Estella Moon

Песня безумная роз

                                                                                                                 Любимая, я тебя поведу

                                                                                                                                К самому краю вселенной,

                                                                                                                 Я подарю тебе эту Звезду –  

                                                                                                                                Светом нетленным                                                                                                                                                                  Будет она озарять нам 

                                                                                                                                 Путь в бесконечность…

                                                                                                                                                                В. Никулин,

                                                                                                                                                         «Дарю тебе звезду»

 

Часть первая

Любовью за любовь

         Я всегда чувствовала себя чужой на этой Земле.

       Чувство это не оставляет меня и поныне…

       Напротив, из какого-то смутного ощущения, преследовавшего меня с детских лет, подавляя собою все прочие чувства мои и мысли, оно превратилось в нечто осознанное и неколебимое, как не подлежащий обжалованию приговор…

       …я страстно мечтаю однажды уснуть и более никогда не просыпаться…

       С незапамятных времён душа моя, словно маленькая раненая птичка, мечется в тесной клетке условностей, тщась отыскать хоть какую-то лазейку, дабы обрести долгожданную свободу…

       А если чего-то очень хочешь, то рано или поздно это происходит.

 

 

       …я равнодушно взираю на своё бездыханное тело, распластанное среди стерильной белизны операционной: над ним суетятся люди в марлевых повязках, настойчиво пытаясь вернуть меня к жизни…

       …пронзительный писк монитора…

       …и слабая дотоле кривая самописца обрушивается на моих мучителей звенящей струной бесконечности…    

       …«кончено»… – тянется к выключателю чья-то рука…

       Нет, моя неприкаянная душа не желает возвращаться в столь опостылевший ей мир! Она – наконец – обрела вожделенную свободу – вырвалась из ненавистной клетки – и без колебаний устремляется туда, откуда не бывает возврата. 

       Но кто-то рассудил иначе, решил дать ей последний шанс. Уже зависнув над бездной небытия...

...она вдруг замирает, остановленная резким окриком: «Не сметь!»

       Рука каменеет в дюйме от заветной кнопки.

       «Все свободны, спасибо…»

       Операционная пустеет.

       Над моим бездыханным телом склоняется какой-то мужчина. Он срывает с себя маску и, досадливо отбросив с могутного лба выбившуюся из-под хирургической шапочки непослушную прядь, с мольбой в голосе произносит: «Не уходи! Ты не можешь так просто уйти – теперь, когда я наконец-то нашёл тебя!»

       Заинтригованная, я присаживаюсь на край операционного стола: его точёный, словно вышедший из-под резца искусного мастера профиль, совершенно незнаком мне. Он вздрагивает. «Где ты?! Знаю, ты где-то рядом, ты слышишь меня – я уловил твоё лёгкое дуновение…» Он пристально смотрит на моё бездыханное тело, словно силясь, заворожив, удержать мою душу. Его бездонные, омрачённые скорбью глаза искрятся надеждой.

       «Господи, да отзовись же! – стиснув виски, вдруг взрывается он криком отчаяния. – Столько лет я тщетно искал тебя, а ты… ты приходила ко мне лишь во снах, безраздельно завладев моими мыслями, всем моим существом! Но я верил, что наступит день, и мы встретимся наяву… И вот это свершилось, и что же – ты сразу хочешь покинуть меня?! Нет, это нелепо, невозможно, бессмысленно!!!»

        «Не уходи…» – обессиленно выдыхает он.

       Его тихий, безысходный голос убеждает меня остаться: я касаюсь своей плоти, и она мгновенно поглощает то, что доселе было моей душой – отныне они снова нераздельны.

 

 

 

        Дальнейшее я помню смутно. До меня сквозь какую-то неведомую пелену доносились голоса и звуки, но всё это слилось в моём сознании в сплошной монотонно-безликий гул…

                                                                        

       Он ухаживал за мной как за ребёнком, неусыпно следя за тем, чтобы в отведённой мне отдельной палате всегда стояли свежие цветы. Он даже переехал в стационар, где дневал и ночевал, проводя возле моей постели каждую свободную минуту.

       Виталий Сергеевич… Чуткий и заботливый Вит… Нежданный мой рыцарь без страха и упрёка… Если бы он знал, на что обрекает себя! Но он не желал ничего знать, он лишь хотел отвлечь меня от мрачных мыслей, рассказывая смешные истории из жизни обитателей клиники. Придумывал ли он их на ходу или черпал из своей богатейшей практики – трудно сейчас отличить правду от вымысла. Наверно, всего было понемногу… Его неукротимая фантазия неслась вскачь, подстёгиваемая неподдельным интересом, с которым я внимала ему. Наши «полуношные» бдения незаметно сблизили нас, и вскоре я стала называть его Витом: мне ужасно не нравилось имя Виталий. Впрочем, моя фамильярность сразу же пришлась ему по душе.

       Его потешные россказни и любовь, которой он окружил меня, оказались весьма благотворными: я перестала хандрить и быстро пошла на поправку. И всё же провалялась в клинике всю зиму: он никак не хотел отпускать меня, постоянно терзая нескончаемыми обследованиями, анализами, процедурами; какими-то трубками, стетоскопами, капельницами и ещё бог знает чем! Он всё время твердил: с сердцем шутки плохи… В конце концов это смертельно надоело мне, и я закатила ему скандал.

        -         Думаешь, не догадываюсь, почему ты запер меня в этой тюрьме?! – набросилась я на него, когда однажды, увешанный пакетами со всевозможной снедью, он неожиданно возник на пороге моей палаты. – Тебе ненавистна сама мысль, что я окажусь вне досягаемости от твоих изощрённых пыток! Но рано или поздно тебе всё равно придётся смириться с неизбежностью: не можешь же ты держать меня под замком всю оставшуюся жизнь!

       Он улыбнулся и, запустив в меня охапкой пурпурных роз, задиристо сказал:  

        -         Конечно, не могу! Я выпишу тебя, как только сочту сие возможным.

        -         Это форменное безобразие! – взбеленилась я. – Кто дал тебе право так измываться надо мной?! Мне осточертела твоя больница! Выпусти меня немедленно, иначе…

        -        …ты пожалуешься «высокому начальству»…

        -         А вот и не угадал! Куда уж «выше» – ты и так здесь главный… Я сделаю кое-что похуже.

        -         И что же, позволь полюбопытствовать?

        -         Спалю эту чёртову богадельню! – крикнула я и, сбросив розы на пол, вскочила на ноги.

       Но я не рассчитала своих сил: в глазах вдруг потемнело, и я как подкошенная рухнула обратно на кровать. Вит не на шутку испугался. Он бросился ко мне и судорожно вцепился в мой пульс.

       -         Господи, что ты вытворяешь! Тебе нельзя делать резких движений! Ну-ка, немедленно успокойся и изволь лежать смирно! Теперь ты видишь, что я был прав?!

       Ну разумеется, он был прав! Он всегда был прав. Но, как ни странно, его сердитый тон мгновенно утихомирил меня, хотя доселе я никому не позволяла так обращаться со мной. Ему же я подчинялась безоговорочно – и даже не просто подчинялась – я делала это с удовольствием, что, не скрою, удивляло меня самое. Если я когда и «взбрыкивала», то лишь затем, чтобы он не забывал про мой буйный норов. Вит давно «раскусил» меня и не сердился, когда я «откалывала» очередной фортель, – он только притворялся, что сердится, и тотчас же напускал на себя строгость, но никогда не злоупотреблял своей властью надо мной.

       Так чем же она была, эта его власть? Быть может, следствием любви?..

       Не думаю – вряд ли тогда я уже любила его. Просто меня тянуло к нему, мне импонировал его открытый, честный нрав, он был интересен мне как собеседник. Да и чувства, которые он питал ко мне, не могли оставить меня равнодушной. И всё же этого недостаточно для любви. Конечно, я была увлечена, возможно, даже немного влюблена, но любовь и влюбленность – не одно и то же…

       Не могу сказать, что я отдавала предпочтение какому-то определённому типу мужчин: брюнеты, блондины – не имело значения. Меня волновало совсем иное – их внутренний мир, хотя нельзя отрицать и того факта, что в нашем подсознании заложен вполне конкретный генотип[1] особей противоположного пола, к которому мы неосознанно стремимся…

       Какой генотип привлекал меня?

       Не знаю…

       Да и никогда не знала, но всегда чувствовала: это сидело где-то внутри меня…

       Вит приглянулся мне сразу. Он не был ни блондином, ни брюнетом, ни шатеном; цвет его волос с полным на то основанием можно было бы назвать пепельным, если бы не смутные рыжеватые нотки, придававшие им своеобразную неповторимость. Его точёные черты выгодно оттеняли глубокие и чистые, как горные озёра, всегда чуть прищуренные самшитовые[2] глаза, мгновенно проникавшие в самую суть ничего не подозревающего собеседника и способные сразу же безошибочно определить всю его «подноготную».  

       От меня не ускользали томные взгляды, которые бросали на Вита медсёстры, да и, чего греха таить, – докторши тоже. Но, несмотря на эффектную внешность, ему претили лавры Казановы. Он строго «соблюдал» себя, никогда не отступая от самим же установленного правила: не заводить «романов» с подчинёнными, ибо это могло повредить делу. А к работе Вит всегда относился очень ответственно, чем и снискал себе кличку «трудоголик». Так, по крайней мере, было до нашей встречи, потому что после он забыл обо всём. Это ужасно мучило мою совесть и, если что и служило мне, хоть и слабым, но утешением, так то моя полнейшая непричастность к крушению его семейного очага: меня совсем не прельщала роль разлучницы. Но в этом я была неповинна: семейный корабль Вита разбился о подводные рифы повседневности задолго до моего появления в его жизни. «Дети выросли и разъехались кто куда, у нас не осталось ничего общего…» – так он объяснил мне причину развода.

       -         И они простили тебя?

       -         Простили?! Да сын уже дважды совершал подобную глупость! И ему вновь неймется: воистину, его безответственность не знает границ!!!

       -         Уж больно ты категоричен… - недальновидно отмахнулась я. Вит осуждающе покачал головой.

       -         У современной молодёжи (это я-то – молодёжь!) весьма своеобразное представление о чувстве долга, – удручённо вздохнул он, – а между тем, в каждой семье этот дамский угодник оставил по мальцу… Что теперь с ними будет?!

       -         Ну да, лучше обманывать друг друга, томясь в молчаливой ненависти, как мы, например…

       Вит взглянул на меня с нескрываемым удивлением.

       -         Почему же вы не разбежались до сих пор, коли всё так скверно?

       Действительно – почему?

       Знала ли я ответ на этот вопрос, да и хотела ли знать?!.. Быть может, правда заключалась в том, что так нам было удобней: мы привыкли к определённому укладу и ничего не желали менять. Все мы – в большей или меньшей степени – консерваторы, нас пугают перемены и связанные с ними трудности…

       Мне не хотелось признаваться в этом.

       Я поступила гораздо проще – перешла в наступление.

       -         А ты-то сам! Почему столько лет медлил с разводом, ожидая, когда вырастут дети?!

       -         И что же, по-твоему, было делать – самоустраниться, препоручив их воспитание постороннему «дяде»?!

       -         Вот-вот, знакомый мотив! Все вы, мужики – собственники! Вам ненавистна сама мысль, что вашей «собственностью» может завладеть кто-то другой!

       -         Ты вообще-то соображаешь, что говоришь?!!! – не на шутку рассердился Вит.

       Мне вдруг стало не по себе. Я попыталась объяснить, что вовсе не хотела вменять ему в вину мелкособственнических инстинктов, ибо к нему это не имело ровным счётом никакого отношения; я лишь стремилась доказать, что незачем так огульно обвинять сына в безответственности. В конце концов, каждый имеет право на поступок, правильный он или нет с нашей точки зрения. Но очевидно одно: это действительно поступок, совершить который не так-то просто. И если он всё же решился на столь трудный шаг, то может, не стоит упрекать его, может, так и следует поступать, дабы не мучить ни себя, ни других… 

       -         Пожалуй, ты в чём-то права, - задумчиво сказал Вит, великодушно отпуская мне грехи, - и я бы даже согласился с тобой, если бы речь шла об одной-единственной ошибке… Но когда ошибка эта выходит в тираж, то приобретает привкус безответственности и легкомыслия…

       -         Бога ради, перестань занудствовать! – в сердцах прервала его я. – Если бы все рассуждали как ты, мир давно бы погряз в трясине тотальной ненависти! 

       -         Что ж тебе-то мешает избавиться от последней?! – с усмешкой парировал Вит. – Ведь, коли я верно уловил суть твоей тирады, сие принесло бы бесспорное облегчение всему вашему семейству.

       -         Quod erat demonstrandum![3], - съязвила я, воздев к небу указующий перст. – «Magister dixit »[4].

       -         Что ты хочешь этим сказать?! – опешил Вит.

       -         А то, что тебе виднее: у тебя же колоссальный опыт по части самопожертвования… и поучаешь ты с большим знанием дела – ex professo[5], так сказать…

       По-видимому, мой выпад привёл Вита в замешательство: какое-то время он пребывал в задумчивости, нервно теребя мочку уха.

       -         Я никогда не испытывал ненависти к жене, – наконец заметил он, – ad vocem[6], коли уж тебе угодно перейти на латынь. Безусловно, я не любил её так, как люблю тебя, но и ненависти между нами не было. Мне даже казалось, что мы понимали друг друга и… уважали…

       -         И всё же ты ушёл…

       -         Отнюдь. Мы оба так решили. И расстались мы, как друзья… Да и теперь врагами не стали… А вот ты так мне и не ответила: что тебя-то удерживает от развода?!..

       -         Ну а ты – сам-то ты – ты веришь в свою красивую сказочку про хэппи-энд?!

       -         Как ловко ты умеешь уходить от неугодных тебе тем, заодно перевернув всё с ног на голову!

       -         Кто бы говорил! Ты делаешь это не хуже меня…

       На этом спор наш прекратился. Не сговариваясь, мы стали избегать щекотливой темы, но однажды Вит всё же вернулся к ней – в надежде, что его настойчивость поможет мне определиться с нашей дальнейшей судьбой. Случилось это на исходе зимы, когда с первыми лучами весеннего солнца он наконец-то отважился освободить меня из-под «стражи». Он был категорически против моего возвращения к мужу. Я же не могла так сразу решиться на столь непростой шаг, ведь тогда я лишилась бы сына: мой «благоверный» ни за что не отдал бы его мне. Оперируя этим аргументом, да ещё тем фактом, что наш брак давным-давно существовал лишь «де-юре» – мы просто вместе «томились» под одной крышей – я попыталась убедить Вита, что спешка в таких делах неуместна, и что нужно немного подождать. А пока мне надлежало вернуться домой и сделать вид, что ничего не изменилось.

       -         Со временем всё утрясётся само собой… – уверяла его я.

       -         Само собой никогда и ничего не утрясается, когда ты уразумеешь это?!

       Но я продолжала «стоять» на своём.

       -         Ты просто не любишь меня, поэтому и не хочешь спешить… – с горечью в голосе молвил Вит.

       Я собралась было отшутиться, что, безусловно, он не «снился мне с детства», и должно пройти какое-то время, прежде чем я «проникнусь» к нему теми же чувствами, коими «пылает» ко мне он… Но, поразмыслив, пришла к выводу, что это может обидеть его: несмотря на людские страдания, с которыми – в силу своей профессии – он ежедневно сталкивался, они не ожесточили его душу, не превратили в бессердечную хирургическую машину: Вит был очень раним. Поэтому, спрятавшись за маской серьёзности, я метнула в него тривиальной «истиной», лицемерная «изнанка» которой могла ускользнуть разве что от него…

       -         Как же мне не любить тебя – ты вытащил меня с того света…

       -         Это благодарность, не любовь, – возразил он, приняв мои слова за чистую монету.

       -         Почему ты всегда стремишься доводить всё до логического конца, не желая замечать полутонов, – даже если это касается чувств?!

       -         Наверно, привычка… – горько усмехнулся Вит.

       -         Привычка… Очень уж скверная у тебя привычка, мистер Торопыжка!

       -         Может, и скверная, однако не сквернее твоего конформизма…

       Ну вот, опять… Как ни старалась я сгладить «острые углы», настроение Вита было безнадёжно испорчено, и я знала лишь один способ улучшить его. Мне очень не хотелось кривить душой, но иного выхода я не видела.

       -         И ничего-то ты не понял… – пробормотала я, отрешенно глядя «сквозь него» и отчаянно пытаясь убедить себя, что это ложь во спасение. – Конечно же я люблю тебя… Хотя спешить всё же и не стоит…

       Вит посмотрел на меня так, словно просвечивал рентгеновскими лучами, но я стоически выдержала его взгляд. Мне показалось – он поверил. Во всяком случае, глаза его блеснули каким-то новым светом. Я облегчённо вздохнула: что ж, если и быть лгуньей, то хоть для благого дела, - это было единственным моим оправданием. И утешением…

 

       Вит был просто волшебник! Не сумев уговорить меня переехать к нему, он сам перебрался поближе – в дом по соседству. Квартира мне понравилась, да и обставил он её неплохо. Конечно, многого не хватало, но я не сомневалась, что со временем всё образуется.

       -         Ты мог бы поручить отделку мне, ведь дизайн – мой пунктик. Да и кой-какой опыт у меня имеется: не так давно я полностью перестроила, отремонтировала и меблировала свои апартаменты, причём была и дизайнером, и прорабом, и грузчиком… и даже шофёром – разве что обои не клеила. Говорят, получилось неплохо… – похвасталась я, но вместо ожидаемого восторга, прочла в глазах Вита осуждение. Он полагал, что хозяйственные заботы, равно как и финансовые, – не женское дело.

       -         Оно и видно… - с упрёком заметил он. – Мадам была вездесуща и – как результат – едва не распрощалась с жизнью!

       -         Причём здесь ремонт? Мы уже год, как въехали.

       -         Неважно, год или два. Тебе не следовало поднимать тяжести: нашла, чем гордиться! Что же в это время делал твой супруг?

       В его устах слово «супруг» прозвучало как ругательство. И хотя у меня не было ни малейшего желания обсуждать свои семейные неурядицы, я прекрасно понимала, что Вит всё равно не успокоится: уж если он хочет что-то знать, то непременно добьётся своего, – это лишь вопрос времени.

       -         Киска прыгала по крышам… – криво усмехнулась я.

       Вит понял меня с полуслова. Понял он также и то, что этот разговор неприятен мне. Он больше ни о чём не спрашивал, но как-то сразу помрачнел и замкнулся в себе. Сначала меня удивила его реакция. Но внезапно до меня дошло: он просто ревнует, наивно полагая, что тема эта больно ранит меня, а значит, я солгала, сказав, что моя «вторая половина» никогда не интересовала меня. Поэтому я решила сразу же расставить все точки над «i»:

       -         Да, мне неприятно говорить об этом, но лишь только потому, что мне осточертели зарвавшиеся подружки моего «благоверного», которые буквально не дают мне прохода. Уж, право, не знаю, что им нужно от меня… Поверь, у тебя нет причин для беспокойства!

       Но Вит смотрел на меня с недоверием, хотя и не решался заявить об этом прямо. Желая окончательно развеять его сомнения, я добавила:

       -         Давай раз и навсегда закроем эту тему – она и выеденного яйца не стоит! Ты даже представить себе не можешь, насколько мне безразличны его похождения. Скорее, наоборот: они вполне меня устраивают, потому как избавляют от необходимости делать весьма неприятные вещи… надеюсь, ты понимаешь, о чём я… Но его дамочки столь необратимо тупы, что никак не могут взять сие в толк! Я же хочу только одного: чтобы меня просто оставили в покое!!! Раз и навсегда!.. Ну да ладно, хватит об этом! Помнится, ты пригласил меня на Званый Обед в честь моего возвращения к жизни, вот и давай обедать – я чертовски голодна!

       Вит наконец поверил мне. Ещё бы, теперь-то я говорила чистейшую правду! Он сразу повеселел и засуетился вокруг меня. Глаза мои разбегались от изобилия яств, я пробовала его кулинарные шедевры и никак не могла остановиться: несмотря на то, что он постоянно баловал меня чем-нибудь вкусненьким, я так наголодалась на больничных харчах, что готова была разом проглотить все его запасы. Немного насытившись, но всё же, не в силах оторваться от своей любимой – мастерски приготовленной и дивно пахнущей – осетрины, я заметила:

       -         Помимо всего, ты, оказывается, ещё и отменный повар. Но если ты будешь так кормить меня, я растолстею и превращусь в круглую, необъятную бочку, что ты тогда станешь делать?

       -         По-моему, тебе это не грозит… – улыбнулся Вит.

       -         Вот тут ты ошибаешься!

       -         Этого просто не может быть…

       -         Ты даже представить себе не можешь, как ошибаешься! Да будет тебе известно, что мне понадобился целый год изнурительной диеты – и не менее изнурительной гимнастики – дабы вернуть себе первозданный вид… Так что поосторожней со мной!

       -         Понятно, почему ты угодила в клинику… Теперь я имею полную картину твоего анамнеза[7]!

       -         Моего чего? Что это ещё за непристойное ругательство?!

       Вит расхохотался.

       -         А я-то считал её образованной женщиной, а она – «непристойное ругательство», – передразнил меня он. – Или ты прикидываешься?

       -         Может, и прикидываюсь, а может, и нет… Не скажу! – скорчила я гримасу.

       -         Ладно, ешь, хитрюга, при сложившихся обстоятельствах калории тебе явно не грозят – не успеют отложиться… – заговорщически подмигнул мне Вит, подливая бургундского.

       -         Ты это серьёзно?! – опешила я (никогда прежде он даже не заикался ни о чём подобном: слишком была больна я, и слишком трепетно заботился о моём здоровье он). – Ты, что же, снимаешь с меня все запреты?!!! Просто не верится: я начала уже было опасаться, что ты никогда не выведешь меня из разряда больных! Неужто теперь мне можно всё?!

       -         Ну-у-у… – неопределённо протянул Вит. – Полагаю, что под присмотром опытного специалиста тебе совсем не возбраняется вкусить немного запретных плодов…

       -         Немного?! – возмутилась я. – И это после такого бесконечно-долгого поста?! Нет, я решительно протестую!!! Это дискриминация!

       Вит как-то странно хмыкнул и сказал:

       -         Ешь, давай… Пополняй калориями свой истощённый организм… Там видно будет… - он загадочно улыбнулся: – Наше от нас не уйдёт…

 

       Это был дивный обед. Я чувствовала себя по-настоящему счастливой: наконец-то я могла позволить себе стать слабой! Рядом с Витом мне было покойно и легко. Я знала, что мне не нужно ни о чём беспокоиться: обо всём позаботится он. Как же долго я мечтала об этом!.. 

       «Позвольте пригласить Вас на танец, сударыня!» – прервал мои блаженные думы церемонный голос Вита. Склонившись в ответном реверансе, я также церемонно подала ему руку. Он благоговейно принял её и обнял меня за талию. Его прикосновение обдало меня такой жгучей негой, что сознание моё затуманилось, ноги подкосились, по телу пробежала лёгкая дрожь. Вит подхватил меня на руки и самозабвенно закружил в вихре искрящейся мелодии.

 

«…Миллион, миллион, миллион алых роз…»

                                                                                                       – пел знакомый голос.

       Как бы вторя ему, мимо нас проносились рассыпанные буквально повсюду тугие пурпурные бутоны на длинных колючих стеблях, источая сладковато-дурманящий аромат. Точно такими же розами Вит запустил в меня в больничной палате, когда я набросилась на него со своими упрёками…

 

«…Но в его жизни была

    Песня безумная роз…»

 

       Нет, его выбор не случаен. Этой мелодией он, несомненно, хочет сказать мне что-то очень важное… И вдруг меня будто кольнуло: песня безумная роз…

       Ну конечно же, вот чем я была для него!..

       Переполненная внезапно нахлынувшими чувствами, я покрепче прижалась к Виту, невзначай коснувшись его волос, – это получилось как-то само собой… Вит остановился, тотчас прервав наше кружение. Он блаженно смежил веки, упиваясь моей нечаянной лаской.

       -         Любимый мой… – прошептала я: только теперь я поняла, как сильно люблю его. Вит вздрогнул, осторожно опустил меня на ноги. Немного отстранившись, обжёг долгим недоверчиво-шалым взглядом.  – Любимый мой… – повторила я, зачарованно глядя в его бездонные, полные отчаянной любви глаза. Он резко привлёк меня к себе, до боли стиснув в объятиях. Его сотрясали беззвучные рыдания. – Ну что ты, перестань, я правда люблю тебя – теперь я точно знаю это…

       Вит лишь крепче прижал меня к себе, не желая, чтобы я стала невольным свидетелем «слабости», серебристыми бусинками блеснувшей в его глазах…

       Немного успокоившись, он украдкой смахнул непрошеные слёзы и вымученно улыбнулся.

       -         Господи, как же я боялся, что никогда не услышу этих слов! – горько выдохнул он, не замечая крошечной слезинки, запутавшейся в его густых ресницах.

       Я привстала на цыпочки и благоговейно «похитила» её. Вит замер, но, внезапно задрожав, порывисто поднял меня на руки и неистово закружил в такт благоухающему пиршеству безрассудно-пурпурной мелодии роз…

 

       Он прикасался ко мне с какой-то трепетной нежностью, как если бы я была хрупким цветком, – и он боялся разрушить его. Иногда он замирал, желая убедиться, что я ещё жива: с тревогой осматривал меня, проверял пульс. Его стройное, мускулистое тело напрягалось от волнения. Когда же ревизия подходила к концу, и он выносил положительный вердикт, оба мы чувствовали огромное облегчение, словно освобождались от непосильного груза: сердце моё не «шалило», и ревизии постепенно сошли на «нет». И только теперь, когда Вит окончательно уверился, что мне ничего не угрожает, он перестал сдерживать себя, мгновенно превратившись в сладкоголосого Орфея, самозабвенно поющего торжественный мадригал своей безудержно-пылкой симфонии страсти. Песнь его была столь восхитительна, что я задыхалась от переполнявшего меня блаженства. Никогда прежде не доводилось мне испытывать ничего подобного…

       Так продолжалось целую вечность: в любви Вит был также неистов, как и во всём остальном…

 

       Но всё когда-нибудь кончается: нежданно нагрянувший вечер принудил нас расстаться. Мне надлежало вернуться в созданный мной уютный мирок некогда любимого, но вмиг опостылевшего дома, прежде казавшегося защитной крепостью и раем, покинуть который хоть на минуту было жестокой пыткой. Теперь же я возненавидела его. Я видела, с какой тоской смотрел на меня Вит, не решаясь, однако, даже заикнуться о том, что мучило нас обоих.

       Но пришло время возвращаться, чтобы продолжать лгать и ненавидеть…

       Я сама так решила. Как же я проклинала себя за это!

       Но изменить ничего не пыталась…

      

       И всё же судьба благоволила нам, подарив не только напоённые волшебной страстью дни – мы виделись ежедневно, с двух до семи, пока мой сын набирался премудрости в школе, но и незабываемые ночи – каждый уик-энд муж уезжал на охоту. Благословив раздражавшее меня прежде увлечение супруга, я отправляла сына к родителям и тотчас устремлялась к Виту: целых два дня мы безраздельно принадлежали друг другу. Но всякий раз расставание превращалось в неизменную пытку. Столь же неизменной оставалась и наша страсть: в Вита будто вселялись бесы – откуда он только черпал силы?!. Его неутомимость так поражала меня, что я, смеясь, спрашивала: «Слушай, Вит, как тебе, в твои пятьдесят с хвостиком, удаётся то, что мне неподвластно в тридцать семь?! Ты, верно, заколдован на любовь, не иначе!» – «Не иначе…» – вторил он, сгребая меня в охапку и осыпая нежными, неистово-страстными ласками, такими же пылкими, как и в первый день нашей любви…

       Это было самое чудесное время в моей жизни!..

       Я потеряла голову, а с ней и осторожность: ходила с безумными глазами, никого и ничего не замечая вокруг; совсем запустила хозяйство, утратив интерес ко всему, даже к сыну; стала задерживаться дольше возможного, а однажды и вовсе пришла заполночь…

       Это не могло закончиться добром, ибо есть мера всему.

       Но мой «дражайший» супруг, всегда болезненно подозрительный, уже давно перестал изводить меня своими допросами. Вот и теперь, он ни о чём не спросил, не выказал ни малейшего недовольства…

       Кому, как не мне дóлжно было бы знать, что он никогда не меняет своих привычек?!

       Но даже это не насторожило меня! Вместо того чтобы задуматься, я обрадовалась: мне не хотелось признавать очевидное, но и лгать мне тоже не хотелось…

       Да и Вит не пытался образумить меня – он жаждал развязки. Он непрестанно уговаривал меня положить конец безмерно измотавшей нас двойственности. Но я не поддавалась. Почему? Наверно, опасалась, что это в одночасье положит конец и нашему счастью…

       А может, я боялась потерять сына?

       Безусловно. Я знала, какими связями обладает мой супруг, в чём немного позже мне представился случай убедиться воочию. Хотя и прежде мне не приходилось сомневаться в этом: я была в курсе, как лихо он обвёл вокруг пальца настоящих акул от бизнеса. Они не только не поняли, каким образом у них «оттяпали» здоровенный кусок их «рождественского пирога», но даже не посмели отомстить ему: такая мощная у него была «крыша». Разве могли мы тягаться с ним?!..    

       Впрочем, оставался ещё один выход – забрать сына и бежать…

       Но куда бы мы ни бежали, мой «благоверный» достал бы нас и из-под земли…

       Разве что в «далёкие страны»…

       Но там нас никто не ждал…

       Вит был мрачнее тучи. На меня он глядел с молчаливым укором, не желая мириться с отведённой ему ролью. Он совсем забросил дела, появляясь в клинике лишь поздно вечером и нарочно загружая себя ночными дежурствами: чтобы не думать обо мне. Он утверждал, что лишь уйдя с головой в работу, ненадолго забывался, переставал сходить с ума. К полудню он старался улизнуть, что удавалось далеко не всегда. Тогда он звонил мне – его жёсткий, мужественный голос срывался в дрожь отчаяния. Я и сама была в отчаянии: не зная, чем себя занять, я бесцельно бродила по дому, терзаясь дурными предчувствиями. 

       Гром мог грянуть в любую минуту…

       И он грянул – совершенно неожиданно для нас…

       Как-то мой «благоверный» объявил, что уезжает в командировку. Он даже предложил отвезти сына к родителям, «чтобы я немного отдохнула»!.. Никогда прежде он не заботился обо мне, и всё же я не почуяла каверзы в его словах: воистину, если Бог желает наказать человека, он делает его слепоглухонемым: мне и в голову не пришло, что это ловушка! Я, всегда такая осторожная и рассудительная, остро чувствующая даже самый ничтожный подвох, позволила провести себя как младенца – если бы я знала, какой ценой придётся заплатить за такую беспечность! Но тогда в словах «благоверного» я прочла только одно: неделю, целую упоительную неделю я проведу с любимым, безраздельно наслаждаясь отпущенной нам свободой!

       Могла ли я мечтать о столь сказочном подарке судьбы?!

       Я просто сгорала от нетерпения…

       Стоило мужу выйти за порог, как я ринулась к Виту: я замерла в его объятиях, задыхаясь от долгожданного счастья… 

 

       Внезапно раздался страшный грохот: возле распахнутой двери спальни стоял мой супруг с перекошенным от ярости лицом, в руке его угрожающе подрагивало чернильное пятно пистолета. Я ничего не понимала – я была бесконечно далека от реальности. Но она бесцеремонно заявляла о себе, низвергая меня с заоблачных высот неземного блаженства и упрямо твердя, что это не кошмарный сон, не пригрезившееся в бреду видение, всё это наяву и происходит с нами – здесь и сейчас…

       Я хорошо помнила этот пистолет – немецкий «Люгер» времён войны. Когда-то давно муж выменял его на охотничье ружьё и сокрушался, что к нему нет патронов. И всё же безотчётный страх пронзил меня насквозь предощущением неизбежности утраты и моего полнейшего бессилия что-либо изменить: сейчас свершится то, чего я так панически боялась всё последнее время…

 

       …он молча приближается к нам, хватает меня за волосы и остервенело отшвыривает к окну…

       …я ударяюсь о подоконник: в застывшей тишине спальни эхом проносится отвратительный хруст…

       …но я не чувствую боли от врезавшегося в мою плоть сломанного ребра…

       …она придет позже – вместе с осознанием невосполнимости утраты…

       …я с ужасом наблюдаю, как разъярённый Вит обрушивается на моего обидчика…

       …глухой хлопок, взорвавшийся в моём затуманенном рассудке беззвучным воплем отчаяния…

       …и я стремительно лечу в беспросветную мглу…

 

       Окровавленное тело Вита, распростёртое среди торжествующего безмолвия спальни…

       Оно стоит у меня перед глазами, хотя я и не могу его видеть, – я продолжаю свой головокружительный полёт в багряной колеснице вечности…

       Но как когда-то давно он уловил моё лёгкое дуновение, так и теперь – я отчётливо вижу склонившуюся надо мной его душу…

       Я знаю, она хочет проститься: она трепетно касается меня и исчезает в никуда, унося с собой вмиг потускневший смысл моего бытия…

 

 

 

 

       Дознание, суд промелькнули предо мной, как при ускоренной съёмке… 

       У «благоверного» искусный адвокат – его велеречивые сентенции разжалобят и гранит…

       Я могла бы вдребезги разбить его доводы, открыв суду зловещую цепь событий того страшного дня и истинную сущность наших – с его подопечным – отношений…

       Но у меня нет желания топить его – Вита всё равно этим не вернуть…

       Он покинул меня, ушёл навсегда…

         

       …и с ним безвозвратно угасла лампада моей жизни…

       Я не смогла удержать его, как когда-то он удержал меня…

       …не сумела запретить ему уйти…

       Я словно оцепенела, лишилась чувств и желаний... 

       Без Вита жизнь потеряла всякий смысл.

        

        

 

       Судья монотонно оглашает приговор. Звук его заунывного голоса доносится до меня, как сквозь толстую пелену дождя: я улавливаю лишь отдельные обрывки фраз, но меня это больше не волнует.

       …непреднамеренное убийство в состоянии аффекта…

       …конфликт на почве ревности…

       …три года условно…

       …освободить из-под стражи в зале суда…

       Голос всё блекнет и блекнет, и, наконец, теряется в холодной пустоте мироздания. Я чувствую, как слабеют мои ноги, и силюсь догнать своё убегающее сознание. Но оно уже далеко – более оно неподвластно мне…

 

       Я вновь вижу своё распластанное на операционном столе тело и людей в марлевых повязках, настойчиво пытающихся вернуть меня к жизни… «Кончено» – вновь слышу я, и вновь чья-то рука тянется к выключателю…

       Déjà vu[8]…

       Но теперь некому остановить её, да и стоит ли?!

       Я равнодушно взираю на погасший экран монитора и вдруг замечаю до боли знакомое лицо Вита, моего – стремительной кометой – промелькнувшего счастья. Он молча протягивает мне руку, словно хочет избавить от страданий. Я с благодарностью принимаю её и без колебаний делаю шаг навстречу своей безутешной любви…

 

 

Часть вторая

Отступница

         После смерти Вита мир перевернулся – он стал пустым и серым.

       Зачем я ещё жива?

       Ведь я совсем не хочу этого.

       Я отчётливо помню, что умерла тогда…

       …в клинике Вита…

       …в той самой операционной, где мы повстречались с ним когда-то.

       Последнее, что врезалось мне в память – погасший экран монитора, и возникшее ниоткуда лицо Вита…

       …да ещё ни с чем не сравнимое состояние невесомости, охватившее меня, когда я приняла протянутую им руку.

          

       А потом всё вдруг исчезло… 

 

        Диагноз не вызывал никаких сомнений: обширный инфаркт миокарда – то, чего всегда так опасался Вит. В память о нём и по просьбе родственников вскрытия делать не стали. Наверно, это и сделало возможным моё воскрешение, обстоятельства которого напоминают фильм ужасов: незадолго до конца отпевания я внезапно села в гробу, смертельно напугав присутствующих, – некоторые даже лишились чувств. Говорят, я была похожа на зомби: я выбралась из гроба и пошла, ничего не замечая вокруг. Но далеко мне уйти не удалось: я рухнула наземь, едва миновав церковные ворота. Оправившись от шока, родители отвезли меня в клинику Вита, где я провела целый год: я была в коме. Но всё это известно мне с чужих слов.

       Почему моя память похожа на разорванную страницу, одна половинка которой куда-то затерялась?!..

       Что заставило меня очнуться, а впоследствии вывело из комы, и где всё это время скиталась моя душа? Быть может, она блуждала с Витом по сумрачным лабиринтам мироздания?..

       

       Почему же тогда это бесследно стёрлось из моей памяти?!  

       Не знаю, каким чудом мне удалось выжить, но уверена – здесь не обошлось без Вита. Он стал моим ангелом-хранителем. Я чувствую: он продолжает опекать меня, даже теперь он не в силах допустить, чтобы я умерла.

         

       Не представляю, как это возможно…

       Кто объяснит мне столь непостижимое явление…

       Быть может, Вит?

       Но он навсегда покинул меня. Отныне мне предстоит научиться жить без него – мне дóлжно смириться с неизбежностью…

       И всё же я постоянно ловлю себя на мысли, что он по-прежнему со мной.

       Он также реален, как и та обыденность, которая неотступно преследует меня с тех пор, как я вышла из клиники…

       И главный её персонаж – люто ненавидящий меня супруг.

       Он не может простить мне не только «преступной» любви, но и нежданного воскрешения из мертвых, помешавшего ему разом избавиться от многих проблем. Он поставил себе целью сжить меня со свету, превратив мою жизнь в кромешный ад.

       Иначе, зачем бы он привёл в дом этого несносного пса – неопрятного до отвращения, источающего смрадное зловоние и сеющего повсюду грязь?!..

       Никогда не думала, что так ненавижу собак…

       Разводиться же он по-прежнему не желает…

       Не понимаю его упрямства, но не настаиваю: как и прежде, мне это удобно – я давно оставила работу… да и сил на борьбу пока что нет…

       Прекрасный повод для Вита обвинить меня в конформизме. 

       Вит…

       Как я виновата перед ним за своё отступничество: я не должна – просто не имею права – оставаться под одной крышей с его убийцей!!! Но я вновь не пытаюсь ничего изменить, хотя могла бы: Вит позаботился и об этом…

       Но где же мне набраться сил, чтобы переступить порог дома, где в ту роковую ночь разыгралась ужасная трагедия, в одночасье лишившая меня единственного, что имеет значение в жизни?!..

       Что уж говорить о том, чтобы поселиться там…

       Иногда я прихожу сюда и часами простаиваю под знакомыми окнами, бессмысленно глядя в их безжизненную пустоту, однако, не решаясь нарушить их пугающего уединения…

       Чего я боюсь: призраков прошлого или себя самой?

       Только знаю, окажись я один на один с нахлынувшими воспоминаниями, и они попросту убьют меня…

       Но ведь я хочу именно этого! Почему же что-то неведомое постоянно удерживает меня?!..

       Ни сдать, ни продать наше «пристанище» я тоже не могу: это было бы предательством. Я должна сохранить его в память о Вите и нашей недолгой, но всё же счастливой любви…

       И я продолжаю свой бренный путь, деля кров с человеком, который лишил меня смысла бытия…

       Чем мне занять осиротевший разум?

       Быть может, вернуться к сочинительству? Вит был в восторге от моих опусов… Он так хотел, чтобы я добилась признания на литературном поприще!

       Так может, стоит попробовать – хотя бы в память о нем?..

 

 

       Той весной я заканчивала очередную новеллу и в поисках её названия забрела в католический храм. Я всегда неосознанно тянулась к католичеству, хотя моей верой по рождению было православие. Но в тот памятный день не это сыграло решающую роль – просто католический храм был ближе…  

       Мне хотелось назвать новеллу фразой из библии, начало которой я запамятовала. Получив нужную информацию от миловидной и очень радушной служительницы храма, я поспешила к выходу.

       -         Не уделите мне минутку?  – остановил меня приятный баритон с лёгким иностранным акцентом. Обернувшись, я увидела высокого, облачённого в рясу темноволосого мужчину, вероятно – здешнего пастора. – Я стал невольным свидетелем вашего разговора со служкой и мог бы помочь, если бы знал, чем вызван ваш интерес к теологии.

       Выслушав мои объяснения, он неожиданно сказал:

       -         А ведь я уже видел вас раньше. Вы заходили сюда с сестрой.

       -         Но у меня нет сестры. Вы меня с кем-то путаете.

       -         Да нет же! Это точно были вы.

       -         Странно… Хотя постойте-ка! Вы, верно, имеете в виду Вик… Но она мне не сестра. Впрочем, нас действительно часто принимают за сестёр.

       -         Что ж, совсем неудивительно – вы и впрямь очень похожи. Природа иногда преподносит нам странные сюрпризы.

       -         Природа?! И это говорите вы, служитель Божий!

       Он пристально посмотрел мне в глаза, словно «прощупывал» меня изнутри.

       -         Так вы, стало быть, полагаете, что Божьим слугам не свойственны сомнения?! – не скрывая иронии, осведомился он.

       Что за игру затеял он со мной? Его последняя реплика смахивала на провокацию.  

       -         Сомнения не свойственны лишь дуракам, – парировала я, принимая вызов. – Вы же не кажетесь мне таковым. Что же касается «слуг» Божьих, то многие из них – лжецы и лицемеры. Их благочестивые проповеди, коими они регулярно потчуют доверчивую паству, отнюдь не соответствуют ни истинному ходу их мыслей, ни, тем более, образу жизни, который они ведут за стенами храма… Поверьте, у меня есть веские основания для столь серьёзных обвинений!

       Нет, он не рассердился на мой выпад. В прищуре его миндалевидных глаз явственно читался неподдельный интерес к затронутой мной теме. И всё же, их сапфировый холод угрожающе блеснул резкой сменой интонаций, недвусмысленно предупреждая об осторожности. Но я решила идти до конца: он сам задал этот тон. Если он хотел правды, он её получил, если же пустой болтовни – то неудачно выбрал объект.

       -         Стоит некоторым из так называемых пастырей божьих снять рясу, как они начинают вытворять такое, отчего даже у самых «паршивых» овец «пасомого» ими стада волосы встают дыбом… – подлила я масла в огонь.

       -         Вы ведь имеете в виду кого-то конкретного, не так ли, – сдержанно заметил мой визави.

       -         Увы…

       -         Кто же он, и в чём грешен?

       Я брезгливо поморщилась, как если бы вляпалась в собачье дерьмо: воспоминание о похотливом подонке в сутане священника, даже в момент откровенного блуда не перестающего обволакивать своих несчастных жертв «благочестивыми» проповедями, вызывало во мне жгучее отвращение.

        -         Мне и вспоминать-то о нём не хочется – не то, что говорить… - презрительно фыркнула я.

        -         Всё верно: пусть себе зло торжествует, главное – его не замечать…

        -         Ну хорошо, вот я – заметила, и что прикажете с ним делать?

        -         Полагаю, нужно положить ему конец.

        -         Интересно, каким образом?!

        -         Сообщите об этом в Епископат, – пожал плечами мой собеседник.

        -         Нет уж, увольте, – возмутилась я. – Слишком много чести! К тому же «отцы церкви» незамедлительно предадут меня анафеме, самозабвенно отстаивая «честь мундира», то бишь сутаны, – зачем усложнять себе жизнь?! Кроме того, сие ничего не изменит: сейчас модно быть священником и выгодно… Берёшь себе этакий крошечный приходик где-нибудь в богом забытой глуши, пару раз в неделю потомишься на службе, не обременяя себя лишними заботами, и свободен – развлекайся на здоровье! Вроде бы при деле, а по сути – прекрасная лазейка для бездельников. Попробуй-ка предложить такому «батюшке» большой приход – ни за что не согласится! И кого волнует, почему он выбрал данную стезю – по искреннему ли убеждению или по причине врождённого тунеядства?!

       -         Значит, третьего не дано – либо белое, либо чёрное… – задумчиво молвил мой оппонент. – Но ведь в жизни всё намного сложнее. Для чего-то же Бог создал богатую палитру красок…

       -         Так Бог или природа?

       -         Пытаетесь поймать меня на слове, - усмехнулся прелат.

       -         Да нет… Всего лишь хочу понять, что вы замышляете.

       -         Замышляю?! Вы и впрямь подозреваете меня в каком-то тайном умысле?

       -         Иначе, зачем бы вам затевать этот диспут?! Уж не думаете ли вы, в самом деле, что я столь наивна, что поверю, будто вы окликнули меня лишь затем, чтобы объяснить то, что уже успела растолковать мне ваша помощница?! Так что же кроется за вашим «подвижничеством»?

       Он как-то странно посмотрел на меня и внезапно предложил: «Давайте-ка, прогуляемся немного. Нам нужно поговорить». Не скрою, его предложение обескуражило меня, но отказываться я не стала: он разжёг во мне любопытство, и я решила докопаться до истины. Попросив меня немного подождать, он скрылся в приделе храма. Когда пару минут спустя он предстал передо мной в гражданском облачении, я была окончательно заинтригована. «Чтобы не привлекать внимание», - пояснил он, поймав мой растерянный взгляд.

       Несмотря на час пик, город словно вымер. Лишь изредка нас обгонял случайный прохожий, спешащий по своим делам и не проявляющий к нам ни малейшего интереса. Не сговариваясь, мы направились к раскинувшемуся неподалёку уютному парку, где столкнулись с огромным кудлатым псом, одарившим нас дружелюбными лобзаниями. Я брезгливо поморщилась, что не ускользнуло от его хозяйки – надменной матроны с «вороньим гнездом» из огненно-рыжих, торчащих в разные стороны волос. Она смерила меня презрительным взглядом и удалилась, гордо неся жалкое подобие ультрамодной причёски на высоко вздёрнутой голове.

       Мы миновали добрую половину парка, но мой спутник безмолвствовал.

       -         Вы необычайно проницательны, – наконец нарушил он явно затянувшееся молчание. – Я действительно не случайно окликнул вас: я боялся… Боялся, что никогда боле судьба не сведёт нас…

       Я опешила. Возможно, я и ожидала услышать нечто подобное, но не предполагала, что он заявит об этом так прямо – без обиняков. К этому я была совершенно не готова. Он словно прочитал мои мысли, ибо добавил:

       -         Конечно, я мог бы придумать миллион разных причин, объясняющих мой к вам интерес, но вы всё равно раскусили бы меня. А мне совсем не хочется выглядеть в ваших глазах лгуном.

       Я не знала, что делать: мне и без того хватало проблем, а теперь ещё и это… Тысячу раз прав Булгаков – никогда не разговаривай с незнакомцами!

       -         Ваши откровения «отдают» ересью… – сделала я отчаянную попытку закрыть опасную тему, наивно уповая на благоразумие нежданно «свалившегося» на мою бедную голову Ромео в рясе.

       -         Так я и думал, - горько усмехнулся тот. – Вы просто испугались. Ну как же, католичество не поощряет подобного рода признаний, тем более – из уст своих пастырей…

       -         Не поощряет?! А по-моему, уместней было бы сказать: решительно пресекает! И коли вы так радеете за правду, извольте называть вещи своими именами!

       -         Но ведь православие не налагает запрета на любовь и брак.

       -         Любовь?!!! Какая любовь? Вы видите меня второй раз в жизни!

       -         Третий.

       -         А может, я  «снилась вам с детства»?! – не без ехидства спросила я.

       -         Мне понятен ваш сарказм, – немного помолчав, заметил мой новоявленный поклонник. – Но не станете же вы отрицать любви с первого взгляда.

       -         Господи, вы только послушайте себя: «любовь с первого взгляда»!.. То, что вы именуете любовью – не более чем обыкновенная похоть, в лучшем случае – страсть. Для истинной любви недостаточно ни первого, ни десятого взгляда. Чтобы полюбить нужно нечто большее!

       -         И что же, по-вашему?

       -         Хотя бы поближе узнать друг друга! – резанула я, задетая его ироничным тоном. Наша не в меру фривольная беседа начинала всерьёз беспокоить меня. – Разве об этом заявляют вот так – сразу?!

       Ирония в его глазах внезапно сменилась печалью.

       -         Ваша эскапада[1], бесспорно, не лишена здравого смысла, но у меня не было уверенности, что представится другой случай излить вам душу. Вы исчезли так внезапно, что я уже потерял всякую надежду на новую встречу…

       -         Помилуйте, мы даже толком не знакомы! Вы видели меня всего пару раз – да и то издалека, так о какой же «новой» встрече вы говорите?!

       -         Вам, должно быть, кажется, что я немного не в себе, но поверьте, три года – срок вполне достаточный, чтобы разобраться в своих чувствах.

       -         О господи, опять вы за своё! Да поймите же, наконец, вы не можете испытывать ко мне никаких чувств, потому как ничего не знаете обо мне! К тому же вы, похоже, начисто забыли о своём сане. Чего вы ждёте от меня? Чтобы я стала вашей тайной пассией?

       -         Боже сохрани…

       -         Тогда к чему эти излияния?!

       Он слегка прищурился, пронзив меня долгим испытующим взглядом.

       -         Я намерен просить вашей руки. А писать – можно и в Париже…

       Я так опешила, что не знала плакать мне или смеяться.

       -         Не спешите с отказом, – опередил он слова возмущения, готовые слететь с моих губ. – Хорошенько всё обдумайте, я не тороплю вас.

       -         Но вы же священник, католический священник, вы дали обет безбрачия, и вдруг – столь крамольное предложение! Я не должна даже слушать вас!!!

       Он ненадолго задумался, словно колебался, стоит ли поверять мне свои сокровенные мысли, но, по-видимому, рассудив, что и так поведал немало, решил идти до конца:

       -         Служение Богу – не мое призвание. Я всегда подспудно чувствовал это и рано или поздно вернулся бы к мирской жизни. Вы явились лишь своеобразным катализатором, ускорившим этот процесс. Так что не казните себя понапрасну: здесь нет вашей вины.

       Но у меня было иное мнение на сей счёт. Да и новое замужество не входило в мои планы.

       -         Что ж, – грустно улыбнулся несостоявшийся жених, - другого я и не ожидал, но попытка не пытка… Хотя, может статься, вы ещё передумаете, кто знает…

       -         На вашем месте я бы не рассчитывала на это. Есть обстоятельства, которые даже в принципе делают невозможным этот брак! Впрочем, как и любой другой…

       -         Вы замужем?

       Вместо ответа я лишь криво усмехнулась. Мой настырный воздыхатель истолковал это по-своему.

       -         Тогда в чём же дело? – удивлённо вскинул он брови.

       -         Всё предельно просто: мне не дано полюбить ни вас, ни кого-либо ещё.

       -         Вы не можете знать, что вам суждено.

       -         И всё же – знаю.

       -         Это и есть ваши обстоятельства?

       -         Скорее – их следствие.

       -         Следствие… Значит, должна быть и причина.

       У меня не было ни малейшего желания говорить с ним о Вите: я не видела в том смысла.       

       -         Вы нахмурились. Всё так печально? – встревоженно спросил мой спутник.

       -         Он умер, - помимо воли сорвалось с моих губ, - вернее, его убили… Из-за меня. Я никогда не смогу забыть этого… И разлюбить его тоже не смогу.

       Голос предательски задрожал. Испугавшись, что сейчас разрыдаюсь, я отвернулась и, быстро смахнув непрошеную слезу, постаралась взять себя в руки.

       -         Простите… – растерялся возмутитель моего спокойствия. – Я не хотел вас расстраивать. Я понимаю, сейчас вам даже представить трудно, что кто-нибудь может занять его место, но пройдёт время, раны затянутся – вам снова захочется любить и быть любимой…

       -         Это совершенно невозможно! – наконец совладав с собой, решительно прервала его я. – Не тешьте себя пустой надеждой! Есть вещи, которые в стократ сильнее нас, – нам не дано изменить их.

       Он не стал возражать, лишь неодобрительно покачал головой. Мы ещё немного побродили по парку, думая каждый о своём.

       -         Что ж, мне пора, – протянула я ему руку. – Забудьте обо мне – возвращайтесь к вашей пастве.

       Он сжал мою ладонь, тихо попросил:

       -         Дайте почитать ваши новеллы, – это-то, полагаю, возможно…

       -         Нет, - твёрдо сказала я, осторожно высвобождая руку. – Нам больше не следует встречаться.

       -         Это ваше последнее слово?

       -         Поверьте, так будет лучше…

       -         Но позвольте хотя бы проводить вас, - не сдавался упрямец.

       -         Не стоит…

       Я махнула ему на прощанье и, перебежав через дорогу, свернула за угол.

       -         И всё же вы не должны хоронить себя заживо! – крикнул он мне вдогонку.

 

       Полгода спустя я случайно узнала, что вскоре после нашего разговора Симон отрёкся от сана и вернулся в Париж. Мне стало немного не по себе: говорят, он был неплохим священником. Но он сам выбрал свой путь, и тут уж я вряд ли смогла бы что-то изменить. Впрочем, что ни делается – всё к лучшему.

       По крайней мере, так хотелось верить в это!..

 

       Я продолжала писать и однажды, волею случая, оказалась на международной книжной ярмарке в Москве, где познакомилась с одним парижским издателем. К моему вящему удивлению, он проявил неподдельный интерес к моим литературным изысканиям, предложив опубликовать для пробы что-нибудь из ранней прозы. Публикация прошла «на ура» – и жизнь моя круто изменилась.

       Не прошло и года, как я уже жила в Париже на маленькой тихой улочке Латинского квартала. После небольшой языковой подготовки сын без труда поступил в местную школу. Он быстро привык к новой обстановке и через пару месяцев щебетал по-французски не хуже одноклассников. Отец его сделал всё, чтобы помешать нам уехать. Но на этот раз я была непреклонна: ему не помогли ни обширные связи, ни деньги, ни природное упрямство. Отказавшись от каких бы то ни было притязаний на «совместно» нажитое за годы брака имущество, я очень скоро получила не только развод, но и право опеки над сыном.

       Я наивно полагала, что добилась таких потрясающих результатов исключительно благодаря своей настойчивости. Мне и в голову не приходило, что всем счастливым переменам я обязана Симону: ничуть не обескураженный моим бегством, он не преминул последовать за мной. Остальное было делом техники: разговорить словоохотливых старушек, томящихся от смертной скуки на лавочке у подъезда, не составило особого труда…

       Вернувшись в Париж, Симон разыскал своего старинного закадычного друга – издателя, с которым я так плодотворно сотрудничала. Тот не только не пожалел, что его втянули в рискованную авантюру, но и остался крайне доволен этим обстоятельством: избалованная французская публика необъяснимо благоволила мне. Я же обрела долгожданную независимость, явившуюся мне в образе «свободного» капитала и безбрежного цейтнота: войдя во вкус сочинительства, я с головой окунулась в любимое дело, сутками не отходя от компьютера.

       Сын не доставлял мне никаких хлопот: в нём нежданно проснулась жажда знаний, и он утолял её с каким-то невероятным упорством. Вознамерившись стать «настоящим парижанином», он постоянно где-то пропадал, исследуя самые отдалённые уголки французской столицы, что, тем не менее, не мешало ему прилежно учиться: теперь он успевал всё. Я же, напротив, не успевала ничего: наше новое жилище пребывало в плачевном запустении. Впрочем, продолжалось это недолго.

       Как-то утром добрая фея в лице консьержки мадам Пулен, до глубины души возмущённая удручающим состоянием одной из ячеек вверенного её попечению многоквартирного улья, предложила «незамедлительно взять над нами шефство». С тех пор она охотно опекала нас, не понимая, однако, почему я – «с моими средствами» – не подыщу себе что-нибудь более «престижное». Да я и сама мечтала о небольшом доме с уютным садиком, но заниматься переездом не было времени, а найдя в лице консьержки прилежную и аккуратную домоправительницу (меня поражало, с каким удовольствием она выполняла скучную и приторную домашнюю работу, от которой меня всегда мутило), я окончательно оставила затею с переездом, с облегчением препоручив сердобольной мадам заботу о наших апартаментах с огромной, огороженной балюстрадой террасой, где она сразу же развела восхитительный цветник.

       Сидя за компьютером, я любовалась её рукотворным шедевром, с наслаждением вдыхая изысканный аромат левкоев и рододендронов, уютно примостившихся под окнами моего кабинета. В этом – раскинувшемся под самой крышей – крошечном ботаническом саду был представлен весь цветущий растительный мир. Не было в нём только роз. После смерти Вита я люто возненавидела эти цветы: я не могла смотреть на них без содрогания. Мадам Пулен не разделяла моих чувств, но спорить не стала.

       О Симоне я не вспоминала – он сам напомнил о себе. Однажды, томным августовским вечером, нежданно низвергнувшимся на грешную землю всеми имеющимися в небесном арсенале водными пучинами, расцвеченными бесовским фейерверком ослепительно сверкающих молний, он возник на пороге моего кабинета – насквозь промокший и не менее счастливый. Распахнув плащ, он осторожно извлёк заботливо укрытый от непогоды пурпурный бутон на длинном колючем стебле. 

       Точно такими же розами всегда осыпал меня Вит…

       Во мне всё вдруг перевернулось: былое стремительным экспрессом пронеслось перед глазами, пронзив моё естество раскалёнными иглами тупой пульсирующей боли. Захлебнувшись внезапно нахлынувшими воспоминаниями, я рухнула на пол, швырнув в растерявшегося Симона треклятый цветок. Меня душили рыдания, но сквозь горестные всхлипы я не переставала повторять: «Никогда… никогда больше не смейте этого делать…»

       Симон обескуражено молчал, не в силах понять, чем вызван «вселенский потоп» моего отчаяния, но на всю жизнь усвоил урок и больше не приносил мне роз. Я же опять пошла на поводу у обстоятельств, не устояв перед мефистофельским обаянием настырного воздыхателя: месяца два спустя я поддалась на его уговоры и переехала в уютный, утопающий в зелени маленький домик, подаренный ему родителями, – точно такой, как мне всегда мечталось…

       Но полюбить Симона так и не смогла: Вит по-прежнему владел моим сердцем. 

 

       Незадолго до парижской встречи с Симоном, пустив в ход новообретённые связи, я высвободила из «совкового» плена приятельницу – ту самую, которую Симон когда-то принял за мою сестру. Теперь и она жила в Париже, занимаясь тем же ремеслом, что и я. Иногда она забегала ко мне поболтать о том о сём и вместе побродить по древним извилистым улочкам города нашей мечты. «И чего тебе не хватает?! – сердилась Вик. – О таком мужчине можно только мечтать, а ты вечно всем недовольна!»

       Я замечала смущённые взгляды, которые мой благодетель украдкой бросал на Вик: она, несомненно, нравилась ему. Меня же не покидало чувство, что я занимаю чужое место. Когда я заговорила об этом с Симоном, он ужасно разозлился. «Прекрати немедленно! – оборвал он меня на полуслове. – Я не желаю слушать твоих инсинуа­ций: всё это вздор! Ты просто решила избавиться от меня, изобразив великодушие. Если я надоел тебе – скажи прямо, а коли нет – выходи за меня замуж, может, хоть тогда перестанешь забивать себе голову всякой ерундой!» Но замуж я не пошла: я и так постоянно кляла себя за отступничество. Симон старался смириться с положением соломенного вдовца, хотя давалось ему это нелегко.

       Тем временем, Вик – неожиданно для всех – обвенчалась с продюсером, совместно с которым корпела над очередным сценарием. Их семейная жизнь не заладилась с первых же дней. Они непрестанно ссорились, упрекая друг друга во всех смертных грехах. Закончилось тем, что двухмесячный юбилей своей свадьбы они отметили оглушительным разводом, после чего на горизонте замаячили никому не известный скульптор, режиссёр и даже какой-то политик, что было уж совсем не в «духе» Вик.

       Симон молча взирал на её метания, каждый раз – после очередного развода – лишь неодобрительно качая головой. Как и Вик, помешанный на кино, он в пору беспечной юности внял слёзным просьбам родителей и поступил в духовную семинарию. После возведения в сан – поддавшись романтическому порыву – он отправился в далёкую Россию, где ревностно служил Господу Богу, покуда тот не подверг его искушению в лице заплутавшейся в своей скорби ренегатши. Вернувшись в Париж и осуществив свою отроческую мечту о режиссёрских курсах, Симон получил первое самостоятельное задание: поставить короткометражный фильм. Тогда-то он и поспешил ко мне с предложением переделать в сценарий столкнувшую нас некогда новеллу. И хотя меня совсем не прельщали лавры сценаристки, я – в свойственной мне с незапамятных времён манере – вновь прибегла к «политике соглашательства». Это имело место быть в тот день, когда, выманив ключи у растаявшей от его неотразимых чар мадам Пулен, он принёс ангелоликого монстра с шипами, решив преподнести мне сюрприз.

       И надо отдать Симону должное: ему это превосходно удалось…

         

       С тех пор он не раз возлагал на меня зануднейшую работу сценаристки. Я, конечно же, бралась за неё, норовя, однако, «спихнуть» её Вик, которая в отличие от меня вращалась в киношной круговерти вполне охотно. Я не сомневалась, что истинная причина её интереса выходит далеко за рамки десятой музы. Как-то я намекнула ей об этом, и меня захлестнул бурный шквал негодования – сродни тому, каким окатил меня прежде Симон.

       -         Как ты можешь говорить о таких гнусных вещах?! Симон – твой муж, и я никогда бы не позволила себе ничего подобного! – Ниагарским водопадом обрушилась на меня Вик.

       -         Никакой он мне не муж – мы просто живём вместе…

       -         Это ничего не меняет! Что же до официоза – так ты сама категорически против…

       -         Виктория, постарайся выслушать меня спокойно – и не перебивай! Да, я не хочу выходить за Симона, потому как не люблю его. Однажды я уже имела глупость совершить подобное безрассудство: тебе прекрасно известен плачевный исход моего конформизма! Я не стану повторять прежних ошибок…

       -         Как смеешь ты сравнивать Симона со своим «бывшим» – этим… этим… неотёсанным мужланом?!.. Симон любит тебя, а ты… э-эх!!! – возмутилась подруга.

       -         Вики, поверь мне, он заблуждается относительно своих чувств: ему только кажется, что он любит меня, на самом же деле ему нужна ты! Так зачем же я буду мешать вам?!

       Но Вик не желала слушать моих доводов. Она очень рассердилась и, схватив сумку, убежала не попрощавшись. Месяца два она где-то пропадала, всеми силами избегая меня. Лишь её очередное замужество с нашим общим другом издателем, пережившим, как и она, незадолго до того четвёртый развод, положило конец нашему отчуждению. Брак их оказался на удивление стабильным: вскоре Вик родила дочь, и мои попытки что-либо изменить потеряли всякий смысл: больше мы не возвращались к щекотливой теме…

 

       Жизнь вошла в размеренное русло, поглотив нас своей обыденностью. Ничто не нарушало её спокойного течения, как вдруг, лет десять спустя, я получила письмо со штемпелем города моего детства. Это немного удивило меня. Сгорая от нетерпения, я вскрыла конверт. В нём было приглашение: местное общество любителей книги решило отпраздновать мой юбилей и убедительно просило меня «почтить торжества своим присутствием». 

       Ночью мне снился сон. Он сулил «златые горы».

       Я понимала, что так не бывает в жизни: так бывает только в сказках и снах – и всё же приняла приглашение.

       Симон был категорически против моего возвращения, но его протест мало что значил для меня: я должна была вернуться – я никогда не сомневалась, что рано или поздно это произойдёт…

       И вот теперь я возвращаюсь…

       …одна…

       …без Симона…

       …который так рвётся сопровождать меня…

       Но я не возьму его с собой, потому что знаю: обратной дороги нет.

 

 

Часть третья

   Мне отмщение и аз воздам

 

         Я должна была увидеть это.

       Теперь я понимаю, почему не умерла тогда.

       Наконец-то Вит отмщён, хоть в этом и нет моей заслуги…

            Нельзя грешить бесконечно: рано или поздно каждого ждёт неизбежная расплата.

          Я всегда знала, что однажды он ответит за всё, но даже представить себе не могла, как сильно хотела этого. И вот теперь он сидит передо мной – жалкий и униженный, обобранный до нитки и растоптанный той, кому так безгранично доверял… 

       Он сам жестоко покарал себя, женившись на своей алчной и лживой «любимой женщине». Она не только сбежала за границу с очередным «приятелем», прихватив с собой всё мужнино добро, но ещё и упекла последнего в тюрьму, где он пребывал и поныне. Лишённый денег, а значит, и связей, он не мог ничего изменить.

       Сколько раз я предупреждала его, чтобы не посвящал эту коварную барракуду в свои тайные аферы! Но он не слушал меня, наивно полагая, что во мне говорит ревность и злость. О, если бы он только знал, насколько был безразличен мне! Я всего лишь хотела предостеречь его: ведь тогда у меня еще не было оснований желать ему зла… Тогда, но не теперь. Теперь – после рокового выстрела той страшной ночи – всё обстояло совсем иначе. 

       Что я сейчас испытывала? Злорадство, торжество?

       Не думаю… Скорее, удовлетворение – ведь ему не удалось избежать справедливого возмездия за совершённое некогда зло.

       Вызывал ли он во мне сострадание?

       Нет, мне не было жаль его: в конце концов, он получил лишь то, что заслужил… 

 

       Мне не хочется вспоминать все перипетии нашей – с первых же дней обречённой на неуспех – семейной жизни. Мы были слишком разными, даже бесконечно далёкими, чтобы жить вместе. Нет, он вовсе не являл собой тип деспотичного чудовища – просто мы «вращались» на разных орбитах...

       Как же случилось, что нас «прибило» друг к другу? Это уже совсем другая история. Да и какое это имеет значение?! Важно лишь то, что к моменту нашей встречи оба мы были основательно «потрёпаны» жизнью. Наверно, это и сблизило нас… 

       В ту пору меня абсолютно не волновало, что происходит вокруг: я утратила вкус к жизни, никому не доверяла, ни к чему не стремилась – просто плыла по течению, не находя в себе сил тем или иным способом положить конец своему бессмысленному существованию.

       Тогда-то он и возник на «горизонте», но наша совместная жизнь мало что изменила во мне. Я, по-прежнему, не хотела ничего, кроме покоя. И я нашла нечто отдалённо напоминавшее покой, замкнувшись в собственном мирке фантазий и грёз, куда не допускала никого: мне было покойно и уютно лишь наедине с собой.

       После рождения сына я оставила работу, но не могу сказать, что это обстоятельство огорчало меня: теперь я была полностью изолирована от мира, что вполне импонировало состоянию моей души. С людьми я общалась редко – только в случае крайней необходимости. Никто из приятелей мужа не досаждал мне своими визитами, сам же он появлялся дома лишь поздно ночью: нас обоих это вполне устраивало. Конечно, он изредка ворчал, что я вот-вот «покроюсь плесенью», что нельзя вести такой замкнутый образ жизни. Но стоило мне выйти из дома или принять у себя кого-нибудь из знакомых, как он тотчас же устраивал «допрос с пристрастием»: он всё время что-то вынюхивал, в чём-то меня подозревал.

       Когда сын немного подрос, необходимость возвращаться на работу отпала сама собой: дела мужа процветали. Я, безусловно, понимала, что не должна полагаться только на него. Но стоило мне подумать, что за день он зарабатывает сумму, равную моей месячной зарплате, как руки мои опускались, а желание что-либо менять пропадало. Он тоже не поощрял моего стремления к независимости. Нет, он не запрещал мне работать, но и не приветствовал этой идеи. Он постоянно себе противоречил: то упрекал меня, что «сижу у него на шее» и, желая уколоть как можно больнее, подыскивал для упрёков слова пообидней. Но как только возникала реальная опасность обретения мной независимости, «пускался во все тяжкие», чтобы не допустить этого: ему доставляло колоссальное удовольствие чувствовать себя хозяином моей судьбы, и он вовсе не хотел лишаться такой привилегии. 

       И всё же – несмотря ни на что – я никогда не была жертвой обстоятельств. Если я и мирилась с конкретными условиями бытия, продиктованными мне судьбой, то лишь только потому, что так мне было удобно, – в силу моего конформизма, как сказал бы Вит.

       Вит…

       С его появлением я мгновенно очнулась ото сна, вновь обрела радость жизни, что, конечно же, не могло ускользнуть от моей законной «половины». Сейчас я виню себя в том, что из-за своей нерешительности не сумела предотвратить несчастье: ведь внемли я тогда доводам Вита, и всё могло бы сложиться иначе… Хотя… прекрасно зная своего «благоверного», я не перестаю сомневаться, что это было в моей власти: для меня так и осталось загадкой, почему, имея на стороне «любимую женщину», он даже слышать не хотел о разводе. Являлось ли это следствием столь свойственного представителям «сильного» пола синдрома «собаки на сене», не способной ни самой съесть, ни позволить насытиться другому… Или же я просто была слишком удобной женой, предоставившей ему полную свободу действий и не вмешивающейся ни в его финансовые, ни в личные дела… А может, и то и другое вместе взятое – не знаю… Но в одном я уверена «на все сто»: его чудовищное самолюбие никогда бы не позволило ему отпустить меня с миром. Мне даже кажется, что пойди я на уступку Виту и расскажи всё мужу, – и мы не имели бы и трёх месяцев счастья, а то, что случилось в срок, произошло бы много раньше…

       Так что же, всё было предопределено, и ничего нельзя было изменить?  

       Я до сих пор не знаю ответа на этот вопрос.

       Впрочем, наверно, всё же был способ избежать страшной развязки: расстаться с Витом, но вряд ли у меня хватило бы сил добровольно отказаться от счастья…

       Да и Вит никогда не пошёл бы на это…

 

       Сколько раз я представляла себе, что скажу ему при встрече, а теперь молча смотрела на него и не могла подобрать нужных слов.

       -         А ты преуспела в жизни… – первым нарушил он молчание, протягивая мне газетную статью, посвящённую прошедшим накануне торжествам в мою честь.

       Я неопределённо кивнула: всё это ничуть не трогало меня – ведь пришла я совсем не за этим. К тому же я уже вдоволь наслушалась хвалебных речей, чтобы начинать всё сначала… Внезапно мне стало жаль его и, поддавшись какому-то необъяснимому порыву, я неожиданно для себя спросила:

       -         Может, тебе нужен адвокат?

       Он посмотрел на меня так, словно увидел впервые. В его смятенном взгляде я прочла даже не изумление – скорее замешательство и непонимание.

       Ну разумеется! Мог ли он рассчитывать на мою помощь после стольких лет лжи, ненависти и того непоправимого зла, которое когда-то причинил мне?! Но я вдруг твёрдо решила помочь ему выпутаться: что-то неподвластное разуму толкало меня на этот шаг. Сейчас моими устами говорил кто-то другой – я была лишь посредником между этим потерянным, опустившимся человеком и неведомой мне силой. 

       Немного совладав с охватившим его смятением, но всё ещё не решаясь поверить своему нежданному везению, он тихо переспросил:

       -         Ты действительно хочешь помочь мне?!

       -         Этого хочу вовсе не я…

       -         Тогда кто же?

       -         Не знаю… Но абсолютно уверена, что должна сделать это. 

       Он тряхнул головой, пытаясь вникнуть в загадочный смысл моих слов, и неожиданно выпалил:

       -         Знаешь, а ведь в тот злополучный день всё вышло совершенно случайно: я не собирался стрелять… правда…

       Я вздрогнула, будто он ударил меня; слегка оправившись, хмуро спросила:

       -         Зачем же тогда понадобился пистолет… и как ты вообще там оказался?

       Он как-то сразу сник, весь съёжился, втянув голову в плечи. И вдруг его словно прорвало:

       -         Я стащил у тебя ключ – пока ты спала… и сделал дубликат… А пистолет… я просто хотел попугать вас – я был вне себя от бешенства, когда менты доложили мне о твоих шашнях… Он набросился на меня как сумасшедший… Когда я услышал хлопок, то даже не сразу понял, что произошло: я не нажимал на курок… Поверь, я говорю это не с целью разжалобить тебя – даже если ты раздумаешь помогать, я всё равно благодарен тебе: все отвернулись от меня, а ты вот пришла… и даже не злорадствуешь… Хотя от тебя я ожидал этого меньше всего…

       Я покидала тюрьму растерянная и опустошённая. То, что я услышала сегодня, задело меня до глубины души. Я не могла разобраться в охвативших меня чувствах, но одно знала наверняка: больше я мстить не хотела – он и так был достаточно наказан. Оставив ему адрес и фотографии сына, я оплатила услуги адвоката, для верности связав его с Симоном, и поспешила на кладбище: ведь вернулась я только ради этого – я нарочно откладывала встречу с Витом до тех пор, пока не покончу с делами. И вот теперь, когда мирское осталось позади, настало время подумать о душе.

       Я отнесу Виту тринадцать пурпурных роз – точно таких, какими всегда осыпал меня он…

 

       «Да, дорогая моя Лили, в тот тоскливый, утопающий в неистовых рыданиях по нашему несостоявшемуся счастью день, я знал, что ты уходишь навсегда…

       Когда мне сообщили, что ты бесследно исчезла, и мы с Вик бросились на поиски, в конце концов отыскав твоё обнажённое тело в давно заброшенном жилище, я ровным счётом ничего не понял. И только теперь, спустя почти год после твоего ухода, я случайно наткнулся на эту странную сагу, мгновенно расставившую по местам то, что раньше казалось абсурдом.

       Лишь одно в этой истории так и осталось необъяснимым: твою исповедь я нашёл в нашем парижском доме, а значит, ты написала её до возвращения в страну твоих разбившихся надежд. Но как могла ты – в смутной дымке грядущего – предвосхитить свою судьбу?!.. Я никогда не узнаю, что же имело место быть в действительности, могу лишь представить себе это, опираясь на твой подробный «отчёт», сделанный задолго до описанных в нём событий.

       Когда я вошёл в вашу ветхую обитель, мне показалось, что я видел это прежде, хотя и не читал ещё твоей саги… Но больше всего поражает другое – разбросанные повсюду тринадцать засохших роз: не знаю зачем, но я пересчитал их тогда… Остальные были столь древние, что рассыпáлись в прах при одном прикосновении, – и лишь тринадцать хранили ещё смутные признаки недавней жизни, удручённо склонив долу безжизненные головки, словно оплакивая твою горькую планиду…

 

       Если бы ты спросила меня, что я испытал, узнав о твоей кончине, я бы сказал – облегчение.

       Быть может, это звучит жестоко, но наша совместная жизнь давно превратилась в затянувшуюся агонию. Не таясь, ты тяготилась земной юдолью, равно как и мной, не только не пытаясь полюбить меня, но даже отыскать во мне хоть какие-то черты безвозвратно утраченного образа, – нет, ты не желала заменять его кем-то другим! До самой смерти ты продолжала любить его одного – даже в минуты близости ты думала о нём. Я чувствовал это, но верить не хотел…

       Я постоянно задаюсь вопросом: так чем же была наша встреча, что она значила для меня? И всё чаще прихожу к печальному выводу: не более чем ошибкой – ведь столкнись я в тот день с Вик, а не с тобой, и всё могло сложиться иначе. Я слишком поздно понял это, впрочем, как и то, что в твоём лице любил совсем другую женщину. Ты не раз говорила мне об этом, но я не хотел слушать, потому что уверовал в свою правоту: вы были очень уж схожи ликом, - это-то и смутило меня. Сейчас, оглядываясь назад, я всё отчётливей понимаю, как заблуждался все эти годы…

       Теперь всё встало на свои места: все мы обрели то, что искали.

       Недавно у нас с Вик родилась дочь. Вик решила назвать её Лили. Я не стал возражать – прошлое нельзя уничтожить коротким вымученным выдохом: я хочу забыть…

       Да и стоит ли забывать?! Ведь всё, что происходит с нами, несомненно, имеет скрытый, порой непостижимый для разума смысл… 

       Счастливы ли мы?

       Вероятно – как могут быть счастливы люди…

       Зачем же я вернулся сюда в годовщину твоего ухода?

       Наверно затем, чтобы душа твоя обрела желанный покой: не казни себя напрасно, что якобы испортила мне жизнь. Уверен, ты всё время терзалась этой мыслью. Но разве твоя вина, что ты так и не сумела заменить его мною?! Есть вещи, которые в сто крат сильнее нас, как ты сказала мне когда-то… Я сам виноват, что не послушал тебя.

       И вот я здесь, потому что доподлинно знаю, что в эти скорбные дни ты непременно вернёшься на Землю, чтобы сказать ей последнее прости. 

       А после продолжишь свой путь в бесконечность…»

 

  

Часть четвертая

Путь  в  бесконечность 

  

         Я принесла Виту тринадцать пурпурных роз – точно таких, какими всегда осыпал меня он.

       Как живому – ведь он по-прежнему жил в моём сердце.

       Я долго сидела на его могиле, умоляя простить меня за отступничество.

       Былое вновь овладело мною, но теперь уже навсегда.

       Прости, Симон, я не вернусь. Я так решила. Ведь ты опасался именно этого… Не потому ли ты так противился моему возвращению сюда?! Ты всегда знал, что моя любовь не умерла в ту страшную ночь. Она продолжала жить во мне все эти годы. И теперь пришло время остаться с ним навсегда: с ним – моим единственным и незабвенным возлюбленным. Я должна сделать это. Теперь у меня есть на то силы… Конечно, я виновата перед тобой: мне не следовало принимать твоей любви – ведь я не могла ответить взаимностью. Я опять проявила слабость – в силу своего конформизма, как сказал бы Вит, и был бы тысячу раз прав – действительно, мне было так удобно с тобой! Я чувствовала себя нужной и любимой. Тогда мне это было необходимо – смерть Вита окончательно сломила меня. Но теперь всё изменилось. Я больше не хочу притворяться. Прости, но я не вернусь. Никогда.

       Я нащупала в кармане ключ от нашего с Витом «пристанища». С той роковой ночи я ни на секунду не расставалась с ним, потому что знала: придёт день, и я вернусь, чтобы остаться навсегда.

       Мы оба, и я, и Симон, знали это, но делали вид, что не знаем…

 

       Поглощённая безотрадными думами, я не заметила, как ночь распахнула над миром звёздное покрывало, но меня не страшило, что она застала меня в царстве Аида. Сегодня был особенный день – сегодня я не боялась ничего. Я чувствовала, что ночь эта таит в себе много сюрпризов: точно в такую же звёздную ночь ровно тринадцать лет назад всего один шальной выстрел лишил мою жизнь всякого смысла…

       Как и тогда воздух был напоён дурманящим ароматом цветущих яблонь – моё любимое время года…

       Так, может, сегодня…

       Да за это я готова отдать…

       Я встала и не спеша направилась к кладбищенским воротам. Предо мной, словно указывая путь, серебрясь, струилась лунная дорожка. Я подняла глаза: на меня равнодушно взирало янтарное око величаво-холодной Селены. «Полнолуние, время ведьм…» - вспомнилось мне. Но это не пугало меня – скорее наоборот. Я знала: час мой пробил, но также я знала и то, что в запасе у меня есть ещё одна ночь – эта волшебная ночь…

       Лёгкое возбуждение внезапно овладело моей душой, сладко томя предчувствием чего-то судьбоносного.

       «Четверть двенадцатого – нужно торопиться, к полуночи я непременно должна быть на месте…»

       Снова нащупав в кармане ключ, я ускорила шаг. Теперь меня всю колотило от нетерпения. Выскочив за кладбищенские ворота, я стремглав понеслась вперёд. «Только бы успеть, только бы не опоздать!» - подгоняла себя я.

       Миновав несколько кварталов, я вдруг остановилась как вкопанная, не в силах отделаться от чувства, будто очутилась на чужой планете: от некогда огромного пустыря, где мальчишки с весёлым гиканьем гоняли в футбол, не осталось и следа. Повсюду топорщились безликие подслеповатые коробки, излучая безнадежность и тоску. Судорожно сглотнув, я взглянула на часы.

       «Без четверти двенадцать…»

       Отсчитав шесть этажей, я отыскала знакомые окна. Они были темны и безжизненны. Ну разумеется! А чего я ожидала – какого чуда?!

       «Нет, ещё просто рано… - упрямо твердила я, с трудом переводя дух, - нужно немного подождать!»

       Я приросла к месту, не спуская глаз с незашторенного окна спальни, пытаясь загипнотизировать его, воскресить призраков прошлого. Мне почудилось, что я уловила смутное движение. Я напряжённо вглядывалась в темноту, но окно было по-прежнему безжизненно.

       «Одна минута первого…»

       Сердце ёкнуло и заметалось в груди. В тот же миг я заметила исходившее из глубины спальни голубое сияние. Я зажмурилась и с силой тряхнула головой. Но таинственный свет не исчез – он едва теплился среди холодного мрака давно заброшенного жилища. Одним махом взлетела я на шестой этаж и застыла перед заветным порогом.

       «Что ждёт меня за этой чертой? А если ничего, что тогда?!»

       Мне стало страшно: я боялась неизвестности.

       «Ну же, смелей, ты должна переступить её! Вспомни, сколькими бедами обязана ты своей нерешительности… Хоть сейчас прояви характер!»

       Сделав глубокий вдох, я поднесла ключ к замку. Но руки не слушались, они предательски дрожали. Прижавшись лбом к дверному полотну, я постаралась взять себя в руки. Холод металла немного успокоил меня. Я повторила попытку попасть ключом в замочную скважину, но тщетно: ключ всё время соскальзывал мимо – я никак не могла унять охватившую меня дрожь. Я совсем отчаялась, нервы были на пределе. «Не можете открыть дверь?» – вдруг раздалось где-то сзади. Я обернулась, приметив чем-то знакомое лицо. «Вы?! – удивился мужчина. – Не думал, что вы вернётесь… Ходили слухи, что вы живёте в Париже». Где я могла видеть его лысину? Не здесь, это точно – и всё же я не сомневалась, что мы уже встречались. «Вы меня не узнаёте?» – спросил лысый, почувствовав моё замешательство. Я покачала головой. «Я был понятым, ну-у… в ту ночь…» - смущённо сказал он. Я вздрогнула. «Вам плохо? – забеспокоился сосед. – Вы так бледны… Как тогда – в суде: я проходил свидетелем…» Я болезненно поморщилась. Он тотчас понял свою оплошность и поспешил исправить её: «Позвольте, я помогу вам…» Я молча протянула ему ключи. Он за секунду справился с тем, что не давалось мне так мучительно долго.

       -         Вы действительно хотите войти туда?! – недоумевал лысый. – Мне кажется, квартира пустует с тех самых пор… Может, хотя бы проводить вас? - предложил он.

       -         Не стоит, - остановила я его жестом. – Вы и так очень помогли мне…

       -         Вы уверены?

       -         Да, благодарю вас.

       Он с сомнением посмотрел на меня, не понимая, почему я отказываюсь от помощи, и, пожав плечами, удалился. Я облегчённо вздохнула. Теперь мне предстояло самое трудное. Немного постояв в коридоре, я собралась с духом и решительно шагнула в неизвестность.

 

       За тринадцать лет здесь ничего не изменилось, разве что покрылось толстым слоем пыли. В незашторенное окно гостиной равнодушно глядел жёлтый диск луны, озаряя призрачным светом царившее кругом запустение. Из приоткрытой двери спальни, заглушая застоялый запах давно заброшенного жилища, струился непостижимо знакомый аромат, напоминающий дурманяще-сладкое благоухание любимых мною некогда цветов. Еле сдерживая нетерпение, я толкнула дверь и полной грудью вдохнула едва уловимый у порога, но перенасыщенный в неподвижном воздухе спальни настойчиво-пряный аромат, вызвавший у меня головокружение. Желая определить его источник, я включила свет.

       В изголовье кровати мирно покоились тринадцать пурпурных роз…

       Нет, я не считала их, но могу поклясться чем угодно – их было ровно тринадцать…

       Я сама принесла их сегодня Виту…

       Сердце моё зашлось от волнения: сначала недавний сон, затем таинственный проблеск в окне… А теперь ещё и розы…

       -         Вит! – позвала я. – Вит!

       Но ответом было леденящее душу безмолвие. Таинственное сияние, призывно мелькнувшее давеча в окне, бесследно исчезло.

       «Неужели мне показалось?! Нет, не может быть!»

       Я машинально щёлкнула выключателем. Комната погрузилась в изначальную тьму, перечёркнутую лишь струной серебристо-бирюзового лунного света, настойчиво прокладывающего себе путь сквозь потускневшее от толстого слоя многолетней пыли стекло.

       Спальня трепетно хранила отголоски роковой ночи: в беспорядке разбросанные повсюду вещи, разобранная постель со скомканными полуистлевшими простынями, засохшие остовы некогда прекрасных цветов и… даже едва различимый меловой контур с чернеющим посередине огромным пятном…

       Здесь нашёл свой конец единственно любимый мною мужчина.

       Как подкошенная рухнула я наземь и, прильнув к засохшему пятну, беззвучно зарыдала. Но чем живей воскресали картины былого, тем безутешней становилось моё отчаяние и горше слезы. Наконец, более не в состоянии сдерживать себя, я зарыдала в голос.

       -         Вернись, - молила я, - вернись, я не могу без тебя!

       Невыносимая пульсирующая боль миллионами раскаленных игл пронзила мне грудь, но я не обращала на неё внимания – та боль, которая рвала на части мою душу, была стократ сильнее. «С сердцем шутки плохи…» - говаривал когда-то Вит. Но разве это имело значение сейчас?! Ничего более не связывало меня с жизнью. Когда я шла сюда, то знала – обратной дороги нет, и видит Бог, как страстно я желала этого!

       -         Не плачь, - вдруг услышала я до боли знакомый голос. Он набатом прозвучал в моём затуманенном сознании.

       Я вздрогнула и повернулась к окну. Призрачный силуэт Вита, насквозь пронизанный феерическим лунным светом, призывно мерцал в застывшем безмолвии спальни. Я оглушённо взирала на него, не смея поверить глазам.

       Вот оно, свершилось!

       Значит, я не обманулась – именно его присутствие уловила я давеча в окне. Я верила, что это случится сегодня, иначе, зачем бы пришла сюда?! Но почему же, почему меня не оставляло ощущение, что я потихоньку схожу с ума?!.. Появление Вита казалось мне ирреальным. И всё же он был также реален, как и начертанный на полу контур. Как бы в подтверждение неоспоримости этого факта, Вит сказал:

       -         Я знал, что рано или поздно ты вернёшься сюда. Я ждал тебя…

       Его слова вызвали во мне новый шквал безудержных рыданий.

       -         Пожалуйста, не плачь, - повторил Вит.

       -         Не уходи, - сквозь всхлипы отчаяния стенала я. – Умоляю, не уходи! Я так тебя люблю…

       Вит приблизился ко мне и, присев на корточки, с трепетной нежностью провёл по моим волосам. Это было немыслимо: я чувствовала его прикосновение, и тем не менее никак не могла поверить в реальность происходящего. Вит сразу же понял это. Он помог мне подняться, привлёк к себе и ласково молвил:

       -         Ну же, успокойся, я и впрямь здесь – с тобой… и не покину тебя, если, разумеется, ты сама не пожелаешь этого…

       Я крепко-крепко, как когда-то давно, прижалась к нему и, всё ещё не смея поверить своему счастью, спросила:

       -         Что происходит?.. Быть может, я просто тронулась умом, а ты – лишь плод моего больного воображения?

       -         Нет, ты не тронулась… Но разве не ты готова была заложить душу, только бы вернуть меня?! Так что же тебя удивляет?

       -         Откуда ты знаешь?

       -         Позже поймёшь – не теперь… У нас слишком мало времени, чтобы тратить его на объяснения – всего несколько часов, до первой зари… Но в эту ночь нам подвластно всё…

       -         Всё?!

       -         Да, любимая, но после…

       Я оцепенела от страха – я не желала больше терять его!

       -         Нет, ты меня не поняла: не это я имел в виду.

       -         Что же тогда – что может быть ужасней новой разлуки с тобой?!

       -         Есть условие, с которым мне нелегко смириться…

       -         Условие?! Господи, да говори же!

       Но он медлил, не решаясь открыть мне правду.

       -         Вит, - взмолилась я, более не в силах выносить неопределенность. – Мне необходимо знать!

       Он вымученно прикрыл глаза и отрицательно покачал головой.

       -         Нет, не могу… плата слишком высока… Мне вообще не следовало приходить… Но я не нашёл в себе мужества отказаться – я так хотел увидеть тебя!

       Внезапно до меня дошёл смысл его слов.

       -         Господи, и всего-то! – сорвался с моих губ вздох облегчения. – Вит! К чему мне жизнь, если тебя нет рядом?! Как ты не понимаешь, что она давно стала мне пыткой! Сын вырос, ты отмщён… Умоляю, отбрось сомнения!

       -         Но знаешь ли ты цену этой сделки, готова ли заплатить…

       -         Я столько лет платила по этим счетам, - прервала его я, - что начисто лишилась способности чего бы то ни было бояться… Если ты снова покинешь меня, я, наконец, сделаю то, от чего ты удерживал меня все эти годы… И тогда уж мне точно не избежать кары небесной…

       -         Не смей так говорить!

       -         Тогда не казни себя напрасно – ты ни в чём не повинен!

       Он удручённо вздохнул, всё ещё не осмеливаясь взять на себя этот тяжкий, с его точки зрения, грех.

 

       Чтобы положить конец сомнениям Вита, я привстаю на цыпочки и касаюсь губами его глаз. Он замирает. Я чувствую, как напрягаются его мышцы. Внезапно напряжение сменяется дрожью отчаянного желания, мгновенно передаваясь и мне.

       -         Перестань, - обессилено шепчет он. – Мы ещё можем остановиться…

       -         Ни за что… - также тихо отвечаю я, осыпая его страстными ласками.

       Желание безраздельно завладевает всем моим существом, делая ласки всё более исступлёнными. Подбросив вверх ставшие вдруг помехой цветы, разлетевшиеся по комнате душистым фейерверком, я самозабвенно увлекаю Вита в пучины утраченного некогда блаженства. Он больше не сопротивляется, став прежним безудержным Витом.

       Время внезапно останавливается.

       Нет, оно поворачивается вспять, выплёскиваясь на нас непостижимо-причудливыми метаморфозами: предметы нежданно лишаются признаков тления, исчезает многолетняя пыль и учинённый в ту зловещую ночь беспорядок… Да и сама я становлюсь гораздо моложе – последних тринадцати лет как не бывало!..

       Как и много лет назад мы с прежним неистовством отдаёмся любви, совершенно позабыв обо всём на свете…

       Я догадываюсь, кто сделал нам столь щедрый подарок, но мне это безразлично – я готова заплатить любую цену даже за несколько минут былого счастья…

 

 

       Утро застаёт нас врасплох: мы ещё не готовы к расплате. Нам хочется, чтобы эта волшебная ночь длилась вечно.

       Первые лучи солнца, едва коснувшись Вита, превращают его в бесплотный призрак. «Нет, не покидай меня!» – в отчаянии кричу я. Но крик тонет где-то внутри меня – он не слышен. Необычайная лёгкость вдруг овладевает моими членами – я снова умею парить.

       На мгновение зависнув над ложем нашей любви, я окидываю шалым взором своё обнажённое тело, безмятежно раскинувшееся среди истлевших простыней и подушек. «Интересно, что они подумают, когда обнаружат меня в таком «пикантном» виде… – проносится в моей голове. – Наверно, что я с горя тронулась умом… Но никогда они не узнают правды…» Я перевожу взгляд на Вита, парящего в лучах восходящего солнца, раззолотившего его призрачный силуэт.

       Он воистину прекрасен сейчас, похожий на ангела, терпеливо ожидающего, когда я навсегда распрощаюсь с земной юдолью…

 

       Как когда-то давно он снова протягивает мне руку, и я с благодарностью принимаю её. Я знаю: больше он не покинет меня… Что бы ни было уготовано нам – отныне мы неразлучны. Вит привлекает меня к себе – мы оба понимаем, что нас ждёт. Но во мне нет страха – пусть хоть все демоны ада набрасываются на меня сейчас: я не одна, со мной любимый, а значит, мне нечего бояться!

       Я закрываю глаза – теперь я готова к расплате…

       Но… ничего не происходит…

       О нас как будто забыли… 

       Мы зависаем среди холодной пустоты мирозданья…

       И вдруг стремительно несёмся в никуда…                         

 

                                               Любимая, я тебя поведу

                                                            К самому краю вселенной,

                                               Я подарю тебе эту Звезду –                                              

                                                            Светом нетленным

                                               Будет она озарять нам  ПУТЬ В

                                                                               БЕСКОНЕЧНОСТЬ…

 
                                                                                                                              1997

---

 

 

[1] Escapade (франц.) – выпад.

 

 

 

 

 

---

[1] Генотип – генетическая (наследственная) конституция организма, совокупность всех его генов; здесь: прежде всего, совокупность генов, определяющих внешний облик индивида.

[2] Самшит – небольшое южное вечнозелёное дерево или кустарник с очень плотной и тяжёлой древесиной.

[3] Quod erat demonstrandum (лат.) – что и требовалось доказать.

[4] Magister dixit (лат.) – так сказал учитель (ссылка схоластов на Аристотеля, как на непререкаемый авторитет).

[5] Ex professo – (лат.) – со знанием дела.

[6] ad vocem (лат.) – к слову.

[7] Анамнез – совокупность сведений о развитии болезни, условиях жизни, перенесённых заболеваниях и др.

[8] Déjà vu (франц.) – дежа-вю (уже видел): психологический эффект, при котором создаётся впечатление, что человек оказывается в подобной ситуации не в первый раз; здесь – буквально.

                                                            

                                                                                  

Другие произведения автора:

Далекой звезды свет

Прости (иллюзия любви)

Души другая половинка