Два звонка для Ивана Дашкова - окончание

4. Второе рождение

             После посадки, зарулив на свою стоянку, они не спешили выйти из самолета. И дело даже не в ослабевших внезапно коленях. Штурман, достав цилиндр бароспидографа, спешно коптил спичкой место падения высоты, тупо зафиксированного прибором. Затем иглой ножки циркуля провел прямую линию, исключающую всякие подозрения насчет выдерживания режима полета.

            В каждом экипаже есть человечек, следящий за тем, чтобы ничего явного тайным не стало. Для соответствующих органов, разумеется. Был такой паренек и в экипаже Дашкова. Несмотря на меры, принятые Иваном, и клятвенные уверения всех членов экипажа в совершеннейшей преданности и конфиденциальности, соответствующим органам об этом происшествии все стало известно в течение 2-3 часов после посадки. Там спешить особенно не стали. Во-первых, ждали, может сам доложит? А во-вторых, информацию надо как-то легализовать, чтобы не спалить информатора. Да и признаков измены родному социалистическому Отечеству, вроде, не просматривалось

            Ждать пришлось довольно долго, почти месяц. На ближайшую после происшествия субботу Иван, вопреки своим правилам – не пить с подчиненными, назначил тайное празднование второго Дня рождения. Выпили крепко, радовались, что живы. Обнимались и плакали. И настолько крепко выпили, что кое-кто только под утро домой пришел. На гневные упреки жены, забыв об обете молчания, гордо заявил:

–   Молчи, дура! Мы свое второе рождение праздновали.

Жена давай расспрашивать. А наш герой грудь выпятил от геройства своего и под конец слезу выжал. Перепуганной жене мужа жалко стало, даже рюмочку коньячку налила, от чего он полураздетый на диван рухнул и уснул.

            Просто диву даешься, как его жена недели две терпела. Решив, что срок давности уже истек, с подругой поделилась. А та в очереди за мясом всем, кто уши имел, доложила. И в очереди за мясом соответствующая бабонька есть. Та – соответствующим органам. А уж теперь легальных источников информации хоть пруд пруди.

            Начались для Ивана тяжкие дни. Экипаж объяснительные записки написал. Штурманы под его руководством схему происшествия два двадцать на метр восемьдесят изобразили. А так как опыт у них был нулевой, пришлось прапорщика Мальцева из Дома офицеров звать да за бутылкой для него бегать. Какая же картина происшествия без вдохновения может быть создана. Зато схема получилась – загляденье. Иван ее после себе забрал и тщательно сохранял.

            На схеме в плане и в профиль весь путь падения изображен был. И в обоих случаях остров Святого Ионы был показан.

            Только ленивый этот экипаж не порол. И политотдел, и секретарь парткома, которого больше всего бесило, что он личное время тратит на тех, которых земля по непонятным причинам все еще носит, а каленым железом и поганой метлой почему-то не секут, и партийная, и комсомольская организации, вначале эскадрильские, а затем и полковые. Потом, когда все отведали Иванова тела, на общеполковом, а затем и дивизионном собрании офицеров, стоял Иван, голову понурив, а его руководители всех служб полоскали, как могли. Пока Саша Костренко, правдолюбец из другого полка, руку не поднял:

            – Так за что мы летчика осуждаем? Действовал он грамотно, строго по инструкции. Экипаж и самолет спас – его к ордену представлять надо. А вот что стойка шасси от любого толчка вываливается – это разбора достойно.

            Командир дивизии правдолюбца усадил и поинтересовался:

– Капитан Костренко, вам мало, что вас к нам из Острова сослали? Мы капитана Дашкова не за действия его осуждаем, а за то, что опаснейшую предпосылку к летному происшествию скрыть пытался.

            Ване служебное несоответствие от комдива вкатили. Звезда его потускнела слегка, но не закатилась совсем. Только командиром отряда в первую очередь не его поставили. 

5. Второй звонок

            Иван не унывал. По-прежнему в спорте первым был и с матросами по выходным возился. Не забывал освежать в памяти главы из Инструкции. И как-то, осторожненько, кормового стрелка и радиста спросил, не видели ли они огоньков каких внизу по правому борту, когда из пике и крена вышли. Радист сказал, что ничего не видел, а кормовой стрелок заявил:

            – Да если бы в этот момент ко мне в кабину Леонид Ильич Брежнев зашел, я бы и его, наверное, не заметил.

            Штурман на повышение пошел. Стал штурманом отряда. Из правого летчика начали командира корабля готовить, второй штурман у него с тех пор уже третий или четвертый сменился. Да и кормовые, радист и КОУ, на каждые полеты менялись.

            Молодой штурман, которого к Ивану назначили, программу становления что-то туговато проходил. Но допуск к самостоятельным полетам по маршруту и в боевых порядках все же получил.

            Прошло года два или три. Все было по-прежнему. Не смог командир полка скрытности Ивану простить и выдвигать его на вышестоящие должности не спешил.

            И начались как-то летом большие флотские учения. Полк имитировал нанесение ракетного удара в узком секторе по авианосной ударной группировке, которую остров  Броутона из состава Курильской гряды изображал. Экипаж Ивану с бору по сосенке собирали. Даже Гришу Гончарука, что автомобили классно чинил, из «резерва Главнокомандующего», то есть из комендатуры, выковыряли.

Гриня, командир огневых установок, старший прапорщик, уже три года как не летал. Послали его дежурным по ВАИ. Дали полосатую палочку. Понравилось ему это дело. Его всегда к автомобилям тянуло. И в комендатуре он ко двору пришелся. Коменданту его красный «Зюзик» от позора спас.

Кто-то из патрульных или состава караула, движимый извечной ненавистью между комендантом и матросами стоящей, просунул палочку в щель между воротами, за которыми «Зюзик ушастый» стоял. На конце палочки был острый гвоздик вбит. Этим гвоздиком мстительный матрос нацарапал короткое слово, но на весь капот. Утром комендатура содрогнулась от дикого рева разобиженного коменданта. Собрался консилиум самых ушлых прапорщиков гарнизона. И только Гриша так сумел надпись затереть, что ее и под лупой разглядеть было невозможно. Вот с тех пор он чинил и рихтовал машины всему командованию полка и дивизии. А тут такая незадача: зовут Гриню полетать, даже пообещали в отпуск после учений отпустить и хрустальным кувшином из военторга отоварить. Благо дело летом происходило

            Полет как полет, не сложнее и не проще всяких других учений. Штурман с тактическим пуском ракеты справился успешно и на радостях место в боевом порядке потерял. А тут полку еще команда поступила: посадка на запасном аэродроме в Приморье. Дело к ночи, а они сбоку от основного потока болтаются, никак места своего не найдут.

            Начали они вдоль строя самолетов, что называется, смыкаться. Нет бы помощи у ведущего попросить, но по двум причинам решил Ваня тишком место свое найти. Во-первых – режим радиомолчания, а во-вторых – гордость не позволяла. Стали они свое место искать методом наблюдения за бортовыми номерами. А это ж вплотную к каждому подойти надо. Вот и началось: то чрезвычайный режим, то малый газ, а то наоборот. Но нашли они свое место в боевом порядке. Правда, может и от частой и резкой смены режима работы двигателей, а может и по какой другой причине переключающий контактор «залип». Топливо из правой плоскости вырабатываться перестало.

            Начал сказываться дисбаланс. Когда триммером удержать самолет в горизонте стало невозможно, вцепились они с праваком в штурвал и удерживали от крена, сколько сил хватало. Но при разбалансе в полторы тонны и Ивановы стальные мышцы сдавать стали. А лететь еще больше часа. Понял он, что не удержать самолет, и решил аварийно топливо из плоскостной группы баков слить. То есть из тех баков, что в крыле находятся. Вот почти две тонны керосина над Татарским проливом и развеялось.

            Самолет выровнялся, дикая нагрузка на штурвал исчезла. Можно бы и расслабиться. Одна беда – хватит ли топлива? Штурман с сомнением в голосе доложил, что должно хватить, и каждые пять минут остатки по группам проверяли. Вроде, хватит, если с ходу сесть. На второй круг и думать нечего.

            Боевой порядок распустили на трехминутные интервалы. Посадка «с ходу». Получили условия посадки: сплошная облачность, нижний край – 400 метров, видимость восемь километров, ветер слабый. Условия нелегкие, особенно для штурмана, но не ужасные.

            Где положено – шасси выпустили, а где и закрылки на «двадцать». Только собрались закрылки полностью выпускать, как на удалении до полосы 18 километров оба двигателя стали.

            В кабине странно, но приятно запахло. Старец Аникей не появился, но Иван и сам догадался и взмолился: «Иона, помоги!»

            И вовремя. Тьма кромешная. Ночь, высота 900 метров, сплошная облачность. Рельеф местности в Приморье – известный. Сплошные сопки с перепадами высот до 1000 метров. Второй штурман, непонятно за что ухватившись, аккумуляторы, то есть сверхаварийную сеть, включить  забыл. Связи как в экипаже, так и внешней, нет. Посадочные фары – не горят. И только послесвечение светомассы на стрелках высотомеров показывает, как быстро тают эти 900 метров. Как падает спасительная скорость.

            Слева появилось оранжевое быстро приближающееся пятнышко. В две секунды стал Иван различать летящую параллельным курсом фигуру старика с развевающейся бородой и указывающего куда-то вперед и влево огненным крестом. Следуя за движением креста, стал Ваня плавно влево доворачивать, следя, чтобы скорость не слишком быстро падала.

            Правый летчик, онемев от ужаса и ничего, не понимая, тщетно пытался что-то рассмотреть внизу. Охрипший штурман пытался вернуть экипаж на посадочный курс, но из-за обесточенного переговорного устройства напрасны были его усилия и старания.

            Летящий старик на Ивана не смотрел, а только указывал: вперед, вперед! И в какой-то неуловимый момент вдруг резко поднял крест вверх.

– Выравнивай! – пронеслось в мозгу у Ивана.

            Не видя земли, он потянул штурвал на себя. Высотомер, установленный на уровень аэродрома, показывал 100 метров.

           – Будь, что будет, – подумал он и подтянул штурвал к самому животу.

            Тянулись секунды, и в каждую из них он ждал взрыва. Но взрыва не было. Самолет грубовато толкнулся о землю основными стойками и… И побежал. Неизвестно по какой поверхности, но побежал. Вначале даже плавно. Ваня работал штурвалом, как учили при посадке на грунт. Тянул на себя, сколько мог. Когда воздух перестал держать нос, начался кошмар. Даже посаженный в катящуюся с горы и бешено вращающуюся бетономешалку человек не испытывал бы таких толчков и ударов.

            Но самолет, подпрыгивая и содрогаясь, бежал. За стеклом по-прежнему был непроглядный мрак. Видимый одному Ивану старик предупреждающе поднял крест. Ваня зачем-то, не отдавая себе отчета, расстопорил переднее колесо. Резко, следуя за движениями креста, крутанул штурвальчик колеса влево, а через несколько секунд вправо. Броски и метания в кабине усилились, но после поворота вправо стали понемногу стихать. Невероятно, но самолет остановился! Более того, передняя нога, хоть и пострадала, но держалась в вертикальном положении. Это позволило открыть люк и быстро выскочить из самолета.

            Впереди и слева светился оранжевым светом старик с крестом. Он поднял крест над головой и грозно потряс им. Иван беспомощно оглянулся, ища поддержки у экипажа. Но те истерически хохоча, катались по земле, в восторге оттого, что живы остались. От кормы к ним, яростно матерясь, бежал Гриша:

            – Твою ать, ать, ать! Три года не летал! И как меня, старого дурня, угораздило, пи-пи, пи-пи, пи-пи…Да что бы я еще, когда нибудь….ать… ать… ать…

– Да, тихо ты! – прикрикнул Иван на него. – Смотрите вон туда, – показал Иван рукой куда-то во тьму. – Видите?

–  Что, товарищ командир? Что, видите? – пять человек таращились во все стороны, не понимая, куда нужно смотреть.

            А Иван четко видел, как оранжевой ракетой, продолжая грозить крестом, бородатый старик в старинных  развевающихся одеждах входил в низкие облака.

– Да, нет, ничего. Показалось,  – он боялся, что после того, как сохранил жизнь себе и экипажу, его сдадут в психушку.

            Он подошел ко второму штурману, ухватил его обеими руками за спасательный жилет и, легко оторвав от земли, вознес к черному небу:

– Ты, почему не перешел на сверхаварийный режим? – потряс он вторым штурманом как тряпичной куклой.  – Мы же вслепую садились! Мы же ни хрена не видели! Ни связи, ни посадочных фар! – Он раскачивал поникшего и не сопротивляющегося штурманца все сильнее и сильнее. Кажется, что в ярости он стукнет вторым штурманом об землю так, что дух из того вон.

            Спас обоих, одного от тюрьмы, другого от смерти, штурман корабля. Он подошел и положил руку на плечо обезумевшего от гнева Ивана:

– Командир! А может, так лучше? Может, с фарами и указаниями РП мы не нашли бы эту площадку? Мы ведь сильно влево ушли. Градусов на тридцать. Я орал, чтобы ты исправил курс. Слава Богу, ты меня не услышал. И как ты среди крутых сопок, в кромешной тьме эту площадку нашел? Послушай ты меня, и от нас только черное пятно утром нашли бы.

–  Я тебя и так слишком много слушал. Ты бы лучше место в боевом порядке выдерживал. Может, и не торчали бы сейчас здесь. – Он опустил штурманца на землю. – Где это мы? Ну, ты, второй штурман. Бегом в кабину и включи аккумуляторы! Правый летчик. Включить посадочные фары и УКВ на первом канале. Там РП охрип уже, нас вызывая.

Когда загорелись посадочные фары, все увидели, что находятся на краю кукурузного поля. В пятидесяти метрах впереди черной трещиной зиял овраг. За ним высокий и густой лес – Уссурийская тайга.

Радист все доступные средства связи включил. Очевидно весь полк,  кроме их экипажа, благополучно сел на запасной аэродром. Руководитель полетов совместно с дежурным по связи на всех каналах с уже проявившейся безнадежностью уныло повторяли:

            – 532-й, 532-й, я – Рубильник, я – Рубильник. Ответьте, ответьте, если слышите. Прием.

            Первым отозвался радист:

            – Рубильник, Рубильник, я – задний 532-ого. Вас слышу, вас слышу…. Мы целы, мы живы! Да, все! Передаю связь переднему, нет, старшему…

     Иван уже стоял между креслами и подключал фишку шлемофона.

     С первыми лучами восходящего солнца над кукурузным полем кружил вертолет. Поле, длиной 800 метров находилось в 10 километрах от посадочного курса и на сто метров выше порога ВПП. Самолет, по счастливой случайности, приземлился в самом начале поля и пересек его практически по диагонали. Мало того, середину поля пересекала глубокая ложбина, и если бы Иван не отвернул самолет влево, а затем вправо, самолет сейчас догорал бы среди невысоких стеблей кукурузы. Объяснить, почему он, не видя ничего в кромешной тьме, принял такое решение, Иван так никогда и не смог.

6. Начштаба эскадрильи

После утомительных расследований, разборов, непосредственным виновником происшествия был признан Конструктивно-производственный недостаток, способствующим – безграмотные действия штурмана при полете строем в боевых порядках полка. Действия командира были признаны грамотными, четкими и единственно верными. И на общем собрании офицеров дивизии правдолюбец Саша Костренко спросил его:

– Ну как, как ты нашел в темноте это поле? Как определил момент выравнивания, если высотомер показывал 100 метров? Как объехал ложбину в середине поля?

На все эти вопросы Иван только плечами пожимал.

А генерал добавил:

– Да твой экипаж в рубашках весь родился, а ты сам в кожаной куртке! Хотя лично для себя я бы не пожелал такого везенья.

      После разбора Иван на прием к генералу записался. Главный вопрос состоял в том, оставаться ли в пилотах или уйти на землю? Иван, памятуя грозные жесты святого Ионы, этот вопрос решил для себя однозначно: все, два звонка прозвенели, третьим похоронный марш будет. А ему еще и тридцати лет нет. Ну не вышел из него Кожедуб, может, еще другой кто выйдет?

      Генерал, уверенный, что все эти приметы – бабские сказки, настаивал, чтобы Ваня продолжал летать. Он был уверен, что такие летчики каждый день не рождаются. Посетовал, что в первом случае, возможно, и погорячились. А все Костренко виноват – в каждой бочке затычка, не лез бы, Ивана и не наказали тогда. Генерал предложил: через полгода, конечно, когда шум стихнет, поставить его сразу заместителем командира эскадрильи. А через год в академию направить, а это прямая дорога в генералы. Но Ваня был тверд.

Тогда начальник политотдела предложил его замполитом эскадрильи поставить или секретарем парткома. Но замполит эскадрильи должность летающая, а секретарь парткома должен в теоретических вопросах разбираться, а Ваня философий не любил. Его конкретное дело к себе тянуло.

Вот тогда начальник штаба дивизии, полковник Елбыздыков, тоже присутствующий при решении Ивановой судьбы, слово попросил. Он сказал:

– В третьей эскадрилье «румынского» полка начальник штаба майор Токмаков Юрий Павлович на пенсию собрался. Ты годик там поработай, говорят, ты с матросами хорошо управляешься, а я тебя на следующий год в академию направлю, и будешь ты у нас, Вано, великий начальник штаба. Э? Разрешите, товарищ генерал. Он справится, родным папой-аксакалом клянусь.

Вот так и стал Иван Дашков начальником штаба третьей авиационной эскадрильи славного «румынского» полка. На этом его летная карьера закончилась и началась обычная наземная жизнь. Такая ли уж обычная? Нет, не совсем. Не таков характер у нашего Ивана Дашкова, что бы в тенечке отсиживаться, а его небесный покровитель святой Иона не оставил его и в дальнейшем. Может, когда еще встретитесь с ним.

-----------------------------------------------------------------------------------------------------------   

•              Остров Святого Ионы — Остров Ионы (56°24 с. ш. 143°23 в. д.). –  Отвесные скалы в Охотском море, расположенные в 250 км к северу от Сахалина, высотой около 150 м. Остров необитаем. Лежбище сивучей. Птичьи базары, открыт Биллингсом в 1789 г. О-в голый каменный, более 5 верст в окружности, имеет вид стога.

Другие произведения автора:

Ночной полет (шутка)

От бомболюков

Два звонка для Ивана Дашкова (13) продолжение