Пыль. Часть II. гл.11

***

– … Вот таким я стал, болтаюсь как бы между небом и землей, – заканчивая рассказ, огладил бородку Часовщик. – Как бы и человек, а как бы и не совсем. Ни есть, ни пить мне не надо. Курить тоже. Вот только старая память свербит… как оказалось,  ну, что может быть для человека слаще, чем шашлычок под водочку, сигаретка, да вот – огонь… сам-то я огня развести не могу, не знаю, что за запрет на меня наложен, но… Вот и прилепился к Шурочке, она-то меня и балует, ну, конечно, подружки её иной раз помогают. А я им за это всякие страшилки рассказываю, что-то сам в тумане видел, что-то от других людей давным-давно слышал…

– А Саню, значит, туман и впустил, и выпустил? – с легкой иронией в голосе поинтересовалась Анька. – И за что ж такая благосклонность, а?

– Видать, с чистым сердцем девахи шли, без корысти, – серьезно сказал Часовщик и тут же ухмыльнулся: – А по правде-то, я и сам не знаю. Туман – он и есть туман, загадка, то есть…

– А профессора, чей череп потом нашли в лесу, ты видел? – спросила Анька.

– На очочки золотые намекаешь? – уточнил Часовщик. – Так эти очочки мои, специальные. В них, понимаешь, стекла простые, не совсем, конечно, простые, но без этих… без диоптрий. Мне их на заказ сделали, очень уж хотелось в те годы посолиднее выглядеть, да и была, понимаешь, у каждого солидного во… человечка в моем окружении этакая примета особая. Кто-то шляпу носил, не снимая, кто-то брился каждый день даже в предвариловке, кто-то даже книжки писал на досуге… вроде как – на счастье, на удачу во… человеческую. А я вот – очочки себе придумал.

– И как – повезло тебе в них? – без ехидства, заинтересованно спросила Анька.

– Да как сказать? Вот, живой же, однако, хоть и странной какой-то жизнью, а те ребятишки, что в лагере со мной были, небось уже того… времени-то сколько прошло, даже если и вышел кто на свободу по случайности какой, от старости померли…

Последние слова были сказаны тоном уже несколько неестественным. Конечно, со времени испытания двухсотмегатонной «страшилки» прошло побольше тридцати пяти лет, это Анька помнила хорошо, не даром не только помогала местных программистам своими знаниями, но и полазала в местной Сети изрядно. И живы еще были не только почти все летчики, бомбу сбрасывавшие, но и многие из её создателей…

Затянувшаяся пауза, во время которой каждый обдумывал свои и собеседника слова, реакцию на них и дальнейшие в этом свете свои действия, как-то плохо повлияла на Саню. Девушка сжалась в комочек на своем чурбаке, будто хотела стать невидимой, неслышимой, незаметной в полумраке догорающего костра. Ей показалось, что именно сейчас произойдет что-то неприятное, постыдное, о чем она будет позже вспоминать с тоской и отвращением. Может быть, симпатичная ей Анька и её дружок накинутся на Часовщика, повяжут его и уволокут с собой, допрашивать, мучить, выбивать какую-то ценную для них информацию. Может быть, Часовщик достанет из-под полы телогрейки пистолет и хладнокровно расстреляет саниных знакомцев, как некие мишени в тире – без эмоций, с легонькой своей улыбочкой из-под усов. Почему-то Александра абсолютно не боялась за себя, твердо знала, что её лично не ждут никакие неприятности, она не нужна и не интересна сейчас всем сидящим у огня. А вот сошедшиеся к очагу на шашлык и вино Анька, Паша и Часовщик непременно сотворят друг другу какую-нибудь пакость.

Не сдержавшись, все-таки не было у девчонки закалки и практики по игре в такие взрослые игры, Александра, стараясь оставаться незамеченной, шустренько, в одно движение, перескочила к чурбачку Аньки и зашептала той что-то прямо в ухо. Анька хихикнула, как хихикают всегда девчонки-подростки, обсуждая между собой либо достоинства проходящих мимо парней, либо недостатки отсутствующих подруг, и громко сказала:

– Уважаемые джентльмены! Леди вас покинут на одну минуточку… Сказала бы, что пойдем, попудрим носики, да вот беда – пудреницу дома оставила. Так что – не скучайте тут без нас…

И уже через мгновение обе девушки скрылись в темноте, отходя подальше от очага, наверное, чтобы не было слышно мужчинам предательского журчания.

– Ишь ты, а раньше Шурочка этого дела как-то не стеснялась, попроще себя вела, – прокомментировал Чехонин, привычным жестом оглаживая бородку ладонью.

– А ведь ты не шниффер, Часовщик, – заговорил совсем о другом Паша, слова его прозвучали веско и спокойно, как некий приговор. – Ты медвежатник, никогда ты ничего не ломал, только вскрывал, да так иной раз, что после тебя еще по нескольку дней никто не замечал, что «медвежонка» раскупоривали…

– Вот оно как, значит… при Шурочке-то не стал разрушать её детские иллюзии? – с легкой иронией спросил Часовщик.

И тут же преобразился, будто скинул маску. Теперь вместо добродушного старичка в профессорских очках, с седенькой бородкой, в простецком лагерном ватнике у костра сидел, напружинившись, холодный, расчетливый вор, готовый к любым ударам судьбы и способный постоять за себя. «Ох, не хотел бы я с таким где-нибудь на «малине» столкнуться, – решил для себя Паша. – Непонятно мне, кто бы из нас живым оттуда ушел…», но на вопрос Часовщика о шурочкиных иллюзиях ответил:

– А ты думаешь, она до сих пор тебя за благородного разбойника или простого бухгалтера-растратчика считает?

– Пускай, как хочет, считает, – махнул рукой Чехонин. – А тебя, стало быть, гражданин начальник, не прошлое мое воровское интересует и не существование между небом и землей? тебя настоящее интересует. И не только мое… А может, и вовсе не тебя? Как так, солдатик?

– Что меня интересует, ты угадал, – согласился Паша. – А вот про солдатика ошибся… замначальника штаба батальона, при том, что батальон в отрыве от своих частей выполняет задачи как бы не армии… чины у меня повыше твоих будут…

– Да какие-такие у меня чины, их и на службе-то не было, – вздохнул было Часовщик и тут же ехидно поинтересовался: – И где ж у нас такая война-то идет, что батальон за армию считают?

– А как в туман свой войдешь, поверни сразу налево, – грубовато посоветовал Паша. – А вот повадки свои брось, не прошибешь. Был опыт, потолкался среди вашей уголовной братии. Конечно, элиты у меня в знакомцах не было, но чем король от простолюдина отличается? Разве что – свитой, а так: ест так же, спит так же, по нужде тоже ходит…

– Красиво излагаешь, прямо по писанному, – одобрил с иронией Часовщик. – И что же теперь – по душам поговорить предложишь, гражданин начальник?

– А у тебя душа-то где? Здесь, у костра, или там, в тумане, осталась? – прищурился на собеседника Паша.

И тут же, без перехода, даже не заметив, а почувствовав некий намек на шевеление со стороны Чехонина, добавил:

– Не надо… резких движений. Кто кого – это еще бабушка надвое сказала, а смысла никакого нет. Ты же правильно сообразил, что я не сам от себя здесь. Да и ты там, в тумане своем, сорок лет не в одиночестве бродишь. Такие сказки оставь вон – для Александры…

Часовщик будто окаменел, удивленный провидением Паши. Ведь сам он только-только собирался, прикидывал, как половчее испытать своего визави на прочность, а если дело выгорит, то и верх взять. А его, будто сопливого фраера, размазали по земле вот таким вот предвидением.

А довольный результатом своей интуитивной догадки Паша продолжил:

– Кем ты был, кем стал, да почему, да зачем – этим пусть дядьки умные, с большой лысиной и в очках интересуются. Мне оно не по рангу, да и желания никакого нет, если честно…

Он хотел выругаться, но сдержался, солидно, крепко помолчал и добавил:

– Мне надо знать, кто научил тебя брать пробы с отвалов. И чем таким они тебя купили – бессмертного этакого, без еды и питья живущего, не от мира сего… Все остальное для меня пусть будет покрыто твоим же туманом…

– Были такие… – подумав немного, нехотя, как всегда начинал «признанку», ответил Часовщик. – По облику – люди, вот только изнутри – совсем нет… нелюди они даже в нашем обличии. А кто – демоны? ангелы? разве разберешь? Беды в том, что взял чуток из пустой породы для комбината, да и для всей России никакой. Все равно лежит земля никому не нужная… Да, так вот, а посулили они мне – возвращение. Как-то я им поверил, когда говорили, что могут они. В любое место, в любое время моей жизни. По собственному, так сказать, выбору. Могут они… чувствую…

Чехонин замолчал и расстроено уставился на совсем уже почти погасший костерок. Сдача, даже и более сильному противнику, никакого повода для оптимизма не давала. А раскрытие главного, пожалуй, своего секрета вводило в некое уныние. Впрочем, Часовщик очень хотел надеяться, что Паша не сможет никак повредить ни ему самому, ни тем «ангелам-бесам», что обещали ему возвращение… да и самому возвращению – тоже.

– Ну-ну, – подбодрил его Паша добродушным тоном. – Не маленький ведь, чего замолчал? Или думаешь, что мне хватит? Нет уж, колоться, так колись до конца, до донышка. Как с ними встречаешься, где, когда… не сиди пнем, Часовщик, несолидно для тебя так-то вот…

– Э-хе-хе, – вздохнул Чехонин и махнул рукой…

«Да уж, сколько они не пытаются доказать народу, сколько не сочиняют песен и баллад о воровской романтике, дружбе, бескорыстной любви, а нигде у них не получается даже и самим в свои рассказы поверить, – подумал Паша, слушая торопливую, чуть сбивчивую речь Часовщика, он спешил завершить признание до возвращения к огню девчонок. – Да и как может быть иначе? Человечишки-то мелкие, через совесть свою перешагнувшие… любого возьми – хоть тот, хоть этот… нутро гнилое…»

… Когда девчонки вернулись к окончательно затухшему костру от ближайших «кустиков», и Паша, и Часовщик уже слегка успокоились после нервозной, полной внутреннего напряжения схватки. При этом Часовщик испытывал еще и легкое, запоздалое раскаяние от «сдачи подельников», как это называлось на его языке, оставшемся в далеком прошлом не только самого Чехонина, но всей страны.

Едва завидев в блеклом свете костерка, снова разгорающегося от подброшенного Пашей поленца, девичьи фигурки, Часовщик вскочил со своего сиденья, привычно потянулся всем телом, разминая чуток затекшие мышцы и так же привычно ссутулился, становясь как бы пониже росточком, понезаметнее для постороннего глаза.

– Ну, спасибо за посиделки и угощение, – сказал он, адресуясь, конечно, в первую очередь Александре. – Пора и честь знать. Уже рассвет недалече, мне тут задерживаться нельзя…

– Приходи еще, – искренне пригласила Саня, чувствуя, что непременно придет Часовщик, что просто некуда ему больше деваться.

– Загляну-загляну, ты держи дровишки-то наготове, – подтвердил её догадку Чехонин, легонько взмахнул рукой Аньке и Паше, вроде бы в знак прощания, а может и просто так, и мелко-мелко посеменил во тьму.

Проводив его взглядом, Саня тихонечко сказала:

– Как-то не очень все хорошо получилось, а?

– Ну, уж как получилось, – не стал нарочито утешать девушку Паша. – Да и не всегда в жизни всё гладко, вот и наскочил твой знакомец с размаху-то на корягу в нашем лице… Только ведь ничего плохого мы ему не сделали. Просто поболтали о том, о сем…

– Да я понимаю, – чуть печально согласился Александра. – Но все-таки всегда хочется хорошего…

– И побольше, – в тон ей засмеялась Анька, ласково приобнимая подругу за плечи. – Будет у нас еще много хорошего, правда?

– Знаешь, чего сейчас хочу? – редкостным для него мечтательным тоном сказал Паша. – Не поверишь, сигару… толстенную такую гавану… чтоб только прикурил, а аромат за километр чувствовался…

– Ну, ладно, давайте перекурим на дорожку и тоже… – Анька сделала неопределенный жест рукой и как-то сладко причмокнула…

– Да, мне тоже пора, скоро смену сдавать, – сказала Александра, не очень хорошо понимая связь между произошедшим в её отсутствие между Пашей и Часовщиком и гаванской сигарой.

– А если нас при сдаче увидят – это ничего? – поинтересовалась Анька.

– Ну, если двоих, то нормально, вот была бы ты одна – тут же выговор влепили за… ну, за то, чего не было, – смутилась Саня. – А с мальчиками я ни-ни, все знают…

– Вот и красота, что так получается – подхватила Анька. – Идем все вместе смену сдавать, а потом нас Паша до дома довезет… до твоего…

И посмотрела на Александру серыми бесстыжими глазами так, что той стало жарко. 

Другие произведения автора:

Агент Преисподней. Часть вторая. Наречение Некты. V

Черный дом. Часть третья

Черный дом. Эпилог