Два отрывка из романа "Наш генерал"

Глава V. "Третий Ангел вострубил…"

"Важно: борьба за каждую секунду при тушении пожаров".
                                           Из рабочих записей Владимира Максимчука, 1985г.

 Противопожарная служба – особая служба, очень важная для общества. Какому бы ведомству какой бы страны она ни подчинялась, цель ее одна: спасать все живое и неживое от огня. Мудрые говорят, что пожарная охрана – богоугодная служба, и этого, наверное, нельзя сказать ни о какой другой службе, стоящей на страже общественных интересов, общественного порядка. И когда человеческие ресурсы и технику пожарной охраны порой используют по другому назначению, к примеру, привлекая в "острых" ситуациях на помощь для выполнения задач, стоящих пред другими службами, тогда пожарные невольно могут попасть в положение, описанное Рэем Брэдбери в известном произведении. Идея служения профессии – предотвращать огонь физический и огонь духовный, а если он возгорится, гасить его своей силой и духом. Если же пожарные сами участвуют в разжигании (или поддержании) огня и брани, то… какие же они победители огня? Бывают в жизни ситуации, когда каждому человеку приходится выбирать, как поступить, неважно, какая у него профессия, но если плюс ко всему и профессия…

Пожарные – служащие самой гуманной профессии, которая обязывает быть мужественным и милосердным постоянно. Не каждый свяжет свою жизнь с такой профессией, в которой на первом месте стоит риск собственной жизнью, не всякий бросится в огонь, чтобы спасать товарища и брата – спасать не по должности, а по совести; и далеко не каждый последует приказу о выполнении задания, противоречащего неписанному кодексу чести истинных пожарных… Суметь в своих делах сохранить понятия нравственности удается далеко не всем смелым и профессионально обученным людям. Но многим из них это все же удается.

...Я уже не припомню точно (просто и десятой доли не знаю!) всех пожаров, на которых бывал Владимир Михайлович, всех городов страны и мира, которые он объездил. Это длинный список. Там, где появлялся, он был всегда нужен, всегда кстати, его везде запоминали по делам его. Его личные качества не раз спасали многих людей, а когда подходил момент – позволяли ему браться за новые, большие дела. Большие дела не заставляли себя долго ждать; со временем работа становилась все более сложной и напряженной, степень нагрузки увеличивалась, и Владимиру Михайловичу постоянно нужно было соотносить свои силы и возможности со всевозрастающей мерой сложности и ответственности. По сравнению с товарищами и коллегами он был, на мой взгляд, более других одержим духовными и профессиональными устремлениями, что не давало ему покоя в мыслях и успокоенности в целом. Это не было искусственно выращенным или надуманным, а сидело глубоко внутри, отсюда – те самые большие дела… В то же самое время никогда не отгораживался от «чужих» проблем стенами кабинета, чем и выделялся из тех руководителей, кто привык больше руками разводить и дожидаться в тепле очередного продвижения вверх (либо прятаться от подчиненных за закрытыми дверьми: лишь бы не трогали!). Много, много встретилось таких начальников, пытавшихся отдавать команды, но привыкших заниматься большой и малой политикой, идеологической работой или чисто "теорией и анализом", а брандспойта в руках не державших. Максимчуку некогда было писать кандидатские и докторские, предаваться досужим рассуждениям на некоторые, пусть даже и важные научные темы, если это не имело отдачи в службе. Его рвение только – на передовую линию огня, а не к накоплениям "на всякий случай", не к предусмотрительным запасам в тылу, чтобы было куда "ретироваться" на худой конец (или на хороший?).

О продвижениях по службе. Продвигая Владимира Михайловича, начальство могло быть уверено полностью, что хлопочет не зря: не на "теплое" место определяют его, а на ту самую передовую. Кто брал Владимира Михайловича в заместители, тот был уверен, что будет за ним как за каменной стеной, а Максимчук, по первому сигналу тревоги, уже там, в бою! Начальники потому и не хотели отпускать его от себя, чтобы самим не остаться без "бронежилета", каким он оказывался по жизни не раз: они могли спокойно заниматься своими делами, ехать в отпуск, писать научные труды, увлекаться политической и общественной деятельностью, зная, что Максимчук "потянет" основной груз. Сам же Владимир Михайлович рассматривал каждое вновь предлагаемое место, прежде всего, как предоставление новых, более широких, чем ранее, возможностей для совершенствования и развития службы. Все, за что брался, доводил до конца или "до ума" – доверять ему можно было абсолютно. Вот и доверяли. Был редкий случай совпадения личностных и человеческих качеств с неистово–мечтательным устремлением преобразить дело, за которое брался. Быть новатором и первопроходцем – нелегко, зато интересно! И если я не понимала чего-то другого, то уж высокий порыв был мне не чужд; с такой позиции и обсуждали мы дома каждый новый шаг его передвижения по службе.

В мире относительных понятий и временных ценностей абсолютные величины не могут остаться незамеченными – к счастью или… наоборот. Да-да, как часто – наоборот, когда именно лучшие качества души и характера сокращают или уносят жизнь порядочного человека! Конечно, трусы и подлецы никогда не бросятся спасать других, а сами спрячутся за их спины, поэтому… «Метеориту» никогда не падала на голову "манна небесная", как иным любимчикам и баловням судьбы, да и «звезды» падали разборчиво – если какая звезда и упала ему на погон раньше, чем кому-то другому, так только потому, что вперед других подставил свое плечо огню или опасности. Многие окружающие, не могу сказать, что большинство, но многие – понимали его взгляды и усердия правильно.

Но это – по большому счету, а  каждодневно…

Человек пребывал на работе с утра до ночи, ездил в командировки, уставал сильно, отдыхал редко. В гости нельзя было пойти с уверенностью, что его срочно не вызовут на работу – не оторвут прямо от накрытого стола. Праздники мы встречали с радостью, но подспудно тяготила мысль о том, что в трех шагах от нас, некоторые семьи, возможно, уже успели встретить какой-то свой праздник – несчастным случаем, обернувшимся трагическим пожаром… Даже бывали такие дни рождения, когда сам именинник – Владимир Михайлович – при полном доме гостей, так и не смог вовремя приехать, или приезжал, когда мы уже успели все "отметить" без него… Если отпустят в отпуск, то вряд ли дадут отгулять до конца. Но что было делать? Ведь где-то, что-то всегда происходило, горело – гибли люди – и те, кто виноваты в возникновении пожаров, и те, кто совершенно ни в чем не виноват, и те, кто тушил огонь. По всей стране что-то случалось каждые сутки, иногда – каждый час. Наверное, так и жили бы мы дальше, так и работал бы он, в тревогах и заботах, и не случись ничего чрезвычайного, вышел бы на пенсию и тогда уже…

«Сад цветущий, сад благоухающий, сад плодоносный…»

Да, не случись ничего чрезвычайного …

Не случись Чернобыльской катастрофы – вот я и произнесла эту фразу, с которой начинается самая трудная часть моего повествовании. Теперь нужно ее продолжать, продолжать рассказывать о том, какие испытания предстояло перенести Владимиру Михайловичу, столкнувшемуся с этим чудовищем, этой жуткой радиационной катастрофой. Ему было послано такое тяжкое испытание, что, если бы речь шла не о родном человеке, а о ком-то постороннем, я без запинки сказала бы: «Судьба этого героя оказалась созвучной судьбам других первопроходцев и народных, чуть ли не былинных, героев. Случались (и всегда случаются!) в жизни нашей страны "подходящие" события, которые требуют от каких-то людей или какого-то конкретного человека чрезвычайных мер и поступков. Эти люди, безусловно, нашлись, и Владимир Максимчук стал одним и них».

Но разве мало было Володе и того, чем он занимался?

Куда деваться? Почему – именно он?! Для чего все это – ему?!

Пусть бы – не ему… Хорошо бы – не ему…

А кому-то другому – пусть бы? А кому бы – все это – хорошо?..

Быть именно там, в то самое время и попасть в ту ситуацию, в том месте, которое оказалось самым опасным и несущим угрозу неизвестной дотоле опасности всем, кто знал о ней все или не знал ничего – зачем ему это выпало?

*     *     *

…Так я подошла к тому периоду, когда нужно рассказать не только о Владимире Михайловиче, но больше: о пожарных Чернобыля. Пожарные Чернобыля – кто они? И среди самых настоящих пожарных, людей особо важной профессии, они – особые пожарные. Те, кто тушили пожар 26 апреля 1986 года, кто тушили пожар в ночь с 22 на 23 мая 1986 года, кто работали на Чернобыле потом – тушили пожары, ликвидировали загорания, разгребали радиационные завалы, обеспечивали проведение восстановительных работ, обрабатывали территории – что это за люди? Какие они? Как – не побоялись, не отказались, не отступились?

Что ими двигало?

Чего они могли не знать?

Что они должны были знать?

Что бы это изменило для них?

Да что вообще мы можем знать, и чего стоит наше знание?

Сад отцветший, сад засохший, сад умирающий…
Хмурая весна, сизая трава, жухлые цветы…
Гибнущие птицы, поломанные крылья, угасшие мелодии...
Плачущие дети, сморщенные лица, страдающие люди…
Пепельное небо, корявые деревья, горькие ручьи…
Сад отцветший, сад засохший, сад умирающий…

 *     *     *

Самое время задать несколько вопросов себе, нашей действительности, нашему не столь далекому прошлому. Найдутся ли ответы на них?

Что случайно? Сама Чернобыльская авария или те люди, которые имеют к ней прямое отношение?

Что закономерно? Сам Чернобыльский синдром – символ расплаты человеческого общества за нарушение этических норм и правил существования или тот факт, что именно в нашей стране, именно в наше время, этот синдром проявился с этакой силой?

Что неизбежно?  Сам Чернобыль – Чернобыль–боль, Чернобыль–вопль, Чернобыль–"SOS", мерило совести и чести, критерий профессионального мастерства спасателей  или Чернобыль–апокалипсис, Чернобыль–предупреждение, Чернобыль–чудовище, от которого уклонялись, убегали, прятались должностные лица, руководители ведомств, служб, комиссий и обществ? Разве можно фактически убежать от Чернобыльской катастрофы? Или проще – сделать вид, что ее для тебя лично – нет? Оправдаться, что вдалеке от нее, например, в Москве ты будешь полезнее? Срочно выписать бюллетень – на неопределенное время?

Или... что еще? А вот что: раз уж так случилось, то должны отыскаться люди, не побоявшиеся устремиться в ту ситуацию, в ту самую точку отсчета и, преодолевая случайное, закономерное, неизбежное – противостоять развивающемуся чернобыльскому синдрому: взять на себя принятие необходимых решений, связанных с огромным риском, и довести дело до конца. И еще: они должны уметь рисковать грамотно. В поисках следующих ответов, имеющих общий корень со словом "ответственность", обращаюсь как раз к готовности Владимира Максимчука – к готовности отвечать на те сложные вопросы, которые неоднократно ставила перед ним служба. Каков его ответ? Ответ прост: сигнал поступил, вызов принят, машина уже у крыльца, и самолет вот–вот подадут. К столкновению с неизвестным готов – там, где взывают: «Помогите!», могут быть уверены, что им помогут. За пять лет оперативно–выездной деятельности в Главном управлении пожарном охраны МВД СССР (учитывая десяток лет предыдущей работы), сложился большой опыт, сформировался специалист высокого класса, умеющий рисковать грамотно. Ему ничего не нужно объяснять, доказывать и поручать, не нужно убеждать и агитировать – сам все понимал и представлял отчетливо; от опасностей не отгораживался, нужными вопросами владел. Владимир Михайлович находил выход из таких рисковых ситуаций, которые казались безнадежными, при этом часто рисковал сам, потому что риск менее подготовленному специалисту обошелся бы гораздо дороже. Когда случилась Чернобыльская катастрофа, стало ясно, что его опыт пригодится – по большому счету.

О, лучше бы не пригодился!

«Лучше бы никогда ничего не случалось: ни Чернобыля, ни Ионавы, ни катастроф вообще, ни тех причин, которые приводят к ним! Лучше бы работал где-нибудь на менее опасном месте, ведь в штатном расписании пожарной охраны имеются десятки спокойных должностей!», – в тысячу первый раз думала тогда я… Вот перешел бы на другую должность, чаще бывал бы дома, каждый вечер проводил бы с нами возле семейного очага, возле самовара да пирогов; да вместе мы и преодолевали бы житейские трудности, радовались жизни, воспитывали дочь... Ведь мир так прекрасен, не должно в нем быть тех самых потрясений, которые уродуют его и нас! Разве не так? Да, все далеко не так. Живем на свете; каждый старается для своей пользы, печет свои пироги, ставит «свой самовар», копит свои ценности в некой копилке. Потом же выходит, что содержание "накоплений" разных людей и групп принципиально противоположны по значению, в сумме же… Собственники со «своими самоварами» оказываются на разных позициях в отношении друг к другу и окружающему миру, хотя почти все мы – родня и соседи. Не так копили? Не то накопили? И что же? А вот что: Чернобыль дождался своего часа и взорвал все наши незадачливые накопления.

Взрыв, огонь, пожар, радиация…

Копить мысли и знания, развивать науку и технику, претворять в жизнь творческие амбиции – желающих  хватало, а потушить чернобыльский пожар – много ли энтузиастов нашлось? Разработать конструкцию атомного реактора – было увлекательно и престижно, а отвечать за ошибки – достаточно ли ответчиков оказалось? Открыть атомное ядро – считалось сенсацией века, а «закрыть» это ядро – попробуй-ка; тут одноразовой сенсацией не обойдется! Радиационный пожар Чернобыля… Он был в готовности объять всю планету! Когда одни допускают «чернобыли», другие обязаны положить жизнь, и не только свою, на то, чтобы такие «чернобыли» ликвидировать. Кто бы и справился с Чернобылем, если не те пожарные, которые "целый век на войне" провели? Да и кого еще искать, хотя, казалось бы, имеются специальные на то службы…

Зачем далеко искать? Есть служба "01" – звоните, выручит.

А в службе "01" есть человек "01" – звоните, выручит, другому не научен.

Служба "01" может многое, но не все, только в рамках решаемых задач при наличии соответствующей техники и возможностей специалистов. Человек "01" может очень многое, почти все! – но выходя за установленные рамки, нарушая сознательно закон самосохранения, обходя утвержденные прежде, до обидного устаревшие инструкции.

"01" – синоним – профессия № 1.

Профессия № 1 – синоним готовности к жертве.

Нет ее опаснее!

   Глава IХ. Секундомер включен!

 "Говорят, что умирать хорошо, спасая жизнь другому".
                                                                         Джованни Боккаччо, пьесы

 "Знаю, что в жизни не так много справедливости и чистоты, мало искренности и благородства в отношениях друг к другу. Поэтому я безумно рад, что встретил тебя, ту, которая поняла меня почти без объяснений, которая живет тем же, что и я. Может, мы с тобой и в самом деле понимаем мир по-своему? Я не думаю, что это какой-то отдельный мир, просто в него приходят не все: легче приспособиться к примитивным началам".
                                           Из личных писем Владимира Максимчука, 19 июня 1970г.

 *       *       *

…Ну вот, и свершилось, и чаша сия не миновала, и предстоит испить ее до дна. Наступило такое время для пожарных, ликвидаторов Чернобыльской катастрофы, когда можно и нужно подумать о себе. Подумать о себе после того пожара было просто необходимо, и задуматься пришлось надолго, и некоторым – на всю оставшуюся жизнь. В очень короткие сроки станет ясно, что никто думать о них не собирался (не вообще обо всех, а конкретно о каждом); так почти для каждого из пожарных началось сражение за свое здоровье, за свою жизнь, за свое место под солнцем. Человеческий материал – кладезь бездонный, и спасение спасателей в основном черпалось из собственных резервов и весьма ограниченных возможностей медицины.

Владимиру Михайловичу подумать о себе было вполне уместно и ни в коем случае не поздно – жаль, не привык он думать о своем здоровье так, как следовало бы, да и не хотел дать укорениться мыслям о болезнях, об их возможной тяжести. Он ведь только что приехал из самого пекла, из жерла извержения катастрофы, «схватил» чернобыльские проблемы, нащупал самые слабые места, четко представлял создание защитного пояса вокруг эпицентра поражения – намеревался разрабатывать и осуществлять план работ по ликвидации оставшихся губительных последствий аварии. Не мог отдать себя в плен собственным тяготам и переживаниям, дать себе слабину, превратиться в хныкающего больного.

Спасать других – была идея его жизни,

Совершенствовать службу – была цель его жизни.

Созидание – была его жизнь!

После того потрясения в Чернобыле он укрепился в правильности своих взглядов во имя спасения людей, связывая эту идею с развитием пожарной службы, укреплением спасательского звена. Ни за что не собирался отступать – только вперед и вверх. Спираль восхождения разворачивала свой виток все круче и круче... Ох, сколько еще ему хлебнуть придется – мало никому не покажется, а уж самому-то! Но люди – прежде всего, но служба – главнее всего. Многие морально поддерживали, относились с сочувствием и пониманием.

Все оставшиеся после той майской ночи – ровно восемь лет жизни – по часам своей жизни – Владимир Михайлович прожил углубленно, сосредоточенно, лишь изредка позволял себе передохнуть, когда болезнь брала верх. В основном, оптимизма не терял, предполагал долго и полноценно трудиться. Ни разу не пожалел, что поступил в Чернобыле не ординарно! Старался – и успевал – реализовать свой опыт, тушить пожары, воспитывать молодую смену. Цель была все та же: как можно больше сделать для службы и для тех, кто служит. Каждый последующий год был значительно труднее предыдущего, времени оставалось все меньше и меньше. Бывали дни и месяцы, когда приходилось жить и работать через "не могу", даже тогда, когда не было еще сделано операций… Несколько раз при различных обстоятельствах судьба словно подталкивала оставить работу, уйти на пенсию по инвалидности, сохранить хотя бы остатки здоровья, но он не делал этого, работал вплоть до последнего дня – так боялся не успеть и не упускал ни один шанс, ни одну возможность продвинуть вперед дело всей жизни. Возможности стали появляться как раз после этой Чернобыльской командировки: вскоре присвоили звание полковника (что и соответствовало той должности, какую он занимал), затем предложили более высокий пост, а уж потом – еще раз повысили в звании, что в известной степени явилось признанием заслуги и – включительно – того подвига, о котором рассказывать не полагалось. Секрет оставался доминантой даже над таким высоким званием.

Тем не менее… Радость – была!

Максимчук Владимир Михайлович, генерал-майор внутренней службы, Первый заместитель начальника Главного управления пожарной охраны МВД СССР – вот как звучало это признание на официальном языке. Никогда, конечно, не думал о таком (таком!) повороте обыкновенный, скромный мальчик из Житомирской области: ни когда учился в училище во Львове, ни когда выбирал Москву в качестве места службы. Да, никто из родных и не догадался бы, что Владимиру Михайловичу когда-то выпадет такая судьба: так пострадать, не иметь возможности говорить об этом открыто, и в то же время – получить генеральское звание (за то же самое). Я бы тоже не догадалась, но… Словом, хоть что-то, да получилось!

Не думаю, что все получилось просто: это потом, при переформировании и переподчинении службы в 1991 году, многим потенциальным кандидатам легко «слетали звезды на погоны», как если бы учебные самолеты совершали посадку на заранее подготовленную полосу при легком тренировочном полете. А в те времена, осенью 1990 года, такие звания легко не давали. То есть не то, что давали изредка, а так, что из всех пожарных только Максимчука таким званием и отметили – надо отдать должное Министру МВД. Когда Владимиру Михайловичу все же присвоили это звание, я, с трудом поверив в случившееся, воскликнула: «"Метеорит" прорвался!» Куда? Да все туда же, где с силой нового энтузиазма предстояло тушить пожары и спасать людей.

А что же – еще?

Что – больше этого?

Что – выше этого??

Что – важнее этого???

Звание присвоили. Это точно? Точно! И тогда я, которая всю свою жизнь, изо всех моих сил сдерживала такой "метеорит" (а "метеорит" этот, конечно же, следовал начертанным курсом, и что ему инстинкты самосохранения!), – я призналась себе, что "метеорит" был прав. Нет, не потому что получил такое звания, а потому что… так стремился к правде и свету, что окружающие «планету пожарной охраны» важные «спутники» не могли не отметить этот смелый полет. «Спутники» посовещались, «светила» выразили благосклонность, и… факт зафиксирован: полет получил определенную поддержку, его траектория увеличилась, появилось дополнительное время сгорания, если так можно сказать. И то: человек по-другому не мог жить и работать, мог только сгорать самозабвенно, в итоге – сгореть. Действительно, так и сгорел, сгорел в неистовом служении. Иначе было нельзя. Если такая миссия дана от рождения (а она была дана!), человек не имеет права от нее отказаться, ведь от ее выполнения зависят жизни сотен и тысяч людей. А если отказаться? Например, следовать инструкциям, выполнять их, соблюдая по пунктам, как, возможно, и поступили бы в Америке или Европе, да, пожалуй, и не только там. Но, право, есть такие вещи, которые трудно просчитать наперед, а просто знаешь, что так надо, что по-другому – конец всему!

А спасать только себя или кого-то выборочно…

Но уж такое – не для "метеоритов"!

*        *        *

Никогда не думала, что будет так… Никому такого не желаю, но в Володиной жизни все это произошло, и – жизни его не стало. По восприятию происходящего – случилось и в моей, но я пока живу. Живу и плачу долг – за подвиг. За все хорошее, что делаешь, сам же и плати – таков закон больших "метеоритов", и отказываться от него не годится.

Все понимаю и могу объяснить другим.

Все помню. Никогда не забуду, платить буду всегда…

Память – мой враг, но и союзник одновременно.

Как часто я хочу все забыть!

Как часто я прошу помощи у своей памяти…

 *        *        *

…Возвращаюсь к описанию событий во вторую половину июня 1986 года. Прошел май, наступил июнь. Что я тогда знала? О чем догадывалась? Догадываться было не трудно, я еще с 26 апреля почувствовала, что летим в пропасть, что легким испугом для нашей семьи такое слово – Чернобыль – не пройдет, пустяком не окажется. Конечно, дурные мысли я старалась прогнать, но уже заранее ожидала чего-то страшного. С утра до вечера, с вечера до утра, где бы ни находилась, что бы ни делала, о чем бы ни думала – понимала, догадывалась о непоправимом, но пока еще неизвестном, видела сны... Ведь об авариях на атомных станциях раньше слухов не было (авария в 1957 год на челябинском «Маяке», первенце нашей атомной промышленности, скрывалась так тщательно, что о ней не знал почти никто – да там, к счастью, обошлось без такого пожара). А все предыдущие поездки Владимира Михайловича хотя и бывали долгими, но такими опасными и окутанными мраком «неизвестных планет» – никогда. Обычно он звонил мне из любого пункта своих командировок, будь то город или хуторок в степи, а то и голая степь, остров, горная вершина... Знал: меня нужно в первый же день информировать положительно о прибытии, успокоить, усыпить мою тревогу. Если не было времени – передавал через кого-то, если не было телефона под рукой – посылал телеграммы: такой телефонно–телеграфный, дежурно–командировочный семейный роман прослеживался годами...

Из Чернобыля не было ни звонков, ни телеграмм.

Не хотел? Не мог? Было нельзя?

Да ему, наверное, не до того было...

…Первое время мне еще звонили с работы, я старалась особенно не тревожиться. Не получалось у меня – не тревожиться. Потом звонить перестали; наступил информационный вакуум. Понятно: нечего сказать в утешение; возникали догадки, одна хуже другой, и волноваться стала не на шутку. Информация из газет и по телевидению меня не устраивала, реальности на фронте (а в Чернобыле была передовая линия фронта, я давно представила это!) не отражала. С первого дня аварии я зачем-то стала отдельно складывать все центральные газеты с заметками о Чернобыле; сначала это были статьи, потом репортажи, потом…– портреты погибших; с каждым днем портретов становилось все больше и больше. Понимала, что здесь и половины правды нет, но все же… По очереди умирали первые пожарные и сотрудники ЧАЭС в Шестой Всесоюзной больнице института биофизики, "Шестерке", как ее называли. Красивые молодые лица, которые никогда не… Что-то страшное готовилось и для нас! Когда Владимир Михайлович уже уехал, я с ужасом смотрела на стопку газет, добавляла к ним все новые и новые – в конце концов, перестала читать. Убрала подальше – с глаз долой. Все равно – портреты погибших пожарных стояли у меня в глазах, обрамленные радиационным пламенем. Вспоминала еще, что Василий Игнатенко проходил срочную службу в Московском гарнизоне в ВПЧ–81 – не так давно, милый, трогательный паренек. Потом уже попалась на глаза та самая статья "Второй эшелон" в газете "Советская Россия" от 27 мая 1986, "интервью" с Максимчуком из Чернобыля – вроде все в порядке, так, текущие события, бодрый тон. Статья не успокоила меня, а как раз встревожила, хотя явных причин для беспокойства у меня тогда еще не было. Потом выяснилось, что именно 27 мая Владимир Михайлович уже четвертый день лежал в киевском госпитале, и состояние его здоровья было тяжелым. Кощунство ужасающее… Я чувствовала все на расстоянии, так что "закрытых" причин для тревог – хоть отбавляй!

…Машенька к концу мая как раз заканчивала третий класс, начальное образование завершилось. Сдавала экзамены в музыкальной школе. Я работала, разбиралась с ребенком и ждала. Ждала долго, но дождалась... В начале июня позвонила из Киева Надя, Володина сестра, сказала, что он в киевском госпитале, в мягкой форме сообщила о состоянии здоровья. Первое движение было – срочно ехать, но уверенности в правильном решении не было, а ребенка было не с кем оставить. Приближался день рождения Володи – 8 июня 1986 года, ему исполнялось 39 лет. Надя говорила, что ко дню своего рождения Володя хотел бы вернуться. Не выходило. Все мои опасения подтверждались. Я позвонила в Новгород, поговорила с родителями. Мои родители уважали Володю; папа любил его трепетно, переживал очень... Папа приехал чуть ли на другой же день, забрал Машеньку – незамедлительно уехал с ней в Новгород. Освободил мне руки, как говорится.

Все, теперь могу ехать, жду подтверждения своему намерению.

Но прошли дни рождений, и Машин, 6 июня, и Володин 8 июня, а новостей нет. Жду с напряжением. Спать по ночам я уже не могла. Вдруг снова звонит Надя, говорит, что стало хуже. Я ответила, что приеду, записала адрес госпиталя. Тут же схватила паспорт, поехала за билетом на Киевский вокзал. Хорошо запомнился Киевский вокзал столицы. Залы. Кассы. Платформы и поезда. В этот раз я запомнила кассы, возле которых народу обычно толпилось много, а в тот день – никого почти не было: билет в Киев покупала только я одна. Паспорт у меня даже не спросили, хотя по другим направлениям билеты без предъявления паспорта не продавали. Но никакого значения этому я не придала. С билетом на вечерний поезд я приехала домой, стала собираться в дорогу, ревела уже в три ручья – ведь не видел никто. Стала срочно собираться. Вытащила какую-то сумку, стала бросать в нее вещи, как баскетбольные мячи в рваную корзину... Все, сейчас позвоню в Новгород, чтобы не искали зря в Москве...

Вдруг опять звонит телефон. Междугородний. Беру трубку. Почти не слышу ни звука. Чувствую – Володя! Жду слышимости. Тихий медленный голос – так не похожий ни на чьи другие голоса – попросил:

– Не приезжай, отсюда не уехать, скоро я приеду сам...

Звонил из-под капельницы, откуда-то ему принесли телефон. Умолял оставаться в Москве, спросил про дочь… Я положила трубку. Не позволяла себе никаких эмоций. Раздумывала: как быть? Телефон зазвонил опять. Это опять был Киев, Володя. Звонил, чтобы убедиться в точности, что остаюсь дома, умолял не делать глупостей. Повторил просьбу: не приезжать! Сказал, что через несколько дней сам будет в Москве. Я в десятый раз перечитывала записку с адресом госпиталя в Киеве. Не знала, что и делать. Советоваться было не с кем. Я кругом была одна – пред надвигающимся несчастьем… Все осознала. Решила, раз так – не поеду, чтобы не отягощать положения. Убрала подальше с глаз ту дорожную сумку, с которой собиралась ехать в Киев. Дальше… По инерции, чтоб хоть чем-то заняться, еду на вокзал с намерением сдать билет. Всю дорогу в голову лезли самые мрачные мысли. Приехала. Узнала, что возврат билетов – в другом зале, в других кассах. А там… Билеты сдавало множество людей, толкаясь и ругаясь друг с другом. Киев был мертвой зоной, кому только и пришло б в голову устремляться туда?! Народное радио работало четко. Кассирша попросила показать паспорт. На этот раз паспорт я забыла дома... Да мне было все равно.

Не вспомню, куда и делся тот билет!

…Домой с вокзала я добиралась целую вечность – дома меня ничего не ожидало, кроме тревожных встречных телефонных звонков из Киева и из Новгорода. Спешить было некуда и незачем… От нашего "Сходненского" метро шла пешком вдоль трамвайных путей на улицу Героев панфиловцев, и вечернее солнце бежало впереди меня по узким лезвиям рельсов. Трамваи гремели и звенели, проносились навстречу друг другу, пролетая мимо меня на опасно близком расстоянии. Но я их почти не замечала. Эхом, бегущим вдоль трамвайных путей, звенела и гремела фальшивая последняя тема – вроде бравурного марша, провожавшего в бой солдат Чернобыля…

Все, начиналась какая-то другая мелодическая тема.

Горькая ясность ошеломила меня: счастливое прошлое унеслось вместе с теми трамваями – трамваями памяти на Чистых прудах, проплыло стайкой игривых дельфинов вдоль Золотого пляжа в окрестностях Феодосии, где нам так нравилось отдыхать, пролетело вместе с санками, на которых я так любила кататься с гор в детстве… Да, прошлое в сравнении с предстоящим будущим мне казалось счастливым, и, наверное, так оно и было в самом деле!

Все. Бесповоротно. Навсегда… Обратного хода не будет.

 Не угнаться за теми трамваями.

Не нырнуть с теми же дельфинами.

Не прокатиться на тех же санках.

А дома уже опять звонил телефон, и лучше бы мне было – тогда, давным-давно – так и уехать на том трамвае, так и уплыть с теми дельфинами, так и лететь на тех же санках в пушистую метель сказочно-счастливого прошлого – без остановки!

…Вернуться домой все же пришлось.

Еще, наверное, целую неделю я жила словно во сне, и без сна, и все это время дрожала, как осиновый лист. С тех пор состояние озноба не покидало меня никогда, становилось обычным и спасительным. Когда дрожишь – хуже соображаешь, а именно этого мне и хотелось, оградить себя от страшных, убийственных мыслей и догадок, не прогнозировать неизбежное! Многое мне стало безразлично, но думы опережали события. Я уже заранее стала приспосабливаться к предполагаемому статусу (о, ужас!), принималась строить какие-то, теперь уже понятно, что мало серьезные планы – поисков профилактики и сама не знаю чего – бежать туда, не знаю куда, искать то, не знаю что. Ведь в Шестой больнице уже умерли все те ребятки, которые работали в смене 26 апреля... А врачи-то обещали! Катастрофа только началась… Но все равно, надеялась я на чудо. Кроме надежды мне не оставалось ничего!

...Последний траурный, нет, пока еще минорный аккорд на черных клавишах Чернобыля, адресованный именно мне: через неделю приезжает Володя. Последний аккорд – для моей семьи – из Чернобыля. Вся остальная музыка прозвучит в Москве. Под эту музыку я дрожала дальше. Вздрагиваю от нее и сейчас! Володя прилетел – или приехал? – уже не помню точно, когда, но примерно в конце июня, вечером. Я его никогда не встречала из командировок, так у нас было заведено, потому что он этого не хотел. То есть не приезжала на вокзалы к поезду или в аэропорты – «к трапу самолета». Вот и теперь ждала дома.

Звонок. Открываю дверь – чуть не упала.

Камера. Мотор. Дубль первый. Нет, не хочу!

Закрываю дверь… Открываю – мысленно – снова.

Камера. Мотор. Дубль второй…

Нет, все равно, ни за что – не хочу!

Ни за что…

Больше не открою, и замру слабой песчинкой на стекле трамвая прошедшего времени… Но нельзя. Дверь уже была открыта, и отворила эту дверь не я, а моя судьба – много лет назад. Володя никогда бы не смог стать другим человеком – увернувшимся, отвернувшимся и отказавшимся – от своего долга и друзей своих. Это был бы совершенно иной человек, чужой себе и… мне, был бы уже не он.

А он… Его дорога жизни прошла через эту дверь.

Дверь открыта. Проходи – здесь твой дом!

Все… Проглатываю дрожащий комок.

Держусь за косяк двери. И все равно – едва удержалась на ногах. Володя – тоже – от слабости... О период полураспада урана! Он весь был у него на лице. Я почти не узнала мужа – не хотела узнавать незнакомо–бледное лицо с молчаливыми глазами, светлый костюм – откуда такой? Рядом стоял бесцветный сопровождающий с огромным букетом белых пионов в руках. Я не6 узнала его. Кто это? Зачем он! А, это так задумано – по сценарию…

А цветы – зачем… разве теперь праздник?

...Гром и молния среди бела дня менее поразили бы меня, чем эта картина возвращения. Когда Володя вошел в дом и прикрыл за собою дверь, он прошептал, порывисто обхватив меня вместе с этими пионами, прошептал:

– О… Я тебя увидел, значит, я еще живу!

От него пахло какими-то незнакомыми, противными лекарствами, и душистый аромат пионов не перебивал этого запаха. Мы долго стояли на пороге, прислонившись к входной двери. Боже мой, неужели это правда, что Володя вернулся, что на своих ногах, что...?!

– Как ты себя чувствуешь?

– Прилично, да и поздно уже...

– Поздно что: звонить в поликлинику? Так вызвать врача на дом можно и ночью.

– Нет! Я еще и Машеньку не видел, да и тебя не разглядел. Не надо никакого врача. Я уже дома, хочу успокоиться и прийти в себя без посторонних.

Был поздний вечер. Маша спала. Мы наскоро поужинали...

...Пионы долго стояли, не теряя своего торжественного вида. Тогда ко мне и мысль не пришла, что они, возможно, из Киева, что они радиоактивны, и не только цветы, но и все остальное, побывавшее ТАМ. Впоследствии я, привыкшая все делать правильно и последовательно, старалась (да и теперь стараюсь тоже) не покупать продуктов с Украины и Белоруссии. Да разве признаются продавцы, откуда они привезли свой товар? Да и сами продавцы – они ведь, большей частью, ТАМ живут…

Бедные, бедные люди, то есть не кто-то за тридевять земель, а все мы!

 И как выживать всем нам?

И зачем все это – нам?

И что будет дальше?

 О период радиоактивного полураспада!

Ты ни в чем не виноват, но превратил мою жизнь, жизнь моей семьи в период выживания! Ты превратил нашу, более или менее сносную жизнь, в изнурительную борьбу за физическое выживание, в сражение за каждый следующий день, за призрак счастья, ассоциирующийся только со вчерашним днем, но с завтрашним – никак!

И кто только придумал такое для всех нас?!

Другие произведения автора:

Древнеримскому поэту Марону Публию Вергилию (70 – 19 до н.э.)

Золотая комета

КИЙСКИЙ КРЕСТ