Перевертыш гл.12

***

Вернувшийся в комендатуру уже ближе к полуночи, уставший, но в бодром, приподнятом настроении, капитан Мишин заглянул к себе в кабинет, в расчете просто выполнить формальность перед отходом ко сну, но к удивлению своему застал в приемной Настю, перебирающую какие-то бумаги.

– Как там, товарищ капитан? – спросила она, намекая на судьбу своего батальона.

– Отбились, да еще пятьсот с лишком пленных взяли, – ответил капитан. – Потери в пределах нормы, двадцать семь человек, но, как на грех, все из новичков. Тяжелых раненых нет. Так что, можешь спать спокойно. И чего ты так засиделась? Ведь давно уже обо всем знала…

– «Не корысти ради…», – вспомнила Настя строчку из популярного перед войной сатирического романа. – Вам срочная телефонограмма и шифровка. Из Москвы.

– Вот не было печали, – отозвался капитан, – давай, что ли…

Настя протянула ему два листа бумаги и специальный бланк от радистов, в котором капитан отметил время личного получения шифровки и вернул его Насте.

Расположившись в кабинете за рабочим, широким столом, Мишин сперва прочитал телефонограмму, записанную аккуратным почерком Насти. Содержание было странным, но к странностям руководства за время своей работы капитан привык.

«Немедленно по получении настоящей телефонограммы, обеспечить взятие проб крови у всех задержанных на объекте «Бордель» во время вчерашней операции. Под личную ответственность обеспечить сохранность проб крови до прибытия из Москвы личного представителя Генерального комиссара госбезопасности. Срок прибытия будет вам сообщен дополнительно». Далее шли: гриф совсекретно, обязательные входящие-исходящие, фамилии передавшего и получившей, дата-время и введенный недавно индекс подотчетности. Еще не привыкший к этому буквенно-цифровому шифру, Мишин погремел ключами сейфа и достал листок с расшифровкой. О-го-го! телефонограмма эта шла прямиком из приемной того самого Генерального комиссара, который еще и зампредседателя Совета Министров, и зампредседателя Государственного Комитета Обороны, и зампредседателя Верховного Совета. Первый человек в стране, потому как действительно первого уже и человеком-то назвать язык не поворачивается, одно слово – Хозяин, а этот при нем первый человек.

«Ой-ёй-ёй, – почесал в затылке Мишин. – К чему бы такая честь? не иначе – быть беде, как там у Грибоедова-то было – «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь…»

Вот с чего именно этот первый человек проявил такой интерес к непонятной до сих пор «Мартышке», капитан Мишин не сообразить не мог. Кажется, после разговоров с Паном и Успенским, во время звонка в Москву, он не высказал ничего, кроме странности этого случая и желания поработать над ним. Выходит, такими странностями уже давно на самом верху интересуются, иначе не было бы такой молниеносной и конкретной реакции?

«Ладно, отложим, вернее, дадим распоряжения и отложим», – капитан снял телефонную трубку и позвонил в госпиталь. Дежурная бригада заканчивала работу, новая еще не приступила, но была уже на месте. Добравшись до нового дежурного хирурга, капитан затребовал, что бы через пятнадцать, максимум, двадцать минут у него в кабинете были пробы крови всех задержанных по литерам от А8 до Б3. Намек врача, что проще и спокойнее это все будет сделать с утра, Мишин не понял, а врачу прямым текстом высказал, что к утру кто-то из военного врача может превратиться в деревенского фельдшера в костромской глубинке.

– Вообщем, так, повторять не буду, но через десять! да, уже через десять минут у меня на столе должно быть по две пробы от каждого задержанного! Одна для анализов, вторая – контрольная! – уже на повышенных тонах закончил разговор Мишин. – Охрана предупреждена! Выполнять!

Тут же капитан перезвонил начальнику охраны задержанных, старому не годами, а стажем на этом поприще, лейтенанту Воробьеву.

– Вот какое дело, Воробей, сейчас придет к тебе врач, один или  с фельдшером, брать кровь у задержанных, – рассказал Мишин. – Присмотри, что б, во-первых, у всех взяли по две пробы. Зачем это нужно, кому – у тебя один ответ: так начальство велело. Во-вторых, будь настороже, не обещаю, но могут твои подопечные какой-нибудь фортель выкинуть, так что действуй с ними, как с особо опасными категории ССП («склонен к сопротивлению и побегу»).

– Понял, Пал Сергеич, – ответил Воробьев, зная, что понапрасну Мишин пугать не будет, но и перестраховаться капитан любит, что б в случае чего не оказаться крайним из-за невыполнения простой формальности. – Попьем с них кровушку, как по медицине положено, без эксцессов.

– Надеюсь, – буркнул капитан, возвращая трубку на место.

Теперь предстояла долгая и муторная расшифровка радиограммы, которая была «закрыта» личным, для особых случаев, шифром капитана, знали который только он и отправитель. Впрочем, нужно все-таки сначала дождаться крови от этих задержанных, что бы уж после этого отпустить Настю и запереться в одиночестве в кабинете, без помех расшифровать и прочитать что-то чрезвычайно деликатное, раз его даже не пустили в общем порядке, через шифровальный, десятки раз проверенный отдел.

… Грохот металлической двери уже давно не раздражал ни надсмотрщика, ни главного тюремщика гарнизона. Он был привычек, как для иных людей привычен звон чайной ложечки о края стакана, или легкий скрип несмазанных петлей на форточке, открываемой и закрываемой десятки раз на дню. Вот только врач, молодой и немного еще бестолковый по молодости Владлен Ильич Самсонов, после института получивший, как отличный хирург, сразу две маленькие звездочки на погоны и направление в действующую армию, только он морщился, кривился, качал укоризненно головой. Ну, еще бы, в диковинку ему и тесные, почти без освещения камеры, и помятые, с потухшим взглядом люди, и параши, пованивающие порой так, что глаза щипало.

– Как же здесь работать? темнота-то какая! – возмущался он, косясь на блеклые синеватые лампочки над входом, горящие, согласно инструкции, по ночам.

– А мы сейчас фонарь сообразим, – отвечал Воробьев.

И тут же возле нар с лежащим по ночному времени задержанным появлялся третий надзиратель, с фонарем. Доктор опять качал головой, но шприцом орудовал ловко, чувствовалось, что руку набил давно, еще во время учебы, когда подрабатывал в больницах медбратом, и потом, проходя стажировку, на которой старшие и по стажу, и по должности врачи беспощадно эксплуатировали младших черновыми и рутинными работами.

По наитию ли, или просто для собственного разнообразия, Воробьев после посещения мужской части задержанных в борделе, женскую половину начал с «особой» персоны, мулатки, за которой Мишин велел особо приглядывать с самого начала, а после первого же допроса, перед шальной атакой на город каких-то местных недобитых партизан, так и вообще распорядился содержать в строгой «форме номер два».

Вошедший под бесконечный скрип двери в маленькую, два на два, камеру вслед за надзирателем, доктор ошарашено оглянулся на Воробьева, продолжавшего стоять в дверях, потому как внутри места почти уже и не было.

– Кто же такое позволил? – у Владлена Ильича от возмущения даже слов-то не нашлось, кроме таких, обыденных и тривиально-интеллигентских.

Мулатка в уже несвежей коротенькой юбочке и блузке облегающей её торс стояла возле стены в позе распятого Христа. Лодыжки её обхватывали толстые кольца ножных кандалов, намертво прикрепленных к стене, руки навису поддерживались наручниками, так же вмурованными в серый бетон.

– Это же форменное издевательство над человеком! – продолжил было лейтенант медицинской службы.

– Вы, доктор, свое дело делайте, а я буду свое делать, – проворчал недовольно Воробьев.

– Я обязательно доложу вашему начальству, я до коменданта города дойду, – изливал душу Самсонов, сам не понимая, зачем ввязался в эту словесную перепалку, но, начав, теперь уже удержаться не смог.

Воробьев промолчал, не желая портить отношения с врачом, может, еще и самому пригодится, но тут доктор сделал из ряда вон выходящую вещь. Обратился прямо к узнице со словами:

– Девушка, как вы себя чувствуете? Вам плохо? Я могу вам помочь…

Лейтенант не успел закончить речь, как показавшийся на первый взгляд сухим стручком Воробьев с неожиданной силой, одним движением, вытащил его в коридор, с лязгом прихлопнув дверь. Прислонив опешившего доктора к стене, главный тюремщик внятно, как ребенку или больному сказал:

– Я тебя предупреждал. С задержанными не говорить. На их вопросы не отвечать. С надзирателями при задержанных не общаться. Теперь я вынужден вместе с тобой пойти к капитану государственной безопасности Мишину, что бы он принял решение. Оставить тебя здесь, – Воробьев кивнул на дверь камеры, – или сразу ликвидировать.

Ошалевший от предполагаемой кары за такие невинные слова доктор почувствовал, как у него подгибаются колени. Но – не зря же говорят, что ответственности без вины не бывает. В самом деле, нарушил доктор инструкцию главного тюремщика, а стало быть, в глубине души чувствовал себя виноватым. Вот потому и перепугался не на шутку.

– А теперь – работайте, доктор, – любезнейшим тоном окончил Воробьев, вновь заставив врача передернуться, теперь уже от скрипа открываемой двери.

В этот раз, то ли с перепуга, то ли еще по какой причине, Владлен Ильич долго не мог добраться до вены несчастной мулатки, а когда, испробовав аж две иглы, все-таки сумел проколоть её необычайно прочную кожу, то из вены в шприц потекла непонятная сине-голубая жидкость. Совершенно сбитый с толку доктор с большим трудом смог добыть из равнодушно взирающей куда-то мимо него девушки полкубика синей крови.

Внимательно наблюдающий за действиями врача Воробьев внятно хмыкнул и сказал куда-то в коридор:

– Понятно, так и доложим.

Но настаивать на заборе полных двух кубиков, как это было с предыдущими задержанными, не стал, а жестом предложил врачу двигаться дальше…

… Ровно через двадцать одну минуту с момента его звонка в госпиталь, на пороге кабинета капитана Мишина появился врач, но почему-то не один, а в сопровождении Воробьева. И вид у обоих был несколько потрясенный, что по доктору читалось легко, а вот растерянность старшего лейтенанта госбезопасности мог понять только опытный оперативник.

– А ты-то что пришел, Иваныч? – для разрядки поинтересовался Мишин, пока доктор выставлял на стол нумерованные пробирки с пробами.

– Сам увидишь, поймешь, – коротко, но совсем невежливо ответил Воробьев.

«Вот дела какие, – огорчился капитан. – Одни проблемы с этим борделем, да с мулаткой. И как меня угораздило ввязаться…»

– Это всё, – нервно сказал доктор, доставая из саквояжа вслед за последней пробиркой список задержанных с пометками у кого какая по номеру проба взята, – это всё хранится не более шести часов до анализа, потом надо будет повторить.

Самсонов гулко сглотнул слюну, в этот момент капитан и обратил внимание на пробирочку с бледной сине-голубой жидкостью. Он взял её в руки, встряхнул. Жидкость цвет не поменяла. Мишин вопросительно посмотрел на старого тюремщика.

– При мне набирал, – кивнул тот. – Остальные – тоже, правда, с этой, которая у нас по второй форме висит, сначала разговаривать пытался…

– Зачем? – не понял Мишин.

– Пожалел, я так думаю, – пожал плечами Воробьев.

– Так обращаться с женщиной… – дрожащим, но решительным голосом начал Самсонов.

Мишин покачал головой и показал ему пробирку с синей жидкостью.

– Пусть не женщиной, – запнулся врач, – но с человеком… или не человеком…

– Как она? – уже не обращая внимания на доктора, спросил Мишин у тюремщика.

– Так же, как и в первое время, – пожал тот плечами, – спокойно. И забор крови прошел тихо, без сопротивления и разговоров с её стороны.

– С другими какие-то недоразумения были?

– Номера шестой и девятый отказались добровольно кровь сдать, – ответил Воробьев. – Пришлось фиксировать, но кровь у них нормальная, в смысле, красная. Да и девка одна, номер двенадцать, орала, что боится. В самом деле чуть сознания не лишилась. Но и это – в норме.

– Садитесь, оба, – приказал Мишин, указывая на стулья у маленького столика, но кормить-поить гостей он не собирался, а достал из сейфа пару бланков строгой отчетности и выложил их перед врачом и тюремщиком. – Заполняйте.

– Ой-ёй-ёй… – только и проговорил Воробьев, увидев форму расписки о неразглашении. – А я такую один раз только и подписывал, да и давно это было…

– А что тут писать? – убитым голосом спросил совершенно растерявшийся доктор.

– Все, что требуется, – пояснил Мишин, – я, такой-то такой-то, дальше там текст впечатан уже, читаете, подписываете, ставите дату и время.

Воробьев, не читая, быстро заполнил бланк, расписался, уточнив у капитана текущее время, и отдал свой лист под недоуменным взглядом доктора.

– Я таких бумаг уже столько наподписывал, что при желании на три высших меры накрутить можно, если я даже во сне вспоминать про них буду, – сказал Воробьев. – А тебе это в диковинку, вот и читай внимательно, там лишнего не написано. Всякое лыко в строку…

Доктор читал утомительно долго, постоянно возвращаясь к уже прочитанному, тяжко вздыхая, наконец-то, взял перо, вписал свою фамилию, расписался и жалко улыбнулся, протягивая лист Мишину.

Капитан тоже вздохнул, ну, вот не было у него сейчас никакого желания проводить профилактическую работу с еще не привыкшим к армейским порядкам врачом, человеком, судя по всему, хорошим, но упорно не понимающим, что не все люди такие же хорошие и желают друг другу добра.

– Идите, – стараясь не смотреть на него, выговорил Мишин. – И постарайтесь выполнить те условия, что только что подписали. Если будет интересоваться кто-то к кому и зачем вас вызывали, то сошлетесь на меня, капитан Мишин просил попользовать его от головной боли. Всё, идите, служите…

Не верящий в том, что его путешествие в «застенки» так благополучно завершилось, Самсонов тенью выскользнул из кабинета, а капитан, проверив следом за ним дверь и заперев её на ключ, спросил Воробьева:

– Иваныч, мы ведь с тобой уже старые волки, скажи, что ж это все значит? Какая тут загадка?

– Про загадки это ты сам думай, у тебя работа такая – оперативная, – отказался размышлять Воробьев. – Но только она – не человек. Люди так себя не ведут.

– Вот только и слышу «не человек», «не человек»… – раздраженно высказался Мишин. – А кто ж тогда? ведьма? упырь? или вообще животное какое?

– Тебе разбираться, ну, если доверят, конечно, – снова ушел в сторону Воробьев.

– Понимаю, что мне, и только если доверят, – согласился капитан. – Ладно, спасибо тебе, что сам с доктором этим пришел.

– Так ведь надо было, – развел руками Воробьев.

После ухода главного тюремщика комендатуры, капитан Мишин вновь запер дверь на ключ, предварительно выгнав засидевшуюся в приемной Настю, и разложил на рабочем столе листок шифрограммы, плотно исписанный цифрами, личный шифровальный блокнот и чистый лист, на который ему предстояло перенести расшифрованные слова. 

Другие произведения автора:

Перекресток. Часть третья. Простая история. гл.32

Перевертыш гл.5

Непредвиденное задание 5