МОЯ ЖИЗНЬ. ЧАСТЬ 3.1. Я И МОИ РОДИТЕЛИ.

МОЯ ЖИЗНЬ. ЧАСТЬ 3.1.  Я И МОИ РОДИТЕЛИ.

Всегда в жизни полагаясь насебя, отец не переносил состояние подчиненности или малейшей зависимости. Еговольнолюбивый характер делал его неуживчивым со всяким, кто смел в той или инойформе проявлять против  него свою волю,тем более командовать им, делать замечание или, более того, призывать к ответу.Возведение себя в абсолютную истину, которой ведомо все, было его сутьюнеопровержимой. И малое слово поучения вызывало в нем непредсказуемую реакцию,как и сам гнев, который в мгновение охватывал все его существо, в глазахпоявлялась непередаваемая ярость, и он уже не владел собой в такой степени, чтодругому следовало или ретироваться, или умолкнуть, спасаясь  от дальнейшей возможной агрессии. Такимобразом он проявлял себя дома, также был совершенно несдержанным на работе.Если к этому добавить то, что он не переносил и «на дух» любое начальство, томожно понять, почему он не удерживался более полугода ни на одной работе втечение всей жизни, будучи неплохим токарем, в результате чего вся его трудовая книжка была испещрена записями,  мало отличаясь от библиотечного формуляра.Это, несомненно, наносило удар по семейному бюджету, но когда пришелисполнительный лист на алименты, отец стал срываться с работ в два раза чаще, всвою очередь требуя от мамы, чтобы она зарабатывала в два раза больше.Поскольку мама работала продавцом в продуктовом магазине, он настаивал, чтобыона обвешивала и обсчитывала людей, что в те времена было достаточно опасно, ичто она делала и потому, что он требовал, и потому, что это не противоречило еепониманию, также к этому ее понуждал заведующий магазином, и это было в порядкевещей. Вечерами, когда мама приходила с работы домой, они вместе считали ипересчитывали дневную левую выручку в виде мелочи, большой горсткой высыпаннойна стол с бумажного куля. Доставались деньги из шкафа, все считалось вместе,что-то записывалось, планировалось, о чем-то мечталось. Меня частенько во времяэтих процедур гнали на улицу,  или ясидела на кровати и возилась со своими бумажными и тряпочными игрушками. Звонмонет в доме было делом обычным, где отец был главным считающим ираспределяющим, но маму поощрял одеждой, хотя и скромной. Далее деньгиотправлялись неизменно в носок и далее в карман пальто в шкаф. Поэтому деньгихоть в небольшой сумме, но иногда лежали на этажерке, несчитанные или считанные,и я иногда украдкой брала до двадцати копеек, поскольку иногда покупала семечкиили пирожки в ближайшем сквере, где был летний кинотеатр. Помнится, как-то,торгуя газ водой летом в парке, мама принесла только десять рублей левых. Гневотца был таков, что он избил маму и этим надолго запомнился мне алчущим игневным. Сам же он не снимал  с себяответственность за семью и, не работая, спасаясь от алиментов, выискивал другиепути заработков. Имея художественные задатки, он рисовал и продавал ковры,придумывая великолепные узоры и орнаменты, пейзажи, натюрморты и дело пошло налад, но маленькая комната не могла служить мастерской, и тогда она началвыходить в парк, рисуя портреты людей карандашом на заказ, конкурируя сфотографами и другими любителями левых приработков. Но и такой заработок его неустроил, и тогда он занялся новым, как говорят теперь, бизнесом, которыйтолько-только начинал проявляться в Одессе, и учителем его, сам того не зная,был некий Медведев, занимающийся моментальным изготовлением силуэтов ипривороживший отца легкостью добывания больших денег, которые,  так или иначе, но множеством купюр мелькали вруках пожилого художника-силуэтиста, что невозможно было скрыть от любопытных изавистливых глаз никак.

Упорство отца было великим.Он часами простаивал за спиной художника и, приходя домой, разворачивал своижурналы и начинал ножницами копировать все подходящие профили людей, делая этоежедневно до мозолей на пальцах, нарезая кучи бумаги и добиваясь сходства.Будучи левшой, он приучил себя к работе только правой рукой, ибо работа былапри людной, и вскоре так овладел этим делом, что стал первым и весьма серьезнымконкурентом своего учителя, превзойдя его по мастерству, точности или, как онговорил, реальности, где никогда не приукрашивал, но передавал профиль так, какесть, не мельча, не  придумывая от себяизлишне и вскоре приобрел свою славу. Этот путь заработка и стал для негоокончательным до последних его дней. И поскольку он не очень любил платитьналоги и идти честным путем, судьба его частенько заталкивала в милицейскуюмашину, или изгоняла из злачных мест, или все же вела к заключению сезонныхдоговоров. Отец то плевал на всех, то смирялся, то входил в затяжные конфликты,то менял места, неизменно почитая себя и свой талант, восхваляясь в семье, номамины уши были равнодушны ко всему, ибо деньги по любому в дом шли, но привсем при этом семья никогда не была в хорошем достатке, но и никогда не былотак, чтобы перебивалась или входила в долги. И я тоже могу свидетельствовать,что отец работал красиво, легко, быстро, поражая убедительностью сходства,вырисовывающегося прямо на глазах, рождая очереди, уважение и преклонение.Публичность по своему отшлифовывала его характер, обязывала и рождаланеобходимость правильно вести себя на людях, быть тщательным, немногословным,не вникать в разговоры, не отзываться на похвалу или угрозы завистников,спокойней вести диалоги с блюстителями порядка, смягчать или устранятьконфликтные ситуации, если они возникали. Шутник  (или как он еще называл себя – юморист) отприроды, он скоро понял, что лишнее остроумие и острословие на людях не напользу, а потому учился отмалчиваться, хотя иногда его действительно прорывало,но не через чур и к месту. Такая работа за долгие последующие годы  как-то окультуривала его, делала на людях корректней,сдержанней, хотя на самом деле, когда он дома срывался, казалось, что ему уженичего не поможет, нет той узды, чтобы обуздать его заумный ум, вольный, какветер характер, не имеющий ни авторитетов, ни простого иной раз понимания. Сдругой стороны,  увы, эта работа, гденатиск похвалы не мог сдержать его в этом плане непосредственный ум,действовала разрушительно, ибо поднимала его в своих глазах на стольнедосягаемую высоту, что дом (особенно в летний сезон) превращался в полигонскандалов и требований, как и притязаний, где он всех подминал под себя, требуянепререкаемое послушание. На самом деле мы с мамой находились под влиянием долгогоотцовского гнета, граничащего иногда с гневом, психом и величайшей порою глупостью.Поведение отца было аморальным,  иназывал он себя аморалом, ибо и позволял себе вещи недостойные, о который будетеще поведано. Я же должна была принимать отца таким, каков он был, но никогдамое сердце не разворачивалось к нему, и я тихонько подрастала, уходя в себя,ища интересы вне дома, и часто уже с детства была, что называется в ситуациях,когда могла и погибнуть. Однако, входила и выходила из своих ситуаций, ведомаяБогом, приучаясь мыслить, различать добро и зло вне своей семьи, приобретаясамостоятельность недетскую  и имея правона личное мышление и понимание. Относительно неплохо поправившая свой бюджетнаша семья (относительно – поскольку работа отца была сезонная) в один из днейстала счастливой обладательницей маленького черно-белого телевизора «Заря» в серойметаллической коробке и с никаким дизайном и тем прославившись на весь двор,ибо на тридцать шесть квартир телевизор был у дворничихи, Аси и Наташи Толчок(насколько я помню). В летнее время, когда телевизор работал и дверь былаоткрыта настежь, все подступы  к нашейкомнате к большому неудовлетворению дворничихи превращались в зрительный заллетнего кинотеатра. Сначала люди постепенно и робко просили отца приоткрытьдверь пошире, чтобы можно было смотреть с улицы телевизор, ибо он стоял наэтажерке у стены как раз напротив входной двери, и далее все смелей тащилистулья и табуретки, загромождая проход во двор, усаживаясь надолго и смотреливсе подряд, восхваляя отца за доброту и льстя ему, на что отец отшучивался ивходил во вкус делать людям хоть какое-либо добро, ибо энергия добродетеливсегда привлекательна даже для закоренелого буяна. Нашими завсегдатаями были дети, старушки и восновном матери одиночки, к которым отец всегда был благосклонен, любилпошучивать с ними со всякими намеками, но никогда не подавал маме серьезныйповод для ревности. Иногда и ради одного человека отец не торопился закрыватьдверь или приглашал в дом, когда начинало темнеть или погода не позволяла.Однако, гостеприимство отца было очень куцым, т.е. непоследовательным.Засидевшегося зрителя он выпроваживал без предупреждения, без ну хотькаких-нибудь вступительных слов и пояснений, но просто подходя и выключаятелевизор, давая понять, что пора ложиться нам спать или есть другие дела.Обидчиков не было. Нрав отца был понятен, и многие просто начинали упрашиватьдать посмотреть, ну еще пять минут. Выпроводив гостя, отец укладывал меняспать, что было для него закон. Следил, чтобы я спала всегда на правом боку,лицом к стене и вновь включал телевизор, приглушал звук и еще некоторое времясмотрел лежа с мамой на кровати новости или кино, но к десяти или началуодиннадцатого все должны были спать. Своими принципами он не поступался никогдаи ни ради кого, сколько  я его знала.

Зимой отец снова устраивалсяна завод, но все как-то ненадолго, ибо не терпел алименты и начальство надсобой и в свободное время готовил силуэтные витрины, бумагу, клей. Бумагупредварительно красил тушью,  и оналистами сохла на полу, где только можно было ее постелить. Далее, с обратнойстороны наносился клей и снова сохла. И только потом она нарезалась иупаковывалась стопками и укладывалась в чемодан. Как токарь, он изготовил себеминиатюрный зажим, алюминиевую полую кисточку, которая наполняться могла водойи прочие нехитрые приспособления, как то: съемные ножки к столику-витрине,которые можно было прикручивать, удлинять и раздвигать, готовил также  витрины- летучки, не требующие никакихдополнительных приспособлений, которые можно было повесить на любом дереве имоментально свернуть при виде приближающегося милиционера.

Свою первую семью отецвспоминал редко, однако о делах в его первой семье хорошо были осведомлены егосестры, которые переписывались с его женой и непременно сообщали отцу всеподробности, касательно его детей и бывшей супруги. Сестра Анна не взлюбила моюмать, упрекая ее в том, что она увела ее брата из семьи, а также, находя еегордой и своенравной и метелила ее в своих письмах, открывая глаза отцу и темвнося в их отношения многие ссоры, как и драки. Мама же, будучи от природыдружелюбной, однако, платила ей тем же, заочно не любя, обижаясь на оскорбленияи кричала отцу, что не держит его и пусть идет на все четыре стороны.Прислушиваясь во многом к сестре, отец все же заказал себе дорогу назад  и  былнастроен на то, чтобы отрезать все прошлое навсегда вместе с детьми и своимперед ними долгом. Вообще, письма от Анны были частыми и основной темой помимопервой семьи отца был вопрос о том, что она, Анна и Мария по сути заменили емув свое время мать, подняли его на себе, когда мать была осуждена на десятьлет,  а он такой неблагодарный… И все втаком духе. Приходили и редкие письма от матери, моей бабушки АлександрыПетровны. Отец к ней относился по-доброму, однако часто винил ее в том, что поее глупости семья в свое время лишилась добротного дома и отсюда пошли многие  беды семьи, как и смерть или неустроенностьдетей. Мать жила то у одной, то у другой дочери, отец Ефрем где-то кочевал и настарости лет, и каждый хотел приехать в Одессу к отцу и пожить у него илиостаться навсегда, ибо пришло время и где-то приклонить голову, к тому же,  отец мой был всегда для бабушки любимымребенком, поскольку был младшим и всегда только с ним она связывала своинадежды по старости.

Многие семейные потрясенияпроисходили у меня на глазах. Но одно событие потрясло мое детское сознаниетак, что боль от происшедшего до сих пор болит во мне, как и плачет, но  многое, смотря с позиции данных мне Богомзнаний, я правильно понимаю умом, как и вижу причины происшедшего, но это едваоправдывает происшедшее в те далекие дни, ибо, куда деть человеческую  земную суть, которая не хочет, чтоб было так.Это событие было связано с приездом к нам бабушки, Александры Петровны. В одиниз летних дней 1963 года бабушка приехала к нам неожиданно со своим скудным иединственным багажом, небольшим чемоданчиком,  и с порога была принята отцом трогательно, смногих вопросов. Бабушка была говорливая, очень подвижная, сухощавая, с умнымглубоким взглядом, чуть-чуть суховатая ко мне и несколько пренебрежительная кмаме и ее гостеприимству. Однако с отцом у них быстро завязался как деловойразговор, который в основном был направлен на достаточно отдаленное совместноепрошлое, и здесь непременно нашлось место и упрекам, и объяснениям, и обидам,как и ровной и ни на что уже не претендующей беседе. Мне было странно видетьотца немного нежным, чьим-то сыном, но, зная его, я томилась от предчувствиячего-то неожиданного с его стороны, которое буквально витало в нашей комнате,как только бабушка ступила на порог. Отец никогда не мог быть долго приветливымили по-доброму озабоченным. Его ум, как бы он не изощрялся, понуждая себя кнормальным отношениям, неизменно нашептывал ему свое, что непременно выливалосьв агрессию или непредвиденное поведение, отчего страдали только другие, глубоконачиная осознавать суть этого человека. Чередуя друг друга, дни постепенноразвеяли первое впечатление и радость от встречи,  и потекли обычные будни, привнося в нашу семьюв лице взрослых и раздумие, как и тревогу, как и уже уловимое смятение отца. Онвсе чаще вызывал бабушку на откровенные разговоры по поводу ее приезда,  всячески, и прямо и косвенно пытаясь ейдонести, объяснить, что жить-то у нас негде, потесниться – крайнепроблематично. Отец по жизни никогда не рассчитывал на чудеса и устраивал своюжизни путями разными, но через личные усилия и понимание, что называется своимируками, считал, что жизнь вынуждает поступить его порою не лучшим образом имного раз говорил маме, что на самом деле он гораздо добрее и лучше, что емуприходится…  Однако, будучи чрезвычайножизнелюбивым, он был пессимист, умея здраво рассуждать, он был паникер,испытывая доброе чувство к другим, никогда не поступался своим, будучи неробкогодесятка, заискивался перед другими до того, что даже менял голос, и будучисыном, никак не желал снести и малые неудобства, пусть мать он не видел долгиеи долгие годы. Ночами он вздыхал, ворочался, долго не мог уснуть или понуждалмаму к сексу, что было достаточно слышно и бабушке. А я, затаившись,  подумывала: «Ну,  почему он так поступает?...». Но утронаступало и разговоры, как ни в чем не бывало, по-прежнему крутились вокругпрежних тем, не касаясь ночных отцовских дел. Все прямей и прямей отец говорило том, что здесь жить негде, должна понимать, что лучше бы ей было возвратитьсяк Анне или Марии. Однако, мать уже перевела сюда пенсию и стала требовать, чтоб он ее содержал, а свою пенсию онанамерена собирать, поскольку дело идет не к молодости. Разговоры между нимистановились все более жестковатыми и нещадящими, часто на повышенных тонах,поскольку отец требовал, чтобы пенсия не утаивалась, а шла в общий котел. Ктому же отец был большим противником тех, кто, как он говорил, ест с кулака,ибо мать его зачастую покупала продукты лично для себя, что-нибудь вкусное и водиночестве съедала.  Отец женепоколебимо стоял на том, что все в семье следует ровно делить на всех, невзирая на возраст. Иногда и из-за этого моей маме попадало, когда она хотела что-либосъесть сама, предварительно не спросив у других членов семьи, не голодны лиони, не хотят ли тоже поесть. Это качество отца стало моим на всю жизнь в планенепременно делиться с другими и отдавать им, но не в плане вырывать изо рта. Но,возвращаясь к повествованию, нада сказать, что мама в их разговоры не влазила иставила своей целью всех накормить и обстирать. Меня же бабушка почти совсем незамечала, едва за день перекидывалась со мной несколькими словами. Каждый вечервновь и вновь в узком проходе комнаты ставилась раскладушка для бабушки и далее– негде было поставить и ногу, случись  укого ночью нужда. Так и потянулись день за днем. Как-то, привычно гуляя винституте, я подумала, ну почему бабушка мне не купит хотя бы пирожок за четырекопейки. Лазая по заброшенной  стройке, яразмышляла о бабушке с небольшой грустью и не потому, что мне хотелось пирожка,но хотелось проявления к себе какого-то участия от человека, который мне былродным. На свою мысль я посмотрела как на величайшую иллюзию относительнобабушки, но то, что произошло – была улыбка Бога мне, тогда ребенку. Когда япришла домой, бабушка протянула мне пирожок и сказала: « Наташа, на, съешь…».  Я была изумлена. Теперь я конечно знаю, чтомысль всем дается Богом, даже детям. Бог дал желание бабушке угостить меня, амне через мысль пообещал и этим удивил, и этим сказал мне, что не следует торопиться плохо думать о других. Ямгновенно и искренне простила бабушку и навсегда запомнила ласковость ее слов…Мне больше не хотелось думать о бабушкиной жадности и нелюбви ко мне. Таксделал Бог, ибо этот день был последним, когда я видела бабушку и говорила сней и получила от нее пирожок с картошкой. На следующий день,  когда я пришла из школы домой, бабушки дома неоказалось.

Пока я была в школе, отецразругался со своей матерью так, что в одночасье собрал все ее  скудные вещи и вместе с ней выставил задверь. Виктория Федоровна, волею случая оказавшаяся свидетельницей этогоскандала, приютила старушку у себя. Однако, бабушка у нее долго не задержалась.Ранним утром следующего дня три громких удара в нашу дверь раздались стольнеожиданно, что и мое сердце заходило ходуном. Мы полагали, что это опятьдворничиха. Но с той стороны, за дверью крикнула бабушка: «Прощай! Федор!Прощай!». Мама в чем есть хотела броситься открыть дверь, но отец строго икотегорично запретил, сказав: «Пускай едет!». И не открыл дверь. Более мыбабушку не видели никогда. Отец не высказывал сожаления, но я думаю, что и онбыл подвластен боли, ибо много лет спустя, нет-нет, да и проскальзывало в егословах и сожаление, и печаль, и любовь к матери и непонимание судьбы, толкающейна столь ужасные поступки… Поступок отца потряс меня настолько, что я долгоукрадкой обливалась слезами и чувствовала только невысказанную боль за такуюжестокость. Где было мне знать, что и отцу Бог уготовил подобную кармическуюреакцию. И его дочь с ним поступит также. Но ведь этой дочерью, единственнымребенком в семье была я… Однако, это произошло. И я опишу это событие, ибо ононеобычно, оно почти мистическое, оно объясняющее многие вещи, которые пока запределами понимания людей. Так не воспринимают, так не мыслят,  так не готовы объяснять и ожидать. Но этивоспоминания от той, которая  говорит сБогом и которой потому ведомо большее, чем многим авторам своих биографий.  Для этого я вернусь не надолго в своемповествовании   в ту самую квартиру, гдесо мною заговорил Бог и с которой начиналась моя повесть, т.е. в Ростов наДону, ул. Королева один дробь два, квартира за номером пятьдесят девять.  На одной площадке с нашей квартирой, дверь вдверь жила (и живет)  семья, подробностио которой я здесь опущу, но росла в этой семье девочка, моя тезка, Наталья, одногодка моей старшей дочери Светланы. В 1995 году родила она сынаОлега. Это был очень смышленый и подвижный ребенок, не по годам развитый,озорной, абсолютно неусидчивый, шкодливый, за что ему очень часто попадало отмолоденькой матери, которой самой на тот период было может быть летсемнадцать-восемнадцать. Он залазил в краску, опрокидывал на себя тяжелыепредметы, метался из угла в угол как только начал едва ходить. Его рев оглушали нащу квартиру, порою надолго. Наталья с большим трудом справлялась с ним ипорою обращалась ко мне за помощью. Бывало, что и я торопилась забрать у нееребенка, поскольку однажды на его маленькой с ладошку попе обнаружила такхорошо отпечатанную пятерню, что становилось жаль малыша. Однако этим немалыехлопоты доставляла и себе и своим детям. Он мог подчистую уплести всенаготовленные оладушки, разбить тарелки, просто неугомонно метаться поквартире, отчего к нам поднимались с нижнего этажа, а однажды, сидя у меня наруках, сжал пальцы в хороший кулачок и пока я мыслила, что он собирается с этимсделать, мощный удар кулачка точно прошелся по моему лицу так, что кажется японяла, что такое искры в глазах, к тому же такой удар, как и кулак, мне хорошобыл знаком с детства. В один из дней мне Бог открыл, что он – воплощение моегоотца. Это был примерно 1997 год, отец же мой умер ровно десять лет назад, в1987 году, буквально накануне рождения моей второй дочери. Отец умирал тяжело,от рака желудка. Об этом мне придется еще рассказать. Но перед смертью отец,истощенный до неузнаваемости, полгода уже прикованный к постели,настрадавшийся, потерявший всякую надежду, попросил четыре вещи. Одна изкоторых была обращена ко мне – довести его дело до  конца. Эта просьба была невыполнима, хотя тодело, которому он посвятил большую часть своей жизни,  было уникальным, но не реальным. Об этом я ещенапишу. Вторая просьба была обращена к маме. Он просил написать на памятнике – «рабБожий, Тараданов Федор», этим признав в свои последние дни Бога и своюзависимость от Милости Бога,  третьяпросьбы была исповедовать его, пригласить в дом священника и четвертая -  купить ему хоть немного клубники. Я купила.Может быть он съел одну или две и взглядом и жестом попросил меня, чтобы ясъела тоже, поскольку я сидела рядом постоянно и не отходила. Я наотрез отказалась, ибо куплено было для него. Отецедва махнул рукой и слабо что-то сказав, замолчал. Это были трудные дни в нашейсемье. И ни один жест отца, ни его взгляд или укор, ни его боль, ни его надеждыне были забыты мною. Теперь же, когда Бог сказал мне, кто этот ребенок, яподумала, что по качествам ребенка я бы угадала отца. Но ведь таких детеймного. Тогда Бог Сказал: Смотри дальше. Долго не пришлось ждать. ОднаждыНаталья дала мне посмотреть Олежку и попросила, чтобы я накормила его клубникой,которую она принесла. Крупная и сочная, она лежала на блюдце, и ребенок судовольствием ее ел. Но вдруг Олежка, сидящий у меня на руках,  выбрал самую крупную и поднес ее к моимгубам, требуя, чтобы я непременно приняла от него столь щедрое подношение. Издесь Бог напомнил мне, что,  не выполнивпросьбу отца тогда, перед его смертью, я могу выполнить ее теперь, ибо на тоВоля Бога, подсказавшего душе ребенка поступок, истинный смысл которогоизвестен был Богу и теперь понятен мне. Это было одно доказательство, но непоследнее. Однажды Наталия с мужем уехали на пикник, где жгли костер и делалишашлыки. Олежка, бегая возле костра споткнулся и угодил обоими ручками вполымя. Сколько слез было пролито – один Бог знает. Но когда я спросила Бога,за что Бог наказал его несмышленого, Бог ответил, что слишком много он билэтими руками людей,  будучи в гневе,  и кармическая реакция вернула ему долг лишьотчасти, ибо страдают у человека те части тела, которые наиболее служилигреховной деятельности. И последнее доказательство. Поскольку Олежек был оченьтрудный ребенок и так и норовил влезть в какую-то неприятность, то у менявозникало частенько чувство  страха, ибоуследить за ним было очень непросто (однажды он залез на подоконник и моготтуда упасть или прорвать сетку). Поэтому мы как бы пытались отвадить его,несмышленого,  от нашей квартиры доповзросления. С этой целью  мы пересталибрать ребенка к себе и игнорировали его просьбы, как и просьбы его бабушки,утверждающей, что он очень привязался к нам и плачет, когда его не впускают.Сердце действительно разрывалось за малыша, но я попыталась выдержать свое решение,усматривая  в этом только благо. Откуда мнебыло знать, что отец Олежки соберет свое семейство,  и  они  уедут на постоянное место жительства вЧеркесск, где живут его родители. В день отъезда ребенок рвался к нам, плакал,и когда уже выходили  к лифту, бросился кнашей двери и три раза со всех сил ударил по ней кулаком. И только бабушкасказала: «Ну, что делать, если они не хотят тебе открыть…». И через мгновениелифт тронулся. Только тут я поняла, что произошло. Бог напомнил мне, что отец вновом теле получил то, что заслужил, когда не открыл дверь своей матери на еепрощальный стук. Тоска за этого маленького тогда ребенка и боль за происшедшеедо сих пор в моем сердце. Я более не видела его. Бог повел моего отца своейдорогой, и может быть непростой, и я сыграла в его новой судьбе роль маленькую,ибо и не должна ему ни мешать, ни напоминать, ни объяснять. Разговаривая сБогом на протяжении долгого времени, я узнавала вещи удивительные. Многиеумершие в виде детей оказывались рядом,  и я узнавала их, видела их новые судьбы,многие стали членами и моей семьи. Также Бог поведал мне, что Наталья и естьмоя бабушка Александра Петровна, и Бог их вновь соединил, ибо если в однойжизни человек не отдает полностью родительский долг детям, то Бог повторяет этиотношения, эти же связи в других телах и рождениях, дает лучшие условия ивозможности, как и обязывает исполнять свой долг. В свое время я опишу этивстречи с прошлым через своих детей, внуков, соседей, их детей… Хорошо надопонимать, что умершие снова рождаются и иногда рядом или в той же семье, чтодуша не исчезает бесследно, но  вновьприходит с теми качествами, с которыми оставила свое тело и будет ведома идалее, развиваясь, изменяясь, совершенствуясь и отдавая долги чуть ли не с самого детства, как и зарабатывая их.Вообще, если знать качества человека в одной жизни, его греховные деяния, егоценности и цели, то можно с большой долей вероятности описать и его судьбу вновом рождении. Однако, греховные деяния могут быть таковыми, что по качествамчеловек еще не может ответить за них, а потому последствия могут растянуться нанесколько рождений вперед. В этом случае говорят, что человек запутался впоследствиях греховной деятельности, зависим от них и будет страдать до техпор, пока не добудет качества Божественные, что возможно только черезрелигиозную деятельность. Поэтому можно сказать, что этот малыш, подросший ужена тот момент, когда я пишу, имеет немалые долги. Но рождение в мусульманскойсемье  щадящим путем даст ему навыкиистинного гостеприимства и взаимопомощи с детства, в той среде, где почитаютстариков и женщину, как мать, надеюсь, даст ему и религию, через призму которойон увидит истинные ценности и лучшим образом отшлифует качества, дав им лучшеенаправление и применение. Но, возвращаясь к Одессе, к событиям тех лет, я всеже хочу рассказать и о других жестокостях отца, ибо,  как бы ни милостива была к нему судьба в дальнейшем, я думаю, что за некоторыевещи придется ответить один к одному, а не символически, ибо, несомненно,ребенком не было понято, что и за что, ибо Бог Мудр и строг и многое даетиспытать живому существу на себе реально, с полным осознанием в этом илиследующем рождении из того, что пожелал другому или как поступил с другим.

Прогонять людей, отказыватьим в крове, еде для отца было делом обычным. Однако, были и те, кого отец вдоме принимал охотно или достаточно сдержанно, ибо они не просили ни хлеб, никров, но были завсегдатаями по другим, иногда не очень существенным причинам,таким, как соседство,  общие интересы (шахматы).Однако, мне хочется рассказать и о другом случае, который также запал мне вдушу. Как я уже говорила,  у мамы былодве сестры. Младшая Лена жила в родительском доме с отцом. С ней связаны у менясамые лучшие воспоминания, ибо люблю ее, как только можно любить и сердце моепри мысли о ней разрывается, ибо и ее судьба была многострадальная. Но о ней вдругой раз. Бабушка Ксения уже умерла в возрасте сорока восьми лет и,  кстати сказать, отец никогда не разрешал мамеездить на ее могилку в деревне Гедеримово, куда добираться было, ну, не болеенескольких часов. О Бабушке Ксении я расскажу также вещи удивительные, ибо Богмне показал ту женщину в новом теле, которая в прошлом воплощении была моейбабушкой, показал, когда мне уже было за сорок. А Тамара, средняя сестра мамы впоисках своей судьбы уехала к родственникам в Грузию, в Город Батуми, где ивышла замуж за Васо, худощавого и красивого грузина, но попала в великуюнемилость к его родителям, жаждущим для своего сына жену грузинку. Чтобы имугодить, а жили они в грузинской деревне, куда привез ее из Батуми Васо, ТетяТамара взяла на себя ведение всего домашнего хозяйства, ибо с детства былаприучена вслед за мамой к труду. Грузинская речь повсюду, не желание говорить сней на ее родном языке, заставили тетю Тамару взяться за блокнот и карандаш изаписывать грузинские слова постоянно. Итог был великолепный,  она заговорила без акцента, свободно. Болеетого, уважительная к чужим национальным традициям, она неизменно им следовала,во всем соблюдала, училась готовить национальные блюда, полюбила грузинскиетанцы и песни до восторга и, замирая, слушала, когда бывала в гостях у нас игде-то эта музыка вдруг звучала или по телевизору показывали народныегрузинские зажигательные танцы. От природы тетя Тамара была очень покладистая,добрая до великодушия, терпеливая, но и твердая и неотступная в трудностях, ибои на ее долю их перепало не мало. Думаю, если бы мы жили рядом, лучшего друга ябы и не нашла. Но и этого оказалось недостаточно. Родители Васо повернулись кней лицом, когда в дом пришло горе. Муж Васо заболел раком желудка. С нимбольным, исхудавшим, ослабленным, с пожелтевшим от болезни и страданий лицом сбольшими черными глазами, в которых едва теплилась надежда тетя Тамара приехалав Одессу, рассчитывая на радушный и понимающий прием и операцию в одной изОдесских клиник. Мать с отцом встретили, накормили и выслушали гостей,прониклись сочувствием и как бы пониманием. Но на утро следующего дня, еще неуспело взойти солнце, отец гневно и жестко выгнал их из дома, без сострадания,поставив мать на место грубой силой и сказал, что дом его не богодельня, жить негде,пусть идут до Любы, маминой тетке по отцу. Обида навсегда осталась у мамы итети Томары, и сколько мама жила с отцом, она всегда говорила отцу, что естьдве вещи, за которые нет ему прощения: за то, что не пускал хоронить мать,когда она умерла и в последствии на ее могилку, а также за то, что изгнал Васо,человека, который ему лично ничего плохого не сделал, которому немногое былонадо. Васо умер. Тетя Тамара овдовела, оставшись  с маленьким сыном на руках, Зураби. И толькопосле этого стала желанной и долгой, как и единственной невесткой его престарелыхродителей. Каждый в этой истории получил свой урок. Но не в чужих людях дело.Но опять же, в отце. О нем речь, за него и его неразумные поступки болела душа.И как можно, видя все это в упор, найти этому оправдание. Но можно. И нетакому. Ибо каждый пожинает плоды  своихпоступков. Неразумный отец, обладающий многими слабыми качествами,  послужил Богу орудием наказания тех, кто впрошлом так поступали с другими, хотя и сам стал в очередь за наказанием. Богкатегоричен в наказаниях, не взирая на возраст, здоровье или положениечеловека. Каждого руками греховных находит Божественная кара. Это надопонимать, но это не должно оправдывать грех, ибо человеку – человеческое.

Вообще, отец не любил, нетерпел и малейшего стеснения, хотя, когда судьба позже предоставила ему лучшиежилищные условия, он и тогда отказывал в крове, как и не любил затянувшеесягостеприимство со своей стороны и мог в самый неподходящий момент указатьчеловеку на дверь. Приехать к нам в гости или остановиться у нас на время длямногих становилось проблемой,  и люди шлина дипломатический разговор с отцом, где он милостиво мог разрешить. Однако, онв этом плане все-равно был ненадежный, вспыльчивый, гневный, излишне опекающимнеприкосновенность покоя семьи, а по сути своего, был в этом труслив,предубежденным, беспокойным умом, не торопясь делать добро или делал его сбольшой натяжкой и исходил из того, что всю жизнь рассчитывал на себя, никогдаи никому не лез в глаза, за чужой счет не прокатывался в рай и не подозревая отом, что эти мнимые его заслуги в любое мгновение могли быть разрушены Богом,Которому ничего не стоит так повернуть судьбу человека, чтобы он увидел, чтоможно стать и просящим, и нуждающимся и зависящим и нет человеческой в этомзаслуги, если ты не просишь милостыню. Неисповедимы пути Бога. На  самом деле страх отца  родствен страху любого материалиста,рассчитывающего в жизни только на себя и боящийся хоть едва поколебать эту своюмнимую стабильность. Верующему человеку проще, ибо он видит, Как Бог приводит кнему людей и уводит, давая им на это в свое время желание, как Бог поддерживаети помогает тому, кто оказался в ситуации непредвиденной или невыносимой. Но идо такого понимания надо дорасти и может быть через такие ошибки, такой уровеньмышления.

Все эти события я описываюдля того, чтобы было видно, какая атмосфера окружала меня, какие были ценностии кто был их носителем, как я воспринимала, будучи ребенком, эти события, икакие мысли они во мне рождали. Я не могу сказать, что сколько-нибудьучаствовала или влияла на все происходящее, однако внутренне не былабезучастна, хотя и жила своей внутренней жизнью, доступ в которую не имелникто. Занятые собой и своими проблемами, родители как-то воспитывали менявскользь, по мере возможности и необходимости, где мама стояла на позициинакормить и обстирать, а отец – построжиться и потребовать вещи правильные, нотак, что мое средце холодело от страха. Очень часто я действительно, оцениваявсе теперь глазами взрослого человека, была в опасности реальной. Моипутешествия по институту могли также в один из дней закончиться плачевно, еслисудить с материальной точки зрения. С религиозной же – ничего со мной не должнобыло случиться. Но это дверь закрытая, и речь всегда в этом мире перед ЛицомБога идет о долге родительским, если иметь ввиду мою ситуацию на тот период.Сколько раз я, цепляясь за бурьян, удерживаясь им, подползала к самомукраю  крутой расщелины в земле,уводившей, может быть в небытие. Таких зияющих и развороченных  черных дыр в земле в институте было несчесть.Что там было? Катакомбы или едва присыпанные воронки, оставшиеся после войны?Но любопытство было подстать отцовскому, желание знать, приблизиться было вышемоих сил. Со мною уже никто из моих друзей не отваживался идти, ибо за это всебыли нещадно биты. Но это была моя радость, моя свобода, мой личный мир. Любаянеосторожность, неловкость могли послужить причиной страданий. Так и было. Яприносила из института переломы, бесчисленные болячки, которые не сразу показывалародителям,  и они начинали гноиться.Порою отец лечил меня сам, что называется наживую,  методами достаточно спорными. Он брал ножницы,вскрывал рану, находил и вытаскивал инородное тело, выдавливал оттуда гной,обрабатывал и все проходило. Это была действительно боль. Но я подпускала отцак своей ране, ибо он уговаривал потерпеть и все же помогал мне. Любовь отца комне была какая-то практическая, дающая качества неплохие, путем не похвалы, нокритики, требования, убеждения. Причем он все же знал, что такое хорошо, итеперь я могу со многим согласиться, кроме конечно тех поступков отца, которыеподрывали его авторитет в моих глазах несомненно. Беседки в институте тоже былиместа нелюдные, неухоженные, заросшие кустарниками, заброшенная стройка неменее была местом опасным, ибо там не было ограждений, все неожиданнообрывалось, лестницы не имели перил, а балконы – ограждений…  Однажды ко мне на улице подошел незнакомыймужчина, взял за руку и повел за собой, суля деньги и конфеты. Ища укромноеместо, он завел меня в незнакомый двор, но здесь было как-то многолюдно иобозримо, и он снова потащил меня за собой, как-то нервно пожимая мою руку ичто-то объясняя. Он завел меня за ворота другого двора, стал хватать меня заруки, одежды… Но и здесь что-то напугало его. Тогда он заговорил о стройке. Япочувствовала недоброе, некий замысел, исходящий из всей его нервозной фигуры.Я мыслью искала предлог, чтобы вырваться. Я сказала, что очень хочу в туалет исейчас приду и бросилась в свой двор. Там, укрывшись в подъезде, я наблюдала,как он ищет меня по всему двору, и так едва начинала понимать, что доверятьсяопасно. Был и другой случай, когда я шла в школу. Мой путь проходил мимозавода, где делали мороженное. И снова незнакомый мужчина стал уговаривать меняпойти с ним на территорию этого завода, поскольку там он даст мне самое лучшеемороженное… Конечно, я устояла. На самом деле в Одессе в те времена тожепропадали и дети и взрослые, слухи разносили самые невероятные вещи. Но когдавзрослый человек убеждает, зовет, сулит, просто ласков – удержаться ребенкутрудно. Но Бог меня миловал. И все же последствия греховной деятельностинаходят человека в любые времена, в любые эпохи, в любом возрасте. И вершащийгреховное, тем более против ребенка, в теле ребенка и наказуем, но в новомрождении. Были и другие опасности. На пути в школу, как и назад,  я переходила три дороги. Меня никогда непровожали, не встречали, будь то зима или другое время года. Я описываю случаи,происходившие со мной, ну, в первом или втором классе. Однажды я шла со школы ираздумывала. А дело было в том, что у меня в кормане было десять копеек (на нихпо тем временам можно было купить, два пирожка или полбулки хлеба или пойти вкино на детский сеанс, или купить десять коробков спичек, или большой стакансемечек…), и я думала, может ли мне продавщица в овощном ларьке, к которому янаправлялась,  на эти десять копееквзвесить и продать хотя бы одно яблоко. Я монетку то и дело сжимала в кулаке инабиралась решимости, забыв, что все-таки перехожу дорогу. Внезапно откуда-товзявшаяся машина, издав невообразимо угрожающий скрежет, тормозя,  фарой буквально ткнулась в меня, однако, неударив и не причинив мне вреда. Из нее словно вылетел водитель и покрыл менятаким отборным матом, что отбил всякую охоту покупать злосчастное яблоко. Ятолком и не поняла, что случилось, во мне ничего не дрогнуло и тольконедоумение охватило меня от возникшей вокруг меня ситуации, где прохожие иводитель и сама продавец ларька пораженные смотрели в мою сторону, что-то крича,что уши никак не доводили до сознания. Так, разными путями, то в одном, то вдругом потрясая меня, Бог будил мой ум, мое понимание, встряхивал самымиразными  и доступными путями моесознание, заставляя мыслить не по-детски, строго, без скидок на свой возраст. Итак всегда, в свою меру, непрерывно, до седых волос. Это если говорить о себе.На самом деле, этот труд Бога, потрясающий через все видимые и осознанныеопасности, есть непременное развитие живого существа, как бы не казался этотпуть жестким или жестоким. У каждого в жизни весь этот набор Божественных наукнеиссякаем. Это надо знать, хорошо осознавая, что ничто не случайно, за всемстоит Бог, преследуя Божественные цели на каждого, никого не опуская из виду.Это же путь к оценке  исполнения родителямиих долга. Накормить и вовремя уложить спать – такова несложная цель многихродителей, считающихся благополучными;  яже для себя вывела другую формулу: никогда не запугивать ребенка, не бить егони за какую провинность, но терпеливо разъяснять всегда в самойдоброжелательной форме, чтобы улица не стала его вторым домом, и чтобы он легкопо жизни делился со мной всеми своими радостями и печалями, не замыкаясь в себеи не ища ответа у других, не зная страха. Это простой и материальный выводникогда не подводил меня. Но и он – не оптимальный, хотя мною приемлемый. Насамом деле с каждым ребенком Бог руками судьбы поступает так, как надо, иногдане лучшими средствами с точки зрения человека, но уникальными по результату сточки зрения Бога, ибо разные по своему развитию родители, разные и по своимступеням дети. Но эти все понимания – лишь крохи детского опыта, и порою Богповорачивал жизнь такими гранями, что воспользоваться этим опытом непредставляло возможным. Но об этом позже.

Возможно, описывая события исвое отношение к ним, подходя к разным проявлениям близких мне людей вновь ивновь, я где-то себе и противоречу, ибо, как и каждый, пишу под влияниемБожественных энергий, дающих чувства от благости, до порицания, отблагодарности до боли, от понимания до протеста. Через эти внутренниесостояния, направляющие мышление и оценки событий то в одно, то в другое русло,то смягчая, то делая изложение строже и принципиальней, удается делать вещиобозримыми со всех сторон, а потому могут быть объективно осмысленными иосознанными теми, кому Бог даст на суд. Надо понимать и то, что Бог есть СамАбсолютная Истина, включающая в себя все относительные истины, как неотъемлемыеи развивающие составляющие единого целого.

Также хотелось быотметить,  что,  даже прогуливаясь по судьбе одного человека,вмещающей в себя многие ветви, ничего не утаивая и не приукрашивая, объясняявсе с позиции совершенных знаний, можно ответить на многие общие вопросыдостаточно полно, тем бросив зерно в ликвидацию неграмотности в своей собственнойсудьбе каждого читающего.

Если говорить с материальнойточки зрения, я считаю, что счастье невозможно подарить, взять в долг. Ононепременно должно добываться собственными руками, усилиями, трудом и потом, каки непрерывно, счастье также имеет свойство отдавать.  Отец же был счастлив тем, что все делал иобустраивал сам, своими руками, но это счастье было зыбкое, ибо, находясь вбесконечном страхе за выживание, за свою независимость и свободу, он обрубалэто счастье тем, что не желал платить по счетам, отдавать долги и был потомувсегда в состоянии гончей. Это его состояние выливалось в гнев. Энергией гневанеудовлетворенный в нем Бог мутил его, вздымал нагара всю его суть и много разустраивал ему его же руками великое потрясение, ибо и от своего гнева отецотходил болезненно, укрываясь разве что в печальных песнях под звуки гитары, ихотел или нет, но медитировал на своих детей и на свою в этом плане никчемностьи безответственность. Гнев как бы заставлял искать себя неутомимо, а лучшиекачества пасовали и прижимались к обочине, будучи невостребованными,заглушенными, ибо  гнев не позволял им ислова сказать, хотя было, что сказать. И об этом будет рассказано позже.

Городская жизнь мутила отца,никак не подменяла его прошлые бродяжничества, к которым он тяготел и тяготелдо самой смерти. Неисповедимы пути Бога на каждого человека. Один должен всюжизнь проходить в кирзовых сапогах и это ему во благо, другого Бог понуждаетбыть в гуще цивилизации и этим путем достигать своей реализации. И можно ли судитьпо образу жизни об уровне мышления? Один Бог знает,  или высокостоящий, реализованный добываеткрупицы недостающих качеств в низах, или слабый, будучи поднятым вцивилизованную среду, должен здесь впервые вкусить плоды высшего разума ипонимания, что имеет место в материальном мире и для верующих и для неверующих.О моем же отце я склонна думать, как о том, кто имел одновременно и развитый инеотесанный ум и ему необходимо было формой жизни обострить его дурные качествав условиях, которые могли дать ему оценку, поставить это душе на заметку пустьценою всей этой жизни и так запустить в нем программу личного духовноговозрождения, как очищения, имеющую целью отвергнуть то, за что цеплялось ещебезбожное сознание, находясь в страхе, эгоизме и в иллюзорной свободе.

Здесь описывается в своеймере жизнь давно ушедшего человека, маленькое звено большой цепи земныхвоплощение души. Невозможно только по этому отрезку судить или осудить. Онничего не даст мыслящему в пределах одной жизни и невидящего конечной цели,самого предназначения живого существа, не видящего, что дают каждому этикрохотные мелькающие отрезки. Но смысл этих отрезков и всего, что в них кроется, велик и значим для каждого. Надо лишьувидеть, Кто за всем стоит и куда каждого ведет. Жизни никогда не обрываютсябессмысленно и навсегда со смертью.  Нопродолжаются, по сути,  плавно, какжидкость переливается из сосуда в сосуд. Каждая новая жизнь есть новые врата,новые возможности, послабления, усложнения. И каждый, рожденный в новой жизни,выше себя вчерашнего и ниже завтрашнего. Даже если в этой жизни человек убил,он выше себя вчерашнего, еще не совершившего злодеяние. Ибо вчера, т.е. впрошлом рождении он был готов, он замышлял, он позволял мыслить и планироватьсебе в этом направлении, он был потенциальным убийцей. В этой жизни, убив и ещераз убив, он открыл врата к наказанию, он открыл врата к сомнению, он открылврата к страданиям, а значит и к очищению, а потому стал на ступень, где пораего лечить. Завтра, в следующем рождении, пройдя муки ада на Земле не по одномукругу, он закажет себе убийство и муравья. Все жизни всех людей направлены нанезримое очищение. У одних этот процесс бывает более активным и обозримымдругими, у других – менее, но до своего часа. Но,  чистясь Волей Бога в одном,душа неизменно, будучи еще несовершенной, грешит в другом, а жизни направлены всовокупности на то чтобы из всех закоулков души чистить и выгребать все нечистоты, по сути тянущиеся из животного мира,понимания и образа жизни, которые тогда были спасительными для выживания, асегодня обязаны себя изжить, ибо в человеческом теле уже не достойны человека,ибо это уровень, когда пора выходить на диалог с Создателем, обладаясоответствующими качествами, называемыми Божественными, которые и есть пропускк Богу и добывание которых возможно только через религии, и что непременновозможно, поскольку душа есть изначально частица Бога и тяготеет к своейизначальной Высшей Природе.

Но, возвращаясь кповествованию,  хотелось бы сказать,  что рассказ о детстве  будет далеко не полным, если не описатьначало своего школьного пути, свои пионерские лагеря, свои первые мечты.Никогда не скажу, что эти вещи были оформлены для меня с элементомродительского тепла, заботы или хотя бы с добрым напутствием, что мое сердцепочувствовало бы. Не было никаких семейных сует. Все было обыденно,  с небольшой строгостью, без умилений и всего прочего, как и все другое,что имело отношение лично ко мне, сколько бы я не жила в родительском доме.Помню как-то тетя Аня, сестра отца, прислала нам письмо, в которое вложила  письмо Галины, дочери отца из первой семьи,которая была старше меня на несколько лет. Галя писала с обидой на отца, что онне хочет ни ее, ни брата Василия знать, а свою, наверно, дочь Наташу любит илелеет, как цветок. Когда отец читал это письма вслух, я думала, что этоабсолютная неправда и скорее им больше повезло, чем мне. Таково было мнение моетогда, как ребенка. Хотя на самом деле отец всегда по-своему любил меня, ипереживал, и нес ответственность, и более уделял мне времени, чем мама, но всеэто не сводилось к материальным благам, но и будет неправдой, что он иногда небаловал меня мороженным или шоколадкой, как и мама приносила с работы токонфеты, то печенья, то зефир и вкусная мамина еда у нас была всегда. Но всеэто как-то перечеркивалось его дебоширством, а порою и жестокостью и ко мне,поскольку не было дня, чтобы меня или не били, или очень сильно не ругали, ибов глазах отца я была тупицей, никак не могла научиться узнавать время по часам,никак не выговаривала букву  «Р»,  с трудом читала и как-то на вопрос, откудаберется хлеб, надолго задумалась и, чтобы отец отстал, брякнула, что растет надеревьях. Это было принято за чистую монету, и я была очень жестоко побита занесообразительность и невежество, хотя сам он со мной ни одной детской книжкине прочитал. На следующий день его, такого все знающего, я спросила, откудавзялось слово Москва, вообще, откуда все слова, за что опять попала внепонятную. И это отбивало охоту вообще на подобные темы искать ответ у родителей. Однако, когда я повзрослела,разговоры с отцом становились очень интересными, долгими, серьезными иоттачивали постоянно мой разум, сообразительность и смелость в мышлении, так,что отец, будучи не слабого десятка, иногда пасовал и говорил: «Ну, что тыхочешь, у меня всего-то три класса образования». Это он прикрывался, ибо насамом деле перечитал массу литературы и не было ему равных в рассуждениях навысокие или философские темы, и я была этому свидетелем. Так что, если бытьсправедливым, мне все же больше повезло, чем другим детям отца во всехотношениях, ибо строгость отца сделала свое святое дело, у Галины же, насколько я знаю, была очень непростая семейная жизнь, а брат по отцу Василий,весельчак и балагур, увы, был убит, но это уже события более позднего периода.Мне же своей жизнью и своими ошибками отец показал направление движения, давчеткую колею, где я не могла уклониться никак, но все претерпеть и из всего,волею Бога извлечь свои уроки, как и достичь необходимые качества, как и закрепитьи углубить то, что было во мне едва. Бог готовит к встрече с Собойосновательно, без скидок, абсолютно зная, что во что в душе должнопереплавиться. И потому, когда Бог заговорил со мной Лично, он назвал менянормой, т.е. готовой по качествам и по претерпеваниям, как и по аскезам кСвященному и далеко не однодневному диалогу.

О маме я пишу пока немного,поскольку на тот период ярких впечатлений во мне как-то не осталось. Помнюлишь, что она приходила с работы позже отца. До этого я уже, бывало, наплакиваласьи ожидала ее с нетерпением. Тоска по маме было моим очень частым чувством. Ямогу сказать, что сердце мое почти разрывалось по ней, по ее ласке. Но яподрастала, становилась угловатым и некрасивым ребенком, в котором угадывалисьчерты лица отца,  была во мне некотораязамкнутость или скрытность, но ожидание материнских рук не угасало. Однако,когда мама приходила, ей было не до меня, ибо, как бы отец не помогал, ностирка, глажка, приготовление еды ложились на ее плечи и редко мирно, но и,успев до ночи поругаться с отцом, она неизменно начинала создавать семейныйуют, заботясь обо мне лишь в плане того, чтобы накормить и отправить в школуили в детский сад не хуже других. Такой, не очень ласковой она запомнилась мнена тот период. Однако, с возрастом были и другие проявления мамы относительноменя, и очень неплохие. Но это уже было вне Одессы. Но помнится, в районе шестилет как-то она пришла с базара. Я бросилась к ее сумке, как обычно в надежде наигрушку или сладости. Я спросила ее, что она купила. Она ответила: «Морковь,петрушку…» . «Петрушку? – радостно переспросила я, - Где? Покажи!».  Мама достала пучок зелени. Могла ли оназнать, что Петрушкой в детском саду называли куклу с длинным колпачком, как у Буратины,которую воспитатели насаживали на руку и показывали  нам кукольные спектакли.  Разочарование мое было беспредельным иединственная большая кукла, историю которой я рассказала ранее, меня нерадовала. Этими воспоминаниями я хочу просто сказать, что я была обычнымребенком, но все дети очень чувствительны, обидчивы, мыслят, полны желаний исвоих надежд, есть все же личности понимающие, оценивающие, характерные, ибокаждый приходит в жизнь уже со своим багажом, своим прошлым опытом, со своиминесбывшимися из прошлого мечтами, как и со своими последствиями греховныхдеяний. Это отнюдь не чистые листы бумаги и не бездушные существа. Это целыймир чувств и переживаний и из этого мира они очень не плохо оценивают взрослых,находясь в постоянном ожидании и своей реализации, ибо озабочены этим, кактолько начали осознавать себя. Так должен понимать взрослый человек, но все,что реально все же происходит с ребенком, есть Божий на него план, заставляющийвзрослых поступать в соответствии с тем, как диктует сама жизнь, или внутреннеепонимание на данный момент. Невозможно, все понимая о душе ребенка, создать емутепличные условия, ибо Бог не даст, будучи истинным отцом каждого. Но человекдолжен хотя бы стремиться, делая свое, человеческое, а Бог уж подправит илизаставит, или уберет того взрослого, влияние которого на данного ребенкагубительно, не способствует его развитию и Планам Бога на него. Это тожеследует знать. В этой связи хотелось бы рассказать еще одну крохотную историю.Может быть мне было лет семь-восемь, когда мама отправила меня в ближайшиймагазин купить хлеб, соль, рис, сахар. Сдача была небольшая,  и я соблазнилась и купила себе конфеты, стограмм, подушечки, на десять копеек. Идя домой, я переживала, что не донесла всюсдачу. И мне действительно  не былопрощено, но мама меня хорошо отругала за такое своеволие. Однако, такоеповедение мамы я растолковала, как жадность и далее пыталась все делать илискрытно, или отчитываясь до мелочей. Жизнь и требования родителей делали меняпунктуальной, все учитывающей, мыслящей наперед. В отношениях с людьми я идалее  становилась щепетильной,непременно отдающей все до копейки, отчитывающейся во всем, касалось ли этоденег или других вопросов и в будущем, когда родители  как студентке присылали мне деньги, я вписьме отчитывалась до копейки, отчитывалась и перед своими детьми, когдаделала им базар. Это стало моей сутью, беречь чужие деньги – моим кредо инепоколебимым пониманием, отказывающейся только в пользу других, не любящейподарки, но любящей их делать при малейшей возможности. Так что сдержанностьродителей относительно меня преломилась в моем сознании так, как видимо моикачества того требовали и как пожелал Бог. Эти качества и спасали меня в моейсобственной семье, ибо я никогда не претендовала ни на какое внимание мужа и, еслион что-то хотел сделать для меня, то только по своей личной на то инициативе.Так я настраивала и своих детей: во всем полагаться только на себя. И с этойпозиции живя, видела, что Бог руками других людей давал иной раз щедро. Ноничего лишнее у меня уже не задерживалось, но отправлялось к тем, кому нужнее.

И,  тем не менее, мысля по детски и понимая в своюмеру, в отношении себя я осознавала, скорее всего будучи неправой,  что я не главное в жизни родителей, что естьмежду ними что-то, что удерживает их друг с другом, что  я лишь своим существованием обязываю их смотреть за мной и воспитывать. Я такжепонимала на тот период, что, как на ребенка,  они хотят тратить как можно меньше денег,  исходя из моей несмышлености, робкости инетребовательности. Никогда не было так, чтобы,  заходя в магазин, я просила или умолялародителей что-либо мне купить. Но на самом деле я сжималась от всех своихжеланий в комочек, не давая себе волю и никогда не надеясь на родительскующедрость. Однако было то, что было неизменно моим – это мои мечты. Моей долгоймечтой было стать геологом или археологом, ибо это было связано спутешествиями, с поисками, с некоей свободой и азартом, который во мне проявлялсяв лазаниях моих по институту, а позже и по всей Одессе с Витей. Также, ятяготела к рисованию, шахматам, стихам, которые пробовала писать, будучи вначальной школе. Все эти желание и мечты были достаточно устойчивыми вплоть допятого класса, пока передо мной не открылся мир наук, по сути заворожившийменя. Но о школе, как и о пионерских лагерях, я расскажу в следующий раз.

Другие произведения автора:

78.БХАГАВАД-ГИТА КАК ОНА ЕСТЬ НЕАВТОРИТЕТНОЕ ПИСАНИЕ. ГЛАВА 11. ТЕКСТ 55.

67.МОЯ ЖИЗНЬ. ЧАСТЬ 29. РАБОТА.

37.МОЯ ЖИЗНЬ. ЧАСТЬ 17(2). МОЕ НОВОЕ НАПРАВЛЕНИЕ.