Селяви

Селяви

Словно гром среди ясного неба, грянула установленная на мелодии будильника бессмертная композиция группы «Парк Горького» Moscow calling.

Цепи сна брякнули и распались. Капитан полиции Фёдор Иванович Седёлкин открыл глаза. 7:15 – высветилось зелёным светом на чёрной полоске электронного дисплея. В 9:00 он должен быть на работе. Пятнадцать минут поваляться в кровати, пятнадцать - на туалет и водные процедуры, пятнадцать минут займёт завтрак, пятнадцать минут - на сборы. Оставшиеся в запасе сорок пять минут проглотит дорога. Отпуск длинною в четырнадцать календарных дней закончился, когда предстоит отдохнуть в следующий раз богу одному известно. «Да что я им щенок, что ли жёлторотый», – думал Седёлкин. Он установил в настройках будильника новое время и, встряхнув подушку, улёгся на правый бог. Сон не шёл, в голову лезли всякие не особо желаемые мысли. Седёлкин вскочил с кровати и направился в ванную. Он посмотрел зеркало и, увидев отражение собственного лица, причмокнул языком. «Спешу Вас уведомить, многоуважаемый Фёдор Иванович, время над Вами властно». Он провёл ладонью по щеке и добавил: «А было ведь». «Да, Фёдор Иванович, было», - отозвался неслышимый голос внутри его сознания. «Ах, сколько женских волос было вырвано в отчаянных поединках за право стать единственной и неповторимой в твоих жарких объятиях. Пусть несерьёзно, пусть до утра. А теперь? Мрачная однушка на краю города. Седина. Да плешь на маковке, словно футбольное поле после долгого и  утомительного матча». Седёлкин прошёл на кухню, съел, не подогрев, заранее приготовленную из трёх яиц яичницу и, запив глотком холодного чая, одел китель. Потом посмотрел в зеркало, так, по привычке и, закрыв на два оборота обшарпанную металлическую дверь, вышел на улицу. Ночью шёл дождь, и в пока ещё зеркальной глади луж отражалась осень. Её цвета переливались и под напором довольно ощутимого ветра, сбивались в один  неестественно чудесный колорит. Седёлкин завёл машину и, включив первую передачу, надавил на газ. «Всё повторяется», - с грустью подумал капитан, – «Замкнутый круг, который никогда не порвётся. Что же есть человек на фоне этой бешеной центрифуги?  Маленькое, копошащееся создание. Какая разница вечности кто попадает в её поле зрения: человек или насекомое. Но человек этого не понимает, с его колокольни мир предстаёт в ином более увеличенном масштабе. Но мы ведь тоже замкнутый круг, только менее прочный, сменяющий поколения, словно изношенные звенья цепи». Седёлкин любил пофилософствовать, и плевать он хотел на того, кто усомнится в его остроумии. В аду он видел всех этих диванных умников, возомнивших из себя Сократов и Нострадамусов. За его спиною осталось такое, после чего уже никогда не станет легче. Две вынужденных командировки в горячую точку, ранение, и невидимая лапа, вцепившаяся в душу. Он настолько углубился в себя, что чуть было, не раздавил маленькую собачонку,  выскочившую из кювета с отчётливым желанием перебраться на другую сторону дороги. Добравшись до места, он припарковал машину, но окинув взглядом, мрачные стены покосившегося здания, достал потрёпанную пачку с сигаретами и сел на первую попавшуюся скамейку. С  близь стоящих деревьев осыпалась тихая уже никому не интересная листва.  Дверь главного входа распахнулась и в поле зрения глаз Седёлкина появилась худенькая фигура мужчины. Это был Пафнутий Пафнутьевич Иголкин. Личность весьма примелькавшаяся. Трудяга с завода, любитель выпить и поболтать о жизни. Потом, он обязательно потеряет ключи от собственной квартиры, и устроит, мягко выразившись, небольшое полуночное представление.  Седёлкину стало нестерпимо любопытно, расширил ли Иголкин скудный перечень своих причуд или же в тысячу первый раз, наступил на прежние грабли.

- Пафнутий! - окликнул Седёлкин и пригласительно прожестикулировал рукой.

Пафнутий встрепенулся и, увидев капитана, как – то уж очень неестественно съёжился. Потом опомнился и направился в сторону Седёлкина.

- Приветствую Вас, Фёдор Иванович! Чем могу быть полезен?

- Присаживайся, Пафнутий, присаживайся.

- Да уж будет мне. Пять суток почитай.

- Вот потому и говорю, присаживайся, - не скрывая издёвки, продолжил Седёлкин, а про себя подумал: «А ведь когда - то депутатом был. В галстучке на белую рубашку ходил», - как – то ты, Пафнутий, не по назначению голову свою эксплуатируешь. Вливаешь и вливаешь.

- Так ведь не по своей воле, товарищ капитан. В чистую одолел бес окаянный. Я ему кыш, а он протестует. В загривок вцепится всей пятернёй своей костлявой и ножками  дрыгает.

- Ну, подурачились, и хватит, к делу давай.

Седёлкин заменил закончившуюся сигарету.

Да дело – то на пятнадцать копеек при нынешней инфляции.

- Вот и замечательно! – Оживился Седёлкин. – На миллион у меня целый стол завален, тошнит уже.

- Проснулся я, значит, и думаю пятнадцатое сегодня или четырнадцатое. Четырнадцатого – то у меня день рождение, а пятнадцатого - на работу. На календарь глянул, отпустило, валидол не потребовался. Заначка имеется, да жёнушку – то мою сами знаете. Ей хоть рождение, хоть похороны всё равно чай да бутерброды с колбасой. Покумекал я, покумекал и отправился к другу Витьке, гуляй нога, кличка у него такая, прихрамывает. С ним – то и порешили на природу махнуть. И благоверные не запеленгуют и воздух без примесей. Добрались, расположились, отдыхаем. Витька только очередной тост закончил, как бахнет. Мы кустик – то немножко раздвинули, а там матерь божья, третья мировая началась. Танки гоняют. Самолёты пикируют. Пехота в атаку пошла. Ну, тут пан или пропал, третьего не дано. Глядим, в стороне грузовик армейский стоит, крытый такой, солдат на котором возят. Мы к нему. Завёлся как миленький. За руль – то Витька сел. Мчимся, куда глаза глядят, молитвы из уст так и сыплются. Те, смотрю, уже реку форсировать начали, артиллерию подтянули. В общем, долго ли коротко, оторвались. Тишина, птички чирикают. Расплылись мы по сиденью как холодец на солнышке, воздух ртом хватаем, отдышаться пытаемся. Вдруг откуда ни возьмись голоса послышались. Жалобные такие, тихие. Толи в тыл вражеский вклинились, толи в рай сами того не заметив. А голоса – то всё чётче, всё ближе. Тут мы и отважились на содержимое кузова взглянуть, а там действо и трезвому разуму ребусом покажется. Руки, ноги, стволы от автоматов. Ещё бы на такой скорости да по бездорожью. Витька разгребать подписался, а я снизу стою: принимаю. Двадцать пять солдат желторотых и живы ведь все. Ёжатся, кашляют, сказать что – то пытаются. А как в себя – то пришли, я и спрашиваю: «С кем воюем – то сынки?» «Учения», – говорят. «Мы, - говорят, - в резерве стояли». Боже ты мой, праведный. Хмель как рукой сняло. А где же спрашиваю старшой – то ваш? А не было отвечают, резерв – то так для полноты сюжета, видимость и не более. И взыграла в нас совесть невиданная. Солдатиков – то надо бы обратно доставить. Да Витька упёрся, в жизни мол, за баранкой не сидел. Как же не сидел, спрашиваю. А он в отказ и всё, хоть кол на голове теши. В общем, отыскался один, ПТУ перед армией закончил и нам гора с плеч и бойцы повеселели.

- Да за такое дело не пять суток, а пожизненно светит, – вмешался Седёлкин.

- Так ведь не знает никто. Солдатам- то какой прок трезвонить, себе дороже станет.

- Ничего не понимаю! – Прохрипел Седёлкин. – А пять суток за что?

- Слушайте, товарищ капитан, слушайте. Доставили мы солдатиков на исходную точку, а сами  конечно под кустик вернулись. Нервы ни к чёрту, в голове звон заутренний, а как подлечились так уж смеркаться начало. Проводил я Витьку и к себе направился. Что Вы думаете, товарищ капитан? Парадокс, парадоксов. Дом мой, а подъезд отсутствует.

- Как отсутствует? – Изумился Седёлкин.

- Отсутствует и всё. Мне – то перепутать, двадцать с лишним лет в нём прожил. Бродил я, бродил, и так грустно мне стало, слёзы капают, ноги подкашиваются. Зашёл я в самый ближайший подъезд, улегся на чужом коврике, и гори оно всё пламенем синим. А утром будит меня какая – то женщина незнакомая. Почто, спрашивает, коврик мой намочил, а я и язык проглотил. И знать ничего не знаю. Пока в себя приходил, уже и ваши нагрянули.

- Что же это получается? – Прищурив правый глаз, спросил Седёлкин.

- Селяви! – Чуть улыбнувшись, ответил Иголкин.

- Селяви? - Взорвался капитан. – Я тебе сейчас такое селяви устрою. Пошёл вон и не дай бог ещё раз на мои глаза попадёшься. Селяви!  – Не унимался Седёлкин, глядя в спину удаляющегося  Пафнутия. – Я тебе покажу, парижанин хренов. 

Другие произведения автора:

Ностальгия

Деревенька - сирота

Львиная доля (рассказ)

Это произведение понравилось:

Александр Коткас