VIII

ЦАРЬ ГОРОХ

«Жил-был, поживал славный царь Горох в своём славном царстве гороховом».

(Д. Н. Мамин-Сибиряк)

  В свете изредка попадающихся фонарей снег искрился разноцветными огоньками. «Красиво» – думал Немцов. Ни о чём больше, почему-то не думалось. Все мысли, которые Анатолий насильно загонял в голову, там не задерживались. А подумать бы нужно было. Если старший лейтенант Самойленко заметит, что они с Ревенцом не вернулись вовремя в расположение роты, а он, не может этого не заметить, непременно захочет подробнее обсудить этот вопрос, и учует запах пива. Никаких взысканий, наказаний, нарядов и прочих нелепых явлений армейской службы, разумеется, не будет. Изощрённый ум старшего лейтенанта, найдет, чем заменить любой из этих беззубых методов дисциплинарного взыскания. А фонари остались позади, снег стал синим и тропинка, на которую они с Ревенцом теперь свернули, вилась меж нетронутых снеговых перин.

  Так вот молча и дошли до казармы. Поднялись на крыльцо, спустились в помещение роты и остановились в недоумении. Помещение было, а вот роты, с характерными для неё звуками и предметами не оказалось. Ревенец и Немцов, медленно прошли по взлётке, заглянули в кубрики, не увидели там ни обитателей, ни двухъярусных железных коек, ни тумбочек, словом ничего. Кругом царило запустение. Даже дверь ленинской комнаты, была распахнута, и сама комната была пуста. Без единого стенда или портрета, ничего, из того что сопровождает солдат в их героической ратной службе.

  – Э! Тут, щто, нейтральний бомба зарвалься? – спросил Немцов, подражая среднеазиатским товарищам по оружию.

  Ревенец не ответил. Только эхо отразилось от голых стен, а за ним гулко раздались шаги. Друзья обернулись и увидели крошечного, с большими детскими глазами, на правильном смуглом лице, Исраилова.

  – Э! Ви щто здес дэляете! – Исраилов по-русски говорил с акцентом, но слов знал много и не путал – Всэх там строица завъёт. Самолэнка.

  – Где? – спросил Ревенец.

  – Там! – смеясь, сказал Исраилов – Ви гдэ били? Всэ на ту сторону перэехали! Тепер там жить будим!

  Каждую фразу Исраилов выкрикивал бойко, по-мальчишески. Вообще выглядел он лет на 13-15 никак не старше. Миниатюрный и красивенький как куколка. Он принадлежал к той породе людей, которые и в шестьдесят лет будут выглядеть на двадцать. О таких говорят, «маленькая собачка – до старости щенок». Из-за своих размеров он был лёгкой добычей даже для самых невзрачных агрессоров. Тем не мене, почти всегда смеялся и был жизнерадостным. 

  Войдя в помещение 313-й роты, Ревенец и Немцов первым делом увидели туркмен, снующих всюду, как потревоженные пчёлы, с видом хозяев, в дом которых неожиданно вторглись незваные гости. На Ревенца они смотрели победителями.

  – Сктм, сктм, сктм – пропел, проходя мимо один из близнецов.

***

  В центре кубрика, две, составленные вместе, двухъярусные койки были, со всех сторон задрапированы шерстяными одеялами и лишь с одной, образовавшееся купе, было занавешено простынёй. В этом будуаре расположился Асылбаев-Урфин Джюс, окружив себя своим деревянным войском. Он восседал на койке, сложив ноги по-турецки, а его соплеменники всесторонне жизнеобеспечивали своего повелителя. 

  Ночь прошла без сновидений и, даже вовсе без сна. Всякий раз как слышался скрип койки и, следовавший за ним шорох, Ревенец и Немцов открывали глаза и следили за всеми передвижениями. Их настороженность была не беспричинной. Несколько раз за ночь к ним подбирался кто-нибудь из туркмен, и слегка пригнувшись, приглядывался, но проходил мимо будто бы в туалет. Кот и Жирный приподнимались на постелях, а Алик кашлял, давая понять, что нападение на Ревенца не пройдёт для урфинджюсова войска гладко. Следующий за этой ночью день тоже оказался напряженным. Не выспавшемуся Ревенцу всюду мерещились туркменские лазутчики.

  Освободившуюся казарму начали готовить к приёму таёжного воинства. Кое-где чинили и подправляли что возможно. Кот халатно белил потолки и верхнюю половину всех стен в бывшем помещении роты. Он бродил по пустой казарме и орошал потолок из пульверизатора. За Котом следовал Зураб Хуцишвили, дёргал его за рукав и, указывая на, неведомо откуда взявшихся среди зимы, сидящих, на потолке мух, говорил:

  – Костя! мухав, мухав палэй!

  Зураб за последнее время прикипел к киевлянам. Сваны его как равного не принимали. В их обществе он чувствовал себя второсортным. Сванского языка Зураб не понимал, а говорить по-грузински, специально для него, они не хотели. Киевляне же говорили по-русски, а этот язык он худо-бедно знал. До армии Хуцишвили работал на турбазе в Гори, и практику в русском имел. 

  Между обоими помещениями начали пробивать проход. Стена, разделявшая расположения двух отдельных рот оказалась толщиной метра полтора и поддавалась с огромным трудом. Ремонт неторопливо двигался к середине. До прибытия лесовиков оставалось недели полторы-две.

***

  Случается, когда заходит человек в море. Уверенно, чинной поступью, выпятив грудь и втянув живот, разгребая, зачем-то, руками воду перед собой. Вот сейчас ляжет торсом на бирюзовую волну, взмахнёт мощно руками и, разрезая плечом водную гладь, устремится вдаль, туда, где у горизонта солнце боязливо пробует воду – не холодна ли? – прежде, чем в неё погрузиться. Ещё шаг, и море, как бы пятится, отступает, боясь бескомпромиссного купальщика. И вдруг, откуда не возьмись, налетела волна. Нахлынул, внезапно, пенный вал, схватил, сбил с ног и уже не поймёшь, где низ, где верх. Мельтешат перед удивлёнными глазами мириады пузырьков, кружится какой-то мусор, и только слышно, как хрипит потревоженная галька. Потом откатывает вероломная волна и человек как лягушка яростно дрыгая ногами, наконец, нащупывает ладонями дно, садится и оказывается, что сидит он у самой кромки воды, в волосах водоросли, плавки набитые пляжным мусором сползли к коленям.

  Вот такой же неожиданностью порой оборачиваются вполне ожидаемые вещи. Возвратившись с работы, бойцы были направлены в помещение недействующей сушилки. В расположение роты никого не пустили в связи с прибытием личного состава таёжной части. Выглядывая из «сушилки», бойцы делились впечатлениями. А на взлётке незнакомые офицеры пытались построить галдящее и гогочущее стадо.

  Всё произошло внезапно. Казарма, ставшая домом для тех, кого угораздило попасть служить в тайгу, погибла – погибла ярко, как и подобает военному сооружению. Построена она была из дерева. Отапливалась печами. В тайге топлива для печей хватает вполне, только заготовлять дрова никто не хотел. К отопительному сезону подготовились из рук вон плохо и к середине зимы необходимо было пополнить запас дров. В части верховодили русские дембеля – люди неприхотливые в быту, но задорные и весёлые. За дровами гоняли в лес представителей азиатских народов, а также офицеров. И те, и другие, по разным причинам работу эту не любили и для печей стали отдирать наличники с дверей и окон, а дальше перешли к прочим деталям интерьера. В то время как одни разбирали всевозможные перегородки, другие, лёжа в постели, курили план, под аккомпанемент на гитаре в исполнении начальника штаба. Курение в постели, как известно, может привести к пожару, и привело. Полуразобранная, изнутри, казарма занялась ночью, да так хорошо, что личный состав вынужден был покидать помещение авральным порядком, то есть в панике и белье. Спаслись все за исключением одного грузина, которому народная молва тут же приписала подвиг – говорили, будто он пытался спасти пакет плана. Как бы то ни было, офицеры повезли останки мужественного горца в родное селение и в часть не вернулись. Весь комсостав был расформирован по другим войсковым частям. Русских дембелей, во избежание продолжения, сложившихся славных боевых традиций, разбросали от Амура до Туркестана, дожидаться приказа. Остальное воинство, экипированное заново и доукомплектованное новым офицерским и прапорщицким составом было привезено на станцию Дивизионная до срока.

  Внезапная волна захлестнула, смела и смешала всё на свой лад. В один день были усланы к новому месту службы старший лейтенант Самойленко, прапорщик Александров и другие безымянные герои. Новоприбывшие офицеры и прапорщики были поселены в кубрике, оснащённом дверью, которую украсила табличка

штаб

Новый командир части, майор Лебедев, переведённый из Ленинграда и прибывший с женой и взрослой дочерью, получил в распоряжение угол, в штабе, отгороженный двумя обыкновенными одёжными шкафами.

  Весь рядовой состав был перемешан и поделён, наново, на три роты. Наводнение смыло и будуар Урфина Джюса и взлелеянный туркменский быт. Раскидало бойцов во все стороны. Немцов и Ревенец, вместе оказались в третей роте, укомплектованной кавказцами, с незначительной примесью представителей мусульманских народов, из других регионов страны.

  После неудавшейся вечерней поверки, когда все занимались своими делами, Ревенец полез знакомиться с новыми грузинами, рассудив, что лучше начать знакомство по-своему нежели на их манер. Малоразговорчивый, кряжистый, с широкими ровными горизонтальными плечами и, похожей на тыкву головой, грузин, которого называли Бичико, удовольствия от знакомства не выказал, зато его друг Каха Бандзеладзе, Ревенцу обрадовался и охотно расспрашивал «как жизьнь уабще?». Места заняли тут же, Немцов на верхней койке над Бичико, а Ревенец угнездился над, Кахой. Утром, когда послышались ленивые выкрики дежурного «Па-адъё-ом!», Немцов открыл глаза, повернулся набок и посмотрел вниз, убедиться, что сапоги на месте. Картина, представшая его взору, не могла даже присниться. Оба грузина спали на одной койке, укрытые одним одеялом. В армии Анатолий видел много удивительных вещей, но это не лезло ни в какие ворота. Не зная, что делать в этой ситуации он закрыл глаза и принялся притворяться спящим. Вскоре, однако, всё разъяснилось. Бандзеладзе перелёг в постель своего земляка и друга, спасаясь от ночного дождя. Ревенец спавший над ним, неизвестно почему намочил постель. И, как было понятно по грозовому выражению лица Кахи, не только свою.

  Положив такое неудачное начало отношениям, Ревенец молчал. Молчал, что совсем уже пугало, и Каха. Его, похожее на бычье, лицо, с массивным лбом, широко посаженными глазами, растопыренными ноздрями, и бараньими кучеряшками, было непроницаемо. Оставаться в этом кубрике, нечего было и думать. Днём спасла работа. Приятели, в результате реорганизации, опять попали в ОГМ. Весь день просидели в мелотёрке, и даже сбитый с толку капитан Гомбожапов не слишком донимал их заданиями. Вернувшись вечером, Немцов и Ревенец не решались войти в расположение части и стояли на лестнице, дожидаясь у моря погоды. Мимо друзей, один за другим шли кавказцы, самых разных национальностей. Там были армяне, грузины, осетины, танкисты с красными и чёрными пагонами, водители, артиллеристы, связисты, пехотинцы и даже один ВАИшник, в светоотражающем ремне с портупеей и белыми манжетами. Всех их объединяло одно устремление – каждый, проходя, спрашивал «где горох?». Друзья пожимали плечами и отвечали «незнаем». Гости сердились, или удивлялись, или неопределённо цокали языками. Наконец Немцов, обуянный любопытством, отправился на разведку. Сразу у входа встретил Алика.

  – О! Вот вы где красавцы! – заявил тот – Слышал уже о вашем подвиге.

  – А, что я? Почему вдруг «о вашем»? – затарахтел Анатолий – Это Ревенец отличился, а я здесь причём?

  – Какая разница? – резонно ответил Алик – Эти новые грузины уже спрашивали «щто эта, уаши зэмляки, такие чёрты, сцикуны?».

  – Э-эх – э-эх! – завздыхал Немцов – Только этого не хватало. – и немного помолчав, спросил – А, что это кавказцы за горохом попёрли?

   – Какой-то ара блатной приехал. Его поселили в «сушилке», в отдельных апартаментах. Весь день к нему кавказ идёт, очередь как в мавзолей.

  – Начальник какой-то, что ли? – спросил Немцов.

  – Какой начальник? – как-то скорбно усмехнулся Алик – Офицеры все в штабе живут. Рядовой, но очень блатной.

Другие произведения автора:

VI

Французская кухня

VII