Новые
МенюДОСТОЕВСКИЙ
17 сентября 2015 — Юрий Агеев
О Достоевском
Многих писателей по прошествии времени можно воспринимать лишь в историческом контексте, какими бы оригинальными и передовыми они ни были для современников. Истинные таланты становятся классиками, простые труженики пера забываются, обернувшись персонажами уходящего бытия. И лишь немногие способны встряхнуть, взять за душу через столетия, заставить верить и сопереживать искушённого читателя. Среди этих бессмертных имён — писатель, философ и пророк XIX века Фёдор Михайлович Достоевский. Раскройте его на любой странице - жизнь запульсирует сквозь выцветшие строчки, ошеломляя напряжённостью нерва, точностью описания человеческих переживаний. Ничто не изменилось в восприятии мира, разве лишь поблекла словесная палитра нынешнего прагматичного века и многие слова из прошлого видятся теперь, как счастливые находки утраченного…
Глава первая
Отец… Приют на Божедомке...
Пустырь, заросший сорняком...
Поводыри, слепцы, котомки,
рука с зажатым пятаком...
Здесь всё запомнилось, и будет
сынишкой желчного врача
рассказано живущим людям,
без лжи и шёпота, — с плеча!
Рассказчик мал: ему лет восемь.
Но разве мало восемь лет,
когда о том, что не выносят,
он знает не один сюжет?
О чём не ведают в салонах
и даже слышать не хотят,
там, где голубят пустозвонов,
вдруг загудит его набат.
Он станет притчей во языцах,
его услышат тьма и свет,
и он иуд увидит в лицах,
но это будет в двадцать лет.
А нынче голос хриплый, резкий,
опять клянёт его с крыльца,
и мальчик Федька Достоевский
бежит за флигель от отца.
Глава вторая
Карьера канцелярской крысы —
зарыться в ворохе бумаг,
жить исправлением описок,
пугаться взглядов: «Что не так?»
Не так, как надо, выступаешь
и кланяешься невпопад,
не так на плане намечаешь
карьеру, чин и цепь наград.
Трудись хоть до седьмого пота
над циркулярною горой, -
нам всяких благ сулит работа,
в итоге плата — геморрой!
Глава третья
Очнувшись после перевода
судьбы Евгении Гранде,
он поднял взгляд на сырость свода,
на стены в серой наготе,
но тяжесть нового сознанья
заныла с рук уйти в тетрадь.
Он только начал воскресать,
как захлестнуло мирозданье.
Глава четвертая
Уйти в отставку, как игрок,
поставив ставку на талант?
А если подведёт итог,
сфальшивит в ноте музыкант?
Не будет денег и жилья,
иль на худой конец — чердак,
и скажет Жизнь: «Ты — или я!
А вместе нам нельзя никак»?
Уйти в отставку или жить,
вычерчивая путь слуги?
Или туда, где рвётся нить
с благополучьем и долги?
Но вот исписаны листы
и дышит рукопись строкой.
Уйти в отставку, в век мечты
укрыться и найти покой?
Глава пятая
Читатели — народ капризный.
Прочтут, забудут, зашвырнут.
Им подавайте катаклизмы,
убийства, страсти, но не труд.
Труд в канцеляриях приелся,
рабочих выжал в куль костей,
и этот адский день терпелся
за том бульварных повестей.
Там было всё красивей, лучше,
и даже в царских кабаках
читали книги о Гаркуше,
парижских тайнах, и ворах.
Глава шестая
У Петрашевского в кругу
юнцов и мудрецов
не славословят и не лгут,
А говорят в лицо.
Здесь боль и истина одна:
народу нужен хлеб!
Русь в кандалах, и в том вина
душителя судеб.
Душитель — царь и свора псов,
вцепившихся в народ.
Перетрясти бы до основ
помещиков, Синод!..
Не повторить сенатский бунт,
а всё решить умом…
По пятницам здесь свечи жгут,
дрожит от споров дом.
Глава седьмая
Чтоб не сойти с ума перед расстрелом,
за ночь до вознесенья в никуда,
не спал писатель и перо скрипело —
то Достоевский торопил года.
В последний день, в пути на гильотину
Андрей Шенье заканчивал сонет,
чтоб, если не пройти до половины,
то жизнь прожить до капли, как поэт.
Когда стрелялись, вешались и гибли,
исхода и друзей не находя,
когда кричали журавлям, и хрипли
в молитвах, сочинённых загодя, -
тогда прощалась каждая ошибка
не человеку - времени его,
и что казалось странным или зыбким,
прочлось первопричиною всего.
Глава восьмая
Что значит минута, когда ты в тепле,
когда есть в запасе другая?
Бумага и перья лежат на столе,
а мысли приходят и тают.
Минута — не время! Расчёт на часы.
Душа полюбила уют.
Но странно, когда на земные весы
бросаются двадцать минут.
Иссякнут минуты — погаснут миры,
свинцовые точки над «и»,
серьёзно, без шуток и детской игры,
поставят печати свои.
Надели мешки, прикрутили к столбам,
до выстрела - двадцать мгновений...
Погибших за правду причислим к Христам.
Когда же конец причислений?
Сейчас, вот сейчас… Но за что и зачем?
С ума бы сойти на краю...
Невинные — незащитимы никем,
лишь волосы дыбом встают.
Минуты бегут, обращаясь в часы,
и в век двадцать первый растут.
Нам странно, когда на земные весы
бросаются двадцать минут.
Глава девятая
Совершено! Возврата нет
к вчерашним разговорам.
Что, если высший разум — бред
и Жизни нет повтора?
Тогда зачем, тогда к чему
мучения и бденья?
Тогда уж сразу — не в тюрьму,
а в пропасть в час рожденья.
Сейчас на голову мешок
набросят и прикрутят
к столбу. Минута… Залп… Ожог…
И постиженье сути.
Но за мгновенье перед тем,
как смерть всё уничтожит,
зажглась проблема из проблем:
«Век до конца не прожит!»
Кто не был сжат рукой беды,
не трать на чтенье порох.
Жил Достоевский, но не ты,
жил человек — не шорох!
Снег замирает на плацу.
«Ружьё на взвод!» — взвели…
По обнаженному лицу
и петрашевцам…
— Стой! Не пли!
Глава десятая
Ни от сумы, ни от тюрьмы…
За правду, за рывок из тьмы,
за то, что в рабстве жить не смог,
одно убежище — острог,
где хлеб — с червями пополам,
где жизнь — копейка, совесть — хлам.
Но здесь надеждою живут,
что дальше смерти не сошлют.
Глава одиннадцатая
Случайность или же везенье -
найти знакомого в аду?
Он ждёт в военном облаченье:
— Мой друг, кого я узнаю!
Вы — Достоевский, петербуржец?!
Писатель, автор повестей?
Не может быть! В оковах… Ужас!
Пять лет о вас уж нет вестей.
Какой удар же рок отвесил —
от молодости ни следа!
Я был присяжным на процессе
и вам сочувствовал тогда.
Вас бросили в дыру такую,
чтоб не поднялись никогда.
Я вам свободу отвоюю
и буду другом навсегда.
Не бойтесь ничего, нас двое.
Сегодня же пишу друзьям.
Пойдёмте же ко мне!.. Такое
лишь отнесёшь к волшебным снам.
Лежала впереди дорога,
спасающая дух и плоть.
Но если кто-то верит в Бога,
то он поймёт, что спас Господь.
Глава двенадцатая
В море выдвинутый форт
на болотах, на костях.
Балтику швыряет норд
по каналам, по гостям.
Волны-гостьи на Неве
разбегаются, дробясь.
Люди голубых кровей
шествуют, не торопясь.
Кто верхом, а кто в коляске
по булыжнику-граниту…
Точно в гоголевской сказке,
город тайнами пропитан.
За фасадами домов,
за соборами, церквями,
щели проходных дворов
смотрят страшными глазами.
Глава тринадцатая
Белые ночи — чёрные реки,
улицы, фонари и аптеки.
Свет над мостом еле-еле теплился -
здесь Свидригайлов вчера застрелился,
Мышкин к Рогожину шёл, торопясь,
здесь обрывалась случайная связь.
За поворотом есть выход на Невский —
тут иногда проходил Достоевский.
Вот и сейчас слышу чьи-то шаги…
Память и рифма, не трусь, помоги!
Глава четырнадцатая
Контракт подписан. Кабала!
И меньше месяца в запасе.
Теперь сгибаться у стола,
теперь ты — раб, а раб безгласен.
Тихонько пёрышком скрипи,
следи за оборотом слова,
из неизвестности лепи
роман для критики Каткова.
«Ах, если б сделать миллион!» —
мечтал с досадой Достоевский.
И вдруг смятенный Родион
Раскольников пошёл на Невский.
Откуда, как и почему
студент в оборванной шинели
вдруг накрепко припал к тому,
кто даже другом не был в «деле»?!
Ещё процентщица жива,
ещё сюжет мелькает тенью,
ещё не созданы слова
для оправданья преступленью,
но ясен нервный персонаж:
таким он будет до признанья,
пока тюремный экипаж
не скроется в казенном зданье.
Глава пятнадцатая
Иностранцам мерещатся тайны:
им Россию века не понять.
Так и Федор Михайлыч, случайно,
стал загадкой, хоть мог и не стать.
Неошеллинги, Фрейды и Ницше
толковали в своих сочиненьях:
был ли он проявлением высших,
тайных сил, или псих, к сожаленью?
Эпилепсию брали на знамя,
обвиняли в ужасных грехах:
«Кровь сосал у младенцев ночами
и отца придушил...» — Чепуха!
Он не Фауст, не чёрт, не Дракула
и не тема бульварных статей.
Это в вас било меткое дуло
из романов и повестей!
Глава шестнадцатая
День передышки. Как нечасто
он выпадает нам, несчастным,
и точно ангелом с небес
нам посылается в спасенье,
но мы идём на преступленье,
которое подскажет бес.
Вчера - триумф и душ слиянье,
о Пушкине высокий слог,
а нынче - скука на порог.
Пропала трубка, наказанье!
Вот так и есть! За этажеркой.
Как бы теперь её достать?
Напрягся — боль. Лёг на кровать.
Кровь изо рта — и не унять,
Глупец, — вот мудрости проверка!
Весь день пытались кровь унять,
врачи качали головами.
Ещё он не успел понять
своей беды, хотел читать,
привстал, но кровь пошла опять,
разбужена его словами.
И только к ночи он сказал:
— Открой Евангелие, Аня.
Я знаю, ждёт нас расставанье.
Прочти мне вслух… Прикрыл глаза.
Глава семнадцатая
Свечи тают, ярче свет
от камина и жаровни.
Человека больше нет, -
только слабый звон в часовне.
Тишина. Одна жена
плачет. Слёзы — это малость!
Чья вина? - Ничья вина.
Смерти неизвестна жалость.
Только томик от Луки
стынет, надвое разломлен,
стихли звуки и шаги,
гаснут звоны колоколен.
Улыбнувшись, он ушёл,
муки променяв на муку, -
неизвестное из зол
взял в незнании за руку.© «Стихи и Проза России»
Рег.№ 0211600 от 17 сентября 2015 в 13:27
Рег.№ 0211600 от 17 сентября 2015 в 13:27
Другие произведения автора:
Рейтинг: 0Голосов: 0398 просмотров
Нет комментариев. Ваш будет первым!
