Непонятно

  В эмиграции я всё ощущаю чужим. Не в том смысле, что не таким, к какому привык, а в смысле – не своим. Как бывало в детстве, когда находишься в гостях у малознакомых людей. Я часто испытывал подобное ощущение, когда родители брали меня с собой, идя в гости. Там всё было новым и интересным, но было, не ясно можно ли это трогать, ведь это чужое. Вообще от незнания, что разрешено в этом месте, наступала неопределенность. Я тосковал. Дома-то известно, что можно, а чего нельзя. То, что запрещалось, до поры, просто не попадало в поле моего зрения. Так, слышал я, происходит у пчёл. Они не видят ничего, что не входит в круг их интереса. Цветы и улей – вот и весь пейзаж. Конечно, когда родителей не было дома, мои глаза открывались пошире, и я начинал замечать то на что не было смысла смотреть в присутствии родителей. Но ведь если сейчас тебе некому это запретить, значит сейчас оно и не запрещено. Дома я знал, как сделать что-либо незаметно, как замести следы и прочее. В гостях всё было не так и это меня мучило. Внутреннее беспокойство зудело и побуждало меня уговаривать родителей уйти. Но они не поддавались, и я, не зная, чем заняться, тосковал от бессилия.

  Как-то – мне тогда было года три-четыре – мы пришли в один дом, где всё было удивительно старинным, как в сказке. Не то чтобы я так хорошо разбирался тогда в антиквариате, зато в сказках кое что понимал. Ощущение было, что я попал именно в сказку, где и умру от неудовлетворённого желания всё потрогать. Родители собирались, что-то серьёзное обсуждать с абсолютно незнакомым мне хозяином этой квартиры. Мне же не светило ничего интересного. Как вдруг хозяин сказки строго обратился персонально ко мне:

  – Залезай туда – заявил он, указывая на большую железную кровать с блестящими шишками – и делай что хочешь, но с кровати ни шагу. Ясно?

  Я поплёлся в угол, и строгий человек подсадил меня на кровать, так как сам бы я на неё не взобрался. На кровати не оказалось ни игрушек, ни других каких-нибудь интересностей, но на ней можно было ВСЁ,… что можно было на ней. Я кувыркался, прыгал, лежал, сидел и стоял. Матрац был пружинный и феерично упругий. Однажды чуть было не свалился с кровати, когда матрац коварно швырнул меня в сторону. Я успел уцепиться за тяжёлое одеяло и с ловкостью напуганного котёнка вскарабкался обратно. Я надевал на голову подушку, затолкав один угол внутрь, от чего она превратилась в Наполеоновну шляпу. Я колотил подушкой себя по спине, и падал на неё пузом. Я не порвал её только потому, то не сумел. Но большего удовольствия от пребывания «в гостях» я, пожалуй, не получал. Подумать только – ведь мне было можно ВСЁ!

  На самом деле дети, которым не определяют чётких границ дозволенного, повзрослев, становятся несчастными, а нередко и сходят с ума.

  Как причудливо иногда пересекались территории, разрешения и запреты. Однажды, в парке, где я гулял с родителями, мы встретились с папиной сестрой. Взрослые разговаривали о чём-то своём – не интересном, а я пасся на газоне. Пасся, в смысле искал в траве божьих коровок – забавных, полусферических, красных, с чёрными точками жучков. У меня был пустой спичечный коробок, куда я и складировал насекомых. Ведь в парке же можно искать жучков. И собирать их в тару из-под спичек тоже не запрещено, равно как хранить это всё в кармане шортов. Тётя – папина сестра, позвала нас к себе, поглядеть на новый ковёр, который она, с большим трудом, как тогда говорили, достала. И вот мы у неё дома. Ковёр был осмотрен, похвален, и оставлен в покое. Ведь ремонты, мебель, и другие существенные вещи существуют для того, чтобы ими хвастаться и завидовать их обладателям, а когда дело сделано – чего ещё?   Взрослые отправились в кухню пить кофе. Тут нужно сказать, что мы жили в большой, многолюдной коммуналке, где безоконная, запущенная и закопченная кухня, живописно задрапированная пыльными вековыми паутинами, служила ареной жизненной драмы, и, по совместительству местом приготовления пищи. Тараканы изрядно оживляли интерьер. Поэтому тётина маленькая, чистенькая, уютненькая, а главное приватная кухня служила моей маме предметом вожделения. Меня же кухня не занимала, а ковёр наоборот произвёл неизгладимое впечатление. Насыщено красный, с замысловатыми узорами, он был толстый и мягкий. Не притоптанный ещё ворс стоял дыбом. Я улёгся на живот и получал удовольствие. Спустя несколько секунд, я стал переваливаться, то на один бок то на другой, пробуя упругость ковровой шкуры, и вспомнил о спичечном коробке, лежавшем в кармане. Достав его, я захотел посмотреть, как поживают божьи коровки. Сделав небольшую щель, я попытался заглянуть внутрь. Там было темно. Увеличив щель я только собирался заглянуть ещё раз, как вдруг один жучок вылез и деловито направился проч. Поймать его, конечно, не составило труда. Я приоткрыл коробок и водворил самоуправца обратно, но в это время ещё трое беззастенчиво покинули узилище. Загоняя на место распоясавшихся жуков, я потерял самообладание и упустил всех. Меня охватила паника. Области дозволенного и недозволенного, фатально наползали друг на друга. Жуки, трава и парк стояли в одном логическом ряду. Общим же между коровками и новым тётиным ковром был только цвет. Я, усердно пыхтя, собирал насекомых, уходящих по всем криминальным правилам, веером. А они цинично терялись из виду. Родители, уж не знаю какой судьбой, решившие меня проведать, именно сейчас, приняли живейшее участие в погоне за беглецами, но в коробке их выло так много, что переловить их всех одновременно на красном ковре было положительно не возможно.

  Не знаю, что о моих энтомологических упражнениях сказала тётя, но папа их не одобрил.

  В другой раз, будучи приглашенными, на шестнадцатилетние моей двоюродной сестры мы явились в полном составе. Взрослые расположились на кухне, предоставив комнату друзьям именинницы. Меня командировали к молодёжи. Моя экспедиция имела целью добыть двух зайцев. Во-первых, чтобы я не мешал взрослым разговаривать на любые темы, во-вторых, сковать подростков присутствием маленького ребёнка. Был душный летний день. На письменном столе, в углу комнаты, работал вентилятор, и я, стесняясь присутствия незнакомых людей, уселся на стул возле вентилятора – самого интересного предмета.

  – Яблоко хочешь? – спросил подошедший парень и протянул мне сочное, как я подумал, «наливное» яблоко.

  – Спасибо – сказал я и взял.

  Есть его я стеснялся, и сидел, держа яблоко в руке.

  – Ну, чего не ешь? – спросил угостивший.

  Я укусил яблоко, для приличия. Видя, что мне скучно и есть я не хочу, мой добродушный собеседник решил меня развлечь.

  – Ты – сказал он – поднеси яблоко к вентилятору, посмотрим, что будет. Только аккуратно – добавил он – пальцы не подставь.

  Я последовал его совету, разумеется из вежливости. С характерным тарахтением яблоко стало таять. Я поворачивал его, подставляя другими боками и, в конце концов, оно закончилось. Это занятие мне действительно понравилось, тем более что его не только разрешил, но даже порекомендовал мне старший товарищ. Ещё раз шесть я радовал маму, своим внезапным пристрастием к яблокам. Возможно занятия мои продолжались бы и дальше, если бы не вошедшая в комнату тётя. Уже гораздо позже, узнал я из школьной программы по физике, что ничего не исчезает бесследно. Оказывается, если где-то чего-то становиться меньше, то непременно где-то чего-то прибывает. Так убывавшее в моей руке яблоко увеличивало пятно яблочного, с мякотью, сока на новых, поклеенных к именинам, обоях. Из дальнейшего я понял, что не всегда нужно следовать советам, даже очень доброжелательных людей, даже если сами советы очень мне нравятся. Кажется, нет такого закона в физике, что бы посоветовавший тоже не мог сесть не поморщившись.

  Была ещё бронзовая рыба, стоявшая на полированном журнальном столике, в одном аккуратном доме. Слова «декоративная» я тогда ещё не знал, и резонно рассудив, что железная рыба, коль скоро её нельзя есть, предназначена для игры. Для чего же ещё? Так же, не будучи уверенным можно ли снимать её со стола, я подумал – где рыба находится там и можно ею играть. На полировке оставались следы от плавников бронзового осетра, но я ведь не вчера родился – и на воде остаются следы, когда что-то проплывает. Потом тоже выяснилось, что я не до конца был прав.

  Много раз, за прожитую жизнь я бывал в близких ситуациях. Менялись декорации, и действующие лица, но фабула сохранялась. Всегда попав в новую для себя обстановку и не зная правил я, постигая их, утешался тем что рано или поздно вернусь домой, где всё понятно. Я объездил всю, некогда необъятную Родину, и прошёл там, где не мог проехать. Побывал за границами, и всегда возвращался и это было лучшей частью любого приключения. Огромная, густонаселённая разноплеменными соседями коммунальная квартира. Она была не так благоустроена, и жить в ней было не всегда удобно. Как хотелось мне покинуть её, и свить отдельное изолированное гнездо со всеми удобствами. Давно уже я поменял комнату в коммуналке на большую удобную прекрасную жилплощадь, в престижном районе, а за тем и эту квартиру, а с ней и страну. Но не редко во сне я вижу именно её – ту коммуналку, и знаю, как может человек знать во сне, что это мой дом, где всё понятно.

  Давно нет на этом свете папы и мамы, и я успел, не только подрасти, но и немного стоптаться, а всё хочется просить родителей:

  – Пойдёмте уже домой, ну, пойдёмте – в гостях хорошее, а дома, где всё понятно…

Другие произведения автора:

IV

Снегопад

Воскресенье