_________________

Андрей Андреевич Вознесенский о "Компьютере любви" и Кедрове:

-- Константин Кедров не просто поэт, поэт герметический, он орган литературного процесса. Я думаю, что если бы его не было, у нас пошло бы на перекосяк


http://video.mail.ru/mail/kedrov42/1/123.h tml
(ПОСМОТРЕТЬ И ПОСЛУШАТЬ ВИДЕО)


ЭФИРНЫЕ СТАНСЫ


Посвящается Константину Кедрову:

Мы сидим в прямом эфире

Мы для вас как на корриде

Мы сейчас в любой квартире

Говорите, говорите…

Костя, не противься бреду

их беде пособолезнуй

в наших критиках (по Фрейду!)

их история болезни

Вязнем, уши растопыря

В фосфорическом свету

Точно бабочки в эфире

Или в баночке в спирту

Вся Россия в эйфории

Митингуют поварихи

говорящие вороны

гуси с шеей Нефертити

нас за всех приговорили

отвечать здесь

говорите

Не в американских Фивах

Философствуя извне

Мы сидим в прямом эфире

Мы сидим в прямом дерьме

Я, наверно, первый в мире

Из поэтов разных шкал

Кто стихи в прямом эфире

На подначку написал

Иль под взглядами Эсфири

Раньше всех наших начал

Так Христос в прямом эфире

Фарисеям отвечал

Костя, Костя, как помирим

эту истину и ту

Станем мыслящим эфиром

пролетая темноту






1993



Стихотворение прозвучало также на вечере К.Кедрова в салоне "Классики XXI века" (можно посмотреть запись программы канала "Культура" "Другой голос", 1994 г. 107.9 Mb | avi )

______________________________________



* * *

Настанет лада Кредова

constanta Кедрова




(Опубликовано в «Газете Поэзия» № 11, 1999

г. в в книге К.Кедрова «Инсайдаут». М.,

Мысль, 2001)



________________________________________ ____





ДЕКОобраз





Прометей — вор пламени.

"Митьки" — воры примитива.

Декарт — вор метели.

Кедров — вор дек.

Он крадет для нас у неба источник музыки,

ее древесную деку,

отражатель и усилитель звука.

Я видел в балетном классе в Перми стройные деки, чувственно замершие в стойке

у зеркального барьера.

Все деревянные скульптуры Христа физиономически похожи на Кедрова.

Творчество — вор вечности и наоборот.

В заплечном мешке собирателя — похищенные у неба идеи метаметафоры.

Поэтика мысли его — все сужающаяся и расширяющаяся Вселенная.

Троеперстию темного куклуксклана он противопоставляет двоеперстие своего К. К.

Обороняясь от злобы мира, они или становятся

или прислонились спинами друг к другу. Ж

Прищурьтесь — и вы увидите снежинку.

Снежинка — вор красоты.

К е д р о в — в о р д е К

ДЕКОобраз — декоОБРАЗ
1999





http://video.mail.ru/mail/kedrov42/1/161.h tml
(ПОСМОТРЕТЬ И ПРОСЛУШАТЬ НА ВИДЕО)

1-й Всемирный день поэзии в театре на Таганке. 21 марта 2000 г. Андрей Вознесеский представляет Константина Кедрова:



– Когда-то было сказано, что Есенин – это орган, орган чувственный, это уже не человек, это орган. Орган поэзии сейчас – это Кедров. Это удивительная личность. Он еще доктор философских наук. По-моему, ни один поэт в России не был таким умным и образованным. Вот сейчас вы услышите «Компьютер любви». Это удивительная вещь, это божественное такое, разложенное на математику, это прекрасно. Я хочу, чтобы вы послушали его и полюбили.

http://video.mail.ru/mail/kedrov42/1/274.h tml
(ПРОСМОТРЕТЬ И ПРОСЛУШАТЬ НА ВИДЕО)
ДЕМОНСТРАЦИЯ ЯЗЫКА



Константирует Кедров

поэтический код декретов.

Константирует Кедров

недра пройденных километров.


Так, беся современников,

как кулич на лопате,

константировал Мельников

особняк на Арбате.

Для кого он горбатил,

сумасшедший арбайтер?


Бог поэту сказал: "Мужик,

покажите язык!”


Покажите язык свой, нежить!

Но не бомбу, не штык –

в волдырях, обожженный, нежный –

покажите язык!


Ржет похабнейшая эпоха.

У нее медицинский бзик.

Ей с наивностью скомороха

покажите язык.


Монстры ходят на демонстрации.

Демонстрирует блядь шелка.

А поэт – это только страстная

демонстрация языка.


Алой маковкой небесовской

из глубин живота двоякого

оперируемый МаЯКОВский

демонстрирует ЯКОВА…


Приседает луна в аллеях,

шуршит лириками страна.

У нас нет кризиса

перепроизводства туалетов –

зато есть перепроизводства дерьма.


Похотиливый, как ксендз тишайший,

Кедров врет, что консенсус есть.

Он за всех на небо ишачит,

взвив дымящийся к небу секс


Связь тротила и рок-тусовки

константирует Рокоссовский.

Что, тряся бороденкой вербальной,

константирует Бальмонт


Эфемерность евроремонтов

константирующий Леонтьев

повторяет несметным вдовам:

"Поэт небом аккредитован!”


Мыши хвостатое кредо

оживает в компьютерной мыши.

Мысль – это константа Кедрова.

Кедров – это константа мысли.


2002
ТУМАННОСТЬ ДЫХАНЬЯ И ПЕНЬЯ

К. Кедрову

Вот берег, который мне снится.
И лунные камни на нем.
И вижу я лунные камни,
И знаю, что это они.
И вижу я лунные камни.
И синяя птица на них.
И вижу я синюю птицу,
И знаю, что это она.
И вижу я синюю птицу,
Небесные розы над ней.
Я вижу небесные розы,
И знаю, что это они.
Я вижу небесные розы,
Венки из улыбок мадонн,
Газелью улыбку вселенной,
И знаю, что это они.

Тут все переливчато, зыбко,
Волнисто и мглисто, как жизнь,
Как берег, который мне снится,
Когда просыпается дух,
И вижу я лунные камни
И синюю птицу на них,
И вижу я синюю птицу -
Небесные розы над ней,
Я вижу небесные розы,
Венки из улыбок мадонн,
Газелью улыбку вселенной -
И знаю, что это со мной.

И вечнозеленые звезды,
И волны, и воздух, и кровь
Струятся, двоятся, троятся,
Сплетаются тайно со мной.
И плащ мой уже не просохнет
В туманах, клубящихся тут:
Вселенная наша туманна,
Туманные песни поет!..
И я бы на месте вселенной
Закутала тайну в туман
И пела туманные песни
О тайне в тумане своем!
Туманные песни бы пела,
Когда бы вселенной была!..
Такие туманные песни,
Чтоб ветер развеять не смог
Туманность, где лунные камни
И синяя птица на них,
Туманность, где синяя птица -
Небесные розы над ней,
Небесные розы - туманность! -
Венки из улыбок мадонн,
Газелья улыбка вселенной,
Туманность начала, конца,
Туманность лозы виноградной,
Струящейся жизни туманной,
Туманность дыханья и пенья,
Туманность, туманность одна!..

1976г Пицунда

Генрих Сапгир





Свет земли



Косте Кедрову



Стал я видеть Свет обратный

Незаметный Ненаглядный

Свет от моря – Ласковой листвы

И от каждой Умной головы

Северным сиянием

Всплесками красивыми

Пролетели птицы

Дерево лучится

Желтыми и синими

И еще от леса

Дышит полоса

Дальние границы –

Алые зубцы

И при этом Нашим светом

Вся Вселенная Питается

Звезды – Каждый астероид

Стать Землей притом пытается

Глупый камень Астероида

Разумеет ли он Что это?





* * *

Свет вечером Такой От океана

Что небо Освещает Как ни странно

Свет от скалистых гор От минералов –

Я видел сам Как в небе Засверкало



Свет от лесов Мерцающий чуть зримо

И гнойным пузырем Свет от Москвы От Рима

В Неваде – свет Грибом на полигоне

И свет от разума – Вселенскими кругами



(прослушать песню http://www.zvuki.ru/S/P/9463)
Зинзивер, № 2, 1 мая 2006
возврат в оглавление номера

ХВост
Константин Кедров
. . .


ХВ
ост

— У вас есть стихотворение, посвященное Константину Кедрову. Как вы относитесь к поискам метаметафористов?
— Они мне гораздо интереснее, чем все остальное. По крайней мере, чем концептуализм. Хотя мне нравится и Пригов… В общем, такие люди, как Кедров, я, Анри Волохонский и еще некоторые, — создают славу теперешней поэзии.
«НЛО», 2005, № 72 (http://magazines.russ.ru/nlo/2005/72/hv 19.html)

Я познакомился с Хвостенко летом 1989 г. на фестивале международного поэтического авангарда во Франции, куда мы приехали с Игорем Холиным. Проходил фестиваль в городе легендарного Тартарена, в Тарасконе. Леша только что перенес тяжелейшую операцию в парижском госпитале и еще близок был к сюжету одного из своих стихов:

Сил моих нет
Лет моих нет
Рыб моих нет
Ног моих нет

Но от него уже шла неиссякаемая энергия высшей жизни. Хвостенко нельзя воспринимать только как поэта, только как художника, только как барда. Он был слеплен из того же теста, что Хлебников и Омар Хайям. Поэтичен каждый его жест, каждый шаг.
Затравленный лубянскими спецслужбами, устроившими настоящую охоту на поэтов-авангардистов, я впервые был в Париже. Леша сразу понял мое состояние и буквально вдохнул в меня заново волю к жизни. Сначала он извлек из джинсового комбинезона свой сборник под названием «Подозритель» и надписал «Стих 5-й и 40-й посвящаю тебе, друг Костя». Открываю стих 5-й. Читаю:

Ах вот как
Ах вот оно что
Ах вот оно как
Ах вот что

Сразу становится весело и свободно. Открываю стих 40-й. Там всего одно слово: «Счастье».
До отъезда во Францию Леша жил в Ленинграде и в Москве, меняя множество профессий. К тому времени подоспел указ Хрущева о тунеядстве. Власти стали отлавливать безработных художников и поэтов, высылая их на принудительные работы. В поисках работы Хвостенко забрел в Музей мемориального кладбища. «Вакантных мест нет», — ответила директриса. — «Как? И на кладбище?» — изумился поэт-«тунеядец».
Директриса не устояла перед обаянием Леши, узнав, что ему грозит тюрьма или высылка, предложила место смотрителя памятников города. Это была замечательная работа. Осматривать памятники Ленинграда и заносить в книгу, где какие повреждения наблюдаются. Поначалу он «добросовестно» фиксировал: «Памятник Екатерине обезображен голубиным пометом» или «У Пушкина поврежден мизинец». Потом понял, что это никому не нужно. Помет никто не счищает, а мизинец остается отколотым. Теперь он заполнял книгу, не выходя из дома, придумывая самые фантастические ситуации: «На конях Клодта выросли васильки», — но записи никто не читал, и вопросов не возникало.
В Париже мы вместе слушали пластинку Алексея Хвостенко. Песни про Солженицына, Льва Гумилева — с ним Леша подружился еще в Ленинграде. Третья песня про Соханевича, переплывшего в лодке Черное море в 70-х годах. Соханевич сидел тут же, с нами за столом, загорелый, веселый, только что приехавший из Америки. Его героическое бегство в Турцию стало легендой. А пластинка пела:

10 дней и ночей
Плыл он вовсе ничей
А кругом никаких стукачей
…
Не тревожьте турки лодку
Не касайтесь к веслам
Лучше вместе выпьем водки
Лишь свобода — мой ислам.

От песен Хвостенко исходит какое-то свечение счастья и свободы, но мне всегда немного перехватывает дыхание в припеве песни, написанной по случаю высылки Солженицына из России:

Ах Александр Исаевич
Александр Исаевич
Что же вы
Где же вы
Кто же вы
Как же вы

О своем отъезде во Францию Леша говорил редко. Только однажды вырвалась фраза:
— Если бы не вступился за меня Пен-клуб... — он не договорил, но и так было ясно.
Хвостенко пытались пожизненно закатать в психушку. Доказать сумасшествие поэта проще простого. С точки зрения обывателя, любое проявление поэзии — безумие. Сумасшедшим называли Бодлера, Рембо, Хлебникова, Мандельштама... Хвостенко из их компании. Ведь мы все такие умные. А поэты такие глупые. Их надо учить, воспитывать, переделывать. Мы ведь знаем, какой должна быть поэзия. «Искусство принадлежит народу»? Господи! Да никому оно не принадлежит!
Когда родственники Хвостенко принесли ему в парижский госпиталь какую-то еду, профессор-хирург был возмущен:
— Разве есть что-нибудь такое, чтобы мы не купили нашему пациенту по его первому желанию? — Потом язвительно добавил: — Ну разве что этой вашей русской каши у нас нет.
Вероятно, профессор решил, что русские питаются только кашей. Впрочем, он был недалек от истины.
Вторая встреча с Хвостенко произошла в апреле 1991 года, опять на фестивале поэтического авангарда в Париже, куда привез меня Генрих Сапгир. На этот раз я оказался в Лешином «сквате». Так называют в Европе здания, незаконно захваченные художниками под мастерские. Здесь и был сделан знаменитый, ныне широко растиражированный снимок четырех поэтов. В здании бывшего лампового завода творили художники. Русские, поляки, немцы, американцы, французы. Временами наведывались представители мэрии, но чаще толпой шли туристы. Туристов интересовала жизнь художественной богемы. Они несли вино и еду. И того, и другого в Париже много. Хвостенко держал в руках какую-то дрель, что-то сверлил, потом сколачивал, потом красил. За несколько дней в Париже мы составили два совместных сборника, выступили в театре на Монмартре. Провели фестиваль тут же, в сквате, отобедали в китайском ресторанчике, посетили множество художественных салонов и при этом все равно не сказали друг другу и половины того, что надо было сказать.
Хвостенко только что стал президентом Ассоциации русских художников Франции. И тотчас выдал мне удостоверение этого замечательного общества. По-французски сказано «артистов». Артист — это поэт, художник, музыкант, человек искусства. Новая творческая организация была зарегистрирована парижской мэрией. Мы обсуждали с Хвостенко творческий манифест:
— Зачем манифест? Я придерживаюсь кодекса Телемского аббатства в романе Рабле.
— А о чем там говорилось? — спрашиваю я не очень уверенно.
— Каждый делает, что хочет!
По сути дела, мы так и жили все эти годы. В Санкт-Петербурге, в Москве, в Париже. Каждый делает, что хочет, — вот единственный непременный закон искусства.
Музы Хвостенко при мне толпами осаждали его в Москве, в Париже, Тарасконе. И все им он дал одно небесное имя — Орландина. «Да, мое имя Орландина / Ты не ошибся, Орландина / Знай, Орландина, Орландина зовут меня».
«А тебе можно пить?» — спросил я Лешу, когда мы засели за батареей бутылок уже в Москве, в 95-ом году. — «Мне все можно», — ответил он. Ему и правда было «все можно».
Отправляясь на концерт в квартире Олега Ковриги и выпив все, что можно, мы застряли в лифте с легендарной гитарой, бутылкой вина и двумя музыкантами. Когда с опозданием на час мы вошли в переполненную квартиру, никто не поверил, что во всем виноват был лифт. Было у нас и совместное выступление — запись в мастерской художника Анатолия Швеца вблизи Кропоткинской. Я «пел» песни Хвоста и Волохонского, а он — мои стихи. Потом на пленке был слышен только голос Хвоста, а от меня остался только шип и хрип. И я оценил доброту Хвоста. Он и вида не показал, что мое исполнение — ни в какие ворота. Потом я понял, что в этом вся философия Алексея Хвостенко. Человеческое для него выше всего.
Потом вышел первый диск Хвоста, где была и песня, посвященная мне. Она написана в Париже 26 апреля 91-го года, когда я с горечью спрашивал у Леши, везущему меня в аэропорт: «Куда ты меня везешь?» — «Извини, старик», — ответил Хвост.
Внутренне именно ему посвящены многие строки моих парижских поэм:

Иногда я думаю что Париж
выдуман был чтобы в нем жили не мы а другие
да и рай был создан для того лишь
чтобы изгнать из него Адама…
Василий Блаженный на площади Жака
Блаженный Жак на месте Блаженного
Мне давно подсказала Жанна
Тайную связь такого сближения
Каждому городу свой Баженов
Каждому перекрестку ажан
Каждому времени свой Блаженный
В каждой блаженной Жанне блаженный Жан

Я был понят мгновенно. «А то поэзия забралась от нас на такие высоты, что нам до нее уже и не дотянуться» — сказал он перед тем, как прочесть «Часослов».

Косте Кедрову

в половине дышали мыши
дважды в четверть укладывалась повозка
святой Мартин куковал утренним богом вишней
я вышел из русского имени в иней
голая кошка собака легла легкой походкой
август блаженному Августину кланялся месяц
тучная радуга накрыла поле дороги
открылось окно занятое спящей птицей
глаз тигра держал на ладони Симеон Столпник
я читал написанное тут же слово
Женевьева говорила Париж
cвятая и светлая белей бумаги

Здесь все построено на откликах подсознания на миры, разверзаемые в новых словах. Я уверен, что все слова значат совсем не то, что они значат. В начале было Слово, но для того, чтобы его понять, не хватит времени всей вселенной. Зато можно почувствовать все до конца и сразу.
В середине фамилии Хвостенко буква О — как жерло его гитары. Он писал свою фамилию просто — Хвост. После клинической смерти он услышал радостное восклицание санитарки парижского госпиталя: «Эрюсите!» Я вспомнил об этом на Пасху в Сергиевом подворье в Париже весной 1991. Мы стояли с Лешей со свечами в руках, а священник восклицал «Христе эрюсите». Мы ответили «Воистину воскресе». Начальные буквы фамилии Хвоста звучат как пасхальное приветствие: Х.В.
Моцарт с гитарой, человек-праздник, он оставался таким всю жизнь. 15 сентября 2004 года мы неожиданно встретили Лешу в Литературном музее, куда пришли отмечать 20-летие ДООСа. «Из того, что происходит сегодня в поэзии, мне ближе всего то, что делает ДООС», — сказал он в своем выступлении.
После стихотворения «Хвост кометы» я вдруг почувствовал, что Леша не уходит, а все время возвращается. Так возник палиндром:

ХВ

Лешу живого вижу — шел

Александр Еременко


…Пролетишь, простой московский парень,
полностью, как Будда, просветленный.
На тебя посмотрят изумленно
Рамакришна, Кедров и Гагарин…

---------------------------------------- -------
(В «Дне поэзии», где в советское время впервые было напечатано это стихотворение, Кедрова заменили на Келдыша)

Алина Витухновская

Константину Кедрову

Собака Абсолюта.


Собака Павлова – Гамлет Абсолюта.
Тело пистолета, прострелившего неизбежность Предопределенного.
Щебечущий ловкач, опередивший бунтующего человека.
Нищая вечность, как размотанный бинт на траве +
Время Не Быть растеклось, окровавленных губ убиенного бога почти не касаясь.

Гамлет – попытка полета из налганной мглы.
Млечное бегство Туда и Обратно.
Выбор из двух, обещающий равенство боли.
Ибо вопрос – есть повешенность точки.
Казнь окончательна.
Ноль головы укатившихся лун на крючке.
Скучная курочка ада снесла золотое яичко.
Отрубленным солнцем лица принц упал и
скатился изумленно-немыслимо-мимо, отброшенной
тенью отца в запределье пытаясь продлиться.
Гамлет – итог совмещенья мглы и ума.
Наглой яви Онегин.
Дуэль двойников после смерти поэта.
Быть и Не Быть – две медали одной стороны.
Принц из Освенцима вечности
на перекрестном допросе
раздвоенной личности.
"Быть или не быть?" –
Спрашивает Палач
у отрубленной головы,
которая осторожно отвечает ему: "Увы,
быть и не быть одинаково невозможно".