сукин сын, или 12 неотправленных писем

Если ты не получаешь от меня писем, не
думай, что я их не пишу. (Фоер)



1. 
Тебе бы стоило зашторить окна в спальне, оставить ключи там же, швырнув их на пол, и уйти. Далеко. Насовсем. Уйти и предоставиться самому себе. Но тебе не пришло бы в голову подумать, хочу ли я вернуться в незапертую квартиру с валяющимися ключами в нашей комнате, хотят ли соседи видеть меня с тобой, а не с баскетболистом местной команды, хочет ли компьютер привыкнуть к постоянно открытому блокноту и не замолкающей музыке. Это всё так же бессмысленно, как и мои накрашенные губы. И тогда скажи, есть ли смысл в свободе, в лапше быстрого приготовления, химическом составе воздуха, целебных свойствах подорожника, в мокрых туфлях, в пустоте? Есть, только это самый, пожалуй, отвратительный и эгоистический смысл. Согласись, тебе же комфортно в свежей постели рядом с бесконечным источником заботы о тебе, ты слишком увлечен моим голосом, ты слишком любишь, чтобы уйти. Ты не смог бы стать исчезающими чернилами в моей полностью изрисованной тобой тетради. Это совершенно невозможно сперва потому, что если ты решишь уйти, я тебя никогда не отпущу, и потому что за всё это я люблю тебя, вот так талантливо нагло и бессовестно. 
Люблю за всё ­­­­– за двусмысленность, за глупую ложь и всегда незастегнутую предпоследнюю пуговицу на рубашке. люблю так, что заставляю себя ненавидеть, убегать от меня без оглядки и бежать следом за мной. Л-ю-б-л-ю. Пять букв. Ты всегда рядом, и всегда чувствуешь от этого теплоту на кончиках пальцев, и смеешься, когда я проливаю кофе на белоснежную рубашку. Если не это счастье, тогда мы счастливы вдвойне, и та пуговица, незастегнутая предпоследняя, тому подтверждение. 

2. 
А ты так забавно выглядишь в этих очках с оправами в виде сердечек, такой нелепый и смешной. За темными стеклами я замечаю детский взгляд, словно передо мной сидит ребёнок, а ты снимаешь очки, и сильными, совсем не детскими, но до потери сознания заботливыми руками придвигаешь меня к себе и целуешь так, что подкашиваются ноги, что времени на какие-то мысли нет - остаётся лишь тишина, та спокойная, лёгкая, пропитанная запахом твоих губ. 
В своих снах я часто вижу, будто ты спишь, так беззаботно, словно не чувствуешь, а видишь, как я глажу тебе волосы тихими движениями, шепчу тихонько себе под нос нежности, чтобы не разбудить тебя и не потревожить твоей ветрености. А иногда снится, что ты идешь и оборачиваешься каждую минуту на меня, дабы я не пропустила момент экстатического наслаждения от твоей улыбки, и купаешься в своем самолюбии, глядя в мои глаза, которые приводят тебя в восторг. А я бесконечно благодарна тебе, что ты без всякого спроса вторгаешься в мой внутренний мир и творишь там что тебе вздумается. Просто приходишь ко мне и лукаво поглядываешь, чтобы снова услышать "исключительный мой". 
бесконечное спасибо тебе. 

3. 
Мне хотелось бы говорить с тобой. Говорить долго, без остановки, говорить так, чтобы сердце подскакивало к горлу, чтобы видеть твои сиюминутные эмоции, говорить, даже если потом будет стыдно, даже если ты скажешь, что я несу невыносимый бред и уйдешь насовсем. 
Мне бы хотелось говорить с тобой тогда, когда ты засыпаешь, когда варишь макароны, когда плачешь, когда переходишь улицу, когда поёшь в душе, когда запускаешь ладонь мне в волосы, когда нечего сказать и когда повышен уровень сахара в крови. 
Мне хотелось бы говорить с тобой лёжа на коленях или на расстоянии в несколько часовых поясов. 
Мне бы хотелось говорить тебе о расшифровке генома, о египетских фараонах, о теории струн, о том, как я люблю тебя, о муравьях, о ценах на проезд, о полосках на обоях, о полевых цветах, о законе всемирного тяготения, о музыке, о загрязнении окружающей среды, обо всём, что можно было бы описать словами или выразить рифмой. 
Но более всего мне бы хотелось пытливого взгляда и твоей руки в моей. Это может сказать больше моих слов. 

4. 
Прошу, прекрати. Сколько можно врать? Сколько можно делать вид, притворяться, сочинять, отмалчиваться? Сколько? Что за тенденция бесконечной фальши? Невероятно раздражает: эти разговоры, от которых поднимается давление, эта ночная пустотрёпка, когда мы не можем положить трубки, любимая футболка, которую хочется с тебя снять, небрежно раскиданные на подушке волосы, и стянутая лямка лифчика на плече. Нет, ты что, мне не было больно, я просто сломалась. Не знаю точно, где и как именно - может, когда ты бесстыдно расстегивал этот самый лифчик, или ночью, когда одна и та же песня затерлась на проигрывателе и хотелось побольше пить кофе со снотворным. Просто сломалась, и неважно как - бессовестно или со слезами. Ты доволен? Добился своего, или косвенно способствовал этому? 
Сукин сын. Я раскрошена в песок. Жаль, ты не страус, будь ты им, мог бы спокойно спрятать в меня голову. Я – миллиард рассыпанных частиц, которые, будь твоя воля, ты каждый в отдельности расколол бы ещё на миллиард. 
Глупый маленький ребенок. Я себя утешаю надеждами каждый раз, что ты вырос, что закончилось пустозвонство, обещания, что мне не нужно больше копаться в куче мусора, не надо рамок и исключений, ночей без сна и строчек на клочках вырванных листов. Я всё утешаюсь, а ты всё не растешь. Ты думаешь, что всё легко, но тебе и в голову не придёт, что перед уходом я расцеловываю твоё довольное лицо, а уйдя, в исступлении беспомощно внутренне умираю, что мне тоже может быть больно, и я так же умею холодеть. Ты слышишь? Хватит этого вранья! Прекрати консервировать чувства по банкам до лучших времен, ведь они не наступят. Есть сейчас и прямо здесь. Знаешь, я смирюсь со всем – и с беспорядком в твоей голове,и с каждодневными ссорами. Только прекрати быть кем-то выдуманным. 
5. 
Меня всегда привлекала твоя ложь – неаккуратная, грубая, совсем неправдоподобная. Ты мог соврать о чём угодно даже не краснея, и продолжать целовать мне запястья, не подозревая, что я просканировала всё сказанное тобой и уложила в папку "фальшь". Ты думаешь, что я тебе верю, и по-твоему я поглощаю любое наглым образом сказанное враньё? Наивный сам до ужаса! 
Но мне это нравилось – глупая ревность и ответная ложь – что может быть слаще такой идеальной формы разрушения души, сердца и прочих сентиментальностей? Ты невыносим, я бы убила тебя еще тогда, когда у тебя появился первый зуб. Ты отвратителен. Вечно вздыхаешь злостным тоном с мыслью "А ты меня любишь! Даже не пытайся отнекиваться. Я же знаю, что на дух не переносишь все мои привычки, и любишь их же больше всего на свете. Странная такая. Только какого черта ты жить без меня будешь? Закончишься первым же вечером на балконе с пачкой сигарет, которые я запрещаю тебе курить, под мою любимую песню." Нет, нет, ни в коем случае. Я выставлю тебя, и обрушу на тебя следом все твои вещи, купленные на мои деньги. Забирай! Всё! Хотя... Оставь вот эту рубашку. Мою любимую. Под неё я обожала запустить руки и греть тебя. Оставь, чтоб я, сев на пол в прихожей, безнадежно уткнулась в нее, вдыхая последние остатки тебя. Да, в этом ты был прав. 
Эгоист. Наслаждаешься этими моментами, когда я дико кричу от того, что тебе совсем плевать, когда я глохну от собственного отчаяния! А ты ходишь по дому,и какую-то песню напеваешь себе под нос, ни о чём абсолютно не печалясь. Да, я бесконечно глупая и вообще ничего не смыслю в жизни, не умею готовить и шепчу без конца, что люблю тебя. Веришь мне? Веришь. Но я тоже умею врать, притворяться и придумывать нескончаемые страдания, безумное счастье или любовь. К тебе, например. Как странно мы похожи – наивные и дурные. Ты вот больно делать научился, и практикуешься на мне, а меня не станет в один прекрасный день. И после меня придет восемь тысяч других, первосортных таких стерв, которые тебя будут ублажать, и после сваливать куда- нибудь, не задумываясь о мелочах вроде грязных носков и немытой посуды. И никаких тебе яичниц с утра и глаженных рубашек, никаких "пошел вон" и прочего, всего того, чем была наполнена наша - да, именно наша - жизнь. И будут милые стервы, в таком же количестве, что и предыдущие, будут целовать землю, по которой ты ходил и вязать для тебя свитера с елочками и оленями на Новый год . Скучно? Неужели. Ты же непостоянный такой, тебе конфеты надо сменять на плети, и обратно, а эти недомрази - недоангелы только заставляют всю ванную своими идиотскими средствами для всех частей тела, да думают лишь о себе, и удовольствия никакого. И никто, руша весь дом в бесконтрольном приступе, не толкает ногами шкафы, не бьёт о стену телефоны, кофеварки, пепельницу, одну-единственную в доме, спрятанную на случай твоего отсутствия, и никто не говорит " Я тебя люблю, но это не мешает мне сейчас раздолбать всю посуду в доме, и рамку для фотографий, где две наших довольных рожи смотрят друг на друга, разбить вдребезги. Так надо, понимаешь? Так будет всегда. Потому что мне надоело терпеть тебя. И вещи соберу, в какой раз, и... вернусь, когда соскучусь по длинным ночам в обнимку и запаху твоему..." 
Да, вернусь, потому что без тебя не хватает в организме воздуха, которым мы дышим вместе, вдвоём. И тебе не хватит, и ты знаешь это лучше меня. 
Нравится это, да? Привязанностью моей быть, привычкой, необходимостью, воображать себя чуть ли не смыслом жизни? А ты знаешь... Да. Уходи, возвращайся, или не возвращайся, обижайся, раскидывай вещи, ведь не одна я истерики устраиваю, заполучи любую попавшуюся под руки, точнее под ноги, курить начни – да всё что угодно. Но в любом виде, и с любыми идиотскими выходками, ты будешь моим. 
Бесспорно и неизменно. 

6. 
Ах, как бы мы жили... Не в тихой улочке, где слышны только запахи сирени, не в огромном мегаполисе, задымлённом, подавленным шумом голосов, нет. Всё, возможно, намного банальней, или, наоборот, ярче, чем мы можем представить. 
Как бы мы жили... Странно, и не по-взрослому закатывая рукава, одёргивая шторы по утрам, давая утреннему солнцу разрезать просторы простыней нашей спальни, ревниво, пыша огнём из спичечного коробка, запрокидывая голову назад, словно катаясь на карусели. Ни капли кинематографической наигранности – только пробуждающий вдох аромата твоего парфюма, запах которого сводит меня с ума; только вуаль неразгаданности каждого дня – нового дня, неизведанного, но такого желаемого; только не кипяченое молоко, и не банальный виски – а может закат, встреченный на теплоходе, и эксцентричная ссора, сокрушающая под собой стены и покой соседей. А может я бы работала журналистом, а ты обязательно полюбил бы мой шоколадно-черничный пирог. Ты засыпаешь, читая новые издания по занимательной физике, и очень красивый в этих рубашках. 
Как было бы нам легко – и просыпая сахар на стол мимо чашки, и выплясывая фокстрот, и пересчитывая родинки на теле, а секс... это ведь очень тонкая грань между любовью и вульгарностью, между любовью и животной развратностью. Но это не обязательная физическая близость. Я вижу секс в каждом твоём движении, в любом прикосновении, пусть даже случайном, в необоснованной нежности, или крике из глубин души. В тебе нет бездумной похоти, но даже когда ты пьешь кофе, я нахожу это сексуальным. 
И безразмерный восторг обволакивает нас, и явная радость ложится на плечи, пока сгущаются сумерки, пока маленький принц зажигает на небе звезды, и пока наши пальцы сплетены между собой. 

7. 
Вон дама в маленьком черном платье и в шляпе с широкими полями, в руках держит букетик и выглядит довольно счастливой. Впереди многочисленные парочки, воркующие без умолку, а воздух вокруг сладкий-сладкий, пропитанный запахом цветущих каштанов, одухотворённый пылью чьих-то мечтаний, зашторенный завесой аромата едва успевшей раскрыться пасифлоры. Тишь и покой, хороший мой. А ещё вчера были огни фонарей, мимолетные ощущения, отшлифованные всяческой мелочью, заточенный в узы беспредела рассудок, крики счастья или не очень разборчивый щебет диких голубей. А сегодня я скучаю. Интерпретирую воспоминания, и они все глубже проникают в сознание, и тем больше я хожу из угла в угол днями, и ночью в ожиданиях засыпаю быстрее. Я скучаю, как начинаю новую жизнь – также с понедельника и с огромными потерями. Я как сорванный с дерева лист, не знающий ни пути, ни причала, как коллекционная почтовая марка без письма, как телефонные звонки по обесточенным проводам. Всё пустое, всё теряет окраску и поникает, меркнет при ярком свете и уходит в уныние. 
А я всего лишь хочу тебя рядом. 

8. 
Сны. Не о тебе, а с тобой, рядом, прижавшись к сердцу, которое стучит словно танцует, которое знает, как сделать больно. Да, я бы вышла за тебя замуж, и, ложась спать и выключая свет, спотыкалась бы о ножку кровати, звонила бы напомнить купить молоко, рис, или имбирные пряники, виновато приносила бы счета за коммунальные услуги, и, наверное, очень любила бы тебя. 
Знаешь, вот она – самая обыкновенная любовь – с приторным запахом волос и с запахом свежевыпеченных булочек, продающихся в киоске на остановке, с запахом спичек и коричных палочек; с истошными криками, со слезами и отекшими глазами, с опустошенностью и бессмысленными обещаниями, с надеждами, от которых мне становится дико смешно, потому что ты не умеешь их выполнять, с радостью, сопровождаемой глупостью, эйфорией или чем-то еще, так наглядно выдающим наивность, с разваленными стенами в каких-то заброшенных домах, с походами в магазин за какой-нибудь дурацкой вещью, с цветами, которые я недолюбливаю, и которые ты мне не даришь, с девочками, без конца бегающими за тобой, с какой-то идиотской гордостью и унижением. Я обещала тебе уют и сына, похожего на тебя, с таким же отвратительным характером, зато с чертовски красивыми глазами; всегда просыпаться рядом и бросить карьеру, а ты обещал тихое небо, кучу запретов и первый снег в конце ноября... Чушь такая. Романтично и несбыточно. 
Вот она, эта обыкновенная любовь, казалось бы, с подвигами и чудесами, но такая совсем нетипичная, непривычная, притягивающая. 
Бесценная. Храни её, хороший мой. 

9. 
Вернись. Я умоляю, вернись! Я задохнусь в этой просьбе, разобьюсь головой об отчаяние, я разорву все связки в крике. Я устала чувствовать это чёртово ощущение твоего присутствия рядом, заваривать чай в глиняном китайском чайнике с отгравированными на стенках надписями, отгоняющих злых духов, и уж совсем невыносимо одевать это платье, в которым ты меня так любишь, в котором ты хочешь меня без него, в котором я полностью твоя. 
Вернись, я выкину все чернила из дома, запишу твой номер в телефонную книгу, научусь наконец готовить, придумывать отговорки за 30 секунд и стану мыслить еще откровенней. 
Вернись. Я не хочу идти к нему домой, есть из его тарелок, и помогать мыть ему посуду, расплескивая воду по всей кухне, я не хочу с ним провожать закат наедине , просыпаться под одним одеялом, я не хочу, чтоб он встречал меня, целовал мои волосы и щеки, доставал меня из ванной и закутывал в большое полотенце, дарил мне чертовые сладкие духи и букеты голландских темно-красных роз. Я не привыкла к этому слащавому согласию. Я не могу жить без твоих вздохов, уничтожающих взглядов, темпераментных примирений. Я привыкла к дряни, от которой хочется тебя застрелить, но без которой невозможно представить себе свою жизнь, потому что именно без этой дряни в моей жизни нет тебя. И нет жизни во мне. 
В-е-р-н-и-с-ь. 

10. 
Для тебя я так и останусь последним днем октября, а ты для меня – первой затяжкой. Всё останется на своих местах – я буду также вечерами ехать домой в пустом трамвае, пить зеленый чай, укладывать волосы гелем для окрашенных волос, травиться дымом, буду болеть ангиной и писать отрывками книгу, и таким же образом будет не хватать кальция и твоих глаз, а ты по-прежнему будешь носить кеды, рисовать фиолетовым карандашом, с любопытством разглядывать витрины и ненавидеть принципы. Каждый вечер будет садиться солнце, неизменно на западе, а по телевизору будут говорить о гламуре и нововыведенном сорте тюльпанов, а ты будешь раздраженно фыркать, слыша это. На дороге будут продолжать ломаться светофоры, в ларьках на остановках все еще будут продаваться журналы, сигареты и канцелярские безделушки, даже если Австралия объявит войну Италии или весь мир лишится электричества. 
Всё останется на своих местах: буквы в алфавите, законы Ньютона, в привычном трамвае уставший кондуктор, девушка в темно-коричневом плаще на последнем сидении и виды из изрисованного окна. 
Всё,за исключением тебя. 

11. 
Он целует меня чуть дальше уголка губ и по утрам просыпается под Фрэнка Синатру, ездит в командировки в Мюнхен и читает мужские журналы о футболе и о машинах. Он говорит, у меня твердый внутренний стержень, я сдержана, не поспешна, а я шутя говорю с ним на Вы и мне нравятся его широкие плечи. Он чинит машину со сноровкой кролика в брачный период и имеет привычку не докуривать сигарету до конца. Я совсем не скандалю, и его ужин никогда не стынет, не дождавшись его. Он не верит в переселение душ, а я люблю, когда он надевает галстук под пиджак. Вечерами за бутылкой бренди мы любим поспорить, но безукоризненно и добродушно, и не затрагивая тему международных рыночно-экономических отношений. По праздникам я надеваю колье с синими сапфирами, которое он подарил мне в день именин, и его веселит, когда я неосторожно разбиваю новую конфетницу. Мы мчимся всю ночь на машине, а потом сидем у озера и молча наблюдаем восход. Такие поездки уже стали традицией. 
А всё это так не похоже на прежнюю жизнь. Там, в ней, остались ярчайшие зелёные глаза, смешная походка, глупости, амбиции, разноцветные иллюстрации к нашим выходкам, юность, какая-то своя отдельная история. Жизнь. Жизнь, понимаешь? 
И грустно от безразмерной стабильности нынешней, и невозврата былого авантюризма. Он остался лишь в памяти, и на дне письменного ящика с пожелтевшими от времени листами рисунков и переписок. 

12. последнее, что я могу сказать. 
Нет, лучше не будет. Ни-ког-да. Конечно же, по привычному набору – борщ, тапочки, фантики, концертные площадки, бритвы, рассыпанный кофе, ночи в постели. Но это совершенно другое, совсем не так, как тогда мы с тобой прыгали в лужи и грелись сквозь куртки, не создавали никаких рамок и увлеченно несли трепетный бред друг другу. Но всё же, мой хороший, я не хочу прожить ещё раз разговоры до рассвета, умопомрачительные извинения, следы на сгибе руки, мыльные затёртые скандалы, слёзы, признания, растрепанные волосы. А знаешь почему не хочу? Потому что никому не удастся совершить столько всего подобным образом, никому не под силу повторить. Никто не сможет приторно врать, поглядывая в глаза, истерить из-за пустяков, швыряться воплями, безразлично смотреть вслед и так улыбаться. По-особенному. 
Никто. Кроме тебя. 
Совершенно невыносимо жить на качелях и разбрасываться чувствами на ублюдков, это так глупо, отвратительно, мерзко. Хочется после трехдневной обморочки, с опустошенной головой, занытыми глазами и убитой печенью прийти к тебе наощупь и сесть рядом, без разговоров, объяснений и признаний – слова будут даже мешать. Хочется со всхлипом "Соооолнце!" уткнуться в грудь и по-детски так расплакаться, и почувствовать, как неритмично бьётся твое сердце; и голос дрожать начинает, вроде как бы очень скучаешь, но и неловко, глаза опускаются вниз. 

А я совсем забываю о боли, охрипшем горле, и сгоревшем дома утюге. Я люблю тебя.

Другие произведения автора:

"Они каждый день совершали переворот..."

"у каждого есть человек, ради которого..."

"Я скучаю, не жалея смолы для лёгких..."