Слово о полку Игореве

1

Не лепо ли ны бяшеть, братие, начати старыми словесы трудных повестий
О плъку Игореве, Игоря Святъславлича?
Начати же ся тъй песни по былинамь сего времени, а не по замышлению
Бояню.
Боян, бо вещий, аще кому хотяше песнь творити, то растекашется мыслию
по дереву,серым вълком по земли,шизым орлом под облакы.
Помняшеть бо рече първых времен усобице.
Тогда пущашеть 10 соколовь на стадо лебедей: которыи дотечаше, тапреди
песнь пояше старому Ярославу, храброму Мстиславу, иже зареза Редедю
пред пълкы касожскыми, красному Романови Святъславличу .
Боян же, братие, не 10 соколовь на стадо лебедей пущаше нъ своя вещиа
пръсты на живая струны въскладаше; они же сами князем славу рокотаху.

Перевод:

Не лучше ли нам с вами, братия,
На старый, древний лад начать
Труднейшее повествование
О полку Игореве, Святославича?
Хочу начать я песню долгую,
Лишь по былинам сего времени,
Но не по замыслу Боянову,
А потому, что вещий он, тут без сомнения.
И, если пожелает сотворить кому-то песню,
То растечется по деревьям мыслию,
И серым волком по земле, наверное,
И сизым орликом он взмоет в поднебесие,
И помнит речь усобиц самых первых…
Когда пускают 10 соколов на стадо лебедей,
Пока что, первый долетит, настигнет цель,
Как уже старому поётся Ярославу песнь,
И храбрецу Мстиславу, что сразил Редедю,
Перед полками дикими, касожскими,
Или же Святославичу прекрасному, Роману…
Боян же, братия, не 10 соколов пускал,
На стаю лебедей, руки бандуру поднимали,
А свои вещие персты на струны возлагал,
Они же сами, как живые, князьям славу рокотали…

2.

Почнем же, братие, повесть сию от старого Владимира до нынешнего Игоря,
иже истягну умь крепостию своею и поостри сердца своего мужеством,
напленився ратнаго духа, наведе своя храбрыя плъкы на землю Половецькую
за землю Руськую.


Начнем же повесть, братия, сию
От старого великого Владимира
До нынешнего князя Игоря…,
Что укрепил и ум, и голову свою,
И сердце заостривши мужеством,
Набравшись духа ратного,
Повел дружины храбрые
На землю Половецкую
За землю Святорусскую…

3.

Тогда Игорь възре на светлое солнце и виде: от него тьмою вся своя воя
прикрыты. И рече Игорь к дружине своей: Братие и дружино! Луцеж бы
потяту бытии, неже полонену быти; а всядем, братие, на свои бръзая комони,
да позримъ синяго Дону».
Спала князю умь похоти, и жалость ему знамение заступи искусити Дону
великаго.
«Хощу бо, рече, копие преломити конець поля половецкого; с вами, Русичи,
хощу главу свою приложити, а любо испити шеломомь Дону.

Когда взглянул Игорь на солнце над собою,
То увидал, что войско всё покрыто тьмою…
И он сказал своей дружине: «Братья и дружины!
Уж лучше умереть, чем быть самим плененным,
Так сядем на коней своих борзых ретивых,
- Посмотрим синий Дон Великий побежденным.
Запала князю в голову та жажда, ум затмила,
Охота та Знамение сокрыла, заслонила:
«Хочу, - сказал он, - своё острое копьё сломить
О конец поля половецкого того, большого,
Ну, или, Русичи, головушку там положить…
- Хочу воды напиться, шлемом зачерпнув, из Дона»…

4.

О, Бояне, соловию стараго времени!
Абы ты сиа плъкы ущекотал, скача славию, помыслену древу, леиая умом под облакы, свивая славы оба полы сего времени, рища в тропу Трояню, чрес поля на горы!
Пети было песнь Игоревы, того внуку: «Не буря соколы занесе чрез поля широкая;
Галици стады бежать к Дону великому».
Чи ли въспети было, вещей Бояне, Велесовь внуче:»Комони ржуть за Сулою;
Звенить слава в Кыеве»…

О, соловей ты древности, Боян!..
Когда тогда сии полки бы ты увещевал,
Скакая славою по мысленному древу,
Умом летая там, под облаками белыми,
Свивая славы обе половины того времени,
Ища тропу через поля к валам Трояновым,
То петь бы тогда песнь о Игоре, Олега внуке:
«Не буря занесла соколиков через поля широкие,
Не галки стаями бегут к Дону великому»,
Или запеть бы тогда было, Боян вещий, внук Велеса:
«За Сулой-рекою кони ржут, звенит же слава в Киеве»…

5.
Трубы трубять в Новеграде,
Стоять стязи в Путивле; Игорь ждет мила брата Всеволода.
И рече ему буй-тур Всеволод: «Один брат, один светлый ты, Игорю!
Оба есве Святъславличя. Седлай, брате свои бръзыи комони,
А мои ти готови, оседлани у Курьска напереди.
А мои ти Куряне сведоми къмети: под трубами повити, под
Шеломы възлелеяни, конець копия въскръмлени; пути имь ведоми,
Яругы имь знаеми, луци у них напряжении, тулии отворении,
Сабли изъострени; сами скачють, акы серыи влъци в поле,
Ищущи себе чти, а князю славе.

Трубы трубят за стеной града Новгорода,
Реют в Путивле Стяги, знамёна,
Ждёт Игорь брата милого Всеволода,
И говорил ему Всеволод твёрдо:
Один у меня ты, брат светлый, Игорь!
И Святославичи оба с тобою мы,
Седлай, брат, коней борзых своих мигом,
- Мои уж у Курска готовы, оседланы.
Куряне мои все великие воины,
Под трубы рождённы, под шлемами рощенны,
С копья богатырского с измальства вскормлены,
Знакомы с оврагами, тропами, рощами.
Колчаны открыты, натянуты луки,
Наточены сабли и Остры кинжалы,
И рыщут, как волки в полях, нет им скуки,
Ища себе чести, а нам, князьям, славы…

6.
Тогда въступи Игорь князь в злат стремень и поеха по чистому полю.
Солнце ему тьмою путь заступаше; нощь, стонущи ему грозою,
Птич убуди; свист зверин въста близъ. Див кличет вреху древа, велит
Послушати земли незнаеме – Влъзе и Поморию, и Посулию,
И Сурожу и Корсуню, и тебе, Тьмутороканькый блъван!

Вступил тогда князь Игорь в золотое стремя,
Поехал в поле чистое, взяв щит и меч с собой,
Но солнце тьмою застилало путь всё время,
А ночь стонала непогодой, бурею, грозой…,
- Перебудила птиц, поднялся свист звериный,
Ночные дивы кликали с вершин дерев, чуя беду,
- Земле велели слушать и степи целинной,
Поморью, Посулью, и Волге, Сурожу и Корсуню,
И, чтобы услыхал Тьмутараканский идол.

7.
А Половцы неготовами дорогами побегоша к Дону великому;
Крычат телегы поленощы, рци – лебеди роспужени.
Игорь к Дону вои ведет. Уже бо беды его пасёт птиць по дубию;
Влъци грозу въсрожат по яругам; орли клектомъ на кости звери зовут;
Лисици брешуть на чръленыя щиты.
О! Русская земле! Уже за шеломянем еси!

А половцы дорогами непроторёнными,
Уж скачут по степи к Дону Великому,
Скрипят телеги их ночами тёмными,
Как пуганые лебеди в степи курлыкают.
Князь Игорь к Дону войско только лишь ведет,
Ну, а беда уже сбирает птиц по дубнякам,
Волки грозят тем, кто лощинами идёт,
Клекчут орлы, уже зовут зверьё к костям.
Лисицы лают на червленые щиты гуртом,
О, Русская земля! – Уже ты за холмом!..

8.
Длъго ночь мрькнет; заря свет запалила; мъгла поля покрыла;
Щекот славий успе; говор галичь убудися.
Русичи великая поля чрьлеными щиты прегородиша, ищучи себе чти,
А князю славы.

Как долго, нудно длилась ночь!
Но вот проснулся свет зари.
Туман пополз, скрывая прочь
Всю степь вокруг, кусты, бугры.
Стих цокот соловья в дубраве,
Подняли галки шум и гам,
Загородили щиты русских все поля,
Ища честь витязям, князьям же славы…

9.
Съ зарания в пятъкъ потопаша поганыя плъкы половецкыя;
И, рассушясь стрелами по полю, помчаша красныя девкы половецкыя, а
С ними злато, и паволокы, и драгыя оксамиты.
Орьтъмами и япончицами и кожухы начашя мосты мостити по болотом
И грязивым местом, и всякыми узорочьи половецкыми.
Чрьлен стяг, бела хоруговь, чрьлена чолка, сребрено стружие – храброму
Святъславличю! Дремлет в в поле Ольгово хороброе гнездо.
Далече залетело! Не было оно обиде порождено ни соколу, никречету,
Ни тебе, чръный ворон, поганый половчине! Гзак бежит серым влъком,
Кончак ему след править к Дону великому.

Выпала – пятница. Пораньше, поутру
Дружины смяли половецкие полки.
Рассыпались как стрелы, устремясь к врагу,
Пленяя девушек, круша всё на пути.
А с половчанками гребли всё золото и вязь,
Меха и дорогие шелковые ткани,
Парчой и шубами мосты мостили, там, где грязь,
Болото где…, и бить врага не уставали.
А знамя красное и белую хоругвию,
С султаном ханским и серебряным копьём,
Отдали Святославовичу, князю Игорю…,
Но дремлет в поле храброе Олегово гнездо,
- Далёко, видно в поле залетело, на беду.
И не было кому-то на обиду рождено,
Ни соколу, ни кречету, ни ворону-врагу…
Бежит Гзак серым волком, злым и недобитым,
Кончак же, - следом, к Дону, что зовут Великим.

10
Другаго дни велми рано кровавыя зори свет поведают;
чръныя тучи с моря идут, хотят прикрыти 4 солнца, - а в них трепещуть синии млънии.
Быти грому великому! Итти дождю стрелами с Дону великаго!
Ту ся копием приламати, ту ся саблямь потручати о шеломы половецкыя, на реце на
Каяле, у Дону великаго. О, Руская земле! уже зп шеломянем еси!

На утро грядущего дня, очень рано,
Заря, словно кровь возвещает рассвет.
И чёрные тучи мчат с моря упрямо,
Четырём, будто, солнцам затмить хотят свет.
Трепещут в них синие сполохи молний,
Быть грому великому! Бить дождю стрелами
С Великого Дона..., ломать много копий,
Тупиться тут саблям о шлемы, наверное,
На Каяле-речке, где рядышком Дон,.
- О, Русь..., ты уже далеко за холмом!..

11
Се ветри Стрибожи внуци, веют с моря стрелами на храбрыя плъкы Игоревы.
Земля тутнет, рекы мутно текуть, пороси поля прикрывают.
Стязи глаголют; половцы идут от Дона и от моря и от всех стран?
рускыя плъкы отступиша. Дети бесови кликом поля перегородиша, а храбрии Русичи
перегородиша чрълеными щиты.

Вот ветры повеяли, - Стрибога внуки,
Как стрелами с моря на Игоря воинов,
Трясётся земля и текут реки мутны,
А пыль покрывает поля, словно пологом.
Знамёна трепещут, идут с Дона половцы,
С моря идут, и со всяких сторон,
Криком кричат, окружили уж, полностью
Бесовы дети..., а руский - щитом...
- Загородили всё поле щитами
Храбрые русские, - битва за вами!..

12
Яр-туре Всеволоде! Стоиши на борони прыщеши на вон стрелами, гремлеши о шеломы мечи харалужными. Камо, тур, поскочяще, своим златым шеломом посвечивая, тамо лежат поганыя головы половецкыя; поскепаны саблями калеными шеломы озарьскыя от тебе, яр-туре Всеволоде! Кая рана дорога, братие, забыв чти и живота, и града Чрънигова, отня злата стола, и своя милыя хоти - красныя Глебовны, свычия и обычия!

Тур ярый, Всеволод! В поле ты бранном
Стоишь, осыпая врагов своих стрелами,
Грохочешь о шлемы мечем ты булатным,
Вместе с дружинами русскими смелыми.
Куда ты поскачешь, блестя своим шлемом,
Там грудой лежат половецкие головы,
КрушИшь ты, тур-Всеволод, свято же, дело,
Аварские шлемы их, саблей калённою.
Что дорого ему, братки, он всё забыл!..
- О почестях, о жизни, о Чернигове,
И о престоле золотом отцовом позабыл,
И о жене-красавице своей, о Глебовне...

13
Были веки Трояни, минула лета Ярославля; были плъци Ольговы, Ольга Святъславлича.
Тъй бо Олег мечем крамолу коваше и стрелы по земли сеяше. Ступает в злат стремень
в граде Тьмуторокани; тъй же звон слыша давный великый Ярославь, а сын Всеволожь
Владимир по вся утра уши закладаше в Чернигове; Бориса же Вячеславлича слава на суд приведе и на ковылу зелену паполому постла за обиду Ольгову, храбра и млада князя.
С тоя же Каялы Святополък Полелея отца своего междю угорьскими иноходьцы ко святей
Софии к Киеву. Тогда при Ользе Гориславличи сеяшется и растяшеть усобицами, погибашеть
жизнь Даждьбожа внука, и княжихъ крамолах веци человекомь скратишась.
Тогда по Руской земли редко ратаеве кикахуть, нъ часто врани граяхуть, трупиа себе
деляче; а галици свою речь говоряхуть, хотять полетети на уедие. То было и в ты рати
и в ты плъкы, а сицеи рати не слышано.

Были века Трояновы и время Ярослава,
Олеговы походы, - Олега Святославича.
Олег мечом ковал крамолу,- призрачную славу,
И стрелы сеял по земле, в седой степи гуляючи.
Вступал в златые стремена из города Тьмуторокань.
Тот звон уже слыхал великий древний Ярослав.
И Всеволода сын - Владимир, утрами уши затыкал
В граде Чернигове..., - Он слушать звон сей не желал.
Бориса Вячеславича же, эта жажда славы
Сведёт в могилу, смертный выстелит покров из бязи
На зеленеющий ковыль в степи чужой, усталой,
Всё за Олегову обиду, храброго и молодого князя.
И Святополк, всё с той же речки Каялы
Повёз отца меж иноходцами венгерскими,
Дорогами степными, половецкими,
К святой Софии в стольном граде Киеве.
В то время, при Олеге Гориславиче,
Кругом росли и сеялись усобицы,
И погибало в муках достояние
Внука Даждьбога. Следствие крамол, как водится,
- Жизнь человеческая резко сокращается.
И редко на Руси перекликались пахари,
Но часто ворон каркал, человечьи деля трупы,
И галки свою речь кричали, - что им птахам-то,
Решив лететь кормиться в чисто поле, ждя минуты.
Так было в те походы, войны, время лихово...,
А о такой, как ныне битве - и не слыхано!..


14
С зараниа до вечера, с вечера до света летят стрелы каленыя, гремлют сабли о шеломы,
трещат копиа харалужныя в поле незнаеме, среди земли Половецкыя. Чръна земля под копыты костьми была посеяна, а кровию польяна; тугою взыдоша по Руской земли.

С утра до вечера и с вечера до света
Летят калённые, всё, стрелы и гремят мечи,
И треск булатных копий в поле шалым ветром
Несётся далеко по вражеской степи.
А под копытами сырая черная земля
Усеяна костьми, полИта густо кровью,
Печалью тот посев взойдёт в веках, весьма,
И стоном по Руси пойдёт, слезами, скорбью.

15
Что ми шумить, что ми звенить далече рано пред зорями?
Игорь плъкы заворочает, жаль бо ему мила брата Всеволода.
Бишася день, бишася другый; третьяго дни к полуднию падоша стязи Игоревы.
Ту ся брата разлучиста на брезе быстрой Каялы; ту кроваваго вина не доста; ту пир докончаша храбрии Русичи: сваты попоиша, а сами полегоша за землю Рускую.
Ничить трава жалощами, а древо с тугою к земли преклонилось.

Что там шумит и что звенит в дали, перед зарёю?
- То Игорь развернул полки на помощь Всеволоду.
Жаль ему брата милого, разбило их толпою,
Не видеть, лишь бы, смерти брата просит он судьбу.
Бой длился день, потом, другой день.
А к полудню знамёна Игоревы пали.
И разлучились братья, словно пала тень,
На берегу стремительной реки Каялы.
Тут не хватило им кровавого вина.
Закончили свой пир храбрейшие из русских,
- "Сваты" - напоены, и сама рать вся полегла
За землю русскую в степях тех половецких.
Поникла буйная трава от жалости великой,
И дерево печально к долу приклонило лико...

16
Уже бо, братие, невеселая година въстала, уже пустыни силу прикрыла.
Въстала обида в силах Даждьбожа внука, вступила девою на землю Трояню, въсплескала лебедиными крылы на синем море, у Дону; плещучи убуди жирня времена.
Усобица князем на поганыя погыбе, рекоста бо брат брату:
"Се мое, а то - мое же".
И начяша князи про малое "се великое" млъвити, а сами на себе крамолу ковати; а погании с всехъ стран прихождаху с победами на землю Рускую.
О! далече зайде сокол, птиць бья, к морю! И Игорева храбраго плъку не кресити.

Вот так, братки, печальная пришла година.
Уже пустыня-степь накрыла силу русскую.
Обида встала на Даждьбога внука, свет затмила,
Вступила девою на землю-мать троянскую.
Всплеснула лебедиными крылами в синем море,
На Дону. Проснулись скорбные минуты горя.
Вместо борьбы с погаными, князья - в междуусобе.
И брат стал брату говорить: "Это- моё, и то моё", мол,
И начали князья про малое твердить: "Это большое",
И сами для себя ковать невзгоды и крамолу.
Поганые же, приходили чаще всё, соо всех сторон,
С победами на Русь, и русским принося урон.
О! Как далёко сокол залетел, - до моря, птицу бить!,
А войска Игорева, храброго, уже никак не воскресить.

17
За ним кликну Карна и Жля, поскочи по Руской земли, смагу мычучи и пламяне розе.
Жены руския въсплакашась, аркучи: "Уже нам своих милых лад ни мыслию смыслити, ни думою cдумати, ни очима съглядати, а злата и сребра ни мало того потрепати".
А въстона бо, братие, Киев тугою, а Чернигов напастьми; тоска разлияся по Руской земли; печаль жирна тече средь земли Руской.
А князи сами на себе крамолу коваху; а погании сами победами нарищуще на Рускую землю емляху дань по беле от двора.

Во след ему заплакали и Карна скорбная и Жля,
По земле русской шли, сея пожары, как из рога.
И жены русские запричитали, слёзы лья,
"Уж не увидеть милого и дорогого,
Ни мыслию помыслить, и ни думаю подумать,
А серебра и золота в руках и вовсе не держать".
И застонал град Киев, братцы, от печали,
Чернигов - от напасти, и лилась по всей Руси тоска.
Князья же, сами же себе крамолу всё ковали,
Поганые же, налетали, облагали данью - белка со двора.

18
Тии бо два храбрая Святьславлича, Игорь и Всеволод, уже лжу убудиста которою.
Ту бяше успил отец их Святъславь грозный, великый киевский: грозою бяшеть притрепал своими сильными плъкы и харалужными мечи, наступи на землю Половецкую, притопта хлъмы и яругы, взмути реки и озеры, иссуши потоки и болота.
А поганаго Кобяка ил луку моря, от железных великих плъков Половецких, яко вихръ, выторже. И падеся Кобяк в граде Киеве, в гриднице Святъславли.
Ту Немцы и Венедици, ту Греци и Морава поют славу Святъславлю, кають князя Игоря, иже погрузи жир во во дне Каялы, рекы Половецкия; Рускаго злата насыпаша.
Ту Игорь князь выседе из седла злата, а в седло Кощиево.
Уныша бо градом забралы, а веселие пониче.

Вот так два храбрых брата Святославичи,
Князь светлый Всеволод и Игорь, наконец,
Вражду великую затеяли, незнаючи,
Которую, когда-то, усмирил их князь-отец.
Князь Святослав великий, грозный, киевский,
Разбив своими сильными полками половцев,
Пройдя мечом булатным земли половецкие,
Топча холмы, яры, овраги конницей,
И осушая реки, топь, озёра силой молодецкою,
И Кобяка поганого, как вихор вырвал, начисто
У Лукоморья, из полка, в железе, половецкого.
И пал Кобяк во славном граде Киеве,
Во гриднице у князя Святослава,
Тут немцы и венециане, греки и мораве,
Поют всё князю Святославу славу
И кают Игоря, сгубившего нечаянно,
На дне богатство в половецкой речке Каяле.
Рассыпав в реку золото всё русское,
Князь Игорь из седла - злато сидение,
Тот-час же пересел в седлушку рабскую".
- Унылы городские стены. Сникло всё веселие...

19
А Святославь мутен сон виде в Киеве на горах.
"Си ночь с вечера одевахуть мя, рече, чръною паполомою на кровати тисове; чръпахуть ми синее вино с трудомь смешено; сыпахуть ми тъщими тулы поганых тльковинвеликый женчюгь на лоно и негують мя; уже дьскы без кнеса в моем тереме златовръсем; всю нощь с вечера бусови врани възграяхту у Плесньска на болони и несошася к синему морю".

Тревожный сон увидел Святослав на киевских холмах.
Рассказывал, что этой ночью, с самого заката,
Его рядили в черные одежды, - просто страх,
В кровати тёсовой. Вином поили синеватым,
Вино намешано с печалью, осыпали лоб мне
Крупнейшим жемчугом из колчанов пустых, поганых,
И нежили меня, а доски, что на златоверхом тереме,
Уже стоят без резаных коньков, умельцами строганных.
Всю ночь прокаркали седые вороны в тумане на лугу,
Вблизи Плеснеска, и неслися к морю синему к утру...

20
И ркоша бояре князю: "Уже, Княже, туга умь полонила: се бо два сокола слетеста с отня стола злата поискати града Тьмутороканя, а любо испити шеломомъ Дону.
Уже соколома крильца припешали поганых саблями, а самою опуташа в путины железны.
Темно бо бе в 3-й день: два солнца померкоста, оба багряная стлъпа погасота и с нима молодая месяца, Олег и Святъслв, тъмою ся поволокоста, и в море погрузиста, и великое буйство подаста Хинови. На реце на Каяле тьма свет покрыла; по Руской земли прострошася Половци, аки пардуже гнездо. Уже тресну нужда на волю, уже връжеса Дивь на землю.
Се бо готьския красныя девы въспеша не брезе синему морю, звоня рускым златом;
поют время Бусово, лелеють месть Шароканю. А мы уже, дружина, жадни веселия.

И говорили князю стольные бояре:
"Печаль затмила, князь, твой светлый ум,
Ибо два сокола слетели от златА престола, наобум,
Решив достичь далекого Тьмуторокани,
Решив испить воды из Дона, шлемом зачерпнув.
Но соколам уж крылья поукоротили
Поганых сабли, и опутали железными силками,
На 3-й день было темно, два солнца не светили,
- Померкли два багрянные столпа, светить не стали.
А с ними оба месяца младых, - Олег и Святослав,
Заволоклися тьмою, погрузились в море, и одновременно,
Большую дерзость допустили, темнотою став,
- Буйство великое позволили неверным...
На речке Каяле всё тьмой покрыло белый свет.
По всей землице русской разбежались половцы,
Позор вознёсся над великой славой, - славы нет,
Как будто барсово гнездо разворошили молодцы.
Уже нужда прорвАлась на свободу снова,
И Див свалился с дерева на землю, виновато,
Всё потому, что девы, - готские красавицы запели оду
На берегу синего моря и, звеня там русским златом,
Поют и воспевают время Бусово, и Шарукана месть лелеют,
А мы, дружина русская, уж те, которые веселья не имеют...

21
Тогда великий Святъслав изрони злато слово, съ слезами смешано, и рече:
"О, моя сыновча, Игорю и Всеволоде! Рано еста начала Половецкую землю мечи цвелити, а себе славы искати; нъ нечестно одолесте, нечесно бо кровь поганую пролиясте.
Ваю храбрая сердца в жестоцем харалузе скована, а в буести закалена.
Се ли створисте моей сребреней седине! А уже не вижу власти сильного и богатого и многовоя брата моего Ярослава с черниговьскими былями, с могуты, и с татраны, и с шельбиры, и с топчакы, и с ревугы, и с ольберы: тии бо бес щитовь с засапожникы кликом плъкы побеждают, звонячи в прадеднюю славу.
Нъ рекосте: "Мужаимеся сами, преднюю славу сами похитим, а заднюю си сами поделим!"
А чи диво ся братие, стару помолодити? Коли сокол в мытех бывает, высоко птицъ възбивает, не даст гнезда своего в обиду. Нъсе зло: княже ми непособие. На ниче ся годины обратиша. Се у Рим кричат под саблями половецкими, а Володимир под ранами. Туга и тоска сыну Глебову.

Тогда великий Святослав изрек златое слово, то,
Что со слезами было вперемешку, что хотел сказать:
"Племянники мои, князь Игорь, и князь Всеволод!
Вы рано стали землю половецкую мечами сокрушать
И славы для себя искать, - бесславно вы поганых били,
Бесславно кровь поганую пролили,
Ваши сердца из твердого булата были,
А мужеством сердца вы закалили.
Что же вы сделали с моей серебряною сединой!
Уже не вижу я той власти сильной и богатой,
Владеющей великим войском, как при милом брате,
При Ярославе, с былями черниговскими, с силой той,
С татранами, с шельбирами, с топчАками,
С ревугами, с ольберами, что даже без щитов,
Лишь с засапожными ножами, криками
Полки сметали, зазвонив о славе прадедов, отцов.
Но вы же сказали: "Мы сможем всё сами.
Мы сами добудем всю славу, поделим,
Что в будущем будет, - вся слава за нами,
И прежнюю славу мы сами разделим".
И разве диво, братцы, чтоб помолодеть, вдруг, старому?
- Когда линяет сокол, - высоко сбивает птиц,
Те камнем падают, и бьются, долетая вниз,
- Не даст гнезда в обиду, ни на толику на малую.
Но тут другое зло: - Нет помощи совсем мне от князей.
- Перевернулись наизнанку времена, всем на беду.
Кричат у Римова под саблей половецкой сколько дней!,
- Владимир ранен, и тоска и горе сыну Глебову"...

22
Великый княже Всеволоде! Не мыслию ль ти прилетети издалеча, отня злата стола поблюсти? Ты бо можеши Волгу веслы раскропити, а Дон шеломы выльяти! Аже бы ты был,
то была бы чага по ногате, а кощей по резане. Ты бо можеши посуху живыми шереширы стреляти, удалыми сыны Глебовы.

Великий княже Всеволод!, сын мой,
Разве не думал ты примчать издалека,
Блюсти отцовский золотой престол?
Такая мысль не приходила никогда?
Ведь ты же Волгу можешь вёслами разбрызгать,
И Дон весь шлемами по-вычерпать сумел бы,
А, кабы был ты здесь, за пленницу бы брали по ногате,
И за раба-кочевника давали по резане.
Ведь ты всухую можешь, как живыми стрелами,
Стрелять сынами удалыми Глебовыми.

23
Ты, буй Рюриче и Давыде! Не ваю ли вои злачеными шеломы по крови плаваша?
Не ваю ли храбрая дружина рыкают аки тури, ранены саблями калеными на поле незнаеме?
Вступита, господина, в злата стремена за обиду сего времени, за землю Рускую, за раны Игоревы, буего Святъславлича!

Вы, буйные и удалые Рюрик и Давид!
Не ваши ль воины своими шлемами,
Позолочёнными, купались, плавали в крови?
Не ваша ль храбрая дружина смелая
Рычит, как туры, раненые саблями калёнными
В чужой степи, где поле незнакомо, тусклое.
Вступайте, господа, в златые стремена свои,
За беды сего времени, за раны Игоревы,
Лихого Святославовича, за землю русскую.

24
Галичкы Осмомысле Ярославе!
Высоко сидише на своем златокованнем столе, подпер горы Угорскыи своими железными плъкы,
заступив королеви путь, затворив Дунаю ворота, меча бремены чрез облаки, суды рядя до Дуная. Грозы твоя по землям текут; отворяеши Киеву врата; стреляеши с отня злата стола салтани за землями. Стреляй, господине, Кончака, поганого кощея, за землю Рускую, за раны Игоревы, буего Святъславлича!

Ярослав Осмомысл Галицкий! Ты с нами?
Сидишь ты высоко на златокованном престоле, знаю,
Карпаты-горы подперев железными полками,
Закрыв путь королю и заперев ворота по Дунаю,
Ты возишь грузы через горы, облака,
И Судна до Дуная снаряжаешь,
Твои дружины земли стерегут, пока,
Ты сможешь к Киеву пустить, кого желаешь.
Стреляешь, от отцовского престола золотого,
В султанских землях, завоёвывая их, то славы вкус.
Стреляй же, господин, ты Кончака презлого,
Поганого кочевника, за раны Игорёвы,
Лихого Святославича, за землю русскую, за Русь...

25
А ты, буй Романе и Мстиславе! Храбрая мысль носит ваш ум на дело!
Высоко плаваеши на дело в буести, яко сокол на ветрах ширяяся, хотя птицю в буйстве одолети. Суть бо у ваю железныи папорзи под шеломы латинскими. Теми тресну земля, и многи страны: Хинова, Литва, Ятвязи, Деремела и Половцы сулици своя повръгоша,а главы своя поклонища под тыи мечи харалужныи. Нъ уже, княже, Игорю утръпе солнцю свет, а древо не бологом листвие срони! По Роси и по Сули гради поделиша. А Игорева храброго плъку не кресити! Дон ти, княже, кличет, и зоветь князи на победу. Ольговичи, храбрыи князи, доспели на брань?

А вы, храбрейшие, Роман с Мстиславом!
Отважна мысль, влекущая вас к подвигу.
Парите высоко вы, ради битвы славной,
Как сокол мечетесь, ширяетесь вы пО-ветру,
Стремясь ударить птицу в схватке ярой.
А суть - железная броня под шлемами латинскими,
Ведь дрогнула земля и страны очень многие:
Литва, Хинова, Деремелы, Половцы, и Ятвизи.
Все побросали свои копья и склонили головы
Под ваши те калённые, булатные мечи...
Но уж померк для Игоря свет солнца навсегда,
И не к добру деревья сбросили свою листву,
- Поделены по рекам Росе и Суле все города,
И не воскреснуть Игоревому храброму полку!
А Дон зовёт, князья, к победе вас и кличет со слезою,
О, Ольговичи, храбрые князья, готовы ли вы к бою?..

26
Инъгварь и Всеводод и вси три Мстиславичи, не худа гнезда шестокрыльци, не не победными ль жребии себе власти расхытисте? Кое ваши златыи шеломы и сулици Ляцкии и щиты?
Загородите полю ворота своими острыми стрелами за землю Рускую, за раны Игоревы, буего Святъславлича!

Всеволод, Ингвар и трое все Мстиславичи!
Не худого рода, - княжеского рода шестокрыльцы,
Не победным жребием ли, волости расхитили?..
Что ж пылятся ваши шлемы золотые, сулицы,
- Копья со щитами, что от шляхтичей?..
Загородите ж, стрелами врата в степь половецкую
За раны Игоревы, Святославича, за землю русскую!..

27
Уже бо Сула не течет сребреными струями къ граду Переяславлю, и Двина болотом течет оным грозным Полочаном под кликом поганых. Един же Изяслав, сын Васильков, позвони своими острыми мечи о шеломы литовськия, притрепа славу деду своему Всеславу, а сам под чрълеными щиты на кроваве траве притрепанъ литовскыми мечи и рек: "Дружину твою, княже, птицъ крилы приоде, а звери кровь полизаша". Не бысть ту брата Брячяслава, ни ни другаго Всеволода; един же изрони жемчюжну душу из храбра тела, чрес злато ожерелие.
Унылы голоси, пониче веселие, трубы трубять городеньски. Ярославе и вси внуци Всеславли!
Уже понизите стязи свои, вонзите свои мечи вережени; уже бо выскочисте из дедней славе.
Вы бо своими крамолами начясте наводите на землю Рускую, на жизнь Всеславлю; которую бо беше насилие от земли Половецкыи!

Уж не течет Сула серебряными струями
Ко граду ПереЯславлю, течет болотом и Двина
К тем грозным Полоцчанам, и совсем не струнами
Звучит в степи, а кликами поганых вся полна она.
Один лишь Изяслав Василькович звенел мечами
Своими острыми о шлемы и щиты литовские,
Лелея славу деда своего Всеслава,
И сам под красными щитами был побит литовскими
Мечами. На траве кровавой легла слава.
И он сказал: Дружину твою, птицы крыльями одели,
А звери - кровь всю выпили, слизали,
И не было тут брата Брячеслава в жарком деле,
Другого, Всеволода, - тоже не видали.
Один сронил жемчужину души из тела,
Как будто бы, из золотого ожирелья.
Унылы песни и покинуло веселье,
Трубят лишь трубы городнецкие.
Князь Ярослав и внуки все Всеславовы!
Знамёна бросьте и мечи вонзите в ножны.
Вы недостойны дедовой великой славы,
Ибо своими действами крамольными
Наводите поганых в земле русской,
На достояние Всеслава, из-за раздоров,
Допущено насилие из стЕпи Половецкой.

28
На седьмом веце Трояни връже Всеслав жребий о девицю себе любу. Тъй клюками подпръ ся кони и скочи къ граду Кыеву и дотчеся стружием злата стола Киевьскаго. Скочи от них лютым зверем. В плъночи из Белеграда, обесися сие мгле, утре же возни стрикусы, отвори врата Новуграду, расшибе славу Ярославу, скочи влъком до Немиги с Дедуток.
На Немизи снопы стелют головами, молотят чепи харалужными, на тоце живот кладут, веют душу от тела. Немизе кровави брезе не бологом бяхуть посеяни, посеяни костьми русских сынов. Всеслав князь людем судяше, князем нрады рядяше; а сам в ночь влъком рыскаше; из Кыева дорыскаше до кур Тмутороканя; великому Хръсови влъков путь прерыскаше.
Тому в Полотске позвониша заутреннюю рано у святыя Софеи в колоколы, а он в Кыеве звон слыша. Аще и веща душа в дръзе теле, нъ часто беды страдаше. Тому вещий Боянъ и пръвое припевку, смысленый, рече: "Ни хытру, ни горазду, ни птицю горазду, суда Божия не минути".

На седьмом веку Трояна, князь полоцкий Всеслав
Бросает жребий на любимой девице ему,
И хитростью, опершись на коня он, поскакав
До Киева, древком притронулся к престолу золотому киевскому.
И ускакал оттуда лютым зверем он тогда,
А в полночь из Белграда укрывался в сизой мгле,
На утро отворил ворота града Новгорода,
Подобно волку от Дедуток и до Немеги.
На Немиге-реке же, стелят снопы из голов,
И на току цепами молотЯт калёнными,
Там жизнь кладут и веют душу там из тел долой.
Все берега в крови у Немиги-реки
И не добром совсем засеяны они,
- Костями все засеяны, надежде вопреки,
Русских сынов, которые там все легли.
А князь Всеслав один судил людей,
И города распределял князьям другим,
Но сам ночами рыскал, словно волк и зверь,
Из Киева до куреней Тьмутораканских доходил.
Хорсу, большому волку, путь перебегал.
Когда звонили в Полоцке заутреню в Святой Софии,
Он звон колоколов и в Киеве слыхал,
Но хоть и вещая его была душа, а беды он терпел лихие.
Ему Боян, впервые, вещий, мудрый, спел, сумел сказать:
"Ни хитрому, ни умному, ни даже птицею умевшему летать,
- Да всем им, вместе взятым, Божьего суда не миновать".

29
О! стонати Русской земли, помянувше пръвую годину и пръвых князей!
Того стараго Владимира нельзя бе пригвоздити к горам Киевським. Сего бо ныне сташа стязи Рюриковы, а друзии Давидовы, нъ розно ся им хоботы пашут, копиа поют.
На Дунаи Ярославнын глас ся слышит, зегзицею, незнаема, рано кычеть: "Полечю, рече, зегзицею по Дунаеви, омочю бебрян рукав в Каяле реце, утру князю кровавыя его раны на жестоцем его теле". Ярославна рано плачет в Путивле на забрале, аркуче: "О, Ветре, ветрило! Чему, господине, насильно вееши? Чему мычеши хиновскыя стрелкы на своею нетрудною крыльцю на моея лады вон? Мало ли ти бяшет горе под облакы веяти, лелеючи корабли на сине море? Чему, господине, мое веселие по ковылю развея?

Ох! Стонать русской земле, припоминая,
Те прежние года, князей тех, словно бы, волхвов,
И того князя старого Владимира,
Что удержать нельзя было, средь Киевских холмов.
Одни - знамёна Рюриковы стали ныне тут,
Другие же, - Давида... Несогласны
Трубят их трубы, копья их поют,
А на Дунае слышен голос Ярославны,
- Кукушкой раннею кукует и стенает:
"Кукушкой полечу я по Дунаю...,
Рукав я омочу бобровый в речке Каяле
И оботру кровавые князёвы раны я ему,
На сильном и могучем его теле"...
В Путивле рано утром плачет Ярославна
На городских высоких каменных стенАх:
"О, ветер ты, ветрило! Почему так дуешь славно?
Зачем ты мечешь на своих лёгких крылАх,
Ханские стрелы, против мила-мужа воинов?
Тебе что, мало веять там, под облаками, в тягость?,
Лелея корабли на синем море, вольно,
Зачем ты, господин, по ковылю развеял мою радость?..

30
Ярославна рано плачет Путивлю городу на забороле, аркучи: "О, Днепре Славутичу!
Ты пробил еси каменныя горы сквозе землю Половецкую; Ты лелеял еси на себе Святославли насады по плъку Кобякова, - възлелей, господине, мою ладу къ мне, а бых не слала къ нему слёз на море рано". Ярославна рано плачет в Путивле на забрале, аркучи: "Светлое и тресветлое Слънце! Всем тепло и красно еси: чему, господине, простре .

Плачет Ярославна ранним утром
На стене Путивля, причитая:
"О, Днепр широкий, ты Славутич.
Уж не увидеть милого и дорогого,
Ни мыслию помыслить, и ни думаю подумать,
А серебра и золота в руках и вовсе не держать!
Пробил ты каменные горы, протекая
Сквозь земли половецкие совсем легко,
Лелеял на себе ты Святославовы ладьи
До войска Кобяка, степного края, далеко,
Так сбереги моего милого, верни,
Чтобы не слала ему море слёз, Днепро"...
В Путивле рано утром плачет Ярославна
И причитает на высокой городской стене:
"О, Солнце, светлое-пресветлое и славное!
Прекрасно ты, тепло даёшь всей стороне,
Зачем же ты направило палящие лучи свои
На войско мужа милого в чужой ему стране,
В степи безводной, жаждой стянув луки, заткнув колчаны"?..

31
Прысну море полунощи; идут сморци мъглами. Игорева книзю бог путь кажет из земли Половецкой на землю Рускую, к отню злату столу. Погасоша вечеру зори. Игорь спит, Игорь не бдит, Игорь мыслию поля мерит от великаго Дону до малого Донца.
Комонь в полуночи Овлур свисну за рекою; велит князю разумети; стукну земля, въшуме трава, вежи, ся Половецкыи подвизашася. А Игорь князь поскочи горностаем в тростию, и белым гоголем на воду; въвръжеся на бръз комонь и скочи с него бусым влъком.
И потече к лугу Донца и полете соколом под мьглами, избивая гуси и лебеди завтраку и обеду и ужине. Коли Игорь Соколом полете, тогда Овлур влъком потече, труся собою студеную росу; Претръгоста бо своя бръзая комоня.

Бушует в полночь море, в тумане смерчи буйствуют,
Бог князю Игорю указывет путь-дорогу
Из поля-стЕпи половецкой в землю русскую,
К отцовскому престолу золотому...
Вечерние погасли зори, Игорь спит.
Когда не спит, то мыслями он в даль летит,
- Он мыслей поле меряет от Дона-праотца,
До речки малой - Малого Донца...
Конь в полночи готов. Овлур уж свистнул за рекою,
Давая князю знак, и дрогнула земля,шуршит трава степная,
И половецкие задвигались шатры к покою.
Тут поскакал князь Игорь камышами, гоностаем,
И белым селезнем на воду, подстегнув коня рукою,
Вскочив на борзого коня, скакал он серым волком с стаей,
Помчался соколом тропой туманною, степною,
К лугам Донца, сбивая на ходу гусей и лебедей, стрелу метая,
К обеду, завтраку и ужину, снабдив себя едою...
Князь Игорь соколом летел, Овлур, же, мчался волком, след сметая,
Студёные сбивая росы, и загнав своих борзых коней ездою...

32
Донец рече: "Княже Игорю! Не мало ти величия, а Кончаку нелюбия, а Руской земли веселия"?
Игорь рече: "О, Донче! Не мало ти величия, лелеявшу князя на влънах, стлавшу ему зелену траву на своих сребреных брезех, одевавшу его теплыми мъглами под сению зелену древу, стрежаше его гоголем на воде, чайцами на струях, чрьнядьми на ветрех. Не тако ли, - рече, - река Стугна, Худу струю имея, пожръши чужи ручьи и стругы, рострепа к устью,
Уношу князю Ростиславу затвори Днепрь темне березе. Плачется мати Ростиславля по уноши князи Ростиславе: "Уныша цветы жалобою, и древо с тугою к земли преклонилося".

Донец сказал: "Князь Игорь!, наконец,
Не мало тебе славы, - Кончаку досады,
А русской же земле веселья и отрады"?
И отвечал князь Игорь: "О, Донец!
И у тебя не мало славы: ты лелеял князя на волнах,
И стлал зеленую траву ему на серебристых берегах,
И одевал его туманом тёплым, укрывал,
Под сенью крон зелёных деревов скрывал.
И селезнем стерег ты князя на воде,
И чайками на струях, уткой на ветрах, везде.
Но не такая, говорит, совсем река СугнА.
Недобрую струю имея, и ручьи сожрав чужие все, она
У устья струги треплет, перекрыла в Днепр проход
Юному князю Ростиславу, тёмными порогами, и выйти не даёт.
И плачет мать по князю, Ростиславу молодому,
От жалости цветы поникли, древо от печали приклонилось долу...

33
А не сорокы встроскоташа: На следу Игореве ездит Гзак с Кончаком.
Тогда врани не граяхуть, галици помлъкоша, сорокы не троскоташа, по лозию ползоша только;дятлове тектом путь к реце кажут, соловии веселыми песньми свет поведают.
Млъвить Гзак Кончакови: "Аже сокол къ гнезду летит, соколича ростреляеве своими злачеными стрелами!" Рече Кончак ко Гзе: "Аже сокол к гнезду летит, а ве сокольца, опутаеве красною девицею". И рече Гзак к Кончакови: "Аще его опутаеве красною девицею, ни нама будет сокольца, ни нама красны девице, то почнут наю птици бити в поле Половецком".

И вовсе не сороки то застрекотали...,
- По следу Игоря Гзак едет с ханом Кончаком.
Тогда и вороны не каркали, и галки замолчали,
Сороки молча ползали по веткам дерева, бочком.
Лишь дятлы стуком путь к реке им указали,
Да соловьи веселым цокотом рассветы предвещали.
И говорит Гзак Кончаку: "Ну, коли сокол до гнезда летит,
То расстреляем сокола злаченными своими стрелами, скорей"!
И отвечает Кончак Гзаку: "Если сокол долетит,
- Опутаем мы сокола с тобою красной дЕвицей".
И отвечал Гзак Кончаку: "Когда опутаем девИцей, будет горе.
- Не будет нам ни сокола, не будет и девИцы,
Начнут нас птицы бить на половецком поле".

34
Рек Боян на ходы на Святьславля, песнотворец старого времени Ярославля, Ольгова, коганя:
"Тяжко ти, голове, кроме плечю; зло ти, телу, кроме головы", - Руской земли без Игоря. Солнце светится на небесе, Игорь князь в Руской земли. Девици поют на Дунаи, вьются голоси чрез море до Киева. Игорь едет по Боричеву к святей богородици Пирогощей.
Страны ради, гради весели. Певше песнь старым князем, а потом молодым пети: "Слава Игорю Святъславличю, буй-туру Всеволоду, Владимиру Игоревичу. Здрави князи и дружина, побарая за христьяны на поганыя плъки! Князем слава и дружине". Аминь.

Вещал Боян о подвигах-походах Святослава
И песни складывал, былины старины
О времени княжения Олега, Ярослава:
"Да, худо голове без плеч, плечам - без головы".
Вот и землице русской худо без главы, без Игоря.
Когда же Игорь на Руси, - что солнце в небесах!,
И на Дунае дЕвицы поют, поют его хваля,
И вьётся песня над водой, и слышно в Киеве их голоса.
А Игорь едет Беричёвой улицей до Пирогощей,
- До церкви Богородицы святой, что в Киеве ведет с Подола,
И рады страны все вокруг, ликуют рощи,
И города все веселы, довольны, - Игорь дома.
Спев песню старым временам, что помнит смолоду,
Боян потом споёт и молодым князьям:
"Всем слава: Игорю, Владимиру и Всеволоду!
Да здравствуют дружины и князья!,
Что борятся за христиан с погаными полками,
За землю русскую. Дружины и князья, - Русь с вами!
Да здравствуют дружины и князья"!.. Конец. 

Другие произведения автора:

магические строки

Фонтан слёз

Табор уходит в небо...