Полицаи хуже немцев

И пусть не думают,
Что мертвые не слышат,
Когда о них потомки говорят…
(Н. Майоров)


Не одно десятилетие отделяет нас от событий Великой Отечественной войны. С болью в сердце волнуется она в тех, кто стал ее очевидцем. Сколько бы ни прошло лет, события войны остаются свежими, будто были вчера.
Пока еще живы участники тех далеких дней, мы, их потомки, узнаем правду о войне не из газет, а от очевидцев.
Хочу рассказать читателям воспоминания дорогой и любимой мне женщины: бабушки (недавно умершей) Гаевой Клавдии Алексеевне.
Она родилась  на Белорусской земле 12.06.1918г в (деревне) Россасно.
Того памятного дня, 22 июня 1941 года, в селе было радостное событие: свадьба. Молодая, красивая девушка Нина Бурова выходила замуж за парня из соседнего села. Полные счастья молодожены даже не думали, что этот день может стать большой трагедией в их жизни. Жители всего села – и мал и стар - пришли посмотреть на новобрачных. Играл духовой оркестр, кружились пары в вальсе, давали лиха по каблукам в польке односельчане, шутки-прибаутки, частушки.
Где-то в 12 часов дня во двор зашел заместитель председателя колхоза, остановил музыкантов и приказал через полчаса всем собраться в сельском клубе. Там люди узнали о начале войны. Молодой муж на следующий день пошел воевать на фронт. Больше его никто не видел: пришла похоронка.
Брат Нины в то время служил в армии. Родные ждали его домой на осень, но он не вернулся: погиб.
Отец Нины с односельчанами погнал колхозный скот, чтобы она не досталась фашистам. Гнали коров, сбивая до крови ноги, потому что все время шли пешком. Шли и скотоводы, и доярки. Оттуда ее отец Алексей пошел на фронт, где был тяжело ранен. Госпиталь и снова фронт. Как следствие: раздроблена правая рука и пожизненный осколок от гранаты в голове.
В 1941 году, как началась война, у нас боев не было. Пришли немцы и стали хозяйничать. Первые дни жители скрывались, кто, где мог: в погребе, на чердаке, в лесополосе. В конце концов, пришлось вернуться к домам и делить крышу с фашистами. На собственных кроватях никто из односельчан не лежал: на них спали новоиспеченные хозяева-фашисты. Сделали в клубе полицейский участок и объявили набор в немецкую полицию. И нашлись трое "героев", которые с первого дня стали полицаями. Были еще нужны кадры, но никто больше не пошел, не хотели быть полицаями. Среди них разные люди. Старостой в селе стал Иван Михалюк, который, как мог, помогал односельчанам. Страшным деспотом был Порфирий Заплатин! Будто и не жил раньше среди односельчан. Только приехал в село, как начал рыскать по домам, отыскивая мебель, шторы, половики, которые в свое время забрали у его семьи. Но так ничего и не нашел. Младший брат по возрасту, его Леонид тоже сволочь был. А вот начальником полицаев стал Николай Егорцев. Этот человек предупреждал односельчан об обысках и облавах.
Полицаи ездили на лошадях по домам и если заставали ребят дома, вязали веревкой, везли в полицейский участок и заставляли быть полицаем, но ребята убегали в лес.
Один парень спрятался в печь. Немцы посмотрели: нет его нигде в доме, хотели уже выходить, а полицай Леонид говорит:
- Подождите, мы еще в печи не смотрели! - И вытащил парня кочергой из печи. Застрелил. Изверг со звериным сердцем.
А зимой мы работали в лесу. Сосновые бревна грузили в вагоны. Нас было две группы. У нашей группы был охранник немец, а у второй – полицай Порфирий. Мы, как загрузим вагон, зажжем костер и греемся, и немец вместе с нами грелся, а полицай наоборот ходил вокруг, как будто что-то выискивал. На мне были хорошие теплые рукавички, то он подошел сзади, дернул их с меня и ушел. Мои просьбы вернуть вещь, не помогли - не отдал. Полицаи вели себя плохо, считали, что им все позволено, за людей нас не считали.
Когда в село зашли калмыки, то их жестокости не было предела. Дробили на куски людей. Доходило до абсурда: люди искали защиты от них у немцев. Казалось, что этих людей не женщина родила, а какой-то дикий зверь.
А вот между немецких солдат попадались добрые люди. К нам в село наехало много немцев. Заняли каждый дом, и к нам тоже вселились двое немцев лет по 50-55. Один из них немного знал русский язык, а другой - нет. Когда зашли в дом, то он сказал, что они немного у нас поживут. Вели себя вежливо. Ничего нашего не брали и не просили, жили как добрые люди. Иногда угощали печеньем и конфетами, гладили по головке и на ломаном русском языке говорили, что не хотели войны, что дома у них тоже дети.
Ходили оккупанты со старостой и полицаями по домам, искали коммунистов. Как только заходили в дом, сразу рыскали по фотографиям: нет на фронте красноармейцев. Как-то был случай: когда фашисты зашли в дом к партийной Дарафеи Клямчюк, то Иван (полицай) шепнул ей, чтоб убегала, потому что ее арестуют.
А у одной женщины дочка Аня 12лет как-то пошла ночью в скирды, набрать вязанку люцерны, ведь дома была коровка. Мать поставила на окне зажженную плошку, чтобы дочка не заблудилась. Надела девочка мужскую одежду, чтобы никто ее не узнал. Руки тряслись, сердце бешено стучало, пока насобирала люцерны. Наконец-то отправилась домой. И вдруг, как из-под земли, появился Николай начальник полицай. Он метнулся к девушке, та, бросив вязанку, бросилась наутек. Оказывается, он все время стоял рядом и ждал, когда отправится домой. Анна очень быстро бежала, но он догнал ее, схватил за рукав и спросил:
- Чей ты?
Когда же увидел, что перед ним девушка и узнал ее, то отпустил. Наутро пришел к матери Анны и предупредил, что в следующий раз аккуратней, за такие вещи пытки и расстрел.
В селе был создан общественный двор (типа колхоза). Люди были вынуждены работать и в поле, и на ферме. А за свой труд получали мизерное количество зерна. Невиновность крестьян наказывалось очень строго.
Пленные советские солдаты работали на прокладке рельс (немцы планировали проложить железную дорогу). Кормили пленных только один раз в день. Односельчане отрывали от себя последний кусок хлеба и несли воинам. Как-то одному пленному удалось бежать. Жил он совсем недалеко и мечтал попасть домой, а там - что будет. Но добраться до дома ему не удалось: его догнал Порфирий Заплатин. За побег пленник был жестоко убит.
Во время войны люди ели все, что было пригодно для еды: кору деревьев, лепили из различных сорняков лепешки, ели паслен, ловили и варили сусликов.
На то время в общественном дворе было около сотни волов: они стали главной рабочей силой. Осенью 1941 года полицаи по приказанию фашистов заставили пастухов загнать волов на сырое поле, где росла молодая люцерна. Что было потом, страшно представить. Волы объелись травы. Когда в обеденную пору их гнали на водопой, кожа на них лопалась, и они падали замертво по всей дороге до пруда. Так немцы уничтожили большую часть волов, чтобы не оставить людям.
Днем меня и других женщин заставляли копать окопы против нашего села вдоль реки Днепра. Однажды мы в обед сели есть, а еда какая: картофель печеный, огурец да кусочек хлебушка. Мы ели, а от нас неподалеку стояли шесть немцев. Неподвижно, только пристально смотрели на нас. Потом немец скомандовал нам: "Арбайтен!", и мы пошли к окопам, а те немцы попадали на то место, где мы ели, собрали шелухи из картофеля и объедки из огурцов и поели. Мы не верили своим глазам, что немцы такие голодные. Пришла домой, рассказала о том "нашему” немцу, а он пояснил, что те солдаты хотели перебежать к советским войскам, но их поймали. Теперь им не дают ничего есть, а потом расстреляют. Гитлер предателей не прощает.
Когда я приходила с работы, этот немец со мной много говорил, обо всем расспрашивал, иногда шутил. Однажды мы разговаривали, а его винтовка стояла круг печи между нашими рогачами. Я взяла ее и, смеясь, нацелилась на него, а он, тоже смеясь, говорит:
- Она не стрелять, «никс» шаров!
Забрал у меня винтовку, сел и дернул за курок, там что-то щелкнуло и поранило ему палец. Из пальца потекла кровь. Мой отец испугался, подбежал ко мне, закрыл собой и говорит:
- В меня стреляй, я уже старый, а ей надо жить.
Немец, забинтовал палец, говорит отцу:
- Отец, почему ты так плохо думаешь обо мне? Я сам себя ранил и сам виноват. И зачем мне убивать тебя или твою дочь, я же не убийца. Я здесь нахожусь не по своей воле. Не пошёл бы я воевать, так меня расстреляли бы или повесили, а я не хочу умирать. У меня семья - жена и две дочери.
Показал фото и говорит, что одну из дочерей зовут тоже Клавдия, как и меня, и что он очень любит говорить со мной, шутить, потому что я ему напоминаю его дочь, и нам не надо его бояться.
Однажды он даже спас меня. У наших соседей поселились какие-то немецкие руководители, к ним во двор привели четыре дойных коровы. Один из немцев пришел к нам и стал требовать, чтобы шла доить тех коров. А я не умела этого делать и об этом ему говорила, схватил меня за руку и потащил к коровам. Я села возле скота. И поскольку сама не умела, да к тому же для коров чужая - не хозяйка, то промучилась где-то часа два, надоила только полведра молока. Немец посмотрел, что мало молока, и стал кричать на меня:
- Кому «милк» отдала?
- Никому, - объясняю, - столько надоила, не умею доить.
- Врешь, - говорит, - кому-то отдала!
Я заплакала, думала, что он меня будет бить, но он забрал молоко и пошел в дом. Вернулась домой. Рассказываю дома о своей беде, плачу, а «наш» немец говорит, чтоб больше туда не ходила. Я говорю ему, что он меня силой туда тянет, как я не пойду.
- Не пойдешь больше! - сказал он.
Вечером вновь тот прицепа пришел за мной. Спряталась она на печи. Тот зашел, стал спрашивать, где Клавдия, надо доить коров, а этот говорит, что ее нет и что-то еще ему сказал по-немецки, накричал и вытолкал из дома. А когда вернулся, сказал, чтоб я выходила, и что больше не придет. Так и было на самом деле. Очень была благодарна этому немцу, а был бы на его месте полицай, он меня не пожалел бы. Этот чужак был с добрым сердцем. А наши полицаи бездушные, они хуже немцев.

Продолжение следует…
23.07.2015г