Служи, где хочешь!

            Мы с другом после выпуска из училища на Краснознаменный Тихоокеанский флот на две недели раньше срока прибыли. Чтобы раньше других лучшие места занять. О Тихоокеанском флоте, далее будем его ТОФ называть, а то букв тут много вспоминать приходится, мы только и знали, что он в соленой воде плавает, и вода эта где-то далеко за Байкалом плещется.

            Чтобы полнее получить представление о масштабах и размерах нашей необъятной Родины, мы решили в первый раз туда на поезде прокатиться. Вот и катились восемь суток. Сутки до Москвы и неделю от Москвы до Владивостока на «Красной стреле».

            Нас еще в училище предупредили: Родине не изменять, с иностранцами в контакты не вступать и на всех дающих не запрыгивать. Это только сотрудникам КГБ можно, они идеологически подготовлены к этому, а мы же только физически.   И надо же, мы из Кишинева в Москву на поезде «София–Москва» отчалили. Переполненном идеологически и сексуально противоположным элементом. Меня еще невеста на вокзале провожала. Это она и ее мама так думали, что невеста. И я верность ей хранил до самого обеда. Только в окно смотрел, а офигенных болгарок и не замечал вовсе.

Верность верностью, но и кушать хочется.

            На обед в вагон-ресторан пошли. К нам тут же за стол две ладненькие румыночки сели. Вроде помочь просят с заказом. Обалдеть, одна пониже, черненькая,  другая шатенка, и у обоих глазки черные, зрачков не видно, и блестят так, что по стенам блики бегают. Примерно нашего возраста.

У брюнетки личико нежное и красивое, как у ангела, как его себе итальянские художники представляют. А у шатенки, видать все предки из римских легионеров вышли, а в боковой ветви геральдики Адриано Челентано числился, но тоже ничего – кожа чистая и гладкая. Обе девушки были одеты в обтягивающие брючки и тоненькие черные водолазки. У каждой под водолазкой угадывалась грудь такого размера и формы, что зайди они в баню, где Венера Милоская мылась, пришлось бы богине свою грудь шайкой закрыть и быстренько в раздевалку убраться. Девушки, наверное, об этом знали и не делали ни малейших попыток скрыть свое сокровище, а, наоборот, свои треугольные спинки держали ровно, так, что выпирающие соски смотрели вверх и вызывающе. Упругие и выпуклые попки вместе с треугольными спинками были прорисованы такими изящными линиями, что дух захватывало.

 Мест в ресторане было полно, но сели они за наш стол. Они по одну сторону стола, мы по другую. Как две высокие договаривающиеся стороны. Они сразу дразниться начали, по-румынски. А не подумали, что молодой морской офицер по-молдавски кумекать может. Откуда им знать, что этот маринарь в Молдавии вырос? Одна, черненькая и пониже, будто в окно вагонное глядит и другой что-то объясняет:

– Мэй, Аурика! Вот бы от такого русского родить!

И на Виктора уголком глаза показывает.

 Я Витьке, не глядя в их сторону, перевожу:

            –  Вон та, что потемнее, хочет от русского родить. Тебя в виду имеет. Ты как, не возражаешь?

            – Нет, конечно. Фигурка – класс! Давай пару бутылочек вина возьмем. А как вторая к зачатию относится?

            – А кто ее спрашивать будет? Уговорим.

– Ты что, так хорошо румынским владеешь, что и уломать сможешь?

– А тут чем меньше говоришь, тем лучше тебя понимают. А вино зачем брать? У нас в купе канистра «крепляка» стоит.

            – Да хоть одну, для затравки и знакомства.

            Заказали. Официантка приносит бутылку «Пино» молдавского производства. Мы девушкам жестами, мол, как вы? Я – Александр, он – Виктор. Они поняли. Черненькую Марианна зовут, а ту, что выше и светлее, я уже говорил, Аурика. Я решил свое знание молдавского языка  приберечь на потом. Девушки хихикают. Аурика подруге говорит, что она так и знала, и парни нас, вот увидишь, поимеют. Так грубовато высказала, как румынские лошадники про жеребцов и кобыл говорят. Протестов со стороны Марианны не поступило. И мне показалось, что и Аурика это не в негативе говорит. А Витек уже наливает.

            За соседним столиком два югослава, тоже «Пино» заказывают и во все горло хохочут. Официантка приносит им бутылку «Пино», а они ей:

            – Нэт, дэвушка ты нам «пИна» дай! –  и заливаются от смеха.

            Я на них с интересом поглядел. Официантка стоит вся красная, ничего понять не может. В руках бутылка «Пино». А югославы хохочут и «пИна» требуют. Что-то официантке не понравилось, она развернулась и ушла к себе. Один югослав мне подмигнул и на русском с легким акцентом объясняет,

            – «ПИна» по-нашему – это то, что только у женщины есть. Ха-ха-ха!

            За обедом с девицами жестами разговаривали. И мычали в основном. Хотя все, что они говорили, я понимал. Но виду не подавал. А их и понять не тяжело. По совместному согласию черненькая Марианна к Виктору пересела, а я к Аурике-шатенке сел, чтобы легче на ощупь, если что неясно будет, разговаривать. Короче, определились.

  Девчонки в Москву повеселиться ехали. Это мы из нескольких английских и русских слов, что девчонки знали, поняли. А тут приключения уже в дороге начались. Вот удивительно (это я только сейчас понял) – взрослые люди, понимают, что друг от друга надо, но пока пару виражей не заложишь, не состоится. А в молодости и двух слов друг дружке не сказали, а уже, гляди, целуются или пуще того, уже кто и под юбку полез, не встречая ни малейшего сопротивления. 

            После обеда, а мы за всех четверых заплатили, девушек жестами в свое купе позвали. Аурика на Марианну понимающе глянула, а та в ладошку прыснула, но идут. Гляжу, в тамбурах мой товарищ изо всех сил пролетарский интернационализм поддерживает. То есть вокруг спины Марианну обнял и всю ее правую грудь обхватил и не отпускает, даже когда опасность оступиться минует. И она не прочь, только смеется вызывающе. У меня девица повыше и стройнее будет, но я все еще со своей кишиневской невестой борюсь. А уже третий тамбур проходим. Тут поезд из стороны в сторону закидало. И так удачно. Аурика обеими пушками в меня уперлась. Мне и деваться некуда. Так и впился в ее губы. Она, мстительная оказалась, в мои. Стоим, присосавшись, как аквариумные сомики, и не знаем, что дальше делать.

            Мне одного прикосновения хватило. Грудь у нее высокая, твердая, упругая. А она когда на меня привалилась, постаралась, чтобы я и всю прелесть ее бедер ощутил. Дальше я уже полусогнутый шел. Брюки на нас черные, форменные, прямого кроя, но места в них мало. Все опасался я, что со стороны видно будет. Даже черный мундир с золотыми погонами не спасет. Мне все казалось, что все мое состояние видят. Собственно, так оно и было. За спиной слышу:

            – Гляди, лейтенанты уже румынок сняли. Молодцы, не теряются!

            Заходим к себе в купе, а наши попутчики, с которыми мы купе делили, говорят:

            – Мы пойдем в вагон-ресторан, пообедаем. Вас ждали. Мы потом в другой вагон к дяде пойдем. Мы на похороны едем (только сейчас разглядел венок на верхней полке). После обеда к дяде пойдем, поддержим его. Так что мы не скоро. Вы тут присмотрите,  если что.

            Мир праху того, кого дядя хоронить ехал. И от покойников польза бывает. Эти двое еще и дверь не закрыли, а мстительная Аурика опять за мои губы принялась. Понравилось, видно. Да и чего не понравиться? Метр восемьдесят два. Чистенький, трезвый, в меру накачанный. Одеколоном «Красная Москва» пахнет. Здоровый насквозь. Одет – с иголочки, ботинки сияют, а погоны золотом горят.  Краем глаза вижу, Витек Марианну и вовсе на полку завалил. И одеждой так шуршат, что и глухому все ясно станет. У меня ума хватило дверь на защелку прикрыть и свет выключить.

            В ноябре дни короткие, а вечера длинные. А этот вечер, как минута, пролетел. Международный контакт установили глубокий и прочный, вопреки всем указаниям и запретам КГБ. Отдышались. Мундиры с пола подняли, на «плечиках» развесили, и в синие спортивные костюмы переоделись. Стали друг другу, в помощь мычанию, на бумажках писать-рисовать, чтобы понятнее было. Я Аурику на румынско-лошадном спросил, понравилось ли ей и не хочет ли она еще? Она давай меня в спину кулачками лупить, только не больно, царапалась она больнее. Мне следов от ее маникюра надолго хватило. Но я ей объяснил, что кроме ругательств ничего не помню. Ну и что взаимоотношений полов касается по-румынски знаю. Она не поверила, но обмякла и опять за мои губы взялась. Пришлось снова свет гасить.

            Вижу, это никогда не кончится. Я пирог с кроликом, что мать на дорогу дала, достал и канистру с лидией-крепляком вытащил. Это вино такое – «Лидия» называется, крепленое, непривычному человеку двух стаканов хватит, что бы весь вечер веселым ходить. Чтобы у девушек новых приступов мстительности не возникло, дверь в купе открытой оставил. Минут через пять два парня заглядывают. Одного мы в вагоне-ресторане видели. Югослав, но не тот что «пИна» просил, а другой, он через столик от нас сидел. А второй молодой румын, лет восемнадцать, Петером зовут. И уже обер-кельнером в ресторане работает, в Плоешти.

            Югослав представился:

            – Младший лейтенант Югославской Народной Армии Немихов Делча. Могу вам подчиниться.

            – Очень приятно, –  ответил я, пожимая ему руку, - Я – Александр, а он Виктор. А эти девушки – Марианна и Аурика.

            – Мы их знаем. Еще в Бухаресте познакомились. Могу вам подчиниться, – повторил он, поглядывая на стаканы с «Лидией», что мы на стол поставили.

            – А зачем ты должен подчиняться?

            – Вы лейтенанты Советской Армии, а я младший лейтенант. Могу подчиниться.

            – Да ладно, чего там подчиняться. Присаживайтесь. И ты, Петер.

            Я сходил к проводнице и принес еще два стакана. Часа через два канистра была пуста, пирог с кроликом съеден. Армии побратались.  Младший лейтенант ушел. А Петер остался, так как оказалось, что Марианна его сестра. Удивительно, но Петеру хватило тех  двух стаканов, о которых я говорил. Он размахивал руками и рассказывал, как он много зарабатывает. Марианна сначала одергивала его, а потом махнула рукой.

            Куда-то запропастилась Аурика. Я предложил Петеру сопроводить меня в туалет. Оказывается, ему тоже уже давно надо. Туалет был занят. Мы решили покурить и подождать в тамбуре. Выходная вагонная дверь оказалась не запертой. Я открыл ее и, крепко ухватившись за поручень, оправился в летящую мимо нас темень. Петер повозился с замком голубых джинсов, но махнул рукой и ко мне не присоединился. Когда длинная и мощная струя моего естества иссякла, я закрыл дверь и поволок обер-кельнера в купе.

            Виктор все еще обнимал Марианну. На лежащих, на столе бумажках были написаны адреса. Как они поняли друг друга, я не знаю? Латинскими буквами на одной бумажке был написан адрес Марианны в Плоешти. Виктор написал такой адрес, что письмо Ваньки Жукова было образцом точности и информативности по сравнению с ним. Мы сидели друг напротив друга, и я заметил, что Марианна делает Петеру большие глаза. Я проследил направление ее взгляда и увидел, что джинсы Петера похожи на клоунские штаны. Внутренняя часть их была существенно темнее наружной. Очевидно, он, устав бороться с молнией, махнул рукой и сделал свое дело прямо в штаны.

            Настроение у Марианны упало, и она уже не впивалась каждые пять минут Витьке в губы. Я сказал, что надо Аурику поискать, но Марианна сказала, что Аурика уже спит, так как она в этом поезде еще не спала от самого Бухареста – и предыдущую ночь с югославами веселилась. Мы поднялись и проводили румын до ближайшего тамбура. Там Виктор и Марианна последний раз поклялись друг другу в вечной любви и….расстались навсегда. Мы их даже в Москве на вокзале не видели. Да и  некогда нам было: сели в такси и пулей на другой вокзал. «Красная стрела» только нас и ждала. Мы успели билеты закомпостировать и в поезд прыгнуть.

            Тут нам тоже повезло. Проводницами в нашем вагоне две симпатичные девушки работали. И мы им приглянулись. И настолько, что только один из нас в нашем законном купе ночевал, а второй в это время в служебном купе время с отдыхающей сменой проводил. Эта идиллия такой семейной была, что на третий день девушки наши рубашки постирали и погладили, а мы уже сачковать стали. И пятую ночь оба на своих местах провели. А тут еще три юные сибирячки что-то подозрительно часто через наш вагон бегать стали. Но с этими мы только болтали и время весело проводили, пока обе наши проводницы служебный долг исполняли.

            С каждым днем солнце заходило все раньше и раньше. Когда оно спряталось за горизонт в полпервого дня, мы поняли, что пора переводить часы. В Хабаровске наши попутчики вышли и на их место сели подполковник и дама лет сорока. Даму провожал муж, и она печально вздыхала, глядя на него в окно. Муж себе иллюзий не строил и глядел на жену глазами хомяка, у которого колхозники выкапывают его запасы на зиму. Когда хомячья фигура обобранного мужа растаяла на Хабаровском перроне, дама отчетливо сказала: «Свобода!».

Подполковник тут же затеял военный флирт, и нам пришлось предоставить ему поле боя, хотя дама очень уж недвусмысленно на Виктора поглядывала. Но мы убежали к сибирячкам и часа четыре не возвращались. Когда вернулись, дама выглядела вполне жизнью удовлетворенной, а подполковник все подмигивал нам заговорщицки.  В знак благодарности он просветил нас относительно условий жизни и службы на Дальнем Востоке. Он хоть и не относился к морской авиации, многое о ней знал. Я уже не помню, что он рассказывал обо всех гарнизонах, но помню, что он нас предупреждал относительно Монгохто. Хуже гарнизона по условиям службы нет, кто туда попал – пропащий человек. У нас с Виктором в сознании отложилось только что-то мохнатое и грозное, наподобие паука, только гораздо страшнее.

            Во Владивостоке оказалось, что не мы одни такие умные, а есть еще и похитрее нас. Когда мы прибыли в штаб авиации  ТОФ на Вторую речку, то первый, кого мы встретили на входе, был наш однокурсник, Саша Ромашка, прилетевший на самолете. Он уже все разведал и сказал нам, что лучше всего ехать в Советскую Гавань. Это, дескать, большой современный портовый город и девушек там полно, и товары японские по номиналу продают прямо на улицах. И климат там – курорт! Только не вздумайте, сказал он, выбрать Монгохто. Это на языке местного народа – орочей –  означает Долина Смерти. И кто туда попадет – конченный человек. Оттуда пути назад нет. Еще ни один оттуда не вернулся. И еще он сказал, что встретил нашего однокурсника Октая. Он уже четыре дня здесь, но в штаб не ходил, познакомился с морячкой, у которой муж в плаванье и живет у нее. Саша их, возле обелиска встретил.
            Мы поблагодарили Сашу, сказали, что про Монгохто мы уже слышали, а Сов Гавань нам очень хвалили, высококультурное место и полуторный оклад там платят. Я еще заметил, что наше государство просто так полуторный оклад платить не будет. Но друзья зашикали на меня. Вон на Камчатке двойной оклад, а условия – лучше не придумаешь. Только туда всем подряд ходу нет. Камчатка только для тех, у кого лапа волосатая есть. А простому смертному туда не попасть.

            Так оно и вышло. Главный штурман авиации флота, не успели мы войти и доложить, предупредил нас, что в Елизово, на Камчатке, мест нет. А не хотим ли мы послужить для начала, скажем, в Монгохто? Мы дружно запротестовали. Главный штурман многозначительно посмотрел на своего зама, подполковника, скромно стоящего возле аэронавигационного глобуса метрового диаметра.

            – Ну, что ж, – повернулся тот к нам, – ребята, вижу, неплохие. Так и рвутся служить. Я думаю, можно предложить им наш полный список, пусть служат там, где им захочется. Мы при этом радостно переглянулись, а Витька даже ручки потер.

            – Да, – солидно и серьезно продолжил его речь главный штурман, – вот, выбирайте: Монгохто, Каменный Ручей, Аркан, Ландыши и ….и…ладно, так и быть, и Сов Гавань.

            При последнем слове мы дружно воскликнули:

            – Сов Гавань, Сов Гавань, мы хотим служить в Сов Гавани.

            – Что ж Сов Гавань, так Сов Гавань. У нас просто: кто первым приехал, тот и выбирает – служи, где хочешь. Как медалист. Ваших хлопцев почти пятьдесят человек на ТОФ распределили. Считайте, вы лучшие места забрали. А остальным придется служить, где прикажем. Андрей Степанович, проводи ребят в строевой отдел, пусть им там назначения выпишут. Ну-с, надежда штурманской службы Тихоокеанского флота, желаю вам удачи и службы до больших звезд.

            Когда мы с предписаниями на руках покидали штаб авиации, с нами вышел один подполковник. Я заметил, что «краб» на его шапке был приколот вверх ногами, вниз звездой и обратил его внимание на это обстоятельство:

            – Вот сволочи, – вместо благодарности воскликнул он, – все бы шутили! Ох, ребята, в веселую контору вы попали. Тут надо смотреть в оба.

            При этом мы внимательно осмотрели свои шапки. Но весь прикол заключался не в этом.

            Мы получили разрешение в комендатуре и поселились в гостинице. А весь второй день решили посвятить знакомству с Владивостоком и на третий вылететь в Сов Гавань. Поужинали мы в гостиничном буфете цыплятами странного  цвета синевы с продрисью и не слишком чисто выбритыми..

            Утро началось с того, что я никак не мог вытащить Виктора из туалета. И в дальнейшем, при прогулке по городу, каждые полчаса у него появлялось страдальческое выражение, и он информировал:

            – Опять подкатывает, – и мы нарезали расширяющиеся круги в поисках ближайшего туалета. Цыплята подсобили, так что первое знакомство с Владивостоком ограничилось изучением общественных туалетов.

            На другой день мы вылетели в вожделенную Сов Гавань, в которую нам троим из всего выпуска так повезло устроиться. С этой удачей мы не преминули поздравлять себя в первом же кафе, как только у Виктора прекратились его «подкатывания».

И вот над уссурийской тайгой мы летим к месту службы, к месту, куда хотели бы попасть все наши товарищи, но попали только мы одни.

            Мы летели на север чуть больше двух часов и садились уже в полной темноте. С воздуха, да еще ночью Сов Гавань представилась нам огромной. Правда, огоньки горели маленькими, тусклыми кучками. Некоторые были собраны в четкие квадраты, как мы позже узнали – зоны и лагеря. Летящий рядом со мной мариман пояснил, указывая на эти жалкие кучки:

            – Сов Гавань по площади не уступает Москве, вот только разбросана, как Рио-де-Жанейро.

            Всю глубину его оценки я осознавал потом 12 лет, пока наконец понял, что такое Сов Гавань. За это время она, как амеба, оставаясь такой же бесформенной, разделилась на два района – Сов Гаванский и Ванинский, дважды горела и восстанавливалась. Где-то на периферии этой амебы располагалась авиационная дивизия, в которой нам предстояло служить.

            После посадки мы нашли в здании деревянного аэропорта помощника коменданта и показали свои предписания.

            – А, так это вы в Монгохто едете служить? Значит так, – начал он объяснять дальнейшую дорогу к нашему месту службы, а я пытался остановить его и сказать, что нам в Монгохто не надо, мы едем служить в Сов Гавань. Но он отмахнулся от меня буркнув, что это все одно и то же. Какой глупый капитан! Нам не надо в Монгохто, нам надо чтобы он объяснил, как добраться до части в/ч 90724, что расположена в Сов Гавани. А ни в какую Монгохту мы не хотим.

            Тогда капитан махнул рукой на наше недоумение и просто рассказал нам маршрут следования:

            – Садитесь на автобус, едете до «Заветов Ильича», там садитесь на другой автобус и едете до Ванино, в Ванино идете на вокзал и едете на поезде, если успеете, до станции Ландыши, там на коробку и вас довезут до Монгохто…

            – Нам не надо в Монгохто… и в Ландыши нам не надо.

            – Ну, хорошо-хорошо, в в/ч 90724, там спросите.

            В автобусе мы заговорили с хорошо поддатым и пыльным сверхсрочником. Он сказал, что иначе, чем через Ландыши, нам в свою часть не попасть. Я вспомнил, как сильно разбросанной выглядит Сов Гавань с воздуха, и успокоил Витю и Сашу:

            – Очевидно, береговая черта сильно изрезана, и наша часть просто находится с другой стороны Сов Гавани. Сверхсрочник хмыкнул, и больше участия в беседе с нами не принимал. Вскоре мы поняли,  почему он такой пыльный. Наши щегольские черные шинели тоже стали покрываться пылью, обильно просачивающейся сквозь неплотно закрытые разбитые двери старого автобуса. Да и дорога оставляла желать лучшего. Кидало так, что на меня постоянно валилась пирамида наших чемоданов.

            Нам повезло, когда мы прибыли в «Заветы Ильича» автобус на Ванино стоял полупустой, а когда приехали в Ванино, поезд на Владивосток, что идет через Ландыши, еще стоял у перрона. Не понимая, зачем мы это делаем, мы все же купили билеты до Ландышей. Судя по разговорам у главного штурмана, между Сов Гаванью и Ландышами должно быть не менее одной тысячи километров, а тут два автобуса и поездом час десять минут ехать. Да еще все эту проклятую Монгохту вспоминают, а Сов Гавань обетованная все дальше и дальше, и непохоже, чтобы мы вокруг залива опять к ней возвращались. Хотя темно, и  кто его знает. Поживем, увидим.

            Дожили мы до Ландышей. Проводник посоветовал нам поторапливаться, если мы хотим на коробку, что до Монгохто идет, попасть. Я вообще перестал что-либо понимать и вручил свою судьбу воле Божьей. На коробку садились так, как в 18-м году атаковали поезда. А с нами еще и гора чемоданов. Но, как это ни удивительно, – и успели, и втиснулись.

            Полчаса бешеной тряски, пять минут стоянки на КПП, где проверили наши предписания. Оказалось, все точно, мы едем туда, куда надо – в Монгохто.

            Мы смирились  и, узнав, где находится оперативный дежурный, потащили к нему нашу гору чемоданов. Хорошо еще, что канистра и пироги с кроликами были забыты еще до Москвы.

            – Добро пожаловать в Монгохто, – приветствовал нас оперативный дежурный дивизии, выслушав наш доклад о прибытии.

            – Товарищ подполковник, скажите, пожалуйста, как так получилось? Мы не хотели в Монгохто служить, и нам пообещали, что мы будем служить в Сов Гавани, а тут получается, что мы попали в Монгохто?

            – Ребята, Монгохто расположено в Сов Гаванском районе, а ближайшая железнодорожная станция, это Ландыши. Во Владивостоке любят пошутить и всегда предлагают на выбор Сов Гавань, Ландыши и Монгохто.

 Я вспомнил перевернутый краб у подполковника в штабе авиации

            – Нам еще предложили какой-то Аркан и Каменный ручей. Может, надо было что-то из них выбрать?

            – Можно, – согласился оперативный дежурный. – Вы бы ничего не потеряли. Так как Каменный Ручей это название нашего гарнизона, стоящего у истоков Каменного Ручья.

            – А Аркан?

            – А Аркан – это позывной нашего аэродрома на первом канале.

            Я прослужил в страшной Монгохто двенадцать лет. И никогда не жалел, что попал в этот суровый и прекрасный край. Я не достиг больших звезд там, как сулил нам главный штурман авиации ТОФ. Но я нашел там свое счастье, которое и сейчас со мной. И которое тоже благословляет шутку главного штурмана. Если бы не он, мы бы не встретились, не родили бы дочь и не было бы у нас нашего внука – цели и смысла нашей жизни.

            Рассказ будет неполным, если я не упомяну, что через две недели после нашего прибытия в Монгохто, когда мы уже начали летать, мы встретили на Театральной улице, главной улице Монгохто, Октая. Он тащил на спине огромный тюк летного обмундирования. Мы обрадовались и начали стучать друг другу по плечу:

            – Октайчик, старина, ты как сюда попал? Мы уже две недели здесь. Уже летаем.

            – А я только вчера сюда приехал. Моряк к моей морячке из плаванья вернулся и она меня отпустила. В штабе немного поворчали, что я так поздно приехал. И в виде наказания направили служить сюда. Кроме вас, никто сюда ехать не захотел. А уж меня заставили. Да мне все равно, где служить.

            Мы с Виктором переглянулись и захохотали, а Октай с недоумением переводил взгляд с одного на другого.

Другие произведения автора:

От бомболюков

На востоке любят торговаться

Винный погреб лейтенанта