пню бывшего некогда весьма почтенным тополя. Сомнений быть не может - вот она, проплешина от выставленных и благополучно собранных мышеловок. Я в финальной точке, неожиданно приобретающей качество стартовой... А через болото идти по-прежнему нет никакого желания...
Во второй раз пошел я по своим следам. Теперь тропинка вывела меня к ольховой рощице - пейзаж поменялся, но легче от этого не стало. Я держусь края рощицы как единственного ориентира, но неизменно ныряю в крапивную гущу и оказываюсь возле кряжистого высокого пня бывшего некогда весьма почтенным тополя...
И тут меня охватывает похмельная злость пополам с паникой. Я рвусь напролом, туда, где по логике должна стоять машина, матерясь на всю пойму. Хрустят поверженные крапивные стебли. Руки покрываются волдырями ожогов. Я ожидаю вагинальное хлюпанье болота под ногами, но... в следующий момент оказываюсь на гривке, укрытой жухлой травой и несущей едва различимые колеи. Болото осталось по правую руку, а через ивняк смутно проглядывается массивный силуэт "буханки".
- Анто-о-о-о-он! - раздается зычный глас коллеги, а вслед за ним - протяжный гудок клаксона.
- Не орите, блядь, здесь я! - вырывается у меня финальный аккорд жесткой матерной симфонии.
Я оглядываюсь на угрюмое волокнистое месиво поймы У***и. Усмехаюсь. И мысленно благодарю энергетику спасительной русской ненормативщины...
Шесть баек - это немного, согласен. Признаюсь честно: изначально задумывал больше. Но важно не количество. Да, не так уж часто в нашей жизни случается что-то экстраординарное. Не плохое, приносящее горе и страдания, а просто экстраординарное. Да, жизнь наша большей частью сера и безвкусна. Но вдруг - раз - и промелькнуло что-то, заставляющее всколыхнуться чувства, дрогнуть душу, вспыхнуть мысль... Заставляющее вспомнить, что мы - не роботы, не менеджеры, не менты, не рабы, не швартовые бобины для квартиры, машины, престижной работы, жены, детей, дежурной любовницы. Мы - ЛЮДИ, сгустки абсолютного сознания, заключенные в очень чувствительную физическую оболочку... Вспомнить, что существует не только постылый быт, работа-дом-работа, обязательства, отчеты и тяжелый зимний вечер за окном общественного транспорта.
Другие произведения автора:
Спиритизм и сточные воды
Учитель. Глава 3.
Ушедшие
Это произведение понравилось:
Новые
Меню
