Поэма времени

.

 ПОЭМА ВРЕМЕНИ     

                                                                                                                                                                                                                             ________________________________________

1.

Здесь день-деньской стихами стены дышат,
взыскует  дверь и форточка гремит,
здесь дождь дробит морщинистые крыши –
скорлупки снов и грани пирамид.

Здесь грёзы объявлением прибиты:
«продам рояль, недорого возьму…»
и слёзы с крыш роняют сталактиты
как тремоло невысказанных мук.

О, муки творчества! О, памяти узоры, –
разводы на известке и стекле…
И семафор открыт, и поезд скорый
как ундервуд на письменном столе.

И снова в путь! Нацелены турели –
Призыв – не крик, а посох – не костыль.                                  
Тоннели изгибаются как змеи,
рессорами изогнуты мосты.
                            
Остановись у путеводной стрелки – 
не торопись, ты лезешь  на рожон!
Маршруты как разводы на побелке,
и словно лист развернутый флажок.
                                                                                                                                     
2.

Остановись! Пока еще не поздно –
и звезды гаснут в сутолоке дня,
и степь дрожит – визжит как свора борзых,
но…  казака еще никто не догонял…

Здесь не вольер, не вздохи вестибюля –
здесь револьвер  и браунинга щёлк –
и стих упрям и точен словно пуля,
и щерится как одинокий волк.

Вот он идет уверенной походкой –
вали его, целуй его взасос,
пали огнем, трави паленой водкой –
гони  его, чтоб стал он гол и бос!
Чтоб напрочь позабыли птицеловы
протяжный свист и глиняный свисток –
ведь западнёй застигнутое слово
и западни решетчатый лоток,
и осыпи горячие каменья,
и осени песок и молочай 
вас доведут до белого каленья
как пойманную птицу невзначай.

Хоть ночь светла, да лошади упрямы –
а пристяжной, задерживая бег,
все норовит по кочкам, да по ямам
не очень-то надеясь  на успех.

Хоть лунный свет неярок и небросок,
но  серебрист как папиросный дым, –
припомни, затянувшись папиросой –
ведь был и ты когда-то пристяжным?

Ты помнишь?  дом и улицу, и школу –
роняли пух и перья тополя, 
и крик галчат – булавочным уколом,
а не ударом острого копья.

И вспомнишь ты такое время ночи,
такой мечты нетронутый уют,
когда сады цикадами стрекочут,
и кузнецы про молодость поют.                                 

Легки шаги и слезы на помине –
скупы слова и кошельки пусты,
стучат часы на мраморе каминной,
а на гладильной морщатся холсты.                                  
                                                                                                                                       
За карточным не убыло азарта,
и лузы разбивает карамболь,
и ломберный как контурная карта…
–  Который час?
Мне отвечают: – Ноль

без десяти…

Но замерли куранты
и шестерни, накапливая вес,
скрипят в ночи как голос обскуранта.
– Который час?
Он отвечает:  – Без-с…

Без десяти – мир надвое поделен,
на до и после –  отзыв и пароль!                                           
 
 Хохочет шут под маской Асмодея.
– Который час?
Он отвечает: ноль… 

Ноль времени! Все стрелки воедино!
Не спят каминные и ходики спешат.
Как Золушка торопится картина
в курзал…  и с острия карандаша.                                                                     
.   .   .   .   .   .   .

3.

И ночь темна, и фантики, и блестки…  –
забудь про них как про десерт Лукулл –
застигнутый разводом на известке 
ты часовой и взял «на караул».

Не то темно, не то глухая пьянка,
не то редут застыл на холоду –
солдаты рвут знамена на портянки,
а маршалы что хочешь продадут.

Ты часовой,  не знающий сомненья –
приклад и штык, а за стеной ни зги
и тишина, и до того мгновенья
как часовой отмеривай шаги,

пока следов не видно за поземкой,
пока друзья не поднялись в ружье,
а  грудь дрожит перегородкой тонкой,
и сердце одинокое твое.

4.

Не жги венков и падших – не кори,
не уповай и попусту не кайся.
Тебе флажками машут снегири,
ты оставайся, слышишь? – оставайся,

не уходи!…  Здесь площади не спят.
Ты в трубку забивай крепчайший кнастер.
Фрегаты поднимают якоря,
как колыбель раскачивая снасти.

Ведь лед – бумага, а форштевнь – перо,
и снегири пощипывают грудки.
Птенцов ватага и родной порог
тебя берут сегодня на поруки.

Еще морозом схвачены поля,
еще зима нам шлет поклон прощальный,
намечен курс и скулы корабля
беспечный  prom-e-nad  не обещают.

Не кончен счет и почестей не жди,
ломай лекал привычные обводы, –
ты звездочет и верный паладин
прекрасных дам изменчивой породы.

Non рaradise и горизонт заснежен,
а купол льдист как зонтик февраля,
и как тунцы танцуют на манеже
фрегаты, обрывая якоря.
.   .   .   .   .   .   .

5.

Был день как день, летали самолеты,
звенел трамвай и искрами трещал –
был месяц май и усмехался тот, кто,
казалось, ничего не замечал.

Казалось,  гром попахивал вендеттой, 
Казалось,  город замышлял побег,
мостам,  передавая эстафету
столбов…  и колокольчик на столбе.

Рулады роз и бледных симболарий
как будто оказались не у дел – 
пылали подоконники кострами,
и звездочками алых асфодел...      
                                                                                      
Пылали подоконники и лица,
шипела брага,  щерились костры
огнем,  кипела светлая водица,
звенели пилы, пели топоры –

мы строим дом – дай Бог! он будет крепок –
поднимем  кубки старого вина  –
окно не прорубать и в Старый Свет нам,
и в Новый Запад  тоже на хрена....

Был месяц май. Сменялись караулы,
смеясь, на баках щурились коты,  
май выпускных, звонков последних – гул их
не умолкал до самой темноты.
Бал выпускной – и платьица, и банты,
черемухи роняли лепестки,
и за стеклом пылились фолианты,
и не спеша подтягивали ванты
на галеонах братья-моряки.

Ноль времени – усмешка Асмодея!
И восклицательными стрелки у часов.
До скорого! До белых асфоделей,
до новых встреч, до алых парусов…

6.

Тебя весь день поэма торопила –
навскидку, влет – промазал? – не жалей! –
сгибая поднебесные стропила
как ветви серебристых тополей.

Был день как день и, надо же, под вечер
когда глаза продрал «сороковой»,
как снежный путь засеребрился Млечный
и запуржил облавой снеговой
над трубами умолкнувших котелен,
над кронами дерев и фонарей,
как долгожданный чистый понедельник
и легкий бриз, и трепетный борей.

Но сумерек прилив упруг и липок,
синее чем сироп на пироге –
сотрет как слезы россыпи улиток
и закружит в сиреневой пурге…

7.

Ты вспомнишь  дом, где страсть полуденной
казалась – от жары нет спасу –
ни смех, ни бряцанье иудиных
монет не предвещали Пасху.

Ты вспомнишь сад, где листья плавали
в рассоле колыханья летнего…
Вода на тротуарах – паводок,
бачки мороженого – в ледниках…

Душа, хрустя стаканом с корочкой,
насвистывала о несбыточном
(стаканом вафельным «с иголочки»
и с очертаньем башни пыточной).

Душа, тебя пытали с ложечки:
пока не съешь – да хоть подавишься!
Тебя питали, как положено – дыши!
пока не разонравишся!  


8.                                                                 
                                                                                                                                
...в начале седьмого, когда разносили графины
и гости шептались у окон, дверей и зеркал,
горели огни и настойчивый дух парафина,
смиряя с собою, к смирению сам привыкал...

нет! было иначе - когда-то, когда поневоле,
срывая с лица безупречную маску тоски,
склонялись друзья к исполнителю, как к изголовью,
и струны вздыхали от трепета нервной руки...
потом баритон, или нет, но спокойней и строже
бродил среди стен и развалин сердечных причуд –
казалось, не будет на свете другого, дороже...
а дунул – и нет!  Приручал и тебя приручу,
вещал...

Да упомнишь ли? сколькие нам не вещали,
и руку держали, и смело глядели в глаза –
великий кудесник и дева, и цвета печали
актриса, готовая ноги Господни лизать...

Да сколько ж нас было? героев, безумцев, поэтов,
прошедших сквозь залы, каморки, сквозь радужный дым,
делясь второпях опаляющей рот сигаретой
и правом ласкать золотые как пламя лады...
                                                                                    
Как пламя и воск, возгораясь, дают обещанье
светить, даже если любимым глазам невтерпеж,
сжигать алтари, никогда не тревожить речами.
Вот так и жила золоченая ты молодежь!

Когда бы любой предавался похмелью и страху,
а Ирод плодил только жадных и злых иродят –
тогда для кого вожделенная звонкая плаха?
кому вы нужны и парадный, и смертный наряд?

В начале седьмого, когда собирались в гостиной –
я вспомнил оброненный в темной парадной платок
и преданный взгляд, и виденье грядущих бастилий,
и ветер свободы, и первый стыдливый глоток...                 


9.

Товарищ,  чур! – здесь день синее ночи
и часовые намертво стоят, 
клавиатур оттачивая почерк
и голоса выстраивая  в ряд.

Здесь глаз прищур надежнее прицела
и свет очей, пронизывая тьму,
встречает по одежке бракоделов,
мастеровых – венчает по уму.

Тебе армяк,  барану – смокинг клубный,
душа в кулак, а барин зол и глуп, –
молчали!  но сквозь стиснутые зубы
и плакали, не разжимая губ…                                                                                 
 
Ты говоришь, весна синее лета,
а осень ярче бархата гвоздик?
Не сделан шаг, и песня не допета –
до той поры и ты не уходи…

останься до конца, до дня и часа,
когда разбудит алая заря
сплин мастерских и мел картонных масок,
и корабли поднимут якоря.

10.

Мы здесь стоим на страже и надолго –
кривят улыбки каверзные рты, 
дурманя фимиамом кривотолков,
и обходя надежные посты.
                                                                                                                                       
Здесь день-деньской звучат стихами стены –
встречай Дантеса,  праздничный  Марсель!
кривляются лабазники Каперны
и сматывают удочки отсель.

Ты будешь  петь как Лель под образами,
как менестрель с синицею в руке!   

Как тот чудак со светлыми глазами,
что говорил на странном языке*… 

* * *
___________________________
 * [ Л.Н.]

.

Другие произведения автора:

Как свет любимого лица

МИНИАТЮРЫ

8. в начале седьмого, когда разносили графины...

Это произведение понравилось:

Татьяна Капутина