Новые
МенюВремена (часть вторая, начало)
16 января 2014 — Лев Казанцев-Куртен
Ч А С Т Ь В Т О Р А Я
(продолжение)
Начало:
(начало)
ХОД ВРЕМЕНИ
Позлащённые стрелки на часах Ивановской колокольни и по сей день продолжают свой равнодушный бег.
Шестнадцать зим пронеслось со знойного лета двадцать первого года. Только ныне куранты не играют.
Ещё в двадцать четвёртом уисполкомом было постановлено заменить царский гимн пролетарским.
Взялся за исполнение решения советской власти техник Бабкин, из большевиков. Сломать-то игру часов он сломал, а наладить не успел – упал с колокольни и разбился насмерть. Обыватели посчитали его гибель Божьим наказанием.
К этому времени в Кремле был закрыт девичий монастырь, монахини разбрелись по белу свету, а игуменью посадили в тюрьму прямо тут, в бывшем монастыре, только перекинув из её уютной кельи на втором этаже в полуподвальную, холодную и сырую камеру. Там она и умерла.
Досужие языки говорят, что её сожрали голодные крысы. Конечно, врут. В монастыре не было крыс.
Кроме тюрьмы в Кремле разместилось ОГПУ. Это то, что ранее именовалось ЧеКа. Уисполком и всё прочее из Кремля вывели, кремлёвские ворота для горожан закрыли. Вход и въезд в него сделали только по пропускам.
Обыватели теперь старались реже появляться возле его стен – побаивались. А ещё они перестали запоминать всё то, что было вчера. ЧК, ОГПУ, а ныне НКВД укоротили обывательскую память, подрезали языки болтунам. С короткой памятью и жить людям стало лучше, стало веселей.
Интерлюдия
«Мы, коммунисты, – люди особого склада. Мы скроены из особого материала. Мы – те которые составляем армию великого пролетарского стратега, армию товарища Ленина. Нет ничего выше, как честь принадлежать к этой армии. Нет ничего выше, как звание члена партии, основателем и руководителем которой является товарищ Ленин»…
И. В. Сталин
«Следственными материалами установлено участие обвиняемых, а также покончившего самоубийством Гамарника Я. Б. в антигосударственных связях с руководящими военными кругами одного из иностранных государств, ведущего недружественную политику в отношении СССР. Находясь на службе у военной разведки этого государства, обвиняемые систематически доставляли военным кругам этого государства шпионские сведения, совершали вредительские акты в целях подрыва мощи Рабочее-Крестьянской Красной Армии, подготавливали на случай военного нападения на СССР поражение Красной Армии и имели своей целью содействовать расчленению Советского Союза и восстановлению в СССР власти помещиков и капиталистов.
Из обвинительного заключения по делу заговора
военных, возглавляемых Тухачевским М. Н.
«В 1937 году были вскрыты новые данные об извергах из бухаринско-троцкистской банды шпионов, вредителей, убийц, состоявших на службе у разведок капиталистических государств. Судебные процессы показали, что эти подонки человеческого рода состояли в заговоре против Ленина, которого намеревались арестовать, в заговоре против партии, Советского государства уже с первых дней революции. Выполняя волю своих империалистических хозяев, они ставили своей целью разрушение партии и Советского государства, подрыв обороны страны, облегчение иностранной интервенции, подготовку поражения Красной Армии, расчленение СССР, превращения его в колонию империализма, восстановления в СССР капиталистического рабства. Партия и Советская власть разгромили осиные гнёзда врагов народа.
Из «Краткой биографии И. В. Сталина» под ред. П. Н. Поспелова, Москва, 1951 г.
КОЛЯ АРБЕНИН
В этом, тридцать седьмом году, Коля Арбенин окончил школу. Ему исполнилось семнадцать. Он живёт с мамой. Отец его, Владимир Николаевич, умер три года назад. Он много лет служил в Арбенине врачом, и умер на рабочем месте, принимая своего последнего пациента – остановилось сердце.
В том же году Колю настигла и другая беда. Это случилось при приёме его в комсомол.
В анкете он указал своё происхождение: «Из служащих. Отец – врач, мать – медсестра». Инструктор райкома Нефёдов обвинил юношу во лжи, заявив: «От пролетарской правды, Арбенин, не скроешься. Нам известно, что твой отец лишенец, бывший князь».
Нефёдов разорвал Колино заявление и выставил из кабинета на глазах ребят.
Для мальчика пролетарской школы отказ в приёме в комсомол был тяжёлым ударом.
Стала недоступной для Коли и заветная мечта: поступление в лётную школу и стать лётчиком-истребителем.
От него, как от изгоя, отвернулись все друзья. Он почти не выходил из дома – только в школу, где сидел за последней партой в одиночестве. Однако однажды на классном часу выступила Тася Шарова, обвинив одноклассников в бездушии.
– В чём вы можете обвинить Колю? – спросила она ребят.
Все промолчали.
– Вы как хотите, а я буду с Колей дружить, – сказала Тася во всеуслышание и перенесла свой портфель с первой парты, где сидела, на камчатку, на Колину.
Вскоре Коля понял, что не может жить без Таси. Это была любовь, о которой он молчал, боясь чем-то неосторожным выдать себя любимой, и тем более окружающим его людям.
Несмотря на классово чуждое происхождение, Колю приняли в лётный клуб Осовиахима. Он занимался в школе и в клубе, не оставляя времени на «низменные порывы души».
Окончив школу, Коля устроился учеником моториста на речной буксир. Получив рабочий стаж, он мог рассчитывать на снисхождение рабочего класса к себе и на приём в комсомол.
А Тася уехала в Москву поступать в медицинский институт.
ИВАН ЛЯДОВ
Иван Георгиевич Лядов, сотрудник Главспецстали, с нетерпением ожидал появление на горизонте купола Ивановской колокольни.
Он стоял в коридоре купейного вагона у окна, потому что колокольню можно будет увидеть с этой стороны.
В родных местах Иван Георгиевич не был пять лет. Казалось, целую жизнь.
В тридцать втором он приезжал в Арбенин на несколько дней повидаться с матерью перед командировкой в Германию. Ему, как лучшему выпускнику Московской горной академии, предстояло проходить практику на заводах Круппа. Но тогда он приезжал один, а сейчас везёт с собой жену Веру и маленького сына, Митеньку. Митеньке скоро исполнится год.
В тот раз он ехал преисполненный радости и гордости: его, одного из многих выпускников академии, отобрали в группу практикантов, направляемых в Германию. Перед ним открывались безграничные горизонты.
Те дни пролетели, как одно мгновение. Дни он проводил с матерью, ночи…
Пять ночей он провёл у Клавы. В Клавдию Тихоновну он влюбился в неё ещё в девятом классе. Она вела у них историю. Это был его последний учебный год, а у неё – первый в качестве учительницы.
Невысокая, стройная, черноволосая, с длинной косой, всегда в светлой блузке, она покорила его сердце так, что незадолго до выпускных экзаменов он не удержался и, догнав девушку по дороге домой, быстро проговорил:
– Я люблю вас… я очень люблю вас…
А выпалив скороговоркой первое в своей жизни признание в любви, он со всех ног умчался прочь, оставив Клавдию Тихоновну недоумевать: не показалось ли ей, не ослышалось ли она?
***
…После третьего курса он приехал на каникулы домой и в один из первых дней после приезда увидел Клавдию Тихоновну, выходящую из магазина с набитой сумкой. Он подошёл к ней и, поздоровавшись, взял сумку со словами:
– Я помогу вам.
Разговор от магазина до дома, где жила Клавдия Тихоновна, получился сумбурным. Говорил, главным образом, он о себе и о своих успехах.
Они дошли до дома, где Клавдия Тихоновна снимала комнату и вошли в тёмные сени. Здесь Клавдия Тихоновна достала из сумки яблоко и протянула ему, сказав:
– Спасибо, Ваня.
Если бы она просто поблагодарила его, он повернулся бы и ушёл, но она дала ему яблоко, словно ребёнку. Это его глубоко задело. Обиженный, он привлёк её к себе и поцеловал в губы.
Поцелуй вышел неожиданно для него проникновенным. Потом, словно спохватившись, Клавдия Тихоновна оттолкнула его.
– Ты что? Зачем ты это сделал? – спросила она шёпотом.
А он, прижав губы к её ушку, прошептал:
– Я люблю тебя, Клава…
– Зачем? Не надо… – выдохнула она.
Он снова поцеловал девушку. Клава, уже не сопротивляясь, увлекая его в комнату.
– Пусть будет, что будет… – проговорила она, помогая ему, раздеть себя…
Два года он скрывал от матери свою связь с Клавой, но, отправляясь в Германию, открылся ей и сообщил, что собирается предложить руку и сердце своей возлюбленной. Мать не возражала, но попросила его не торопиться и не делать этого до возвращения из командировки.
***
…Из Москвы до Берлина он ехал в одном купе с группой музыкантов, направлявшихся на гастроли за границу. Один из музыкантов, пожилой, седовласый, ещё до революции учился в Берлине и неплохо говорил по-немецки.
Музыкант вспоминал свои годы, проведённые в Германии, рассказывал о немцах и немецких порядках, нравах и обычаях. Он же старался ценное и полезное запомнить, чтобы не попасть впросак и не оконфузиться в незнакомой обстановке.
Музыкант дивился тому, что нынешние молодые люди едут за границу, даже элементарно не владея языком страны, где собираются учиться, полагая, что там с ними будут разговаривать на русском языке. При этих словах старик поглядывал на него, имевшего неосторожность сообщить своим спутникам, что после окончания Горной академии едет стажироваться в Германию.
Каково же было удивление седовласого музыканта, когда молодой инженер на пограничном пункте в Стренче весьма прилично заговорил с немцами по-немецки.
– Кажется, наша школа за эти годы кое в чём преуспела, – заметил музыкант.
Но школа и вуз были ни причём. Это был плод многолетнего труда его матери, желавшей, чтобы её единственный сын владел основными европейскими языками. Кроме немецкого, Иван Георгиевич мог сносно изъясняться и по-французски.
В Берлине он пересел в поезд, направляющийся в Эссен.
***
Иван Георгиевич окунулся в незнакомую ему жизнь. Здесь, в Германии, она была иная и казалась спокойной и размеренной.
Эссенцы вставали в семь утра, а в одиннадцать вечера ложились спать. В этот час гас не только свет в окнах домов, но и газовые фонари на улицах. И никакой ночной жизни, о которой Иван Георгиевич читал в книгах, рисующих западный образ жизни. Ночью на улицах царила могильная тишина. Только после шести часов утра её могли нарушить мусорщики, приступающие к разгрузке мусорных баков, выставленных на улице.
Иван Георгиевич очень скоро вошёл в ритм местной жизни. Оставшиеся после возвращения с работы часы до сна он убивал чтением книг и газет, посещением кинотеатров. Иногда он ходил в пивную, где немцы разговаривали о политике и о Гитлере, который упорно рвался к власти. И, казалось, успешно.
***
…В один из слякотных зимних дней Иван Георгиевич зашёл в кафе, намереваясь перекусить.
Не успел он сделать заказ, как в кафе вошли трое немолодых мужчин и ярко накрашенная женщина. Они были под хмельком и вели себя шумно. Заняв соседний стол, они заговорили между собой на русском языке.
Иван Георгиевич повернулся к ним и спросил:
– Вы – русские?
– Русские, – ответил мужчина, своим сложением напоминающий шкаф. – А вы?
– Тоже русский.
– Чем занимаетесь? Давно из России?
– Ещё летом я гулял по Москве. А работаю на заводе Круппа. А вы?
– А мы тринадцать лет назад вешали вашего брата, – ухмыльнулся желтолицый, показав жестом, проведя руку от шеи к потолку. – Я служил у Юденича, а мои приятели у Деникина, – сказав это, он гоготнул: – Га-а-а!..
Иван Георгиевич посмотрел на бывших офицеров, вспомнил об отце и спросил:
– А вам никому не приходилось встречать капитана Лядова Георгия Кирилловича?
– Лядова? Георгия Кирилловича? – удивился тяжеловес. – Капитана не встречал, а вот командиром у нас был полковник Лядов и тоже Георгий Кириллович. Я у него в полку служил портупей-юнкером, – сказав это, бывший портупей-юнкер вздохнул и с печалью в голосе закончил: – Правда, потом его судил военно-полевой суд, и, я слышал, его разжаловали в рядовые. Но это ерунда. Он всё равно остался для меня полковником. Таких, к сожалению, не хватало у нас, а то бы… Может статься, он и есть ваш отец.
– Мой отец в восемнадцатом году ушёл к Корнилову. Мне тогда было десять лет.
– Преображенского? – удивился Сычёв. – Наш полковник тоже служил в этом полку. Вот это встреча.
Сычёв властно помахал рукой официанту: эй!
– За такую встречу надо выпить, братцы, – сказал он приятелям. – Это сын моего командира, – и, взглянув на Ивана Георгиевича, спросил его: – Не погнушаетесь выпить с бывшим белым юнкером?
Они распили бутылку шнапса, заказанную Сычёвым, потом ответную, заказанную Иваном Георгиевичем. Крашеная женщина, оказавшаяся обычной немецкой шлюхой, липла к Ивану Георгиевичу, показывала ему, поднимая юбку, свои ажурные чулочки и пыталась куда-то его утащить…
…К неудовольствию квартирной хозяйки Иван Георгиевич пришёл домой около полуночи и пьяный. Он попытался объяснить, что встретил товарища, который воевал с его погибшим отцом. Но хозяйка неуклонно твердила:
– Вы нарушаете порядок, герр Лядофф…
***
…Прошло около двух недель. Немцы готовились отмечать Рождество. В предрождественский день Иван Георгиевич возвращался домой раньше обычного. У подъезда дома его остановил знакомый желтолицый офицер.
– Эльза не даёт мне прохода после того вечера, требует, чтобы я привёл вас к ней, – сказал он. – Вы ей понравились. Она ждёт вас сегодня. Не откажите ей в этом удовольствии.
Ивану Георгиевичу предстоял скучный день чужого праздника, томление в четырёх стенах, так как слякотная погода, дождь со снегом, не располагали к прогулкам.
– Идёмте, – решительно сказал он. По дороге они купили бутылку шнапса и полдюжины бутылок пива.
Проводя Ивана Георгиевича до Эльзы, желтолицый исчез, унеся пиво с собой и сказав на прощание:
– Не буду вам мешать. Счастливого вам Рождества, господин Лядов.
…Утомлённый ненасытной Эльзой, Иван Георгиевич забылся глубоким сном.
…Проснулся он от того, что его кто-то отчаянно тряс за плечо. Открыв глаза, он увидел сердитое лицо мужчины.
– Просыпайтесь, господин Лядов. Вы арестованы по подозрению в соучастии ограбления банковского автомобиля.
Оторвав голову от подушки, Иван Георгиевич с ужасом увидел сидящую на стуле полуголую Эльзу в наручниках. Не успев ничего подумать, он почувствовал, как холодный металл тесно сковал и его запястья.
– В чём дело? – возмутился он. – За что? Я гражданин Советского Союза… Кто вы?
– Вы, господин Лядов, обвиняетесь в соучастии в ограблении банковской машины, произошедшее три недели назад здесь, в Эссене, – повторил обвинение мужчина. – Я инспектор криминальной полиции Нейман. Можете одеться.
Наручники мешали, но Ивану Георгиевичу удалось натянуть на себя трусы и брюки. При этом он вспомнил газетные сообщения, пестрившие несколько дней назад:
«ОГРАБЛЕНИЕ БАНКОВСКОЙ МАШИНЫ», «ПРЕСТУПЛЕНИЕ ГОДА!», «10 МИЛЛИОНОВ МАРОК В РУКАХ ГНУСНЫХ ГРАБИТЕЛЕЙ»…
– Эту шлюху можете увести, – приказал Нейман подручным. А в комнату вошёл мужчина в длинном чёрном клеенчатом плаще.
Развернув стул, мужчина сел на него верхом и вонзился в Ивана Германовича холодным взглядом светло-голубых, похожих на лёд, глаз.
– У нас имеются показания ваших сообщников, что вы, господин Сычёв, вместе с ними напали и ограбили банковский автомобиль. Причём именно вы стреляли из пистолета системы «вальтер» в охранников и одного, к счастью легко, ранили.
– Я каждый день работаю и поэтому не мог участвовать в этом ограблении, и тем более, в кого-то стрелять из пистолета, которого я и в глаза не видел.
– У нас есть показания мастера Кютнера, что вы ещё до обеда отпросились у него, якобы из-за разболевшегося живота, и вас после полудня на рабочем месте не было.
– Это наглая ложь!.. – вскричал изумлённый Иван Георгиевич. Такой подлости от мастера Кютнера он не ожидал. И ради чего всё это затеяно?
– Верно, они хотят спровоцировать конфликт, чтобы запретить приезжать нашим специалистам на практику в Германию, – подумал Иван Георгиевич. – Власти подыгрывают новоиспечённому канцлеру Гитлеру и его головорезам штурмовикам.
– В своё время герр Кютнер даст свои показания на суде. И то, что вы гражданин другой страны вас не спасёт, – продолжал мужчина в плаще. Нейман стоял молча.
– Вас не спасёт даже то, что наше правительство решит передать вас вашим властям, – осклабился мужчина в клеенчатом плаще. – Вы это понимаете? Вы здорово проштрафились. Вряд ли вас ваши начальники погладят по головке. Однако…
«Клеенчатый» прервался для того, чтобы закурить.
– Однако, герр Лядов, учитывая ваше происхождение, моё руководство имеет возможность извлечь вас из этого неприятного дела…
«Клеенчатый» снова сделал паузу и продолжил:
– Моё руководство – это руководство абвера, военной разведки. Если вы согласитесь сотрудничать с нами, то… Мы своих людей не выдаём.
– Стать шпионом… – ужаснулся Иван Георгиевич.
– Почему шпионом? Продолжить дело своего отца, полковника Лядова, борьбу против большевистко-еврейской заразы, – ответил «клеенчатый».
У Ивана Георгиевича никогда подобных мыслей в голове не было. В СССР его устраивало всё: он закончил престижный вуз, получил перспективное распределение, его ожидает блестящая карьера…
– …Ожидала, – поправил себя Иван Георгиевич. – После сегодняшнего я пропал: тюрьма или виселица здесь, лагерь или расстрел дома.
Выбора у него не было, и времени на раздумье тоже.
– Нужно согласиться, – рассудил Иван Георгиевич. – Главное, вырваться отсюда, а там… там обстоятельства покажут…
– Я согласен сотрудничать с вами, – как можно твёрже попытался сказать он.
– Вот и отлично, – потёр ладони «клеенчатый».
Иван Георгиевич подписал обязательство верой и правдой служить Великой Германии и получил кличку «Каракурт».
– Спокойно продолжайте работать, Каракурт, – осклабился «клеенчатый», – Когда вы нам понадобитесь, к вам придёт человек и передаст привет от «Доктора Зосимова» и скажет, что вам нужно делать.
С той страшной ночи прошло почти пять лет, но до сего дня Ивана Георгиевича посланцы из Германии не беспокоили. Он надеялся, что о нём просто забыли…
***
…Вынырнув из-за леса, показалась на горизонте Ивановская колокольня.
– Вера, смотри наша колокольня, – отодвинув дверь купе, позвал Иван Георгиевич жену.
– Прости, не могу, – ответила Вера. Она держала на руках Митеньку, присосавшегося к её груди.
Иван Георгиевич вошёл в купе и стал доставать чемоданы. До прибытия на станцию оставалось менее десяти минут.
…На дощатом перроне стояла мать. Она была одна. Фёдор Петрович не пришёл. Ивана Георгиевича это устраивало. Между пасынком и отчимом так и не установились близкие отношения. Их нельзя было назвать плохими, но с самого детства Иван называл отчима «дядей Федей» и категорически отказался брать его фамилию. Фёдор Петрович относился к нему, как к мальчику, сданному ему на воспитание, наставлял на правильный жизненный путь, кормил его и одевал. Этим и ограничивался. Тепло и ласку Иван Георгиевич получал только от мамы и от дедушки Владимира Николаевича, у которого он был готов проводить и дни, и ночи, играть с маленьким Колей.
Над перроном из радиорупора разносилась весёлая песня. Можно было разобрать только припев:
«…Потому что у нас каждый молод сейчас
В нашей юной, прекрасной стране»…
Иван Георгиевич обнял мать и, слегка приподняв сильными руками, поцеловал её. Потом он познакомил Надежду Владимировну с Верой и Митенькой, стоявшим самостоятельно на ножках в новеньких ботиночках.
НАДЕЖДА МОШИНА
За стенкой спали Иван с женой и внуком Митенькой. Надежда Владимировна прислушивалась к тихим шорохам, доносящимся из соседней комнаты. Четвёртый год они с Фёдором живут в этой квартире – комфортной, уютной, просторной, построенной специально для инженерного состава лесокомбината, но всё здесь кажется ей чужим и холодным, не таким, как в старом доме отца даже превращённым в коммунальную квартиру.
Надежда Владимировна лежала в постели одна. Фёдор снова у «той». О ней она узнала год назад.
Как-то, вернувшись из школы, она обнаружила в почтовом ящике адресованный ей конверт без марки и без обратного адреса.
На серой бумаге было аккуратно выведено:
«Мошиной Надежде Владимировне».
Вскрыв конверт дома, она прочитала:
«Твой козёл ходит щипать капусту в чужой огород. Хочешь знать, чей это огород? Алевтины Архиповой. Она моложе тебя на десять с лишним лет. Твой козёл устроил ей квартиру в доме № 12 на 1-ой Речной улице, чтобы там лакомиться капусткой без помех. Доброжелатель».
Удар был неожиданный и неприятный. Не важно, что она никогда не любила Фёдора. После Георгия она больше не была способна на любовь. Но измена Фёдора её глубоко оскорбила.
О письме Надежда Владимировна ничего не сказала Фёдору. На 1-ой Речной она нашла тот дом и те окна, которые принадлежали Алевтине.
Фёдор тоже молчал, оправдывая свои ночные отлучки бдениями на лесокомбинате. Это случалось не реже двух раз в неделю. Возможно, у Фёдора поначалу не было серьёзных планов относительно любовницы, но несколько дней назад он открылся.
– Надя, нам придётся расстаться, – сказал он. – Я не говорил тебе, но у меня есть любовница. Я её люблю. У неё скоро от меня будет ребёнок.
– Как знаешь, – ответила Надежда Владимировна, стараясь не выдать ему своей обиды.
– Я оставлю эту квартиру тебе, а сам перейду к Але. Заберу только свои вещи…
– Я согласна… – ответила она.
Фёдор ушёл. А она схватила любимую его чашку с недопитым чаем и шваркнула об стенку кухни. Слёзы обиды и унижения душили её…
Выплакавшись, Надежда Владимировна подумала:
– Я не прощу тебе предательства, сволочь…
(продолжение следует)
© «Стихи и Проза России»
Рег.№ 0152708 от 16 января 2014 в 20:11
Рег.№ 0152708 от 16 января 2014 в 20:11
Другие произведения автора:
Рейтинг: 0Голосов: 0501 просмотр
Нет комментариев. Ваш будет первым!
