Осип Мандельштам → Блог

Я наравне с другими
     Хочу тебе служить,
     От ревности сухими
     Губами ворожить.
     Не утоляет слово
     Мне пересохших уст,
     И без тебя мне снова
     Дремучий воздух пуст.

     Я больше не ревную,
     Но я тебя хочу,
     И сам себя несу я,
     Как жертву, палачу.
     Тебя не назову я
     Ни радость, ни любовь.
     На дикую, чужую
     Мне подменили кровь.

     Еще одно мгновенье,
     И я скажу тебе:
     Не радость, а мученье
     Я нахожу в тебе.
     И, словно преступленье,
     Меня к тебе влечет
     Искусанный в смятеньи
     Вишневый нежный рот.

     Вернись ко мне скорее,
     Мне страшно без тебя,
     Я никогда сильнее
     Не чувствовал тебя,
     И все, чего хочу я,
     Я вижу наяву.
     Я больше не ревную,
     Но я тебя зову.

             1920

Возьми на радость из моих ладоней
     Немного солнца и немного меда,
     Как нам велели пчелы Персефоны.

     Не отвязать неприкрепленной лодки,
     Не услыхать в меха обутой тени,
     Не превозмочь в дремучей жизни страха.

     Нам остаются только поцелуи,
     Мохнатые, как маленькие пчелы,
     Что умирают, вылетев из улья.

     Они шуршат в прозрачных дебрях ночи,
     Их родина -- дремучий лес Тайгета,
     Их пища -- время, медуница, мята.

     Возьми ж на радость дикий мой подарок --
     Невзрачное сухое ожерелье
     Из мертвых пчел, мед превративших в солнце.

             Ноябрь 1920

Где римский судия судил чужой народ --
     Стоит базилика, и -- радостный и первый --
     Как некогда Адам, распластывая нервы,
     Играет мышцами крестовый легкий свод.

     Но выдает себя снаружи тайный план,
     Здесь позаботилась подпружных арок сила,
     Чтоб масса грузная стены не сокрушила,
     И свода дерзкого бездействует таран.

     Стихийный лабиринт, непостижимый лес,
     Души готической рассудочная пропасть,
     Египетская мощь и христианства робость,
     С тростинкой рядом -- дуб, и всюду царь -- отвес.

     Но чем внимательней, твердыня Notre Dame,
     Я изучал твои чудовищные ребра,--
     Тем чаще думал я: из тяжести недоброй
     И я когда-нибудь прекрасное создам...

             1912

Она еще не родилась,
     Она и музыка и слово,
     И потому всего живого
     Ненарушаемая связь.

     Спокойно дышат моря груди,
     Но, как безумный, светел день.
     И пены бледная сирень
     В черно-лазоревом сосуде.

     Да обретут мои уста
     Первоначальную немоту,
     Как кристаллическую ноту,
     Что от рождения чиста!

     Останься пеной, Афродита,
     И, слово, в музыку вернись,
     И, сердце, сердца устыдись,
     С первоосновой жизни слито!

             1910, 1935

Ни о чем не нужно говорить,
     Ничему не следует учить,
     И печальна так и хороша
     Темная звериная душа:

     Ничему не хочет научить,
     Не умеет вовсе говорить
     И плывет дельфином молодым
     По седым пучинам мировым.

             Декабрь 1909, Гейдельберг

На бледно-голубой эмали,
     Какая мыслима в апреле,
     Березы ветви поднимали
     И незаметно вечерели.

     Узор отточенный и мелкий,
     Застыла тоненькая сетка,
     Как на фарфоровой тарелке
     Рисунок, вычерченный метко,--

     Когда его художник милый
     Выводит на стеклянной тверди,
     В сознании минутной силы,
     В забвении печальной смерти.

             <Апрель?> 1909