Жизнь прожить, не поле перейти.

ЧАСТЬ 1.
           Не всем Господь протянет руку,
           Хотя пред Ним мы все равны,
           Кто как вкушал Его науку –
           Кого к Себе, кого на муку,
           В горнило адской сатаны.

 
     Всевышний нам построил дом
Всё в нём размеренно и строго:
Наполнен светом и теплом,
Не сосчитать запасов в нём.
Живи, трудись и  помни Бога.

Вся наша жизнь – всё суета,
Забота наша – хлеб насущный,
Чтоб жизнь была не маята
И не ссылаясь на лета,
Стремимся жить, как можно лучше,

На пользу труд во все века.
Ведь только труд насытит хлебом.
Пусть эта ноша не легка,
Но всё ж мы трудимся, пока
Даются силы сверху небом.

Крестьянин жил своим трудом,
Скотиной, полем, огородом,
Детьми был полон каждый дом,
Всем было место за столом
И дом гордился своим родом.

   И пропоют как петухи,
В трудах от мала до велика,
Освобождая катухи,
Стада гоняли пастухи,
В лаптях поношенных из лыка.

И пусть одежда не ахти,
Вся домотканая, не в норках,
Но, как дружок ты не верти,
Любили гоголем пройти,
Повеселиться на вечёрках.

И от подростков до царя,
Ходили к Божьему порогу.
Послушать голос с Алтаря
И пенье, чище янтаря,
В молитвах приобщиться к Богу.

                И лился звон колоколов.
            Он оттеснял ночное бремя.
         Понятно было и без слов,
                Что звал народ под Божий кров,
        От суеты уйти на время.

               Народ спешил под этот звон,
                Спешил к Христу на покаянье.
               Что накопилось – всё нёс он,
                Чтоб вылить батюшке свой стон
               И облегчить свои страданья.

         И знали все: богат и голь,
                Что праздник Богу, не для дела.
                С утра ты в Церковь соизволь,
           Потом пляши и песни пой,
              Коль просят так душа и тело.

                Старались Веру уберечь,
                Ходили в Храм не моды ради,
              Не понаставить только свеч,
             А со Святыми ждали встреч
          И помолиться были рады.

                Не опоздать чтоб в Храм Христа,
                Прийти старались все пораньше.
          К иконам приложить уста,
                Поставить свеч, занять места
                И всё естественно, без фальши.

               Не загоняли в Храм плетьми,
                Хотя в нём строги были нравы,
                Налево – женщины с детьми,
                Направо им уже ни-ни-ни.
               Мужчины все стояли справа.

                В Храм одевались поскромней,
                Ведь что смущает – не для Храма.
                Зачем смущать других людей,
                Ведь Храм – не рынок, не бродвей
        И ни комедия, ни драма.

Уклад у Храма давний, свой.
На службе не до разговоров.
Болтать на службе – грех большой,
Молись с поклоном и душой
И не высовывай свой норов.

Была что строгость - не беда
Она для всех была понятна.
Руки не жали никогда,
Ни мужики, ни господа,
А лобызались троекратно.

Кадило обходило круг,
Своим дыханьем обдавая,
И загорались свечи вдруг,
И пенье наполняло слух,
И наступала жизнь святая.
Да, правил строгих много тут,
Но вот и служба. Всё степенно.
Стоят все строго. не снуют
И дружно «Отче Наш» поют,
Поклоны бьют одновременно.

Жила страна, ну как в броне.
Были и Вера, хлеб и злато,
Но что – то лопнуло в стране,
Заговорили о войне
И покатилось всё куда – то.

ЧАСТЬ 2.

В заброшенном селе нашёл я кров,
В избушке неприглядной и убогой.
Старушка древняя, без лишних слов,
Впустила, помолившись в угол Богу.

С сочувствием вздохнула. глядя в бок.
Знать вид мой вызывал большую жалость.
Махнув на печь, сказала: «Лезь милок.
Не захирел чтоб, поколдуем малость».

Я за грибами мерил лес с утра
Замёрз  в нём сильно, путаясь в тумане,
Озноб долбил откуда – то с нутра.
И на печи я был, как в русской бане.

Тепло пошло по телу прямо с ног
И лезло выше, сладостным туманом.
Вдруг тишина! Я будто бы оглох,
И всё поплыло, как в угаре пьяном.

                Какую силу держит в себе печь,
                Прославленную в сказках и былинах.
                От всякой хвори, стоит только лечь,
    Поможет, что в её, конечно, силах.

       Я вспомнил детство. Спал я на печи.
        Меня встречала ласковой сестрицей.
        Испечь, сварить, от хвори подлечить,
                Была та печь огромной мастерицей.

                В конце недели хлеб давала печь
                И хлебный дух шёл на меня стеною.
                Я спрыгивал с её могучих плеч
                И брал горбушку с коркой золотою.

                Я натирал горбушку чесноком
                И бугорочек с верху сыпал соли,
                И, как корова, сразу языком,
                Горбушка исчезала в миг с ладони.

                Довольный уходил я снова в ночь,
          Укутанный теплом и хлебным духом.
                И отлетало всё плохое прочь,
              А печь казалась тёплым, мягким пухом.

                Не знаю сколько плавал в небесах,
                Что было наяву, а что в тумане,
                Но, как рукой, тепло снимало страх,
                И согревало, словно в русской бане.

     Вдруг чувствую старушку в головах.
        И кружку мне суёт: «Испейка, милый,
Пускай горька. Она не на медах,
    Зато поправит, восстановит силы».

                Я горечь ту запомнил на века,
                Но выпил всю, ведь жить – то всем охота.
                И полетел куда – то в облака.
           Покрылся весь горячим липким потом.

                И будто весь я сказочном руно.
              С ног до макушки тёпленький и томный.
Вдруг вижу сон – ни дать, ни взять – кино.
     Передо мною лось стоит огромный.

   Мы с ним столкнулись прямо носом в нос.
         А я с грибами, набранных вот только.
     Вдруг лось впрямую задаёт вопрос:
«Ну, похвались, каких набрал и сколько!».

                Я удивлённо посмотрел вокруг,
                Себя за ухо дёрнул осторожно,
А лось баском:»Не удивляйся, друг.
Ведь в нашей жизни нынче всё возможно».

Корзину взяв, уселся на пенёк,
И стал грибы раскладывать копытом:
«Вот белые. Годны для сушки впрок,
Свинушечки, загнутые корытом.

Навалены опята, как дрова,
А мухоморов почему – то нету?
Ведь мухомор – грибам всем голова.
Он лечит нас, признаюсь по секрету.

На мухомор ты положи свой глаз.
В лесу ведь не найдёшь гриба полезней.
Тебя, милок, он выручит не раз,
От множества ненужных нам болезней.

Я очень рад, что встретился с тобой,
И рад незатянувшейся беседе,-
Сказал мне лось,- пойду – кА я домой,
Прекрасная моя заждалась леди».

Он улыбнулся мне во весь свой рот,
Но вдруг в меня рогами навострился.
Прошиб от страха леденящий пот
И я с печи чуть было не свалился.

И в потолок, упёршись  головой,
Представил промелькнувшую корриду.
Старушка ж: «Слава Богу, что живой,
Уж очень непригляден мил ты с виду.

Подумала уходишь навсегда
И что напрасны все мои услуги.
Ты так кричал, но обошла беда,
Спасти чтоб - не найдёшь души в округе».

Дала старушка тряпку:»Оботрись.
Всё насухо, до красноты на теле.
Ну, а теперь, милок, за стол садись
Чайку попьём, ведь вместе веселее».

Чай подкрепила сладеньким вином.
Умчались прочь болезни и усталость.
И полилась беседа за столом.
Повеселела, оживилась старость.

И разгорелся огонёк в глазах.
Спина и та чуть стала попрямее.
Держала память что на тормозах,
Всё полилось, чем дальше, тем смелее:

«С двадцатым веком я родилась здесь.
                В пятнадцать замуж выдали насильно.
     Хотя и не желала, сбили спесь,
            Слезьми умылась я тогда обильно.

            А с детства была нянькой у господ.
          Детишкам колыбельные всё пела
       Их сколько было! Потеряла счёт.
     Да и считать тогда я не умела.

     Мы жили небогато и впотьмах,
         А к мужу попривыкла, полюбила.
         И полетела жизнь, как на крылах.
  Детишек кучу Пете народила.

    А выжили лишь трое из детей.
        Кто с голоду, другие так помёрли.
                (И  будто сговорившись, вместе с ней,
          Слезинки навернувшиеся стёрли).

            Гражданская прошла нас стороной,
            За Петю чин большой стоял горою.
                Хлеба растить он мастер был большой,
            В дела был погружён он с головою.

    А хлеба дома не было совсем.
Ведь продразвёрстка правила страною.
           А люди оставались в ней ни с чем.
      Косил всех голод острою косою.

       Пролили мы тогда не мало слёз.
           Такое и во сне -  то не присниться.
            А тут сгонять всех начали в колхоз.
              В общак всех, и скотину всю и птицу.

                Кто побогаче – это кулаки,
       У них всё подчистую, даже хаты.
      Кого в тюрьму, кого на Соловки,
     Все сгинули и канули куда – то.

    А государству стало полегшей.
          С народом воевать уже не нужно.
         Бери всё из колхоза, кроме вшей.
                Зато все вместе, коллективно, дружно.

      Колхозник же за палочки с утра,
            За трудодни он с вилами в навозе.
 Осенняя покажет лишь пора,
          Что заработал за год он в колхозе.

  И ни получки, ни аванса вам,
Ни пенсии, коль прихватила старость.
Ох, трудно было! Места нет словам,
Но всё же жили, получая малость.

Весна колхозу приносила страх.
Зимой запас съедали весь коровки.
К весне уж не держались на ногах.
А вместо ног держали их верёвки.

Солому с крыш съедали до клока.
И плач, и стоны слышались коровьи.
Коль нет кормов – то нет и молока.
Зато в отчётах много поголовья.

На травку, на зелёную, весной
Скотинка шла прозрачной, будто нагой,
А рёбра с кожей, с страшной худобой,
Всё прятали за плановой бумагой.

Страна приподнялась уже с колен,
Рекой рекорды рвались смело к флагу,
А для колхозников всё тот же плен
Им из колхоза никуда, ни шагу.

А тут беда – фашист напал на нас.
Забрали Петю и детишек сразу.
С тех пор они не кажут больше глаз.
Я больше их не видела ни разу.

Село всех проводило мужиков.
Призыв на фронт собрали по закону.
Там были слёзы, много всяких слов,
Но вот и всё. Умчались в пасть дракону.

Лишь пыль напоминала о былом,
Глазам не веря, люди вслед смотрели,
Казалось всё кошмарным, жутким сном,
А матери так сразу постарели.»

ЧАСТЬ 3.

С поднято гордо головою,
Блистая свастикой своей,
Накрыл всё чёрной пеленою
Фашист на много, много дней.

С ним государства всей Европы
Машиной мощной шли вперёд.
К Москве прокладывали тропы,
Чтоб завершить всё в Новый год.

О, Боже, Боже! Бед – то сколько!
        Их все оплакивать не в мочь.
    И видеть это очень горько.
              От слёз в глазах сплошная ночь.

 И от столицы и до Бреста
                В руинах сёла, города.
  И не найти живого места.
                Накрыла каждого беда.

      Заговорила вновь старушка:
              «Принёс бед много немец – гад.
          Остались мы одни в избушке,
        Без мужиков не жизнь, а ад.

        Осталась я, невестка, внучки.
    Ну, как сироты, без мужей.
Впряглись в хомут мы бабьей кучкой.
                И с ним всю жизнь, до наших дней.

                Ведь всю войну, подумать только,
        Мы без разгибу, кто как мог.
    Чего мы делали и сколько,
  Об этом знает только Бог.

      А чьи в колхозе были руки?
     Детишек, баб да стариков.
             Господь лишь знает наши муки.
       Терпели сколько мы годков.

      А что творили мы народом!
            В соху впрягались, чтоб тянуть.
Пахали так все огороды,
 Коням давали отдохнуть.

      На них работали б с охотой,
                Но очень мало было их.
    Зря их не мучили работой.
       Пропали б мы тогда без них.

Такая видно доля наша.
      С рожденья мы не господа.
           Хлебать работу полной чашей,
   Но пообвыклись, не беда.

    А мужиков всех было двое
             Пахом, подбитый в первый год,
     Ещё лесник – отродье злое,
 Малютой звал его народ.

   Списали вчистую Пахома.
         Изранен был, к войне не гож,
        Но голос был сильнее грома,
Вонзался в уши, словно нож.

С утра с клюкой. Одна забота,
Как испокон у пастухов,
Будил и гнал всех на работу:
Детей и баб и стариков.

Всех умолял:»Ну потерпите.
Вот как прогоним всех врагов,
Тогда досыта вы поспите.
Я не нарушу ваших снов.

Собрав в кулак остаток силы
И ноги, кутая в росу,
Хватались вновь за грабли, вилы,
За плуг, за вожжи, за косу.

Ну, а Малюта – лихо злое,
С народом был уж очень крут.
Поиздевался зверем вволю,
Не знал покоя его кнут.

И в лес ходили все с опаской,
Но шли, топить – то надо кров.
Коль встретит – даст такую встряску!
А дел всего – вязанка дров.

К таким он мог прийти до хаты,
И что в семье держали впрок,
Пускай те нищи, не богаты,
Последний забирал кусок.

Потом чуть вроде дал слабинку,
А проучил его немой.
Он привязал его к осинке.
Ох, долго был тот сам не свой.

Вот так боролись мы с войною.
На ферме, в поле – дел горой.
И вечерами, словно с боя,
Отдав все силы, шли домой.

А как мы ждали дня Победы!
И, опалённых пусть войной,
Мужей, чтоб сгладились все беды,
И жизнь пошла бы чередой.

А день Победы в Божьем Храме,
Под горечь слёз, без лишних слов,
Молились перед образами
И поминали мужиков.

                На фронт ведь сотню провожали –
              Вернулись трое лишь назад.
               И не поднимешь их слезами,
       И неизвестно где лежат.

               И не найти здесь было дома,
           Чтоб не затронуло войной.
       А тут не стало и Пахома.
            Ушёл из жизни он земной.

                Пусть относился к людям строго
                И в горле стрял, как горький ком,
             Народ в последнюю дорогу,
                Чтоб проводить, стекался в дом.

                В войну Пахом был бригадиром
            И был всегда среди людей.
                Умело правил бабьим миром,
               С клюкой, попутчицей своей.

                В своей потрёпанной шинели
                Мелькал повсюду, как нырок,
             Коль недовольные шумели,
              Он убеждал:»Ну дайте срок.

                Вздохнёте, как прогоним фрицев,
                С войной обрубим все концы.
             Сейчас же надо торопиться,
                От нас подмоги ждут бойцы».

              И пусть его все звали дедом,
                Он был не стар, а средних лет,
      Но подточили его беды.
                И не блистал здоровьем дед.

       Торчали ёжиками брови
                И был, как лунь, совсем седой,
                Держался он на честном слове
        И прикрывался бородой.

                Пахом не нажил себе царства.
                Всё, что имел он – всё на нём.
Костюм солдатский – всё богатство.
           Да хата, на краю крючком.

        Его изба ждала ремонта.
               Ей видно шёл не первый век.
                Не для себя он жил – для фронта.
            Был сильной воли человек.

                Всегда в бегах, всегда в работе,
                С худым, обветренным лицом,
Пускай в тылу, а не в пехоте,
Но был он пламенным бойцом.

Лежал Пахом в гробу с улыбкой,
Людей собрав на свой порог.
Был с ними может строгим шибко,
Но сделал всё, что только мог.

И втиснул всю толпу домишко,
И негде яблоку упасть,
Но собралось, наверно, слишком
И рухнул пол подвалу в пасть.

Смешались люди, доски в кучу,
Попали накрепко в полон.
Там поднялась такая буча!
На всю округу крик и стон.

Топтали в панике друг друга,
В грязи, в пыли, ну как в аду.
Спастись из замкнутого круга.
Уж не мечталось никому.

Хотя боялись все Пахома,
Смеялись всё ж над ним в кулак,
Что окромя гнилого дома,
Он гол и трудится за так.

Пахом потухшими глазами
Взирал, смеялся кто над ним
Стоял с улыбкой, вниз ногами
И не сочувствовал он им.

Всем доказал – он не потешный.
Обид же хватит на века,
За них устроил ад кромешный.
Пусть помнят все фронтовика.

А люди, вырвавшись из ада,
Кричали в голос:»Встал Пахом,
И мстит за всё, так нам и надо,
Что плохо думали о нём».

Я так заслушался старушку,
Представив гроб и весь народ,
Из рук не выронил чуть кружку.
С лица смахнул обильный пот..

Ну а Пахом – ведь это глыба,
Был трудовым победам рад
С народом жил, как в речке рыба.
И сверху он не ждал наград.

                И пусть здоровья никакого,
                И даже на ногу был хром,
     Но духом был сильней любого.
                Был настоящим мужиком.

                Не ел досыта он и хлеба,
                И не имел путём жилья,
     Но дарит нам таких лишь Небо.
                На них и держится Земля.

                Старушка помолилась Богу,
                На лавку села с уголка,
                Потёрла ноющую ногу,
                Пот стёрла уголком платка,

            Взглянув мельком на рамку с фото,
                И часто, старчески дыша,
               Вздохнула, видно вспомнив что – то.
                Потом сказала не спеша:

   «Ну всё, милок, устала шибко.
      Ночь проболтали, день пришёл.
Ой, вот и внучка, моя рыбка,
Ну проходи скорей за стол».

Стояла женщина вся в теле,
  В дверях, с улыбкой на губах.
                Глаза от радости блестели
                И сумки полные в руках.

                Хотя на вид немолодая
    И жизнь  трепала знать не раз,
                И голова совсем седая,
                Огонь в глазах же не угас.

    Взяв внучку ласково под ручку,
   В передней угол быстро с ней.
                И, усадив на лавку внучку,
   Меня представила: «Андрей».

      С вопросом глянул на старушку:
                «Не называл себя я тут».
       Она ж смеясь: «Не три макушку,
В бреду признался как зовут.

Смотри Андрей, а это Маша!
              Коль глянешь – взгляд не оторвёшь,
 А там ещё есть внучка Даша.
  Их лучше в мире не найдёшь.

                Меня они, свою старушку,
Чтоб накормить и обласкать,
Спешат из дома, что есть духу.
За это можно всё отдать.

Ну а когда отправлюсь к Богу,
Лежать сподоюлюсь к образам,
Схоронят правильно и строго,
И занесут, конечно, в Храм».

Взялась в старушке прыть откуда?
Исчез наплывшийся дурман
Всё рассказала:»О простуде,
О том, как я попал в туман.

Застыл от холода что сильно,
Чуть Богу душу не отдал,
Что отвар спас и пот обильный,
И вот, гляди, на ноги встал».

Её рассказала всё что было
И не сводила с внучки глаз.
Вот ведь Любовь какая сила,
Нас воскрешает в трудный час.

А внучка, проглотив пилюлю,
Устала знать, идя сюда,
Глядела нежно на бабулю,
Вставляя слово иногда:

«В твоей настойке столько силы!
Она ж на травках, на цветах.
Поднимешь ею из могилы.
Профессор в этих ты делах».

К щеке бабули приложилась
И обняла её рукой,
А та от счастья вся светилась,
Свет излучая и покой.

На вид и внучке лет не мало.
Уж шестьдесят наверняка.
Ну и конечно, подустала.
В лесу дорога не легка.

Достала внучка все гостинцы
Яиц, сметаны и конфет,
И молока, и мяса птицы,
И пирожков большой пакет.

«Гляди, бабуль, закусок сколько.
Ещё бы нам бокалов звон.
А, доставай свою настойку.
            Изгоним хворь из дома вон».

            Но тут старушка стала строгой,
            Зажгла лучиной три свечи
            И на подносе, пусть убогом,
            Блины достала из печи.

            И повозившись за кроватью,
            Достала свой аперитив,
            Наполнив рюмки благодатью,
            Сказала, древность обнажив:

            «Сегодня день поминок, строгий.
            Мы с вами помянуть должны:
            Родных, умерших, взятых Богом
            И не вернувшихся с войны,

            От ран умерших, от репрессий,
            От голодовок, лагерей,
            Не знавших пусть высоких кресел,
            Дорогой шедшие своей.

            Пусть со Святым парят там Духом
            И примет Бог их, как своих,
            И землю сделает им пухом,
            И упокоит души их».

            И опрокинули настойку,
            Ещё за стопочки взялись.
            Бабуля спать легла на койку,
            А мы беседой увлеклись.

ЧАСТЬ 4.

  Война, война, прожорлива безмерно!
            Ох, сколько пожираешь ты умов,
            Чтоб натворить побольше всякой скверны.
            Зачем нужна? Понятно и без слов.

Частенько видим в телике картинки
            Оружия, текущего рукой,
     Шар превратить способного в пылинки,
            Отправить всё живое в мир иной.

            И отовсюду, словно тараканы,
            В безумстве обнаглевшие совсем,
            Несут на землю скверны смерть и раны,
            Вот только непонятно, ну зачем?

            А человек всего – то в мире муха.
            И надо – то кусочек небольшой,
Простился чтоб с последним в жизни духом
И упорхнул навеки в мир иной.

Ну, неужели плохо жить вам в мире?
Растить детей, ходить всем в Божий Храм,
Наматывать в трудах полезных мили.
Ведь только труд приносит счастье нам.

Старушка от земных забот в кровати
Смотрела ей навеянные сны,
А внучка вспоминала детство, батю
И труд неимоверный в дни войны:

«Война повсюду разбросала сети
И не было покоя всем от бед.
В тылу остались бабоньки и дети,
Седые старики преклонных лет».

Смахнув слезу и глядя в одну точку,
Прокручивала жизнь без красных слов,
Которую в одну не втиснешь строчку,
Чтоб описать, прольёшь не семь потов.

«Прощались помню мы у дома с папкой.
Тот день остался в памяти моей.
Словами успокаивал нас с мамкой
И обещал вернуться поскорей.

Всех крепко обнял. Наскоро простился.
Его лошадка за углом ждала.
Мне много лет он с лошадью так снился.
Его как увозила из села.

Вдали лошадка в дымке растворилась.
Лошадку вдаль дорога увела.
Мне много лет лошадка в дымке снилась.
Дорогу ту забыть я не смогла.

И слёзы по щекам катились градом.
Махали мы платками папе вслед.
И кажется всегда, что вот он, рядом,
Хотя прошло уж много, много лет.

С восьми годков в колхозе с бабкой, с мамой.
Поила и кормила молодняк,
Вязанки, вёдра и навоз упрямо
Таскала, надрываясь, как ишак.

Сестрёнка же по дому. Там коровка.
Кормилица надолго, не на год.
Сестра с коровкой обращалась ловко.
Ещё по дому дел невпроворот.

            Ведь огород, немало, пол – гектара,
            Картошка, просо, зелени полно,
            И всюду сор. Кромешная нам кара,
Всё оборвёшь, а сзади вновь темно.

            А тут беда. Пришла нам похоронка.
            Отец погиб, как истинный герой.
            Пригрела его дальняя сторонка
            И не вернётся папка уж домой.

            Не по своей оставил нас он воле
            И что погиб – здесь не его вина,
            Не описать и не оплакать горе,
            Сиротами нас сделала война.

            Слёз вылили мы целую охапку.
            Лились дождями, омывая грудь,
 Но не вернуть слезами дочкам папку,
            Сыночка маме тоже не вернуть».

 И вдруг застыла, словно на картинке.
            Седая прядь сияла из платка,
             А я смахнул мешавшие слезинки,
            Сглотнул, освобождаясь от комка.

            Не нарушая долго так покоя,
            И не скрывая слёз, бегущих с глаз,
            И, наконец, их вытерев рукою,
            Продолжила Мария свой рассказ:

«Но жизнь не ждёт, и жить нам было нужно,
            Работой только притуплялась боль.
           С любой работой мы справлялись дружно.
 Шли на работу, как в последний бой.

            А как зима? То спрашивает строго:
      Что делал лето? С чем пришёл ты к ней.
             Дров заготовил мало или много?
         Топить – то долго, сотню с лишним дней.

Всё собирали, что годилось в печку,
            От палочки и до сухой коры.
Ходили в лес с сестрёнкою за речку,
            Верёвки прихватив и топоры.

     И страшно, но с нуждою не поспоришь,
            И требует тепла зимою кров,
   А печь нуждой никак ты не натопишь,
            И потому иди без лишних слов.

   Трещат морозы. Дров для печки надо.
С сестрою мы, проваливаясь в снег,
Свалившейся берёзе очень рады,
Сучки срубали под весёлый смех.

Всего десятилетние девчушки.
От инея не видно даже глаз,
Повязаны платками, как старушки,
Вязаночки навили под завяз.

Старались заменить хоть малой мерой,
Погибшего папаню на войне,
Но вдруг на нас свалился, как холера,
Малюта с плетью на лихом коне.

На нас конём, как на окопы танки.
Со страшным свистом воздух плетью сёк.
Мы  бросили с верёвками вязанки
И с топорами быстро на утёк.

Влетели в дом и к матери прижались,
Из глаз у каждой по лицу река.
Все горькими слезами обливались
И проклинали злого лесника.

Дрова, конечно, жалко, труд свой тоже.
Верёвкам же тем не было цены.
Когда нужда, то червем тебя гложет.
Ведь всё для фронта. Всё шло для войны.

Малюта жалил больно, как иголка,
Он не жалел ни взрослых, ни детей.
В лесу же был страшней любого волка.
Набрасывался зверем на людей.

Однажды привязался он к мужчине.
Надрал тот лыка, чтоб наплесть лаптей.
Беднягу привязал к сухой осине
И бросил там, вдали от всех людей.

На счастье мимо шёл немой с вязанкой,
Мужчину отвязал, а тут лесник.
Стащил с коня Малюту мёртвой хваткой
И привязал. Малюта сразу сник.

Так сколько простоял, никто не мерил.
Урок же преподал ему немой.
С тех пор Малюта пыл свой поумерил
И обходил немого стороной.

Потом исчез куда – то и не знаю,
Но много крови из людей попил.
Собаки нет – она тогда не лает.
Забыли быстро. Вроде и не жил.

        Ох, нелегко! Не каждому по силам,
        Но одолели. Воссиял венец.
        И пережили страшные мы зимы,
        И дождались Победы наконец.

        И зародилась робкая надежда,
        Овеянная майским ветерком,
        Что заживём мы в мире, как и прежде,
        И зацветёт всё аленьким цветком.

А тут брат мамы – без вести пропавший,
        Прислал нам весть, встречали чтоб его.
 Господь с Небес знать радость нам снискавши,
        Кусочек сердца дал нам Своего.

        И помнят Сталинград и Курск солдата,
        И по Европе не в одну страну,
        Распахивал с боями настежь врата
        В семнадцать лет ушедший на войну.

        Со смертью он встречался не однажды,
        И из могилы вылез чуть живой,
        Контужен был и ранен был он дважды,
 Но с койки снова с немцем рвался в бой.

        К концу войны седой, подобно деду,
        Но до Берлина дошагал солдат,
        Из слёз и крови выковал Победу
        И грудь его сияет от наград.

        Без автомата, без железной каски,
        Набитый с верхом вёз его вагон.
        Родные проглядели знать все глазки,
        Но вот вокзал. Такой родной перрон.

        Ну, вот и всё. Глазам своим не веря
        Племянницу с сестрой увидел вмиг,
        В слезах стояли у вокзальной двери.
        Солдат в объятья бросился родных.

        Расцеловались. Показал награды.
        Потом с вопросом:»Кто нас повезёт?
        Пятнадцать вёрст. Их одолеть же надо,
        Сестра ж поклажу в саночки кладёт.»

        Не по себе солдату что – то стало.
        И сердце неожиданно зашлось.
        С обидой санки потащил устало:
        «Ведь надо же! Лошадки не нашлось».

«Кручину сбрось. Дойдём мы быстро вместе,-
Ему сестра – не надо горевать,
Сожрут ведь волки, не оставят шерсти
Зачем на смерть лошадку посылать?

Всего десяток их колхоз имеет,
Лошадок пуще глаза бережём.
Дела же ждут лошадок поважнее,
А здесь мы сами быстренько дойдём.

Мы даже огороды сами пашем.
Впрягаемся в соху мы впятером.
Живучи оказались бабы наши,
Ну, а лошадкам отдохнуть даём.

Брат ужаснулся! Глянул на сестрицу:
«Здесь не под силу даже мужикам.
И в страшном сне такое не приснится.
Хлебнуть пришлось досыта лиха вам».

«Хлебаем, братец, милый и поныне
И много мы его ещё хлебнём.
В селе ведь мужиков нет и в помине,
Ушёл последний – бригадир Пахом.

Когда по полю шли с ярмом на шее
Мы вспоминали мужиков не раз».
Вздохнул солдат и зашагал быстрее,
Рукой слезинки смахивая с глаз.

Наполнила Мария снова стопки.
Накрыла вновь. Не новичок в делах,
Не занимать ей было, знать сноровки,
Горело всё в натруженных руках.

Настойки горечь чуть скривила лица.
На миг застыли вместе, не дыша.
Воспоминаний новые страницы
Мария вновь открыла не спеша.

                ЧАСТЬ 5.

Улетели салютов раскаты
И бокалов ликующий звон.
По стране стали ставить заплаты,
Успокоить чтоб страждущих стон.

Всюду слёзы, сироты и вдовы,
А какой потерпели урон!
Всё руины вокруг, как оковы,
Цепко Родину взяли в полон.

Море горя, огромное, с солью
  Накатило нежданной волной,
  Одарило всех ноющей болью
  И накрыло  всеобщей  бедой.

               Не вернуть никогда в битвах павших,
   От ранений, лишившихся сил.
        Не найти миллионов пропавших,
    Не узнать безымянных могил.

       По чужим безымянные странам
Полегли, покоряясь судьбе,
   Поросли с головою бурьяном,
                Ничего не сказав о себе.

            Не придут к ним ни дети, ни внуки,
       Не возложат на грудь им цветов.
        И не скосят бурьян чьи – то руки,
        И не скажут напутственных слов.

  Безымянные павших могилы
              Скрылись с глаз от людей с головой.
     Только Ангел поёт белокрылый
                Над могилами за упокой.

                В чём, скажите, они виноваты?
                Кто ответ на вопрос может дать?
Что без имени эти солдаты,
  Что забыла их Родина – мать.

       Сколько их и в морях, и на суше.
    Кто возьмёт на себя этот грех?
И летают над нами их души,
      И простили быть может уж всех.
 
   И в заоблачном, слушая Храме
                Задушевное пение муз,
Вдруг всплакнут проливными дождями,
Облегчая тяжёлый свой груз.

           «Что ж, сказала Мария со вздохом,-
       Хоть пришёл и конец той войне,
            Но колхоз наш по – прежнему охал.
        Без мужей силы пали в вдвойне.

И уйти не могли из колхоза,
Не мечтали мы о паспортах.
        А с колхоза что? – кроме навоза,
      Жили все на домашних хлебах.

                Пережили мы и голодовку,
 Ведь беда не приходит одна,
         Но спасала во всём нас сноровка,
Помогавшая выплыть со дна.

По полям собирали картошку
После снега мы ранней весной.
Деруны выпекали с ладошку,
Вместе с травкой, с толчёной корой.

Ели щи с лебедой и крапивой,
Из коры – то ли хлеб, толи жмых.
Богатырской не славились силой,
Но остались, как видишь, в живых.

И коренья мы ели, и травы,
И с работой справлялись вполне.
Пусть на вид были очень корявы,
Но ведь выжили, как на войне.

Ну а после, милок, оклемались.
Урожай вырос наш неплохой,
Деньги старые все поменялись
И пахали уже не сохой.

Вышел трактор в шипах весь, на поле,
Всем на диво шагал, как живой.
Сесть за руль бабе выпала доля.
Из колхоза же ты не ногой.

Стали жить мы уже посытнее
И колхоз стал уверен в себе,
Трудодень стал намного полнее.
Коль трудился – хватало вполне.

Каждый дом был наполнен делами
Во дворах был с курями петух,
Вился дым из печей над домами,
Разнося по селу хлебный дух.

И скота, и земли было много,
И наполнился пищей наш стол,
И за это молились мы Богу
Спас что наш, в трудный час, женский пол.

На селе не одно было стадо.
И будил всех на зорьке рожок.
И душа была этому рада.
Всё своё было. Так – то милок.

И своё, и мужицкое дело,
Выполняли, заткнуть чтобы брешь.
От работы вокруг всё кипело.
Как потопаешь – так и поешь.

      Сыты вроде бы были и  ладно,
  Но одежды – дыра на дыре.
       Ведь налоги душили нещадно.
    Со всего брали, что во дворе.

       Потому было нам не до жиру.
           Дорожили мы каждым клочком.
                Ведь страну поднимали всем миром.
    И налоги платили молчком.

           Не платили деньгами в колхозе.
     Выручал нас спасибо базар.
          Говорю всё на полном серьёзе
 Получали с базара навар.

        На базар и зерно мы, и птицу,
             Со двора, что возможно продать,
                А с базара: сатину и ситцу,
         И деньжонок, нужду залатать.

        На селе так и жили – натурой.
            В моде были и шёлк уж, и драп.
Вдруг нагрянул вербовщик  с Шатуры.
            Приглашал на торфа наших баб:

             «Предстоит нам задача большая.
              На Москву поставлять будем свет
            Распахнуться для вас двери Рая.
      Каждый будет с иголки одет.


         И деньгами набьёте карманы,
          «И одежды в любых вам тонах,
                Вручим вам паспорта без обмана.
         О таком не мечтали и в снах».

             Так торфушкой я стала, милочек,
         Чтобы паспорт иметь на руках,
                Чтоб деньгами набить свой чулочек
     И забыть о нужде, и долгах.

               Захотелось мне стать человеком.
                Быть хозяйкой во всём над собой
                И шагать в ногу с нынешним веком,
           Думать только своей головой.

                Мне землицы родной стало мало.
         Захотелось свободы глотнуть.
       Потому и торфушкой я стала
            И дышу теперь в полную грудь.

      А работа была там не раем.
Солнце жгло раскалённым огнём.
Горы торфа от края до края
И мы, бабоньки, в нём, целым днём.

От зари до зари, но с обедом.
Покимарим, откушав, часок
И опять за подружками следом
Задирала я к солнцу задок.

И согнувшись бабьё на болоте,
Подоткнув под себя подола,
И сливая немерянно пота,
И накинув платки на чела,

Пропускали от смеси каналы,
Чтобы смесь осушить ту от вод.
Смесь потом на куски, словно сало.
После в клетки таскал весь народ.

Шесть годочков и вроде бы малость,
Но ведь снится тот торф иногда.
Сколько пота и сил в нём осталось,
Не измерить ничем, никогда.

Но зато приоделась по моде:
В крепдешин, в коверкот я милок,
В тёплый плюш – очень модный в народе.
Да и паспорт мне выдали в срок.

Подкопила деньжонок нормально.
Было чем заплатить нам налог.
Подлатали свой дом капитально.
Слава Богу, нам выжить помог.

А тут парень вернулся со службы
С пограничных морских рубежей.
Завязалась меж нами там дружба.
Покорил меня формой своей.

Был обличьем он очень приятен,
Стать красива, походка легка.
До него был, конечно, приятель,
Но всё ж выбрала я моряка.

Вскоре мы поженились на счастье,
Но исчезло оно, словно дым.
Налетело на мужа ненастье,
Схоронили его молодым.

И осталась я с дочкой и сыном,
У свекрови, для нас дорогой,
Потихоньку детишек растила
  И слезу проливала порой.

             У судьбы знать когтистые лапы,
       Кого гладит, кого – то дерёт.
            Мама нас поднимала без папы
      Поднимала и я свой народ.

     И устроилась я на железку.
  Тяжело, но была молода.
      Нарезали из рельса нарезку
        Мы на пару пилой без труда.

                И тяжёлым кайлом метко в шпалы.
   Костыли загоняла с плеча.
         И под шпалы я гнёзда копала,
      И рвалась, за собой волоча.

                На железке, на ней, как на грядке,
           Надо чистить, копать и таскать,
                Полотно нужно в должном порядке
Круглый год под контролем держать.

    И в любую погоду бригада
       Оставляет на шпалах следы.
               Поездам же ведь во время надо,
          Не случилось там чтобы беды.

      Выполняла мужскую работу
      Приходилось такое терпеть,
               Чтоб детей подготовить к полёту,
         Когда время настанет лететь.

      А бураны, метели, морозы.
                Только в дверь – и в снегу с головой.
           Или страшные молнии, грозы.
          Так и тянет вернуться домой.

             Но ведь надо идти за копейкой.
               К нам сама не придёт она в дом.
           И ремнём, затянув телогрейку,
             Шла вперёд со своим узелком».

             Много вынесли женские плечи.
               Нашей жизни – надёжный оплот.
                И пока в жизни женской не вечер,
          Стиснув зубы, шагают вперёд.

ЧАСТЬ 6.
         Сказать, что будет, не берусь.
Ведь Русь была в различных красках.
                Её победами горжусь,
            Но чтоб без войн раздели Русь,
Такого не было и в сказках.


Жизнь – не Рай, не прогулка в панамах.
Жизнь прожить – вам не поле пройти.
Жизнь – дорога в ухабах и ямах.
И не знаешь, что ждёт на пути.

Для одних – это минное поле,
Для других же – дорога в цветах.
И какая вам выпадет доля
Лишь Господь знает на Небесах.

Маша встала, оправила платье,
Улыбнулась бабулиным снам.
И, домашней вдохнув благодати,
Налила вновь по несколько грамм.

Молча выпили горькой настойки.
Промелькнул в голове весь рассказ:
«До чего же вы, женщины, стойки,
Хотя жизнь Вас трепала не раз!

Вы же держитесь крепкою хваткой,
Продолжаете смело свой род.
Иногда и всплакнёте украдкой,
Отряхнётесь и снова вперёд.

Жизнь сравнить Вашу можно с морями:
То спокойна, как водная гладь,
То взвихрится над бездной волнами,
А то вновь дарит всем благодать.

Рядом с Вами нам очень надёжно.
Перед Вами мы в вечном долгу.
Если с нами Вы, нас невозможно,
Победить никакому врагу».

В голове промелькнули все лица,
Но вдруг мне: «Слушай дальше, Андрей»,
Вновь Мария открыла страницу
Жизни бурной, нелёгкой своей:

«Да, работы, конечно, хватало
И веселья хватало на всех,
И чудес было в жизни не мало,
От которых  и слёзы, и смех.

Мы рвались в коммунизм без оглядки.
Был для нас путеводной звездой.
Рядом был, наступали на пятки,
Но вдруг лопнул, как шарик цветной.

Всю скотину угнали на мясо.
        В год три плана – отдай на весы.
          Следом выросли вмиг лоботрясы,
                В телевизор воткнули носы.

        Сбросив быстро нелёгкое бремя,
   И подкрасив, подпудрив лицо,
     Шляпу модную бросив на темя,
   Взяли нашу столицу в кольцо.

Электрички, набитые мясом,
     И любой вам на вкус колбасой.
        Стали кормом тогда лоботрясам.
Как махать позабыли косой.

           Мы боролись за мир во всём мире
И страна берегла наш покой,
И была она мощная, в силе,
      И гордились своей мы страной.

Главный маршал мелькал на обложках.
          Груз наград был на нём превелик.
        Посмеялись над этим немножко:
                «Что возьмёшь с него? Он же старик».

             Наверху вдруг сменились прогнозы.
              К нам корабль перестройки пристал.
 Развалили совхозы, колхозы.
И заводы свезли на металл.

            Все поля в белоствольных берёзах,
                Заполняет леса бурелом,
    А зарплата – ну чистые слёзы,
  Даже стыдно нести её в дом.

            Цены же, как бы так, между делом,
     Вырастают, ну как на дрожжах.
             Хоть упрись богатырским ты телом.
      На любых не удержись вожжах.

        Мы, бывало на рубль с магазина
       С полной сумкой шагали домой.
    Нынче ж тянут его, как резину.
          Вон какой стал наш рублик худой.

     Не поднимут с дороги беднягу.
 И в пыли он спокойно лежит.
            Был валютой, теперь же – бродяга,
                Что же будет с ним дальше, скажи?».

              «Что ответить? права без сомнений.
Рубль для нас был – основой основ»,
А Мария всё пуще, сильнее
Раскалялась от сказанных слов:

«На руках миллионы, а толку?
Не купить, не засунуть в карман,
В Новый Год лишь годятся на ёлку.
Кто придумал их? Что за баран?

Сверху мямлят нам что – то невнятно.
Снова жизнь наша стала не мёд.
Дальше жить – то как нам? Непонятно.
Голова вся трещит от забот.

Дети с ВУЗов, но вместо завода,
На базаре торгуют вином.
И толкут в ступе бестолку воду,
Встало  всё на дыбы, к верху дном.

Улетели и Таня, и Ваня,
А как жили мы вместе, ладком.
Как они теперь там, без мамани» ?
И смахнула слезинки платком.

Приумолкла Мария на время.
Я решился продлить разговор:
«Не тужи, коль задумало племя,
Не удержит домашний запор.

Время, Маша, совсем не простое
Много ль высидишь возле тебя?
Ничего не добьёшься в покое,
Лишь в работе найдут там себя.

Посмотри, что твориться на свете,
Все республики волком на нас.
А ведь были они нам, как дети.
Поднимали страной в трудный час.

И не только они грубы с нами.
Волчьи взгляды и из – за бугра.
От того знать мы стали врагами,
Что всем делали много добра.

А на карту взгляни – это ж надо!
Всем народам она – дом родной.
Русских же не найдёшь с ними рядом,
Не нашлось даже пяди одной.

Нет на карте и узкой полоски.
Видно было б что русские тут.
Здесь не только закапают слёзки,
   Реки слёз от обид потекут.

           Поступили и с паспортом круто.
          «Русский» вырубили топором.
                Знать мешаем мы очень кому – то.
                Нас пустить хотят просто на слом».

            Разгорелась Мария по – новой:
                «Мрём, как мухи, давно не секрет.
         Не едим уже пищи здоровой.
  Да её и в помине уж нет.

                Молодёжь гадость пьёт от безделья,
 Начиняет себя наркотой.
          Умирают всё больше от зелья
 И наркотики косят косой.

                А живём мы, подумать – то страшно,
             На замках, на запорах тройных.
Кто – то в замках высоких и в башнях,
        Ну а кто – то в лачугах хилых.

                До чего же наш мир стал жестоким.
            Утонул весь в крови с головой.
         И во всю процветают пороки,
             Ну, а совесть за толстой стеной.

        Милосердия нет и в помине,
        От Любви не осталось следа,
                Всё погрязло в греховной трясине.
      Разве это, скажи, не беда?»

          «Да, беда эта очень большая,-
Отвечал на её я вопрос,-
    Потому – то Россия родная
    Проливает немеряно слёз.

                Жизнь не стоит копейки в России,
   А ворюги сегодня в цене.
          Если жуликов раньше судили,
                Нынче ж – лучшие люди в стране.

     Поделили Россию на части.
         Каждый взял по куску пирога.
      И стоят они нынче у власти,
   Нам копыта ссудив и рога.

          И не давятся. Всё у них чинно.
      Не жалеют  на уши лапши».
                «Да, - вздохнула Мария,- противно».
       И ругнулась на них от души.

Им по -  русски отвесила, много.
И куда – то послала не раз.
Попросила прощенья у Бога,
Вновь смахнула слезинки из глаз.

С Машей мы увлеклись разговором,
А старушка в сторонке молчком,
В никуда смотрит пристальным взором,
Призадумалась там о своём.

Обняла её внучка за плечи,
Усадила на лавку с собой.
И, махнув на горящие свечи,
Покачала слегка головой:

«Сколько их ушло в тихое царство.
Вот и мамки здесь с нами уж нет.
Жизнь была здесь – сплошное мытарство,
Довелось пережить столько бед.

Мама тихо ушла, знать устала.
Вот бабуля у нас молодец!
Хоть годков ей давно уж не мало,
В жизни же – настоящий боец.

Её жизнь для нас служит примером,
Дарит радость, веселье и смех.
Хоть и пролито слёз здесь без меры,
Силы ж духа хватает на всех.

Сколько горя бабуля видала!
Пережить ей пришлось столько бед!
Год в тюрьме даже срок отбывала.
Сквозь решётку смотрела на свет».

Вся в морщинках, с божественным взглядом
И с лицом, излучающим свет.
Словно Божия Мать с нами рядом
Чтоб её, да в тюрьму!? Ну, уж нет.

«И за что же такая немилость?
Ей досталась и так через край».
Мне Мария:»Уж так вот случилось,
Что угнали её за Можай.

Было дело в деревне обычным,
Сделал дело – на стол самогон.
Без бутылки нельзя, - непривычно.
Небольшой для семьи и урон.

Самогон пробивной служил силой.
К людским душам был верным ключом,
               И для дела, Андрюшечка милый,
           Самогонку берёг каждый дом.

               Мужики на войне ведь все пали.
     Приглашали с другого села,
      Потому самогон и держали,
    Непосильные делать дела.

       Самогона у всех было много
               Свёклы был ведь всегда урожай,
        Но закон присекал это строго.
             Попадёшься – ушлют за Можай.

       Бригадир заявил на бабулю.
            Хотя по уши сам был в дерьме.
              Приставал к ней – она ему дулю.
            За ту мразь и сидела в тюрьме.

             Нам порою с бабулей не спится.
                С ней сидим, не глядим на часы.
        Вспоминаем знакомые лица
             Аж  до утренней слёзной росы.

                Что нам время? Что утро, что вечер.
                Слились с ней мы ручьями в разлив.
      И поёт за стеною нам ветер.
         Свои песни на разный мотив.

                Вспомним, как мои дочка, сыночек
         В  далеке проживают без нас.
                И поплачем с бабулей в платочек,
                И споём с ветром в поздний тот час.

                Тут старушка сказала со вздохом:
         «Много в жизни воды утекло,
     Не ждала я такого подвоха,
          Чтобы с корнем погибло село.

               И деревни все сдуло, как ветром,
        Зерновых не увидишь полос.
                Стариков бы поднять с того света,
       Вот бы было немеряно слёз.

                Что деревня, скажи мне с тобою?
           Ароматный где твой каравай?
             Где гулявшая молодь гурьбою?
           Где работ непочатых тех край?

              Почему же детишек не слышно?
     И гармонь не поет от души,
               И на улицах свадеб нет пышных,
            С головой ты погрязла в глуши.

Где стада, где буренки, овечки?
Не поет голосистый петух,
Не пускают дым русские печки,
Не разносят здесь хлебный свой дух.

Покосились твои все избенки,
А дорога сплошной буерак,
Время встало, закончились гонки,
И уперлось в густеющий мрак.

Тяжко очень вздохнула деревня,
Опершись телом всем на клюку:
«Из далекой я милый из древни
Не нужна я теперь никому».

Старики и старухи не в моде,
Их же надо лечить и кормить.
Нынче в моде лишь вроде Мавроди,
Ну, а нас легче просто забыть.

Говорят, что совсем стала гола.
Не кормлю, не пою молоком.
Не могу, я ведь женского пола,
Коль не пахнет давно мужиком.

А что голая, пусть будет стыдно
Тем, кто руку поднял на меня.
Их на белом на свете не видно.
Ну, да будет им пухом земля.

Было время, хватало работы
И веселья хватало на всех.
А теперь вот другие заботы,
О которых и думать-то грех.

В темноту бирюком погрузилась,
Все колхозы, совхозы долой.
И во сне мне такое не снилось,
Стала я на Руси сиротой.

В темноте поломала все ноги,
А врачи от меня за сто верст.
Обивать их не в силах пороги.
Остается одно - на погост.

И тащусь я с клюкой еле-еле,
Уж осталось немного, чуть-чуть.
Заметут с головою метели
И закончится долгий мой путь.

Эх, напьюсь на прощанье, покуда
                Я дышу, хоть приперта к стене.
                Где моя тут  из глины посуда?
                Утоплю своё горе  в вине.

                Понимаю, что взяли измором.
                Что я в горле не нужная кость.
            Что ж, посплю я под сгнившим забором
   И уйду, как непрошенный гость» !

      Заходил через год к ним под осень.
                Прочитал им поэму о них.
  Оценили – мол правильно очень,
  И что складно сложился мой стих.

                Были все там. Зашёл я удачно.
                Ненадолго, всего на часок.
                Пригубили настоечки злачной.
                И ушёл по грибы я в лесок.

     ЗАКЛЮЧЕНИЕ.
                Ну, до чего же тонок лёд,
                А груз грехов не убывает.
                И непонятно, что нас ждёт,
                Продержит день он или год,
                Один Господь об этом знает.


                Кто к Богу идёт никого не судя,
                С молитвой глубокой, с обетом,
                Тому Бог дорогу укажет любя,
                Осветит Божественным светом.

             Монах иль мирянин, богач иль бедняк,
                Простец или стал ты учёным,
          Пред Богом равны все, но главное как
                Ты верен законам Христовым.

       Не  рвись ты за золотом и серебром.
  Наполнится жизнь полной мерой
 С молитвой, с трудом, с Иисусом Христом,
С глубокой Божественной верой.

         Господь не спускает всевидящих глаз,
 И к нам он с Любовью нисходит.
      Ждёт верности духу Святому от нас.
    Кто с верой к нему – всех находит.

         Кто полные верой, как чистый родник
                И делятся ею с другими,
           Душой кто к Спасителю нежно проник,
                То Бог, ну, конечно же, с ними.

Без Бога мы варимся в адском котле,
Нас душат пороки, беспечность,
А жизнь на мгновенье мелькнёт на земле
И вырвется ввысь, в бесконечность.

И если не гаснет Бог в ваших сердцах,
Для вас он по жизни – учитель,
Вас встретит Он радостью на небесах,
Свой мир вам откроет Спаситель.

Готовьтесь серьёзней к последнему дню,
К себе относитесь построже,
Чтоб Бог вас не принял за гадкую тлю.
Спаси и помилуй нас Боже.

2000 год

Другие произведения автора:

Мужик остался на бобах.

Просим у Бога.

КОНЕЦ СВЕТА.