Мой муж – скульптор. А я – при нем, осколки от разбитых скульптур собираю. Это, конечно, шутка. Он у меня талантливый. И идеи рождаются и руки смелые, сильные, точные. А я еще и Муза. Правда, про то, что я – Муза, муж вспоминает весьма своеобразно.
Когда от свекрови- биточки мои любимые привозит и мы садимся кушать, он, обычно. после моего третьего, начинает ворчать: «Музы столько не едят!» Или, когда сам же, из лучшей кондитерки тортик мой любимый – «Тирамису» привезет и, заодно, винца красного сухого, - так, просто, захотелось праздника, то, непременно, когда бутылка опустеет и тортик почти тоже, на исходе, вдруг заявит: « Милая, ты – же Муза, зачем тебе излишества?»
Это, чтобы я на остатки тортика не претендовала. Тогда я, чтоб не вогнать себя в чувство вины, иду на тренажер, а по дороге обязательно вверну свое? «Милый, тебе пора что-нибудь новенькое начинать, а то сопьешься!»
Так мы, мило беседуя, проводим время в нашем чудесном, стильном, загородном доме, недалеко от города. Дом начали строить давно, но полностью достроили и отделали, когда смогли продать квартиру в городе. Одно хорошо, - не жалеем. До города полчаса, магазинчик рядом работает, сад плодоносит, в доме уютно – можно жить.
Я –настоящая домохозяйка. Ой, нет, забыла. Я же – Муза. Это – главное. Я мою посуду и пол, как Муза. Я копаю землю, тоже, как она, - глупая Муза. Цветы сажаю, как Муза – фея цветов. Это, определенно, ближе ко мне, чем копание земли. Чего мне не дано, так это - биточки.
Тут свекрови – лучшее поле для колкостей в мой адрес. Как ни пытаюсь, чтоб такие –же (из кого она их делает, непонятно), ничего не выходит! Или пересушу, или – недобью, или – пересолю. Мои творения с удовольствием ест только наша Клюшка – восьмилетняя лабрадорка. Не спрашивайте, почему так назвали, в этом проекте – не про нее. Здесь она только биточки жадно лопает.
Как раз во время этого приятного для Клюшки занятия меня напугал телефонный звонок. У нас редко звонит городской аппарат, т.к. перешли на мобилки. Поэтому, его громкий звонок – всегда сначала ступорит.
Звонил учитель мужа, - мастер скульптурного дела. Предупредил, что направил к нам заказчика, что человек необычный, приезжий, пожилой. Просил отнестись с уважением и принять заказ, как будто, он сам просит.
Моего скульптора дома не было, - поехал деньги забирать у одного славного товарища.
Я приняла информацию, посмотрела на себя в зеркало – приличный, достойный вид для женщины в домашней обстановке. Под обстановку я подходила, халатик – как раз в тон гардинам. Решила переодеться и подмакияжиться, - все-таки, мужчина, хоть и пожилой.
Сразу подумала, чем гостя принять. Быстренько заделала традиционный кексик – из того, что под рукой, - немного дрожжей, и с яблоками. Уже и не кексик, вроде, но вкусняшка. Гости всегда хвалят, даже свекровь иногда «цедит» скупое «Неплохо».
Мужчина пришел сразу, как я вытащила пирог из духовки. Тут же раздался звук домофона. Клюшка издала свой характерный « гостевой» звук- смесь воя, лая и визга. Неописуемое нечто. Это потому, что долго отучали ее лаять на звонок, - жили в квартире, соседи жаловались, - и собака перестроилась.
У калитки она, странно, успокоилась. Чуть подвильнула хвостом, опустив голову, прислушиваясь. Придержав ее за ошейник, я открыла калитку. Тот, кто пришел был слишком неординерен, чтобы говорить на ходу. Первое, на что попал взгляд – его глаза. Странно, обычно первое, куда смотрит человек, открывая дверь, - в грудь. Потом уже переводит взгляд на лицо. Это животные смотрят в глаза сразу. Здесь получилось по другому. У него были не глаза. Я первый раз в жизни поняла смысл слова взоры. Именно взоры…
Несколько лет назад мы ездили в Италию. Когда, из-за поворота, вдали за строениями появилась полоска морской глади, я была поражена сочностью и глубиной цвета Средиземного моря. Это смесь темно-голубого, очень яркого, сверкающего с бирюзово -прозрачным. Невероятный цвет. Еще тогда я поняла, что все моря – разные по цвету. Это тоже было моим открытием. Вспомнила, что Балтика - серая, холодная, стальная, Черное море - больше голубое, немного с солнечной желтизной даже, синее – только вдали.
\
Именно, цвета Средиземного моря оказались глаза у пришедшего в мой дом мужчины.
Клюшка деловито обнюхала его обувь, коленки и активно завиляла хвостом. У нас дружелюбная собака, но чтобы вот так, сразу.
- Не волнуйтесь, меня собаки любят, здравствуйте! Вам, наверное, звонили на счет меня?
- Да, звонили, здравствуйте, заходите.
Гость пошел по дорожке к дому. Я шла сзади, а Клюшка, сопровождала гостя, и он о чем-то, тихо с ней разговаривал. Про меня она забыла, это точно. Ладно, я ей напомню про биточки. С одной стороны, мне нужна была передышка, - глаза гостя впечатлили, а ведь я взглянула только мельком. Не утонуть бы туда…
Клюшка первая вбежала в дом. Гость остановился, оглянулся на меня, улыбнулся только глазами, спрашивая разрешения зайти, а моя мерзавка, уже гавкнула, нетерпеливо приглашая его. Ну, как вам такая внезапная дружба?
- Я не представился, - Родион Иванович,- он слегка склонил голову. Может не будем заходить в дом, так у вас в саду хорошо.
- Как хотите, Родион Иванович. Я - Лиля. Вы к мужу? Его еще нет, надо подождать, правда, я не знаю, сколько. Сергей Палыч сказал, что вы с дороги. Может быть, чай, кофе, бутерброды? Я испекла пирог с яблоками, только что вытащила.
- Так, на пирог заработать надо, а я еще ничем не заслужил, кроме как собаку заговорил.
Знаете, Лиля, у меня к мужу вашему – заказ. Но, пока его нет, можно я вам помогу чем-нибудь. В таком саду всегда работа найдется. А я, как на грех, совсем не могу без дела сидеть. Может, дайте лопату, что-ли, или дрова рубить,- это у меня мгновенно.
Я, от неожиданности, опешила капитально. Рот открылся сам. Ничего себе, гость - дрова рубить и землю копать. Что-то подсказало мне, что не надо отказываться от помощи, ведь правда, работа есть всегда, вопрос только в том, хочется ли ее выполнять.
- Мне неудобно..
Он не дал мне договорить
- Бросьте все эти неудобно, дайте лопату/ И топор. Я все успею.
- Ну, ладно, пойдемте.
Гость поставил свою сумку на скамейку, возле дома и мы пошли за угол, где у нас продолжение сада и огород. Я показала, где копать, что рубить и предложила переобуться и переодеться. Гость не отказался. Пока я ходила за одеждой, калошами для сада, он уже вскопал мою грядку.
Вот это скорость! Может, еще грузануть, - наглеть так наглеть!
- А ты не стесняйся, меня тоже можно на «ты»
- Ой, мне пока сложно, мы разные..
- Не стесняйся, так лучше будет. Что сажать- то хотела? Неси. Я пока переоденусь. Все неси.
Я побежала в дом. Про чай-кофе забыла. Ведь сажать, действительно, надо. Уже рассада перестояла, наверное?! Неожиданно, я поняла, что мне так легко с этим, очень пожилым по возрасту, но очень молодым человеком.
Я притащила ящик с помидорной рассадой, с перцами и пачки семян, - может и их пристроим. Родион Иванович уже вскопал половину того, что нужно. Я взяла лопатку, начала делать лунки для посадки.
- А Вы откуда?
- Из – под Ростова. Сорт-то какой?
- Это розовые, кажется, гигант. У вас тоже, сад, огород.?
- Да, сын там остался, смотрит, поливает. Мы уже посадили все.
Так, разговаривая про сорта, всхожесть семян, про урожайность, отсутствие дождей, жука мы и не заметили, как воткнули в землю более ста кустов разных овощей. Посадили тыкву, кабачки, огурцы и зелень. Этой работы мне хватило бы на неделю, а справились мы за два часа, без лишних телодвижений и разговоров. Не заметили, как сделали.
- Пирог?
- Теперь можно!
Клюшка, все время пролежавшая рядышком, на травке, поднялась, встряхнулась, схватила лакомую косточку, которую она принесла похвастаться перед гостем, и опять попробовала пригласить его поиграть с косточкой. Мы посмеялись, поиграли с пеской немного и я пошла за чаем и пирогом, а гость (хотя, и не очень – то уже гость) – его псина повела мыть руки,- под конвоем.
Родион Иванович внешне был очень необычен. Достаточно высокого роста, широкоплеч, сухой и жилистый. Так, вроде бы все обычно. Но лицо! Кожа – темная обветренная, загорелая навсегда, кажется. Мелких морщин не было, только лучики возле глаз, но немного,. Глубокие складки бороздили все лицо. Не знаю, сколько ему лет, может, около шестидесяти, - жизнь в деревне старит раньше. Но, все равно, главное, что впечатляло – глаза. Я потихоньку приучала себя к их силе, - поглядывала по чуть-чуть. Не была уверена, что смогу принять такой взгляд, уж слишком объемен и глубок. Понимала, что слабовата я для силы, которую он может дать.
***
Родион Иванович с удовольствием поглощал мое творение, похваливал, я, как хозяйка. блаженно принимала похвалы, жмурилась, как кот на сметану.
Клюшка сорвалась с места – к калитке – пришел хозяин. Я заметила, как напрягся Родион Иванович, подобрался, как-то, внутренне готовясь к чему-то важному для себя.
Скульптор притащил розы и тортик,- значит денежки забрал.
-Спасибо, милый! Знакомьтесь, а я сейчас.
Оставив мужчин за столом, решать вопросы, я занялась цветами, нарезала сыра и копченостей, сделала кофе и понесла все это на стол. Услышала обрывок разговора.
- Вы поймите, надгробия – не мой профиль, я никогда этого не делал. Это то же самое, что художника просить эпитафию на могильной плите написать.
- Учитель твой сказал, что ты - мастер, художник большой, знаю я об этом. Ну, так и мне надо, што б не просто памятник, а место для души ее, понимаш ты?- Родион Иванович, видимо нервничал, или увлекся,- его манера разговора, говор, стал больше походить старую, деревенскую речь.
- Я не знаю, не готов я к этому, даже говорить не хочу об этом!
Муж явно горячился. Я понимала, почему. В его среде заниматься таким видом деятельности считалось унизительным, хотя я не до конца понимала, почему. Людям везде нужно творчество и красота. Но он мог раздражаться в адрес учителя, спасибо ему за такого гостя, не мог спросить сначала, стоит ли приезжать,- зря пожилого человека заставили ехать.
- Ты послушай историю мою, может, иначе ко мне отнесешься. Я понимаю тебя. Откажешь, уйду, без обиды, слово мое твердое. Но, прошу, выслушай, почему пришел, зачем прошу о деле моем, почему тебя,- ведь Палыч мог и к другому мастеру послать. Он тебя выбрал. Сказал, што сделашь.
Родион Иванович глядел на скульптора, не отрывая взора. Тот не поднимал глаз, потом, когда мужчина закончил говорить и еще, через полминуты, их глаза встретились.
- Под историю, по пятнадцать капель?
- Так я с собой принес,- Родион Иванович достал коньячок из сумки.- Не побрезгуйте, берегу давно, - и поставил на стол бутылку французского Бисквита. Ох, непростой дед!
Разлили, произнесли за знакомство, выпили. Я коньяк грею ладонями и нюхаю из большого, круглого бокала. У меня это долгий процесс. Обещали историю и я приготовилась. Мужчина был мне приятен, слушать его хотелось, коньяк ударил в голову чуть-чуть, а ухоженные грядки вдохновляли на жизнь.
Сам я с – Дона. Станица Сиротинская. И отец, и дед, и прадед – донские казаки были. Род наш древний, уважаемый. Служили всегда справно, на то мы и казаки.
Мне еще восемнадцати не сполнилось, как батька меня в военную кампанию взял, было это в начале пятнадцатого года, война мировая шла. Сразу после Сарыкамышского сражения, весной, отпуск ему вышел. В станице одного не хотел оставлять, зазвали бы в другую сотню, так он меня с собой взял, годик приписал. А я рослый был, крепкий. Служил он тогда в Первом Кавказском казачьем дивизионе, в разведке, при штабе. Меня на - выучку, вторым ординарцем пристроил к командиру дивизиона Столпчанскому Владимиру Андреевичу. Стоял тогда дивизион в крепости Карс.
Все мне было внове, учился поманеньку. Батяня помогал, что сам знал, а что не знал, за то получал я от подполковника, скорый на руку был, чуть что – по морде.
Турки – беспокойный народ, стычки происходили часто. Еще и курды среди них были, – эти отличались особой жестокостью. От них благородства не жди, - звери. Если им в руки кто попал,- убьют зверски и, непременно, изуродуют. Так и служилось бы, ежели б батю, во время штурма крепости Эрзерум, не убили. Много тогда погибло наших и пластунов, кто пообмерзал сильно, кто в ущелье упал с лавиной снежной. Народу полегло - страсть, как много. Главное, что и до дела настоящего не дошли. Меня – миновало. Живой остался, в боях был и смуту казачью пережил и крест солдатский – Георгиевский дали за службу.
Сильно бушевало, когда про революцию узнали. Командиров убивали, резали, в ущелье скидывали. Страшно. Я не знал, где правда, как и другие. Но, кто обиды вымещал за лишения от воинской службы несладкой, кто просто – от злости. Удалось мне выбраться, благодаря коню моему, - вынес из под пуль, от своих же.
Домой вернулся, к матери. А она –совсем плохая уж была, как про отца узнала. Братка меньшой, на пару лет меня помладе, помогал, да что один - то в хозяйстве, да за скотиной. Тяжко. Хозяйка нужна.
Мать сказала, чтоб женился. Была в станице девка, глянулась мне, до службы ишо. Агафья. Я тоже к сердцу ей пришел, - сговорились. Стали жить, ребеночка родили, Лешку. Хату я затеял строить, пока поспокойней стало. Хорошо жили, душами ладили и спорилось все вокруг. А тут возьми и агитаторы к нам в станицу приехали. Мол, в Красную армию, воевать. Про командира Фрунзе рассказывают, завлекают. Гулянку устроили, - праздник.
Агафья просила, не идти, не соглашаться. Так, как тут не пойдешь. Казак я, служить хочу.
Царя – батюшки – нету, присягу отменили, - вольный, а душа просит службы. Видно, въелась в меня тяга эта, не выбьешь. Ну, поцеловал женку (она, уж опять жеребая ходила), ,сына, мамку, брата, ну и поскакали мы.
***
В то время война везде была, нас отправили в Туркестан, советскую власть укреплять. Там Фрунзе фронтом командовал. Тут и начинается моя история, с самого взятия эмирского дворца.
Все время мы с мужем слушали, не перебивали. Родион Иванович взял бутылку, подлил нам коньячка своего вкусного, выпили, он продолжил.
Аккурат, в двадцатом годе это было. Ташкент был красным, а Бухара – эмирская, враждебная. Город очень большой. Много базаров, медресе – это школы мусульманские, мечетей с минаретами. Операция по взятию хорошо была подготовлена. С нами и аэропланы были – город обстреливали и бомбы с неба кидали, - вручную еще тогда. Пушки тоже были, помню. Еще помню, что горело все в городе. Мирного населения много перебили, да под завалами тоже, гибли. Кто подался из города – вон.
Эмир, - Алимхан с охраной укрылся в загородном дворце. Там, у него огромный летний дворец был и не один. Во - втором его гарем на триста жен и наложниц. Конюшни огромные, еще и подземные конюшни были. Несколько дней штурмовали Бухару. Город сдался, потом и дворец летний тоже пал. Эмир с военными своими убег в Афган, в Кабул. Упустили его.
Оглянулись мы во дворце – красотища какая! Все отделано мозаикой, да резьбой по камню белому. Изразцы искусные на стенах, мозаика, печи – чудные,- камины. Я таких не видывал, Ковры огромные - ходить страшно. Узоры дюже дивные на них.
Командир сказал, выводите коней из конюшен, выберите себе лучших, остальных - населению отдайте, кому надо. Сотник наш смекалистый был, говорит, не трогайте гарем, а то визгу будет, да и население нас побить может, не надо лишней крови.
Вывели баб из дворца, - все в накидках. Паранджа называется. Переводчик им сказал, что муж ихний – сбежал, они – в плач. Переводчик объясняет, что кто хочет, выберите себе мужа русского. Русский – лучше вашего эмира, не обманет. Одна будешь у него.
Я стою в сторонке, коня нового, вороного, уговариваю, да кормлю из мешка. Наблюдаю краем глаза за зрелищем. Врать не буду, подумал про женку, захотелось к ней, мочи нет. Глажу коня, а перед глазами - она, - Гаша моя, родила уж поди, срок - то был.
Тут подходит ко мне одна из эмирских женок. Взяла мешок с овсом и давай моему второму коню, что рядом стоял, подставлять. Да лопочет ему что-то, гладит. И на меня оборачивается. Лица –то не видно. Мой дончак рыжий – видно, что довольный. Коня кормить, значит хозяина привечать, себя предлагать. Закон такой. Я обернулся на товарищей своих. Смех да и только! Один, увидел это и смеется, давай, мол, приведи к себе домой молодуху, шоб тебе Гашка глаза все повыцарапывала.
Я ей показываю, что не нужна ты мне, кольцо показываю, крест вытащил, а она лопочет по-своему. Позвал переводчика. Говорю, скажи ей, что женат я, что дети у меня, что не могу я с ней. А он сказал ей, и мне тут же ее слова переводит: мол, ты - для нее, и все. Сказал, что зовут ее Дая, что ей семнадцать, что не уйдет от меня никуда, как бы я не прогонял.
Что ты будешь делать? Не могу я ее принять. Во первых, служба у меня, потом, куда я ее дену. В казарму, что ли? Хоть бы лицо показала, - мне еще чучмечки не хватало, баб я ихних ни одной не видел, только в Ташкенте, мельком при штабе похожую одну наблюдал. Не понравилась,- черная вся, носатая, глаза узкие. А мужики - такие страшные есть – жуть.
Смотрю, мужики наши некоторые, выбрали себе баб, так они им показались. Смех какой-то. Я ей показываю, сними накидку. А она головой мотает, мол, согласишься, примешь меня, - тогда и сниму.
Командир сказал, что отделят в казарме место для них, ну и мою поселили тоже. Я командиру говорю, что не могу, а он – мы должны помогать народам Красного Востока, заладил одно.
Утром, не поверите, она все мое, споднее перестирала и высушила, гимнастерку тоже, сапоги вычистила, каши с кухни принесла. Я молчу, онемел от невозможности ситуации. Не принимаю ее. Она выучила по - русски имя мое и говорит. Родион любить Дае. А я говорю ей, что Родион не любить Дае, он любить свою жену Гашу. А она головой мотает: Гаша – хороший, Дае – хороший. Родион – любить Дае, любить Гашу. И ходит за мной везде. Два дня так прошло. Паранджу не снимает, кушать уходит к себе, за занавеску.
Товарищи мои смеются. Один, кто тоже выбрал себе бабу, говорит, что его Ресмие просила сказать мне, что Дае красивая. Так ей и эмир ихний – тоже красивый. У них свое красивое, у нас – свое. Да и не в красоте дело – Гаша у меня есть!
Попросился я у командира в другую часть. Мочи нет так жить. Может, увидит, что нету меня и уйдет куда? Недалеко от Бухары, километров пятнадцать, в Касри тоже дворец, Там стояла наша часть. Туда и получил предписание. Подготовился вечером, тайком. Заправил бурдюк с водой, вещей-то немного. Думаю, только светать начнет, я тихонько и сбегу.
Выхожу утром до ветру, смотрю, сидит на выезде моя паранджа! Какая зараза рассказала!? Ух, я разозлился! Думаю, - хрен тебе, ни коня не дам, ни слова не скажу, - иди пешком. Сейчас солнце встанет вовсю, а там, по пустыне быстро обратно побежишь.
Вывожу коней, она тут. Не смотрю на нее, она руку ко мне, я отталкиваю. Злой. Она руки сложила, просит. Я – не смотрю, вскочил на коня, второй – сзади привязан, взял рысью. Она успела ухватиться за стремя, бежит. Ну, думаю, долго не пробежишь, - сильно скрепил сердце. Бежит. Солнце быстро встало, припекает, пить хочется.
Я остановился, бурдюк с водой размотал, сам пью, ей воды не даю, показываю - поворачивай, пока недалеко .Если повернешь, мол, отвезу сам, напою и спасибо скажу. Головой мотает. Смотрю, а она, что-ли, туфли потеряла – босиком совсем, пальцы пыльные из – под подола выглянули.. Я ей показал. Что песок – раскаленный. Куда босиком? Иди назад. А она лопочет свое «Дае любит Родион». Плюнул, фиг с тобой. Вскочил на коня, еду. Идет. Конечно, подумал, может, хватит мучить ее, принять? Но тут же картинки перед глазами - Гаша моя, Лешка, мама, что скажут, да где это видано?
А она, тем временем, возьми и упади, - доходилась. Слез я, что делать-то теперь? Уморил девку упрямую. Тронул ее – нет признаков жизни. Ну, думаю, хуже курда я! Точно, уморил. Думаю, надо водой полить. Поднимаю ей паранджу, даже не понял сразу, начал поливать, а она глаза свои открыла на меня,- голубые, словно лен, а в них ни злости, ни боли,- только радость, что признал, водой поливаю. Сил у нее совсем не было,- замучил поди совсем. Встать не могла, и ноги – страх, что с ними,- сожгла. Вдохнул в нее силы немного - поцеловал ее, посмотрел ласково, подсадил в седло, к себе. Еле сидит, бедная. Гад я, конечно. Что делать- то, теперь?
Продолжение - http://russianpoetry.ru/proza/povesti/golubye-glaza-lyubimyh-povest-chast-2.html
Другие произведения автора:
21.12 -Карачун.Измени жизнь как хочешь.
Ливня постоянство
Про диеты и шоколад
Это произведение понравилось:
Новые
Меню
