Пыль. Часть II. гл.4

***

В административном корпусе было тепло, в сравнении с бараком – так даже жарко, и еще очень вкусно пахло свежей сосной, будто бы совсем недавно тут закончились строительные работы и еще продолжали плакать светлой смолой совсем недавно превратившиеся в бревна стволы деревьев... Конвоируемый молоденьким солдатиком, несуразно лопоухим, но с неожиданно твердым, жестким взглядом, зека Чехонин только незаметно постреливал глазами по сторонам, не давая повода к окрику или удару прикладом промеж лопаток. А что ж, пока его здесь не признали окончательно, во всех сферах лагерной жизни, и такое вполне могло случиться, от грубости и рвения рядовых конвойных не застрахован ни один самый авторитетный сиделец.

Солдатик провел Чехонина мимо стола дежурного офицера, расположенного в глубоком эркере в нескольких шагах от входной двери, только коротко и важно проговорил: «К самому!» Чехонин заметил, как офицер слегка напрягся от упоминания начальства и молча кивнул. «Видно, побаиваются здесь «кума», раз «самим» кличут, надо будет ухо-то востро держать», – подумал Чехонин, направляясь по команде конвойного вверх по лестнице, на второй этаж. На лестнице зека и сообразил, откуда распространяется на весь корпус этот чудный смолянистый аромат: резные перила крутой, но невысокой лесенки были свежими, только-только из мастерской.

В узком, светлом коридорчике второго этажа очки Чехонина окончательно отпотели, и в кабинет заместителя начальника лагеря по режиму, «кума», он вошел совершенно зрячим и, казалось, готовым к любым неожиданностям.

За привычного вида казенным начальственным столом покрытым стареньким зеленым сукном сидел седой мужчина в поношенном, чистом кителе, с удивительно прямой спиной, будто аршин проглотил и быстрыми, обжигающими глазами. Зам по режиму чуть шевельнулся на вошедших, демонстрируя небольшие полевые погончики с майорскими звездами, махнул рукой на раскрывшего для доклада рот конвойного и тут же спрятал глаза в какую-то папку обыкновеннейшего, казенного вида, раскрытую перед ним на столе.

– Заключенный Чехонин по вашему приказанию доставлен, – все-таки пробубнил солдатик, исполняя букву Устава.

– Свободен, Васильев, – скомандовал майор, по-прежнему не отрывая взгляда от бумаг. – Иди, подождешь в караулке, позову потом.

Видимо, авторитет кума здесь и в самом деле был высок, раз не побоялся майор оставаться наедине с новеньким зеком. Конечно, почитав личное дело Чехонина, можно было не опасаться, что этот заключенный способен физически навредить куму. Да и вообще, такое если когда и случалось, то покрылось давно пылью времен. А вот общаться наедине с авторитетными, теми, кто стоял на верхушке воровской, все еще до конца не уничтоженной пирамиды, и сыскари и вертухаи избегали. И неписанное ни в каких инструкциях правило это соблюдалось строжайше.

– Садись, – ткнул пальцем в сторону простого, видимо, тут же, в лагере изготовленного табурета кум.

Чехонин осторожненько шагнул вперед и пристроился на краешек, отметив, что табурет к полу не прикручен, свободно стоит, как обыкновенная мебель. В этот момент ему жутко, до чесотки, захотелось распахнуть казенный ватник. В комнате, пожалуй, было еще теплее, чем в коридорах корпуса. Да что там теплее, было в кабинете кума по-настоящему жарко.

– Узнал я тебя, – поднял глаза майор. – Узнал. Никакой ты не зека Чехонин. Ты ведь рядовой Авдотьин, верно? Память-то у меня на лица всегда была хорошей…

«Про память – кокетничает, – подумал Чехонин. – Феноменальная – вот как такая память называется».

– Верно, гражданин начальник, – кивнул то ли Чехонин, то ли Авдотьин. – Я вас сейчас тоже признал. Сорок четвертый год, на румынском фронте, весной это было…

Чехонин, постепенно превращаясь в Авдотьина, чуток помолчал и добавил:

– Такие глаза, как у вас, разве когда забудешь…

Отдельный штурмовой батальон стоял во втором эшелоне, поодаль от линии фронта, уже второй месяц. Обыкновенно их присылали в нужное место перед самым-самым наступлением, хорошо, если давали три-четыре дня на «оглядеться», а потом уже бросали в бой. А тут – застряли. То ли накладка какая случилась в штабах, как же без накладок-то? то ли застопорилось что-то с готовностью наступления, но… Батальон отдыхал.

Нет-нет, без дела солдаты и сержанты не сидели, и офицерам хватало забот и хлопот и в такие дни, но вот когда в тебя не стреляют, вокруг не рвутся мины и снаряды, а вечера и относительной тишины ждешь, как царствия божья – это и есть отдых. Тем более, что и баня в деревеньке, где квартировал батальон, была. И с кормежкой тыловики не обижали, доставляли все в срок и по норме.

Как по заказу, погоды стояли все это время роскошнейшие. Южная, буйная весна сбросила слабенький в этих краях снежный покров, высушила землю, зазеленела свежей травкой, забелела распустившимися цветами черешни. Солдаты, те, кто постарше и из крестьян, душевно вздыхали, глядя на такое великолепие и вспоминая не только суровость и затяжную распутицу своих краев, но и оставленные далеко-далеко отсюда семьи, хозяйство, жен и детей… как-то они там без мужиков справляются? Но таких солдат в батальон было раз-два и обчелся, в основном на хозяйстве, да при минометном взводе. С первых же дней и по сию пору батальон предпочитали пополнять тем же контингентом, из которого он был сформирован изначально: повзрослевшими зеками с «малолетки». Как исполнялось пацану восемнадцать, ну, или за неделю две до официального, по бумагам, дня рождения, так и переводили их вместо взрослой зоны в такие вот штурмовые батальоны, кому-то значительно сокращая срок, кому-то – жизнь.

Из тех первых пяти сотен человек, попавших в батальон весной сорок второго, продолжали воевать едва ли полсотни, да и те в основном после возвращения из госпиталей. Рядовой Авдотьин, снайпер второй роты, был чуть ли не единственным счастливчиком, которого не коснулись за эти два года ни пули, ни осколки, ни близкие разрывы снарядов и мин. Хоть и не прятался он за чужими спинами, честно отсиживая в окопах, бегая тяжелой рысцой в атаку, пролеживая сутками напролет в снайперских засадах.

Той ночью, почти перед рассветом, их роту, да и весь батальон, кроме приданной в расчете на наступление самоходной батареи, подняли по тревоге. Глядя, как суетятся, засовывая голые ноги в сапоги, а портянки в карманы бушлатов, молодые, не успевшие повоевать пацаны, двадцатилетние «старики» усмехались, собираясь неторопливо и основательно. А зачем спешить? После пробуждения по команде дневального: «Рота! Подъем! Тревога! В ружье!» никто из них не услышал ни частых, заполошных выстрелов на улице, ни леденящего кровь лязга гусениц чужих танков возле здания местной сельской школы, которое занимал батальон. Означало это только одно: тревога-то плановая, и ничего страшного не случилось. И совсем не обязательно выбрасываться из окон в обнимку со штурмгевером, чтобы не словить вражескую пулю, выбегая из дверей дома.

Как понимали «старики», так все и оказалось. Батальон выдвинулся к передовой, подменить сидевших в окопах солдат обыкновенного стрелкового подразделения. И хотя такая подмена выглядела странно – штурмовиков в окопы, как простую «махру», но – как всегда, начальству виднее, кто где нужнее, кто из них фрукт, а кто – овощ…

Авдотьину повезло. Снайперская точка, на которой он сменил крупного, сумрачного мужика лет тридцати, была оборудована отлично. Окопчик на склоне небольшого холма сообщался с парой таких же, отрытых метрах в пятидесяти от него, а еще почти рядом начиналась узкая щель будущего оврага, промытая дождями. Перекатился с десяток метров – и вот уже ты недоступен ни для пуль, ни для минных осколков. Красота, а не позиция.

Мрачный сменяемый немногословно, больше жестами и междометиями, пояснил Авдотьину обстановку, мол, стрельбы особой нету, напротив, во вражеских окопах, сидят румыны, а им воевать не очень-то хочется, это тебе не германцы. Указал на ориентиры по пулеметным гнездам, по траншеям и наблюдательному пункту. И посоветовал под конец передачи места особо не напрягаться.

– Все равно скоро вперед пойдем, сколупнем этих цыганов, как плюнуть раз…

Про боевые способности румын Авдотьин знал не понаслышке, уже довелось полгода назад столкнуться с элитой их вооруженных сил. Вот только воевала эта «элита» похуже простых германских пехотинцев, да и трусовата была, чего уж тут греха таить. Значит, предстоит ему спокойная двухнедельная отсидка в окопе с редкой стрельбой с той стороны. Ну, если, конечно, за эти две недели ничего не случится. Наступления, к примеру. Или еще какой пакости, на которые судьба в отношении штурмовиков была очень щедра.

Подумал так Авдотьин и – как сглазил. Уже после завтрака сухим пайком, полученным еще в сельской школе после построения, его вызвали на батальонный командный пункт. Ничего хорошего от таких вызовов рядовой Авдотьин никогда не ждал.

В просторном блиндаже, оборудованном тут несколько месяцев назад, когда линия фронта стабилизировалась, и румыны перестали отступать, вернее, наши перестали гнать их взашей со своей земли, в блиндаже собрались почему-то командиры всех четырех рот и – ротные снайперы, всего двенадцать человек, потому как снайперов было в батальоне побольше, чем ротных.

Их встретили комбат и особист, и само присутствие особиста говорила, что дело тут непростое. Он и начал разговор, когда прибывшие пристроились по уголкам, мгновенно превратив просторное, казалось бы, помещение в тесное и душное.

– Дела такие, ребятки, – сказал капитан Сомов, протирая замшевой тряпицей свои роскошные, профессорские очки. – Нас сюда не просто так поставили, а по приказу из Москвы, совместному от Генштаба и центрального аппарата НКВД. Инструкция будет очень простая. Сидеть смирно, иногда постреливать, но так – для виду, чтобы с той стороны никто и не подумал, что вместо «махры» теперь в окопах штурмовики сидят.

«Во дела какие…» – не успел удивиться про себя Авдотьин, как особист продолжил:

– Особо касается снайперов. Вы, ребята, про отстрел офицеров да всякие там соревнования на дальность просто позабудьте. Но – свои сектора изучите до последней травинки, пристреляйте, чтоб ночью могли на звук попадать. И сразу ваши вопросы предупреждаю: зачем и почему все это надо, мне неизвестно. Но вот такую директиву, очень подробную прислали…

В блиндаже повисла недоуменная тишина. Никто из офицеров, а уж тем более рядовых снайперов, не знал, что сказать в ответ.

– Инструкцию послушали? – вмешался комбат. – Вопросов нет?

– Какие вопросы, – отозвался лейтенант Бородин, он, пожалуй, был единственным из офицеров батальона, который не смог бы промолчать даже при встрече с Верховным. – И так понятно. Сидим, «махру» изображаем. Кому и зачем это надо – не наше дело.

– Правильно, – согласился комбат. – Играйте. Но не переигрывайте. Все должно быть так, будто просто один батальон на другой поменялся. Вот и все дела. Снайперов еще разок предупреждаю – под личную ответственность! Ясно? А раз все ясно – по местам!

Возвращаясь на свою точку, Авдотьин раздумывал, с чего бы это и особист, и комбат так прицепились именно к снайперам, да еще и на него поглядывали искоса? Ну, бывало такое пару раз, когда за сутки он перебил едва ли не половину офицеров противостоящего им германского батальона. Так это ж не специально, так сложилось, что лезли эти германцы под пули чуть ли не сами, видать, расслабились перед нашей-то «махрой», что только и умеет, так залпами пулять. А про то соревнование на дальность с одним новоприбывшим пацаном с британской винтовкой, Авдотьин и вспоминать не хотел, глупо тогда все получилось, захотелось постоять за честь своей «мосинки», пусть и старенькой, но дело свое знающей получше и британских, и американских. А то, что погиб тот пацан – вины Авдотьина никакой не было, не стоит высовываться из «щели», когда тебя в ответ на меткий выстрел германцы минами забрасывают…

В следующие два дня и ночь между ними Авдотьин как следует разглядел и пристрелял положенный ему сектор, старательно не обращая внимания на мельтешащих то там, то здесь румынских офицеров и унтеров, которые, похоже, расслабились на весеннем солнышке совершенно и перестали бояться, чего на войне делать ну никак непозволительно. Впрочем, ставший уже давно бывалым солдатом, Авдотьин понимал, что выполнение приказа должно всегда быть на первом месте, а уж приказа, исходящего аж из самого Генштаба и центрального аппарата НКВД – тем более.

Впрочем, для того, чтобы освоиться на новом месте опытному снайперу не нужно было так много времени, и на второй день Авдотьин в хвост и гриву гонял своего необстрелянного напарника, отрабатывая, по большей части словесно, всяческие нестандартные ситуации, как если бы румыны смогли прорваться от передней линии окопов к их маленькой высотке. Ну, и тренировал глазомер у молодого пацана только-только, чуть больше месяца назад, прибывшего в батальон с очередной партией новобранцев.

А на вторую ночь это и случилось. Едва-едва начало темнеть, как в окопчик Авдотьина прибежал особист. Сам по себе дядька не вредный, должностью своей не козыряющий, как некоторые из его ведомства, но профессиональные  обязанности исполняющий скрупулезно и педантично, капитан Сомов оглядел, как устроились снайпер с напарником, скупо похвалил и попросил! – не приказал, а именно совсем не по-армейски попросил быть готовым к визиту некоего таинственного начальства.

– Прибыли тут под вечер, – пояснил он солдатам. – Со взводом сопровождения, а во взводе такие волкодавы… я таких и до войны-то всего разок видел…

Капитан Сомов энкаведешником был кадровым и знал, о чем говорил.

Загадочное начальство это не заставило себя ждать. В темноте в окопчик свалились трое в помятой полевой форме, при общевойсковых погонах и петлицах, вообщем, ничем особо не выделяющиеся на общем армейском фоне. Полковник, а при нем капитан и старший лейтенант.

– Что солдат, удивляешься, небось? – поинтересовался полковник в ответ на тихий доклад Авдотьина о готовности.

– Наше дело маленькое, – пожал плечами снайпер, не испытывая особой робости, но и никак не обрадованный такому тесному соседству. – Раз вы тута, значит – так надо.

– Правильно рассуждаешь, – одобрил полковник. – Сектор свой пристрелял? Ночью не обознаешься – где-что?

– Никак нет, не обознаюсь, вторую ночь уже здесь, – ответил Авдотьин.

– Тогда слушай и на ус мотай, – полковник подсел поближе к солдату. – Сегодня ночью, поближе к рассвету, с той стороны будет выходить наша группа. Человека три-четыре, не больше… А с ними… вот кого они с собой притащат тебе лучше не знать, но груз этот ценнее, чем все наши жизни вместе взятые.

«Тут линия фронта такая, что без шума им не пройти. Твоя задача – прикрыть наших ребят от румын, а может и от германцев, думаю, их преследует не только сигуранца, там людишки из РСХА всегда рядом паслись… Прикрыть так, что б ни одна сволочь к ним не подобралась с той стороны. Ну, а мы, пока не начнется, рядышком побудем, поглядим, что и как…»

Авдотьин не знал, да и не мог знать, что за несколько часов до прибытия к нему таинственного полковника, тот организовал при комбате оперативную группу с простой и самоубийственной задачей: при необходимости, по команде того же полковника, ворваться в румынские окопы и своими телами прикрыть выходящих из вражеского тыла чекистов.

А потом ночь потянулась муторно и беспокойно. Казалось, все было, как и раньше, но вот присутствие рядом сразу трех офицеров, да офицеров не простых, сделало не только тесным окопчик, но нервозной, тревожной обстановку в нем.

Румынские ночные часовые изредка постреливали в сторону наших окопов то одиночными винтовочными выстрелами, то пулеметными очередями, подвешивали осветительные ракеты, но ничего особенного не предпринимали. Так было на этом участке фронта уже не первый месяц. Затишье.

А когда чернота ночи начала таять, потихоньку превращаясь в синеву утренних сумерек, из румынского тыла послышалась частая, заполошная пальба, взрывы гранат, запустили сразу три ракеты: две красных и белую.

– Началось, – подтолкнул слегка Авдотьина полковник. – Будь готов!

– Всегда готов, – отозвался снайпер, отгоняя усилием воли предрассветную дрему.

Он первым и заметил ту самую группу из пяти человек, короткими перебежками пробирающуюся в стороне от возникшей суматохи в сторону наших окопов и скупо постреливающую по непреднамеренно мешающим им румынам, просто оказавшимся на пути. А потом с того пяточка, на котором активно стреляли и рвали гранаты, отделилось человек десять-двенадцать и кинулось вдогонку за ускользающими чекистами.

Как, каким чувством – шестым ли, седьмым или десятым – это понял Авдотьин остается для него загадкой до сих пор. Но он твердым, резким движение отстранил с бруствера жадно всматривающегося в происходящее полковника, привычно растопырил локти и прижался щекой к прикладу.

Ба-бах!!! Лязг затвора, и горячая гильза полтела на дно окопа. Еще выстрел, еще…

– Обойму! – скомандовал Авдотьин напарнику, стараясь не особо отрываться от винтовки.

Ему, как говорили еще в лагере, «маза пошла», каждую пулю снайпер клал точно в цель, в живого человека, открыто бегущего на той стороне фронта и палящего в темноту из германского автомата Шмайссера.

А группа чекистов уже проскочила передовую румын и залегла среди полудесятка воронок на нейтралке. И тут же откуда-то справа, с нашей стороны, раздалась бешеная пальба, видимо, навстречу выходящим двинулась батальонная штурмовая группа.

– Не успеют, – тихо сказал Авдотьин.

– Вперед, – тут же скомандовал полковник, первым выбрасываясь из окопчика и на ходу доставая из кобуры массивный, ни на что раньше виденное Авдотьиным не похожий пистолет.

Следом за начальник из окопа выпрыгнули капитан со старлеем, вооруженные ППШ, но так уж получилось, что легкий, худенький и щуплый снайпер, замешкавшийся, прилаживая трехгранный штык к громадной для его роста винтовке Мосина, опередил их всех и первым оказался среди воронок.

И тут, в просветлевших сумерках, все окончательно смешалось. И Авдотьин так и не понял, как сумел поддеть самым кончиком старинного штыка рослого германца со шмайссером и тут же, с разворота, достать его прикладом… и как потом этот шмайссер оказался в его руках… и как он перекатывался с боку на бок, паля в синеву сумерек… и как все-таки успели добежать до них штурмовики… и как тащили буквально на себе троих сильно подраненных и какого-то еще человека в удивительной, грязной и пестрой от аксельбантов, нашивок и золоченых погон форме…

И только четверть часа спустя, когда сердце перестало биться в бешеном ритме, и нервы чуток притихли, возвращаясь к норме, и когда пришла привычная мелкая дрожь от пережитого напряжения, четверть часа спустя всех уцелевших в этой бешеной круговерти встречного рукопашного боя в предрассветных сумерках выстроили возле комбатовской землянки. Их оказалось всего-то шестеро, считая и Авдотьина, остальных перевязывали и готовили к срочной эвакуации в санбат, и молодого напарника снайпера тоже.

Полковник быстро прошелся перед измазанными землей, своей и чужой подсохшей кровью солдатами, остановился рядом с Авдотьиным, продолжавшим мелко вздрагивать и совсем не по-строевому опираться на свою винтовку, как на посох, сказал веско, убедительно и спокойно, будто и не было только что кровавой схватки:

– Спасибо, солдаты. Помогли нам. Куда же без вас на войне. Но… Обо всем случившемся – забыть! и не вспоминать никогда. Ни боя не было, ни выходящей оттуда группы. Не видели, не слышали, не знаете. Так вам же проще жить дальше будет. Если просто забыть!!!

И посмотрел в глаза стоящего рядом снайпера. Как будто бледно-синим, острейшим, бритвенным лезвием полоснул по незащищенному, нежному человеческому горлу. И тогда Авдотьину стало страшно. Так, как никогда не бывало ни в бою, ни перед и не после боя. Пожалуй, еще никогда в жизни молодому ветерану войны не было так страшно, как от этого ледяного, нечеловеческого взгляда.

В глазах полковника стояла беспощадность уже произнесенного приговора, будто не он всего полчаса назад подымался вместе со снайпером из окопа навстречу пулям, не он выплескивал из себя ярость, до побелевших костяшек сжимая в руках пистолет.

«Никакого прощения не будет, – понял Авдотьин. – Ни прощения, ни выяснения причин. Стоит только где-то хоть разок сболтнуть…»

 Он понял, что это не прихоть полковника, а та железная, фронтовая необходимость, которая посылает на смерть сотни людей, чтобы спасти тысячи. И никогда не будет у чекиста никаких сомнений в правильности исполненного… 

Другие произведения автора:

По чуть-чуть (таймлайн) 3

Непредвиденное задание 3

Черный дом. Часть вторая