Волшебное кино

Сказка

 

История эта казалась ужасна,

Случилась же в городе нашем прекрасном:

 

Из зала в кино, молодой человек,

У всех на глазах в одночасье исчез,

 

И ладно бы что-то там странное было,

Всего было в меру: ума в нём и силы,

 

В последнем был классе, учился не плохо,

Не так, чтобы уж до последнего вздоха

 

На девочек тоже ведь время немало

Уходит. Порой, под гитару

 

Он пел, прославляя любовь и природу,

С друзьями, когда совершались походы.

 

Но больше всего обожал парень фильмы,

Фантастику, сказки – чтоб были красивы,

 

Истории в них, ещё пуще, загадки,

И чтобы в сюжет их уйти без оглядки.

 

Однажды пошёл он в кино в одиночку,

И всё было днём, средь людей и не ночью.

 

Одет был обычно, в кроссовки и джинсы,

В рубашку для лета из тонкого ситца.

 

Сидел, как и все. В темноте кинозала,

Вошёл, как обычно, в кино без обмана,

 

Весь зал заворожен был действием фильма,

Людей захватила волшебная сила.

 

Вдруг зрителя рядом слегка удивились:

Был парень, и нет – но опять с фильмом слились.

 

А действие фильма действительно круто

Там было. С чудовищем лютым

 

Сражался в нём рыцарь, суровый, отважный,

Чудовищем был там циклоп одноглазый.

 

Однако, взял хитростью парень сметливый,

Был будто испуган и страшно трусливый,

 

И стал отступать перед яростью монстра,

Всё к пропасти ближе, и стал между солнцем,

 

И будто бы прыгнуть циклопу навстречу,

Готов был. Однако прыжок его был недалече –

 

Метнулся в сторонку, проворен и смел,

А монстр в прыжке в свою смерть улетел.

 

И далее выплыл таинственный замок,

Где долго томилась средь нянек и мамок.

 

Царевна – красавица. Замок открылся,

И рыцарь к невесте своей устремился.

 

Объятья, восторги – и всё по канонам,

Любовных историй, их милым законам.

 

Итак, под венец он повёл красотулю –

Всё царство ему и корону златую.

 

Однако, герой наш, пропавший из зала.

Вошёл в продолжение, а не в начало.

 

Истории битвы с чудовищем диким,

Прошло много лет, тот герой-победитель,

 

Стал старым, изведавшим много Царём,

А парень из зала – Царевич при нём.

 

И вот он, Царевич, стоял перед троном,

Пред рыцарем этим киношно-знакомым,

 

И молвил тот рыцарь давно постаревший:

«О сын мой последний, любимый, прелестный!

 

Тебя я в пустыню в поход посылаю,

Ты молод, неопытен, это я знаю,

 

Но немощен стал я, в былые походы,

Идти я бессилен, не те уже годы.

 

Однако, отряд снарядил я в пустыню,

Ты знаешь, для этого были причины,

 

Пропало у нас караванов немало,

Такого в пустыне ещё не бывало.

 

Всегда у нас было там мирно и тихо,

В былые года не водилось там лихо.

 

Случались конечно там смерчи и бури,

Шалили порой и мюриды, и гули,

 

Но всё обходилось без жертв и несчастий,

Любые явленья, любые напасти,

 

Купцам были ведомы и разрешимы,

И вдруг стали все пропадать в той пустыне.

 

И вот снарядил я отряд самых лучших –

Дружину свою. Командир – не из худших.

 

Твой дядя, мой верный товарищ в боях,

Он стар, но легенда у всех на устах.

 

И будет он рядом, сражаться научит,

Чтоб был ты в бою и в походе всех круче.

 

И завтра же утром в поход выступайте,

И тайну пустыни быстрей разгадайте».

 

Так утром на зорьке дружина поднялась,

И быстро собравшись, в пустыню умчалась.

 

Пол сотни неслись на больших верблюдах,

Пол сотни скакали на царских конях.

 

Семь дней углублялась в пустыню дружина,

Пески да безводье – людей здесь не видно.

 

Лишь Солнце над миром ужасно палило,

Безжалостным богом над всеми царило.

 

И даже волшебные грозные духи,

Боялись пустыни, как адовой муки.

 

Но вот на заре дня похода восьмого,

Увидели люди подобие дома.

 

Вдали, в одночасье, в пустыне явился

Тот странный объект, словно раньше таился

 

В барханах пустыни, песчаных, огромных,

Ветрами пустыни давно вознесённых.

 

«Мираж то, Царевич, – сказал старый дядька, –

Обман и погибель. Не раз, многократно

 

Являлся он к людям – то козни злодеев,

Из духов пустынных, что только здесь смеют,

 

В аду раскалённом творить свою волю,

И нас обольщаться те духи неволят.

 

Но мы уже знаем те козни проклятых,

Вода у нас есть, наши кони крылаты,

 

Едва подойдём мы, как всё и исчезнет…»

Всё ближе отряд, но мираж тот яснеет.

 

И вот во дворец уже дом превратился,

Дворец тот, как солнце в пустыне светился,

 

Оазис вокруг был, зелёные пальмы,

«Уж больно дворец этот светлый и странный», –

 

Сказал многоопытный дядя-старшина,

И рокотом вторила дяде дружина:

 

«То морок, отец, нам ловушка от духов,

Мираж не растаял, в пустыне ни звука.

 

Вокруг, как пред бурей, природа затихла,

Готовь наши копья, мечи, будет лихо!»

 

Однако, ни духи, ни буря примчалась,

Вдруг солнце закрылось – то туча подкралась,

 

И бросила тень на дружину в пустыне,

Была эта туча до черни иссиней,

 

И вдруг, как живая, пошла вниз, на землю,

Накрыла дружину, и будто извергла

 

Чистейшую темь, из глубин самых жутких,

Где было пристанище нечисти смутной,

 

И люди пропали, их темь поглотила,

Туда, где пространство от века незримо,

 

Для света земного, для взгляда людского,

Где им не видать уже милых и дома,

 

В иные миры, параллельных земному,

Ушла вся дружина, где всё по-иному,

 

Где им начинать жизнь иную сначала,

Где странных законов их ждало немало.

 

Но сгинуло облако, мигом растаяв,

Остался царевич. Всё также блистая,

 

Стоял перед ним неизвестный дворец,

Царевич был словно несчастный ловец,

 

Что вместо охотника сам превратился

В добычу. Ведь кто-то над ним поглумился.

 

Он спешился. Милый оазис с прохладой,

С журчащим фонтаном был сущей отрадой,

 

И птички в прохладе резвились и пели –

Он слышал их чудные звонкие трели,

 

Дорожка опрятная вглубь устремилась,

К дворцу подошёл он – и дверца открылась.

 

И только вошёл он – вот первое чудо:

Зал камня был полон – из камня повсюду

 

Лежало, сидело, людей очень много.

Царевич застыл. Но в себя по немного

 

Пришёл он. И далее в глубь коридором

Он следовал. Вдруг перед взором

 

Открылось ему царство спящих вповалку,

Из тел человечьих великая свалка.

 

Пытался будить он кого-то, но тщетно –

Попытки остались его безответны.

 

Тогда он последовал дальше в глубины,

Дворца, неизвестно откуда в пустыне,

 

Восставшего, будто по прихоти джинов,

А может каких-то ещё исполинов.

 

Он вышел в зал третий – и бОльшую тайну

Увидел – там плач чрезвычайный

 

Лился изобильно – то плакали старцы,

С пол сотни их было, сидевших, несчастных,

 

И плакали так, что потупился разум

Царевича. Он было разом.

 

Пытался спросить их, узнать, в чём причина,

Столь горести буйной – они же мужчины,

 

Чтоб так убиваться, рыдать и стенать,

Себя проклиная, и волосы рвать.

 

Однако никто ничего не ответил,

Как будто не видел никто, не заметил

 

Царевича, бывшего между рыдавших,

От плача великого их пропадавших,

 

Тогда он последовал далее ходом,

Ведущим куда-то его коридором.

 

Четвёртый же зал оказался с экраном

От низу до верха во всю стену зала.

 

И только вошёл он, экран засветился,

На этом экране он сам появился.

 

Увидел Царевич себя и дружину,

Как шли они, всё углубляясь в пустыню,

 

Увидели странный мираж, изумились,

Как чёрное облако сверху стремилось,

 

И как он остался один, поражённый,

О павшей дружине стенал, удручённый.

 

И вновь тот экран чистотой забелел,

И голос раздался – как будто запел

 

Невидимый сверху певец сладкогласный:

«Царевич, я знаю, ты очень несчастный,

 

Но я здесь живу, я Волшебник-творитель,

Явился ты сам, но я твой избавитель.

 

За то, что явились без спроса, забрал я,

Дружину твою, но никак не карал я.

 

И в силах свою ты дружину спасти,

Коль сделаешь дело, её увести.

 

А дело то будет не сложно, отрадно,

И каждый твой воин – тебе же награда.

 

Сто воинов было храбрейших в дружине,

За них, во дворце есть волшебных и зримых

 

Сто комнат, подобные этому залу,

Сто дней тебе будет – ни много, ни мало,

 

И в каждой из комнат побыть ровно сутки,

Дружину тебе я верну на поруки,

 

И можете в царство идти, быть спокойны,

Все будем в расчёте, и будем довольны.

 

В тех комнатах будешь творцом и творимым,

Я много придумал историй красивых,

 

Но эти никак не могу я закончить,

А люди сметливы, и если захочат,

 

Немало проявится в них волшебства,

Иди, и воздай мне царевич сполна!»

 

«Согласен, – Царевич сказал не колеблясь, –

Готов я идти, выручать, и не медлясь».

 

«Однако ещё одно будет условье,

То мелочь, но надо её в послесловье

 

Тебе соблюсти, чтоб не было беды,

Сто первая дверь – ты туда не ходи».

 

«Согласен и это условье исполнить,

Здесь царство твоё, и не мне прекословить», –

 

Сказал так Царевич, и тотчас, не медля,

Пошёл коридором, и смотрит, налево,

 

Направо закрытые двери,

Он первую тронул, вошёл, не поверив

 

Глазам своим: люди, застывшие в танце

На белом экране. Куда-то пространство

 

Уходит в глубины,

Но люди, и звуки, увы, недвижимы.

 

И только упал его взгляд на застывших,

Ожила вся сцена. Был вовсе не лишним

 

Взгляд этот. Дал жизнь и движенье,

И музыка вспрянула, девичье пенье

 

Полилось, как горная речка на камнях,

Однако, о чудо, плясали и парни,

 

Кружась вместе с девами в полуобъятье,

А девы одеты в нескромные платья,

 

Где были и ноги и руки открыты,

А лица, о ужас, совсем не закрыты.

 

А дальше ещё удивительней стало:

Как будто пространства там было им мало,

 

С экрана сошли, словно шли через воздух,

И были с улыбками лица, не грозны,

 

И дева какая-то резвая в пляске,

Явилась красавицей, словно из сказки,

 

И с ним заплясала, вокруг, вызывая

Его на ответ, телом всем зазывая.

 

Он тут же ответил ей ритмом движений,

Каких он не ведал вне всяких сомнений.

 

Итак, до упаду они танцевали,

И пели о чём-то, затем пировали,

 

И длилось всё это до самой зари,

Лишь крик петуха одолеть не смогли.

 

Пресёк на лету он все танцы и страсти,

И сгинуло всё за экран в одночасье.

 

Царевич же в зале опять очутился,

Вокруг были слуги – разделся, омылся,

 

Затем проводили его в почивальню,

Он спал, как убитый, устав от гулянья.

 

И снова, как вечер настал, он проснулся

В театр волшебный опять окунулся.

 

На этот раз кто-то сражался на шпагах,

И было там трое друзей – все в отвагах,

 

И не было равных им в схватках героев,

И в битвах, пирушках блистали те трое,

 

И он, как четвёртый явился, блистая,

На юность, безвестность свою не взирая,

 

Уж больно красив и удачлив был малый –

Так влился Царевич в тот образ удалый,

 

Играл за него, и себя не жалея,

И дальше играл, час от часу смелея,

 

Придумывал новые трюки, интриги,

И всё на ходу, будто сам был из книги.

 

И снова незримый петух прогорланил,

Закончилась сцена, закончились брани,

 

И снова очнулся он к спальне влекомый,

Весёлый и пьяный и жизнью довольный.

 

Так сутки за сутками мчались вприпрыжку,

То птицей летал он, что было уж слишком,

 

То странных мужей разгадать он пытался,

Когда девой муж, словно шут наряжался,

 

То волком бывал он, то рьяным драконом,

И жил по драконьим и волчьим законам,

 

То в битвах сражался, то в оргиях бурных

На ложах красавиц и в ласках безумных,

 

Без устали он пребывал дни и ночи,

И всё исполнялось, едва он захочет

 

Что либо. Воистину, силой безмерной,

Его наделил незнакомец волшебный.

 

И странное дело: ни меч, и ни шпага

Его не коснулись ни разу – отвага

 

Была очевидно в том первой причиной,

Отвага и есть волшебство у мужчины.

 

Итак, незаметно сто дней пролетели,

Играл он все роли свои в исступленье,

 

Сто жизней прожил он, волшебных и чудных,

Желал бы и дальше ночей этих бурных.

 

Однако, истории все завершились,

И многие счАстливо в сказках женились.

 

Кончалось всё миром, любовью и славой,

Он тоже творцом стал хорошим и славным.

 

Одно лишь царевича в этом смущало:

В конце отсекалось всё белым экраном.

 

Наутро казалось, то был просто сон,

Всё видел и слышал – не ведал лишь он

 

Да были ли ночью касанья, объятья,

А может иллюзия, чьи-то заклятья?

 

И утром Волшебник незримый явился:

«Отряд твой готов, он опять появился

 

Стоит недалече, готовый к походу,

Я слово сдержал. Можешь снова до дому

 

Идти, и спокойствие в этой пустыне

Я буду хранить. Караваны отныне

 

Идти могут мирно, без всякой тревоги».

«Спасибо, Волшебник. Ты, как мои боги

 

Не раз погружал меня в буйную радость.

Но есть напоследок желания малость:

 

Хотя бы мельком заглянуть в мир последний,

В сто первую дверь. Я, как разумом бедный,

 

Всю жизнь буду в муках, в мечтах пропадать,

Себя же казнить, от себя же страдать!»

 

Замолк на мгновенье Волшебник премудрый.

Затем осторожно сказал: «Безрассудный

 

Твой шаг будет в эту запретную дверь,

Мой милый Царевич, на слово поверь.

 

Такое дозволено только богам…

Ты видел застывших, подобно камням?

 

Три раза они попытались вернуться

В те двери – им в камень пришлось обернуться.

 

А спящих ты видел – два раза пытались,

Но дверь та запретна – напрасно старались,

 

А старцев ты видел – один раз вернулись,

Все юноши были – и вот обернулись

 

Страдальцы в печали, седины, морщины,

И были на то несомненно причины».

 

Но грустно ответил царевич на это:

«Мне что-то приснилось недавно наветом

 

Что в комнате этой, запретной и тайной,

Со мной что-то будет, отнюдь не случайно.

 

Тропинка судьбы моей вьётся по воле

Мудрейших богов. Мне начертана доля

 

Давно уже ими. Мой сон – их решенье.

««Ну что же, твой выбор», – сказал с сожаленьем.

 

Волшебник Царевичу. Я здесь бессилен –

Ведь есть надо мной ещё высшие силы.

 

Законы искусства – они управляют

И мной и богами, над нами витают».

 

И дверца в запретное тихо открылась,

Царевич вошёл – где-то музыка лилась,

 

Экран был опять, облака на нём плыли,

Красивые птицы летели меж ними

 

И также ожило всё это от взгляда,

И птицы слетели к нему из экрана,

 

Те птицы слетелись к нему, распевая,

Изящно, красиво кругами летая.

 

И он позавидовал этим созданьям,

Уверившись: всё это было реалью,

 

И вдруг превратился в такую же птицу,

И начал со стаей в восторге кружиться,

 

И птицы позвали его за собою,

А он упивался своей красотою,

 

И птицы помчались в далёкие дали,

Туда, где их ждали, а может не ждали,

 

И с неба им тайны открылись земные,

Пустынь и лесов, и просторы морские.

 

Все люди, их судьбы, им ведомы были,

И тайны людские свободно раскрыли

 

Всё было им видно внизу с поднебесья,

Любого на свете, и всех людей вместе.

 

Отсюда могли они слать свою волю,

Судьбу диктовать по желанью любому,

 

Но выше они поднимались в просторы,

И вот уже видели снежные горы.

 

Вокруг облака них на равных летали,

Они с облаками, как ветер, играли.

 

И каждый из них был как грозная сила,

Штормами, ветрами играть исполином.

 

Вдруг видит царевич: средь гор белоснежных,

На склоне пологом в цветах самых нежных,

 

Стоит одинокая девушка в платье,

Довольно открытом, и руки во взмахе,

 

Как будто взлететь она тоже, как птица

С пологого склона куда-то стремится,

 

Но в птицу никак обратиться не может,

Он вниз устремился – ей точно поможет!

 

Спикировал, стал перед ней, обернулся

Царевичем снова… и словно проснулся.

 

Такого лица, устремлённого в дали

Глаза его прежде нигде не видали.

 

Настолько воздушно у ней было тело,

Казалось, от ветра, рождённая дева,

 

Настолько приятен был облик парящий,

Казалось, нет смеха и радости слаще

 

У этой прелестницы, негой объятой,

Под взглядом Царевича губки так сладко

 

Открылись задорно, и снова закрылись,

А с ними и глазки смеялись, искрились.

 

«Ты птицей стать хочешь, летящей, свободной?» –

Царевич спросил у девчонки весёлой.

 

Но пуще в ответ рассмеялась девчонка –

Ах, был этот смех колокольчато-звонкий!

 

«Да нет же, в кино загадала я встречу,

Хотелось, чтоб парень мне вышел навстречу,

 

И чтобы в горах это было, безлюдно,

И чтобы в цветах нам влюбиться так чудно,

 

Вот ты и явился, за мной прилетел,

Так было в кино – и ты сам захотел!»

 

«Кино? – удивился Царевич нежданно, –

Сон был мне недавно: загадочно, странно –

 

Зал видел, там люди, и я в этом зале,

И вдруг я увидел себя на экране,

 

Как было сто раз во дворце чародея,

Проснулся я вскоре, помыслить не смея,

 

Кто я, и откуда, как здесь объявился,

В Царевича чьим волшебством обратился?»

 

«Я знаю, как можно попасть в наше  время, –

Сказала девчонка, – нам просто поверить,

 

Что мы с двадцать первого века явились,

Что нам здесь не место, чтоб мы устремились,

 

Назад, в своё время, на прежнее место,

Что мы в волшебстве, взявшись за руки вместе».

 

И только промолвила девушка слово,

Как парень обнял её нежно… и снова

 

Сидели они в тёмном зале на креслах,

И в заднем ряду были кресла их вместе.

 

Они целовались. Такие же пары

Вокруг целовались – и слева, справа.

 

Тем временем шло продолжение фильма:

Лилось чародейство с экрана обильно,

 

Там птицы летели всё выше, в межзвездье –

В покои богов, в их заветные бездны.

 

Туда, где открылось свободы безмерье,

Туда, где возможна облечься в бессмертье.

 

И образы юношей прИняла стая,

И в двери вошли им открытого Рая,

 

Вошли они страстно и бурно в пределы

Садов бесподобных, где сладкие девы

 

К ним тотчас явились из запахов пряных,

В цветах их тела были белых и алых.

 

И их обольщали, и их наслаждали,

И в райские кущи с собой зазывали.

 

Но после услады вскричали пришельцы:

«Нам этого мало, хотим быть бессмертны!»

 

И тотчас в начало они возвратились,

Из юношей в старцев тотчас обратились.

 

И вновь во дворце, у Волшебника были,

И хором от горя те старцы зывыли,

 

И бросился кто-то опять, не поверя,

В запретную дверь, где бессмертное Время

 

Пределы свои ото всех охраняет,

И в спящих безумцев навек обращает.

 

И снова, во сне возжелали бессмертья,

Молили, взывали к богам безответно,

 

И Время, разгневавшись, в камень постылый

Их всех обратило, дав облик унылый.

 

***

Три дня простояла дружина, не зная,

Где славный Царевич. С волшебного края

 

Назад без него им идти невозможно –

Что скажет им Царь? – стало очень тревожно

 

Могучей дружине. Мираж их исчез,

Как было положено чуду с небес.

 

Но утром четвёртого смерч закружился,

И джин из воронки горой, объявился.

 

«Я послан Волшебником, чудным и мудрым.

Ушёл ваш Царевич путём многотрудным

 

В страну чародейства. Царицу нашёл,

И силу волшебную с нею обрёл.

 

Всё это по воле и силе волшебной,

Такой же отчаянный, смелый и верный.

 

Вернётся с Царицей, и думаю скоро,

И будет на царстве счастливо и долго.

 

А вы возвращайтесь на родину, в царство,

Там будет вам встреча с любовью и лаской».

Другие произведения автора:

Слово-стяг

Хозяин гор

Русский мир