Увидеть Париж и улететь

Едва открыв глаза, она вспомнила, что в настоящее время лежит роскошном номере отеля в Париже, невольно заскулила и рывком поднялась.

Ох, как не хотелось ей сюда! Но батюшка благословил, и она подчинилась. Конечно, отец Георгий придерживается такой идеи: «Ни пяди родной земли не отдадим! Или по-простому, наши люди должны быть повсюду, в любой области: художники, писатели, режиссеры, депутаты. И если представилась возможность, пусть твои картины, Анечка, несут французским людям благодать Божию. Ведь каждый христианин − он как свеча, несущая свет во тьму мира сего!»

Да, конечно, ворчала девушка, окатываясь холодной водой под душем, вы-то, батюшка, дома, среди своих, а я одна-одинешенька в совершенно чужом городе, враждебном мире. Вы уж там поддержите меня молитвой. Завтракать не хотелось, наскоро одевшись в строгий немецкий костюм, без макияжа и приличествующей прически, она выбежала из тихого отеля в уличный шум. Говорите «увидеть Париж и умереть»? Ладно, посмотрим, увидим, только помирать − не дождетесь. Ну, Монмартр оказался таким, как и ожидала. Все эти кафешки, мулен-ружи, секс-шопы, деревья, цветы − были знакомы, будто она жила тут сто лет. Рисунки уличные художников оказались халтурой − ни одного, заслуживающего внимания, а уж цены!..

А вот и малоприятное неожиданное своеобразие. Навстречу попадались группы товарищей негритянской и арабской национальности, пробежали китайцы, обвешанные фотокамерами, − эти «гости столицы» возбужденно кричали, размахивали руками, двигались по центру бульвара, то и дело расталкивая прохожих, не обращая внимания на полицию, и кажется, чувствовали себя здесь хозяевами положения. А вот еще несколько зарисовок на память: рядом с пивным баром стоят подвыпившие мужчины разных оттенков кожи и дружно поливают отработанным пивом кустарник. Под ногами шуршат обертки, фольга, банановая кожура, пустые сигаретные пачки. Проходя мимо переулка, Аня заглянула в сумрачное каменное ущелье и отшатнулась − там в мусорных баках увлеченно рылись прилично одетые старички, а между баков шныряли жирные крысы. Ароматы кофе, ванили, жареного мяса чередовались с вонью испражнений и гниющих отбросов.

К горлу подкатила тошнота и острое желание вернуться в уютный номер отеля. Увидев свободное такси, Аня подняла руку, села на старое продавленное сиденье и произнесла имя гениального художника: «Сальвадор Дали». Усатый араб, смахивающий на советского грузина, саркастически кивнул, проехал с полкилометра, остановил машину и назвал такую сумму, за которую где-нибудь в Москве или в Лос-Анжелесе можно было бы кататься целый день. Аня открыла дверь, протянула вымогателю четвертую часть запрошенной суммы и вышла из салона автомобиля. Думала, шофер устроит скандал и на всякий случай приготовилась к бегству, но тот благодушно кивнул, сверкнул на прощанье ироничной улыбкой и скрылся за углом улочки.

Оглянулась. Мощеная улица изогнутая дугой, смешное название «рю пулибу», трехэтажные дома в светло-серых тонах, стоянки для велосипедов и мотоциклов, на тротуаре вдоль стен из горшков торчат деревца. Ага, вот и вывеска «Espace Montmartre Dalí», чуть ниже справа − физиономия гения − музей Дали! Она зашла внутрь, заплатила немалые деньги за вход и погрузилась в уютную атмосферу галереи. Ну, мимо скульптур лежащих, стоящих, висящих женщин с выдвинутыми ящиками из тела, она решительно прошла мимо и остановилась у ряда небольших картин. Ее интересовали технические приемы художника, именно в этом скрывалась тайна его гениальности. Внимательно рассмотрев чуть ли не в упор карандашные рисунки, акварели, холсты, она прошептала: «Так, мне всё понятно, мазок маэстро − это канал искажения, через который светлое вдохновение художника преломляется мрачными воспоминаниями прежней жизни. Мазок, порывистый, спонтанный, вибрирующий, наслаивает на холст эфемерные структуры образов». Внезапно, её взгляд скользнул по сверкающей композиции «Мягкое время», она присмотрелась к растекающимся стрелкам на расплавленном циферблате, висящем на ветви дерева, и ужаснулась − мягкие часы показывали половину первого. Она вспомнила, что Сергей назначил ей встречу на полдень в «том самом» кафе «Клозери де Лила», где Дали сиживал с другими знаменитыми гостями Парижа, писал «Фиесту» Хемингуэй, играли в шахматы Ленин с Троцким, и протчая. Она глянула на свои часики, они показывали без пятнадцати одиннадцать. Успеваю, выдохнула она.

Аня вышла на улочку и увидела прежнего водителя, который доставил ее сюда. Он смотрел на нее маслянистыми глазами и протягивал деньги:

− Возьмите сдачу, мадемуазель. Вы дали слишком много.

− Вы говорите по-русски? − удивилась она.

− Я студент из Египта, а у нас все русский язык знают.

− А не могли бы вы отвезти меня на эту сдачу в Церковь Сен-Лё-Сен-Жиль?

− Да я вас бесплатно возить буду! − засверкал египтянин зубами. − Я жениться на вас хочу!

− Вот этого удовольствия обещать не могу, − улыбнулась Аня, показав колечко на правой руке.  − У меня есть муж. И я его люблю.

− Всё равно, мадам, такую красавицу буду возить сколько пожелаете!

Водитель такси поплутал по переулкам и выехал на широкую магистраль, на углу дома мелькнула синяя табличка «boulevard de Sebastopol»

− Ух ты, Севастополь! − воскликнула Аня. − Почти родные места.

− Да, мадам, но я бы не радовался. В этой книге, − он показал длинным коричневым пальцем на справочник под названием «Les sites historiques de Paris», − говорится, что бульвар назван в честь взятия Севастополя французскими войсками в Крымскую войну. Там погибло семнадцать тысяч русских солдат. А я знаю, как русские любят Севастополь!

− И откуда ты такой умный!

− Из Египта. Студент. Учусь здесь. А такси вожу, чтобы историю знать.

− Молодец, − она поискала глазами табличку с именем водителя и прочла: − Озаз!

− Озаз означает «любимый Богом», − гордо произнес водитель.

− Каким?.. − невзначай спросила она и сразу пожалела.

− В Кэйро я жил на берегу Нила. Я ходил в коптскую церковь. Её построили на месте, где стоял дом, в нем жили дева Мария с маленьким Иисусом и стариком Иосифом. Теперь понятно, какой Бог меня любит?

− Конечно, Озаз, прости меня, если обидела. − И сразу вскрикнула: − Эй, ты куда меня привез? Здесь же одни бордели!

− Это Сен-Дени, мадам. Его называют «район красных фонарей». Это ад на земле. − Таксист остановил машину у церкви со стрельчатыми сводами и сказал: − А это рай на земле − церковь Сен-Лё-Сен-Жиль. Здесь мощи святой царицы Елены.

Аня открыла дверцу автомобиля и ступила на асфальт улочки, пытаясь не смотреть в сторону яркой вывески напротив, где краснели, видимо от стыда, красные буквы S, E и X. Достала из сумочки аккуратно сложенный платок, надела на голову, вошла в церковь. Оглянулась. Удивилась тому, насколько храм изнутри кажется огромным. Не то что снаружи, учитывая насколько плотно зажат со всех сторон каменными глыбами. Робко перекрестилась, положила поясной поклон. Из-за спины, как тень отца Гамлета, появился юноша в черном облачении с мушкетерской бородкой на строгом лице и бережно взял девушку под локоток.

− Не беспокойтесь, − сказал он по-русски, − я проведу вас в православную крипту с мощами равноапостольной Елены.

Пока они бесшумно ступали между рядами стульев в направлении главного престола, Аня поинтересовалась:

− Простите, как вы узнали, что я русская? − И провела рукой по костюму и платочку.

− Ну, конечно, не по одежде, − успокоил он ее. − Одеты вы вполне по-европейски. Но в русских женщинах есть нечто такое, что взглянешь и сразу поймешь − эта наша. Взгляд такой кроткий, глаза светлые, страх Божий в поведении и во всём… Да и крестное знамение вы наложили на себя православное.

Они подошли к крошечному приделу. В округлой нише на резной деревянной подставке на уровне глаз как бы парил над землей позолоченный ковчег в виде крошечной церкви. Сквозь стеклянные окна просматривались мощи, обернутые в золотистую  парчу. Аня извлекла из сумочки коробочку с церковными свечами, привезенными из дому, и поставила четыре на большой квадратный подсвечник: за отца Георгия, бабушку, Игоря и себя.

Зажгла четыре огонька, засмотрелась, как в детстве, мысленно произнесла простенькую молитву царице Елене, поклонилась мощам, иконам слева и справа, почувствовала явное облегчение и отошла на два шага. И только тогда боковым зрением разглядела две фигуры в черном − мужчина в костюме-тройке и монахиню в православном апостольнике − оба на коленях, приклонив главы своя. Мужчина протяжно вздохнул, тяжело поднялся с колен, неуклюже положил поклон и мелкими шажками стал удаляться в сторону выхода. На миг его лицо осветилось дневным светом из витража − и Аня замерла. Ей показалось, что это отец Кирилла, как же его зовут… Лаврентий, который звал ее замуж, обещая златые горы. Она пошла на цыпочках за ним. Мужчина вышел из храма. Аня положила поклон, коснувшись рукой пола, кивком поблагодарила юношу в черном и вышла на улицу. Как и раньше, отвела взгляд от красной вывески с неприличным названием и задумчиво тронулась в сторону такси. Озаз, опираясь на капот, с аппетитом поглощал пышный лаковый бриошь, запивая кофе из стаканчика. Увидев Аню, проглотил остатки булочки, выбросил упаковку в урну и, широко белозубо улыбаясь, открыл дверцу.

  − Мадам, вы светитесь, как автомобильная фара! Приятно смотреть! Почему я с вами не пошел?.. Очень кушать хотел. − Показал пальцем за левое плечо Ани и сурово произнес: − А этому что нужно? Зачем он пялится на вас?

Аня оглянулась и оторопела. Изрядно постаревший Лаврентий топтался в трех шагах от нее и глядел исподлобья, явно желая что-то выразить.

− Да, Анечка, как видишь, я живой, − прохрипел он старческим надтреснутым голосом. − Не удалось Кирюшке меня прикончить. Зато удалось обобрать до нитки. Так что живу здесь, на деньги четвертой жены Элен, француженки, семидесяти пяти лет. Нам ничего друг от друга не нужно. Так, по-стариковски доживаем, оба одинокие, брошенные детьми.

− Сочувствую, Лаврентий, − чуть не плача прошептала Аня.

− Ты прости меня, Анечка, − с трудом произнес старик. − Дурно я с тобой поступил. Но! − он поднял мутные глаза, в глубине зрачков сверкнуло на миг нечто молодецкое. − Насчет последней в жизни любви я был прав. После тебя, милое создание, я уже никого не любил. Будто сердце окаменело. Прости меня… − и зашаркал прочь.

− У вас все нормально? − спросил Озаз, провожая старика глазами. Аня молча кивнула. − А теперь куда, моя госпожа?

− В кафе «Клозери де Лила».

Автомобиль на предельной скорости мчался по бульвару Сен-Мишель. За окном проносились дома с крошечными балкончиками, деревья, кафе, магазины, площади, вот слева Сорбонна, вот справа Люксембургский парк, Сена дважды блеснула радужной водичкой… Аня же почти ничего не видела. Так, что-то мелькало − мимо глаз, мимо сознания. Девушка в это время вспоминала Народную бабушку, несчастного старика Лаврентия, его непутевого сына. Ей очень хотелось поплакать, пожалеть, она из последних сил боролась с собой, чтобы не разрыдаться, но нельзя − впереди встреча с Сережей-маленьким. Не хватало еще появиться перед дружочком детства с зареванным лицом…

− А вот и ваше кафе! − сухо произнес Озаз. − Тут всё рядом.

Дверца роскошного лимузина, стоящего перед входом в кафе, открылась. Из салона выступил вальяжный господин, протянул Озазу крупную купюру, а девушке − обе руки и опять же по-русски торжественно произнес:

− Анечка, дорогая, здравствуй! Как же ты прекрасна! − Подхватил ручку Ани и запечатлел галантный поцелуй.

− Сережа, да тебя не узнать! − воскликнула она. − Я тоже рада тебя видеть! Ух, какой ты!

Водитель такси разочарованно взвыл, автомобиль взвизгнул шинами и пулей скрылся за поворотом.

− Ты, я вижу, не одного меня очаровала в Париже, − улыбнулся Сергей. − Ну ладно, давай-ка войдем в ресторан, пока тебя кто-нибудь не украл.

Они вошли под арку, увитую виноградными листьями, в глубине садика над стеклянным входом по низу навеса по зеленому фону белели до боли знакомые буквы: «La Closerie des Lilas». Внутри царил полумрак в бордовых тонах. По стенам висели картины с подсветкой. Аня приблизилась к портрету, пейзажу, аляповатой абстракции, разочарованно вздохнула, едва слышно проворчав: «да что же это такое, одна халтура».

− Кстати, почему ресторан? − спросила Аня, присев на мягкое кожаное сидение стула, заботливо отодвинутого, затем придвинутого галантным кавалером. − Это же вроде всегда было кафе!

− Да тут под старинной вывеской понастроили много чего: и пивной бар, и кафе, и ресторан и… что-то еще. Французы на своей истории научились неплохо зарабатывать, такие купоны стригут, мало не покажется. Но, хватит о них. Аня, все эти годы я только о тебе и думал, мечтал.

− Лялечка Коэн рассказывала, что ты женился? − осадила разгоряченного кавалера Аня. − Что папа тебе галерею подарил? Что ты нынче почтенный господин?

− Знаешь, Аня, я бы все отдал за вот эту руку, − он положил тонкую холодную ладонь на горячую кисть Ани, − чтобы всю оставшуюся жизнь держать ее в своих ладонях. − Аня опустила глаза, мягко вывернула кисть и положила ближе к себе. Сергей смущенно откашлялся. − Прости… У меня к тебе, собственно, деловой разговор. Но прежде, я должен тебе кое в чем признаться и попросить прощения.

«Что за день такой, − подумала Аня, чувствуя неприятный холодок вдоль позвоночника, − все мужчины взялись просить у меня прощения, будто специально поджидали момент прибытия».

− Давай, говори, чего уж там, − усмехнулась она, отхлебывая луковый суп, только что поставленный перед ней официантом. − Прости, очень кушать хочется. Последний раз ела вчера утром.

− Бонапети, ешь на здоровье! − воскликнул он, потом через паузу с кашлем в ладонь произнес: − Ты помнишь, письма на желтой бумаге, которые получала там, в Энергетике? Это я писал. Прости.

− А знаешь, я ведь нашла того самого автора, у которого ты свистнул тексты. И встретилась… Так что, спасибо тебе! Все к лучшему.

Сергей опустил глаза и вздохнул.

− Это не всё. Кирилла дважды избивал я, одевшись в черное трико и маску. Дубиной, сзади, чтобы не мог ответить… Очень ревновал!

− Подумаешь, я тоже лупила и его, и папочку. Заслужили! Все нормально. Дальше?

− Когда отец устроил мне галерею, я своего агента послал в наш поселок Энергетик, в нашу художку. Он сообщил, что увидел на стенде твой триптих − это было нечто восхитительное! Меня опять задушила ревность. Ведь ты изобразила своего Сероглазого короля. Он мне сообщил об этом по телефону. Я заставил его стащить триптих со стенда и привезти сюда.

− Ничего страшного, я потом еще пять авторских копий написала. Говорят, не хуже.

− Слушай, Аня, ты что, совсем не интересуешься судьбой своих картин? − Сергей с крайним удивлением выпучил глаза. Аня только что обратила внимание, что «ботанические» очки с лица пропали, а визави глядит на нее сквозь гламурно-синие линзы, а-ля Ален Делон. …Который в недавнем интервью выразил желание поскорей закончить жизнь: люди стали злыми, кино− тупым, возлюбленную так и не встретил, всё надоело. Бедный, старый Алик!

− Ну почему совсем… не интересуюсь… − протянула она, почесав лоб согнутым пальцем. − Хотя да, конечно, трястись над картинами, там, рекламировать, продвигать − это не для меня. А что? Ты и тут подсуетился?

− Ага, − шмыгнул тот носом, как в детстве. − Именно подсуетился. Во-первых, я выставил триптих у себя в галерее. Ты знаешь, к нему выстраивались очереди, как в свое время к Сикстинской мадонне. Из меркантильных соображений, или, если хочешь, из чисто мальчишеского хулиганства, повесил ценник − с такой ценой, что сам себе удивился − миллион евро!

− Ничего себе! − сказала Аня, придвигая к себе тарелку с медальонами из седла барашка. − Прости, Сереженька, очень проголодалась. − И что? Нашелся сумасшедший?

− Да, нашелся. Только не сумасшедший, а весьма уважаемый коллекционер живописи. У него собственная частная галерея, только не на продажу, а для себя, любимого. И предложил он целых два миллиона. А еще спросил, кто автор, где живет и можно ли ему заказать нечто подобное по более высокой цене.

− И ты послал своего воришку ко мне за очередным траншем!

 − Да, − Сергей от стыда опустил лицо чуть ли не свою тарелку с огромными улитками. − Прости. Тот самый агент поехал к тебе и попросту выкрал почти все твои картины. По дипломатическому паспорту, провез мимо таможни и вывез в Париж. Я их снова выставил в галерее, чтобы поднять в цене. Успех повторился. А подхлестнула триумф кража, о которой писали все гламурные издания, особенно узнав, что они застрахованы на бешеную сумму.

− Ну, ты, дружок, и замахнулся! − Она уже проглотила восхитительную баранину, удивительно нежную и сочную, и придвинула к себе замысловатый десерт, похожий на айсберг, облитый шоколадом. − Да ты у нас настоящая акула капитализма!

− Я конечно, дурно с тобой поступил…

«Кажется эту фразу я уже сегодня слышала,  − подумала Аня, погружая десертную ложку в нежную сливочную пену. − Все-таки умеют французы прилично накормить. Интересно, сколько это у них стоит, хватит ли у меня денег? В случае чего у Сережи взаймы стрельну».

− Да ладно, Сережик, что ты в самом деле! Ну продал, ну заработал чуток − хоть кому-то моя мазня пригодилась. Кстати, я же дважды переезжала и всюду устраивала «склад готовой продукции». Так что воришке твоему досталась в лучшем случае третья часть моих работ. А тебе известно, что я иконы стала писать? Это, знаешь, дело настолько чудесное, что и слов нет. Так что все нормально, не тужи. Я только рада. Правда!

− Анечка, Аня! − Мсье Сэрж Симон порывисто схватил левую руку дамы, подтянулся и чмокнул в среднюю косточку.

− Э-эй, − усмехнулась Аня, тщательно растирая языком по нёбу сладкую массу, − не хватайся, не твоё! − Положила десертную ложку и повертела перед лицом правой ладошкой с колечком на безымянном пальчике. − Видишь, это возлюбленный окольцевал меня, как птичку перелетную. − Сотрапезник, так и не прикоснувшийся к еде, взглянул на Аню и побледнел.

− Слушай, Сереж, а у нас с тобой денег на все это хватит? Дорогущее наверное, а?

− Шутишь? Ах да, прости, я же не договорил! − Кавалер извлек из внутреннего кармана пиджака конверт и положил его перед Аней. − Здесь твой гонорар, за вычетом налогов и агентских. Там двенадцать миллионов. Я раскидал по четырем банкам.

− Ужас! Куда такие деньжищи! − она допила красное вино, промокнула губы, порылась в конверте, вытащила карточку. − Какая красивая! Слушай, а можно я сейчас заплачу вот этой золотой. Просто я никогда еще не пробовала. Можно?

− Вообще-то это я тебя пригласил и сам должен оплатить счет. Но если у дамы такой каприз!.. Гарсон, лядисьон, силь ву пле!

− Ух ты! Здорово у тебя получается по-ненашему! У меня язык такие фортеля ни за что бы не выкрутил. − Взяла бутылку со стола и прочла: боур-го-гне. Это как по-русски?

− Бордо!

− А зачем столько лишних букв? А вот и гарсончик! Давай, Петька, учи Анку пулемету!

Официант бережно взял золотую кредитную карточку, уважительно глянул на шаловливую мадам и как-то подозрительно быстро произвел товаро-денежную операцию. Шмыганул по карточке ручным устройством, попросил автограф и вытянулся в ожидании чего-то еще. Сергей протянул ему бумажку с цифрой сто на уголке. Для Ани пояснил:

− Чаевые, так принято. Они для меня любой спецзаказ выполняют. Хочешь, проедем в мою галерею? Тут рядом.

− О-о-о, нет, нет, засиделась я тут у вас. − Она взглянула на часики. − Мерси, конечно, но у меня вечером самолет. Пора домой!

− Так я же тебе обратный билет на послезавтра заказывал. Ты что, не хочешь походить по Парижу, посетить музеи, заглянуть в приличный магазин, подновить гардероб? А можно вообще круиз по Франции устроить!

− А я, Сереженька, купила обратный на сегодня. Прости, домой хочу. В милый, милый дом! А тебе − спасибо за все! И от всей души желаю тебе счастья!

Сергей посмотрел на Аню долгим печальным взглядом и снова вздохнул.

В отель Аня возвращалась чуть не бегом. Ворвалась в номер, закрыла дверь, прижалась к прохладному полотнищу спиной. Наконец она одна! Можно снять шутовскую маску, принять горячий душ, смыть с себя хищные запахи чужого мегаполиса… Рухнуть ничком на пружинистую кровать и дать волю очередному приступу жалости. Аня оплакивала этот город, представший ей загаженными руинами некогда блистательного Парижа, о котором мечтала с детства; незавидное одиночество воришки Сережи, старика Лаврентия, обворованным сыночком Кирюшкой.

Подняла мокрое лицо, взглянула на холодные стены роскошного номера, вспомнила церковь на улице красных фонарей, мальчика в черном, ведущего под локоть редкого прихожанина в крошечную крипту, отвоеванную православными; вычурные произведения Дали, показавшиеся ей воплощенным безумием; бульвары с горластыми беженцами и туристами, любителей пива − «писающих мальчиков» у всех на виду, стариков, роющихся в мусорном баке; таксиста-египтянина, сочувствующего жертвам Севастополя, постаревшего в отчаянии Ален Делона − и продолжила самозабвенный плач. Зато улетала Анечка, хоть и с распухшими глазами, зато без всякого сожаления, с легким сердцем: домой, домой!

Другие произведения автора:

Один день частного сыщика Вински

Монстры в Москве

Тающее отражение