Моя жизнь. Часть 4. Школа и другое.

Моя жизнь. Часть 4. Школа идругое.

В своих подступах в этойсерьезной теме,  чувствую, что неминовать мне вещей банальных, а потому с них и начну. Мои пути к знаниям ссамого начала были моим  долгим мучением.Столь вожделенное здание школы отказало мне в особом почтении и я вошла в негои долго входила мучительно, ибо и здесь не находила ответа на то, что же ятакое и для чего я вообще. Мама привела меня на собеседование, которое былостоль молниеносно, что смутные страхи вообще никак себя не реализовали и невылились в сколько-нибудь радостные ощущения. Дежурная молодая учительницапопросила посчитать меня до десяти и назад голосом, ласковее которого я, мнекажется, и не слышала никогда,  изаписала меня в первый класс «А». Ответила я без труда и была удивлена своемузачислению в лучший класс (поскольку ориентировались на ответы). На этом мояудача, не успев начаться, исчерпала себя. Моей первой учительницей была стараяеврейка, опытная и строгая, Сара Давыдовна. Ей было, наверно, за шестьдесятлет. Полное одутловатое лицо было все испещрено морщинами, усталый взгляд иполная отдаленность, во всяком случае, от меня... Как бы не считая меня хорошейили средней ученицей, она и в плохие не торопилась меня записывать, нонеприязнь ко мне у нее была. Я не была ласковым ребенком, не вертелась у еестола, не проявляла какую-либо активность или старательность. Поэтому меняобходили звездочки, флажки и прочие поощрения, меня с большим колебанием ввелив первую десятку тех, кто достоин стать пионером; родители никогда не осаждалишколу, не ходили на собрания и общались с нею только через дневник и мое бедноетело. Отец на ее сигналы непременно рапортовал: «Меры приняты». А я понимала,что она понимает, что это за меры, и не щадила меня нисколько. Еще с детскогосада я себе отвела самую незаметную и ни на что не претендующую роль, ибовсегда и малейшие мои попытки как-то заявить о себе терпели фиаско. Я необладала хорошим голосом, чтобы читать стихи, я была крайне неуклюжей,неразвитой,  и в танцах меня всегда срадостью заменяли; на вопросы воспитателей, например, что нарисовано накартине, я страшно терялась и действительно не могла связать и двух слов и из своейдетской глубины глазами взрослого видела пренебрежение к себе, как ибезразличие, как и неуважение и на самом деле очень сильно страдала. Я всегдадумала себе, ну почему меня недолюбливают все, как сговорившись?. В школу я неизменно ходила с Витей, пока однаждыего учительница не запретила,  к великомумоему изумлению, ходить со мной. Входя в этот мир отношений, я все чаще уходилав себя, не обласканная родителями, не принятая авторитетными для меня людьми,не умея толком строить отношения со сверстниками, ибо  мнение и обращение со мной взрослых  влияло на отношение ко мне и детей.  Ожидания от школы были у меня более великими…Однако, это был тот мир, где я неизменно познавала себя, как и входила в себе втоску по  поводу самой себя, не видя всебе ничего, на что можно было бы опереться и за что себя хоть немногозауважать. Детский сад, как и школа, будили во мне сознание, требующееосознание себя, как личности, отдельной от других, имеющей свои качества, своеположение, которое пока было никаким, и свои ставило задачи. Ну, что могпредложить мне мир взамен, на что-то претендующему ребенку? Я была слабо домашним,неокультуренным ребенком, который при всей своей внутренней добродетели, былслишком не по-детски вольным, независимым, слабо воспитанным и черпал своиресурсы качеств, не умея дать им точной оценки, которые нет-нет, да иподправлялись отцовской в основном рукой и осознанно,  и в то же время автоматически, мимоходом,средствами, которые непонятно,  какимобразом должны были дать мне правильные мысли и дать возможность изыскать всебе те скрытые возможности, которые вожделели увидеть все же во мне мои земныесоздатели. Одесская школа не стала великим и запоминающемся событием в моейжизни, ибо еще и не могла привнести в меня что-либо существенное илисколько-нибудь значимое. Однако, она поставила меня лицом к лицу со своимсобственным я и указала на то, что я личность через многие возникшиеобязанности, которые были мне почти не по душе. Дорога в школу  проходила мимо небольшой действующейцерквушки. Иногда во время служения двери ее открывались, и я, как завороженная, замедляла шаг и заглядывала внутрь, не всилах оторвать взгляд от строгой церковной утвари, от яркого, ослепительногосвета, иконостаса,  лиц редких прихожан изагадочной и торжественной, непостижимой детским умом фигуры священника.Удивительные росписи на стенах, окнах, дверях были столь необычны, что всякийраз хотелось зайти в этот мир, проскользнуть в него и насладиться, обозреть этукрасоту и таинство святых ликов,  бытьзавороженной  чистым церковным пением,внутренней трогательной чистотой и убранством и понять, что это за мир, от котороговсегда веяло чем-то запретным. Эта церквушка стала обителью моей мысли. Стоилоее увидеть и все во мне не по детски трепетало, и ноги не хотели уходить, аглаза отрываться и взирать на все иное. Но однажды, проходя мимо, я увидела,что уют и радость моей мысли и чувств, эта церквушка, закрыта, а двери и окназаколочены так, что не оставалось и щелки, чтобы заглянуть во внутрь. Помню,что сердце мое сжалось, ноги остановились и печаль слезами застлала мне глаза.Я осмелилась, дернула ручку массивной двери. Она была прочно закрыта.. Я былапотрясена и стояла, чувствуя себя теперь совсем одиноко и неуютно. Судьбе неугодно было мне еще ничего объяснять, но держать меня в невежестве и безвериидолгие-долгие годы. Но когда бы я не проходила мимо этой церкви, я пыталасьпройти так, чтобы хоть коснуться ее рукой, чтобы хоть взглянуть на эту обитель,завоевавшую мое сердце, и я всегда, как бы не торопилась, неизменно замедлялашаги, и вслушивалась, и всматривалась, а вдруг там внутри кто-то есть, а вдругона работает, а может быть просочится оттуда свет… Однако, материальный мирбудил мое сознание своим путем, делая свидетелем и других вещей, как итрагедий. Как-то идя со школы, уже миновав свою церковь, не торопясь, ибодомашние стены действовали удручающе, я, как всегда,  потихоньку заглядывала в окна полуподвальныхквартир, которые в вечерний час были, как на ладони, и тихонько завидовалачужому уюту, большим комнатам, цветным телевизорам и нормальной семейнойобстановке, как вдруг увидела группу молодых людей, пронесшихся мимо меня.Событие произошло молниеносно. Они сбили с ног хорошо одетого молодого человекаи стали его, лежачего и молящего о пощаде, закрывающего лицо и голову руками, избиватьногами, целясь ударами в голову в основном. Так я стала свидетелем жестокогоубийства, о котором в последствии говорили в городе и все больше небылицы, нокоторое потрясло меня невыразимо. Какая сила удержала меня все это стоять исмотреть? Зачем мне нужен был такой опыт? Я была очень сильно взволнована. Явзывала мыслью к людям, которые проходили мимо, я умоляла их помочь. Я впервыеувидела страх людей, равнодушие и бессилие. Я дождалась, когда приедет скорая икогда его положили на носилки, укрыв с головой. И очень медленно в тот день яшла домой, увидев воочию смерть, с каждым свои шагом взрослея и не желая болеевозвращаться к детству. Так, и в семье,  и вне ее я начинала взрослеть, будучивосьми-девяти летним ребенком, все менее и менее привлекаясь играми, сказками,представлениями, театрами, спектаклями, но уходила в мир книг серьезных, читая«Ташкент – город хлебный», «Дети подземелья», «Отверженные», «Человек, которыйсмеется». Некоторые из книг по совету отца я конспектировала и много разперечитывала, тяготея к тому, что описывает жизнь бедных, отверженных, гонимыхлюдей, сирот. Классика становилась моей настольной литературой, моей радостью,моим утешением.  Однако, книги не моглизаменить мне школу. Но как долго я не могла проснуться для знаний точных! Школане открывала предо мной мир истинной жизни, страданий, чаяний души, ибо онадавала знания осторожные, медленно, беспокоясь о детской психике и восприятии. Извсех в друзья я выбирала тех,  кто не былв почете в классе, кто был одинок, кто не пользовался авторитетом. В классе уменя были две такие подруги. Но одна из них, Вера, девочка из многодетнойсемьи, во втором классе неожиданно умерла и единственной моей подругойоказалась Мира Бедная. Она жила с матерью и отцом в небольшой комнатушке вкоммунальной квартире. Отец был инвалидом, худощавый немногословный человек,который всегда, сколько бы я не приходила, сидел в инвалидной коляске, и Мираприслуживала ему. Мать Миры была учительницей начальных классов и порою писаладомашнюю работу за дочь, но Сара Давыдовна ее легко разоблачала и стыдила привсем классе, как Миру, так и ее мать.

Дружба с Мирой никак неудовлетворяла меня, поскольку у нее были совсем детские интересы, но дружить скем-то было надо. Я по ее просьбе рисовала ей куклы, одежки к ним и она ихвырезала, и это были ее игрушки, ибо в ее семье достатка не было, а онатяготела к играм своего возраста и понимания.

Постепенно взрослея, я стойкопереносила многие свои личные страдания, не делясь ими ни с кем, не жалуясь, неища, да и не находя  защиты. Былообыденным делом терпеть, сносить неуемный характер отца, бояться его и тихоньков себе молиться, чтобы его гнев миновал меня. Отец неизменно укладывал меняспать в девять часов и частенько вдруг говорил маме: «А что у нее в дневнике?».Далее щелкал портфель… Я замирала под одеялом. Но, увы. Мгновение и отецсдергивал с меня одеяло и начинал бить, указывая на тройку в дневнике илизапись, или на количество листов в тетрадях или еще на что-нибудь. Мать онвсегда отшвыривал в сторону до конца воспитательной процедуры, угрожающимголосом требуя, чтоб она не влазила, не смела и близко подходить, когда онговорит. Далее он давал мне горько рыдающей и кивающей, что он прав, стаканводы и отправлял в постель. Почти каждое утро я просыпалась с болью от побоев инеимоверным внутренним страданием. Все это делало меня  неразговорчивой, не идущей на детские игры,не желающей лепетать со своими сверстниками, не мечтающей ни о чем нереальном,маленькой старушкой, которой и было хорошо только с людьми пожилыми, заисключением моей первой учительницы. Однако, и характер мой был не из простых ине из лучших. Наверно, меня и надо было как-то воспитывать. Помню, как-то СараДавыдовна повезла весь класс в Ботанический Одесский сад. Как все былопристойно. Нас водила гид, все показывала, объясняла… Показала на растения, которыек радости многих зацвели, рассказала, что это дивные цветы, редкие, требующиеособых условий, что они откуда-то завезены и пр. пр.  Нас подвели на метра полтора, чтобы мы моглирассмотреть, соприкоснуться с прекрасным… Ну, разве я могла ожидать от себя подвоха. Но в какое-то мгновениекак-будто кто-то во мне сказал: «А посмеешь ли ты сорвать цветок?»  Ну, никогда не вела себя по-хулигански. Но…как это… не посмею? В одно мгновение я вырвалась из послушно стоящего рядадетей, рванула вперед. И вот у меня уже в руках – свой Аленький цветочек. Стоитли описывать последствия? Но зато я чуть-чуть познала себя. Да недалеко я ушлаот отца своего! Сколько раз я в жизни смела там, где и подумать было страшно.Сколько раз за это били другие! Бедная моя Тарадановская порода. Намучилась жея с ней, т.е. сама с собой. После этого случая учительница вконец невзлюбиламеня, как и я саму себя. Не могу сказать, что я была дурой, но и умной – никак,с великой натяжкой на что-то среднее и все-равно непохожее на других. Но, еслибы только в этом заключались мои проблемы. Мысли о себе самой, как о личности,  довольно часто посещали меня. Однажды, когда ябыла дома одна и рассуждала о себе, о своем несовершенстве, внутренний голос вомне, подобный тому, который предложил мне сорвать цветок, сказал: «Закрой глазаи смотри». Повинуясь этому голосу, я села на диван и закрыла глаза. Удивлениюне было пределов. Я увидела, как на черном фоне постепенно вырисовывается навеках глаз цветок неземной красоты, великолепие которого неописуемо. Еголепестки пульсировали каждый так, что сияние исходило и от каждого лепестка иот всего цветка  такой мягкости и такимиволнами, что глаза мои , казалось, излучают из себя то, что теперь бы я назвалаБожественной энергией. Цветок был во все глаза и обладал удивительным свойством– менять цвета. Я могла попросить белый, розовый, зеленый оттенки и сплошныецвета... Цветок подчинялся моей мысли, как просьбе, и являл Божественнуюкрасоту. Но и это было не все. В центре цветка появлялось маленькое, едва заметноепятнышко. Оно начинало расти, раздвигая свои границы и, как на экране, в центрецветка появлялись сказочные видения, настоящие мультики, подвижные фигурки,очень живые, узнаваемые…Иногда это были дивные картины природы с живыминеигрушечными персонажами. Этот подарок стал моей тайной. Наплакавшись от отца,я закрывала глаза и тихонько рассматривала цветок, наслаждаясь его в себесиянием или чудесными картинками. Я никогда не интересовалась, есть ли такойцветок у других, но он всегда был моим утешением, моей радостью, моей тайной..В ночи и глаза не надо было закрывать. Он расцветал во весь потолок и егосияние было столь большим, что мне казалось, что в комнате светло и видныпредметы. Один раз, глядя в темноту, я увидела, как из-под стула ко мне идеттигр. Видение было столь явным и таким отчетливым, что ужас овладел мной. Язакрыла лицо руками и видение исчезло навсегда. Однако, этот образ, как символсилы и защиты,  всегда преследовал инапоминался мне, когда  я была в тяжелыхположениях и жизнь моя, казалось, была на волоске. Даже, когда я покупала себекофты или платки в дальнейшем, будучи уже взрослым человеком, то обнаруживалана них изображения тигра, что во время покупки я в упор не видела.  Более того, мне было дано удивительное чувство.  В один из дней, будучи дома, я друг вкакое-то мгновение явно почувствовала, услышала в себе предупреждение без слов такойсилы,  по сравнению с которым все, чтоговорил отец мой в гневе и ярости, было бы слабым неуловимым шепотом, и этосказанное вошло в мое сердце и память навсегда. Мне было сказано, что где бы яни была, чтобы я не делала, меня видит, слышит всегда и везде - Один. Я –видима Им, слышима, Он – всегда рядом, где бы я ни была и чтобы я не делала. Нокто это? У меня и мысли не было о Боге.. Я оторопела. Я никак не могла взять втолк, что есть Тот, кто видит и знает каждый мой шаг. Было странно после этоговообще нормально, как прежде,  жить. Отэтого чувства я никогда не отошла. Мне это неизменно напоминалось всегда, хотяи не спасало меня от многих и многих ошибок, которые Волею Бога я должна быласовершать, ибо без них невозможно стать разумным и в малом.  Несомненно, я ничего не связывала с Богом,хотя и знала, что есть религия, что говорят о Боге, и что Его церковью япривлеклась. Но никто не развивал, не поддерживал мою веру, все было неявно, науровне чувств и неосознанного понимания. Однако, особое значение я этим дарамне придавала, хотя и неизменно их имела ввиду и ими пользовалась. Школа вомногом была моей радостью, и печалью. Я к ней была расположена всем своимсердцем на уровне ума, пока я не заходила в свой класс. Несравнимымнаслаждением была подготовка  к школе кпервому сентября. Мне мама оставляла деньги,  и я выискивала по всем известным мне магазинамшкольные учебники и принадлежности. О, как я оберегала все свои тетради, ручки,пеналы, резинки, линейки, альбомы и цветные карандаши. Я неизменно всегдасоставляла список и шаг за шагом все складывала в новенький портфель снадеждой, что в этом новом году… Но к середине года или раньше у меня неоставалось ни одной тетрадки, нормального карандаша, альбома… Начинался периодмоих страданий. Никто и ничего не собирался мне покупать, никто не спрашивал,есть ли у меня еще тетради, карандаши и что я делаю на уроках труда. А науроках труда, куда надо было приносить лоскутики или  цветную бумагу и клей или пластилин, яотсиживалась, в который раз обещала, просила у других… Много раз битая, я несмела просить у родителей, не смела и рта открыть, боясь гнева, побоев иненавидя их жадность, потому, что только жадностью родителей я все себеобъясняла. Также, приходя в школу, уже после второго урока  страшно хотелось есть. Кормили в первомклассе всех, а вот, начиная со второго бесплатный завтрак  или обед (если учились во вторую смену)полагался только детям малообеспеченных семей. Вожделение, сколько я себя помню, желание хоть булочки, неотступнопреследовало меня в школе. Родители как-будто вообще не имели понятие, что вшколе тоже можно есть, что там есть буфеты. Они не имели понятие и о том, что вшколе бывают праздники и надо нарядно одеться или что надо сдавать деньги накакое-либо мероприятие. Вопрос денег, одежды, еды в отношении меня никогда нерешался в родительском доме хотя бы на среднем уровне. Поэтому уже в начальныхклассах  не было в чем пойти, не было, начто купить. А потому я удерживалась дома, так с детства проходя свою аскезу,  отучивающую меня от праздников души, отвожделенной свободы и склонности уходить из дома в поисках приключений. Бог велменя хорошим материальным путем, решая через родителей лучший вопрос в моейжизни – не притязание и умение терпеть. Однако, учительница, как и я, об этомне ведала и однажды послала меня домой за родителями, чтобы сообщить, что уменя ничего нет и что я такая-сякая.  Вэтот день я получила ко всему и двойку. К тому же, мама была дома,  и всеобещало закончиться для меня трагично. И вот тогда  я поступила так, как придумала, поскольку,когда тебя то и дело бьют, поневоле будешь и что-то предпринимать. А потомутетрадь с двойкой я порвала и выбросила, поскольку вырывать листы уже былоневозможно. Но, придя домой, с порога радостно объявила маме, что получилапять. Бросилась открывать портфель, а тетрадки-то там и нет. Я,  не смущаясь,  заявила, что тетрадь забыла в школе и надо заней пойти, а маму вызывает учительница, чтобы объяснить ей, о чем говорили насобрании (поскольку в дневнике была запись, приглашающая маму в школу). Делобыло зимой. Я одела ботинки с калошами,  и мы с мамой пошли. Учительница от силы моглаожидать меня с мамой еще полчаса. Надо было потянуть время. На полпути я«потеряла» один калош и вернулась его искать, а мама осталась меня ждать. Покая его «нашла» и пока мы пришли, учительница только-только ушла. Учительницебыло сказано, что мы приходили, а Вы ушли, а у мамы больше не было охоты идти вшколу, тетрадь посчиталась без вести пропавшей, но в этот день я не плакала.Если исходить из того, что мой внучок каждый день что-либо наплетет, хотя ибояться-то ему нечего, то и это событие не должно рассматриваться, я думаю, какпреступление, но как средство самозащиты. Хоть один раз (не считая конечнобесчисленных троек, которые уходили из моей жизни с вырванными листами). Онидействительно уходили из моей жизни, потому что уже в четвертом классе во мнестал проявляться интерес к математике. Маленькие озарения все чаще и чаще и безособых усилий стали посещать меня,  особенно на сложных задачах. А началось все стого, что Сара Давыдовна предложила классу решить задачу еще другим способом.Этот другой способ мне был сразу виден и я, сидя, недоумевала, почему пошли вобход, когда решить можно было куда быстрее. Так я была похвалена на весь класси принесла домой самую настоящую пятерку. Отношения с Сарой Давыдовной сталинемного налаживаться и потому, что, когда она читала детские книги, я ееслушала с огромным интересом и однажды по окончании урока бросилась к ней совсех ног, чтобы никто не опередил меня, и попросила книгу взять домой, чтобыдочитать, ибо чувствовала, что не доживу до завтрашнего дня, не узнав судьбугероев. Так я впервые прочитала «Дети подземелья», Короленко и впервыепочувствовала себя уважаемой учительницей. Для меня это было важно, ибо мнениео себе я имела самое незавидное. Отец контролировал меня мучительно,неотступно, всеми сподручными средствами, однако,  не вникая в суть моих занятий, переживаний,времяпрепровождения, но имея тайное желание хоть меня, из всей его породы,  вывести как-то в люди, увидеть меня не глупой,ибо и себя дураком не считал, был внутренним гордецом и не мог представить себе,чтоб у него, да глупые дети… Ожидания, как я себе теперь понимаю, на тот периодя никак не оправдывала, но за себя, неразумную, все же печалилась, ибо никак немогла взять в толк, отчего я такая несообразительная, и мелькающие успехиотнюдь не находила стабильными и никак не помогающими приобретению хотькакого-нибудь авторитета среди одноклассников. Не имея лучшего о себепонимания, я пеняла на свое лицо. Мама всегда говорила, что она, будучибеременной, была однажды поражена взглядом ребенка, мальчика, у которого былибольшие и очень красивые голубые глаза. Оттого и я родилась с голубыми глазами,которые мама всегда находила красивыми. До операции я действительно былаупитанным и симпатичным ребенком, так, что даже на улице евреи останавливали маму и спрашивали: «Скажите, а чем выкормите своего ребенка?». Но после операции я похудела и всегда была худой, сбледным лицом, усыпанным щедро веснушками, унаследованными от отца и материодновременно. У них веснушки хотя бы были на спине, а у меня, увы, по всемулицу, включая руки и спину. Руки же были волосатые и на сгибе в локте абсолютнокопировали руки отца,  и белесые ресницы,и  густые брови. Уже в семь-восемь-девятьлет мне хотелось нравиться мальчикам, или хотя бы  иметь друзей, или хотя бы доброе отношение комне учителей или воспитателей. Но взгляды скользили мимо меня,  и я сникала. Я много раз изучала себя взеркало. Я была хуже обезьянки в плане того, что подходила к зеркалу и справа,и слева, как бы мимо, бросая на себя взгляд со стороны, пытаясь уловить хотьгде-то затерявшуюся симпатию, хоть крупицу.

Мысль о моей некрасивостибыла постоянной, хотя никто и никогда мне об этом не говорил и даже не намекал.Кроме отца, который так и говорил, что я пошла в их некрасивую тарадановскуюпороду. С меня этого было достаточно. Однако при всем этом я была характерная,имела многие свои суждения, которые многие находили разумными и имела свои  пути на тот период к  самосовершенству.  Устремленность как-то развивать себя былазаложена во мне конкретно.  Пока это былов обход школьных наук,  но я записываласьв разные кружки, тяготея к спорту также, ездила в гимнастическую школу прицирке, занималась волейболом, ходила в библиотеку и запоем читала книги, иногдаотец посылал меня в библиотеку, чтобы я и ему выбирала книги, ориентируя навоенную прозу, фантастику или что-то научно-популярное. Я выбирала,расписывалась в формуляре и чувствовала себя неплохо, когда меня нахваливалибиблиотекарши. Родители едва вникали в мои дела, однако и не препятствовали. Вшкольном гимнастическом кружке учительница меня частенько приводила впример  и просила при всех показать илимостик, или шпагат, или лазание по канату. Однако, интересы к спорту  иугасали, и я бросала один кружок, устремлялась в другой, не находяудовлетворения и не видя здесь для себя пути. Что-то тормозило меня, отводилоот физического развития тела и неизменно уводило во внутрь. Процесс мышления ивсе, что этому способствует,  был дляменя немалой радостью, от которой отказаться было невероятно. Чтение, мышление  и проблески в математике постепенноотвоевывали меня  от других  увлечений, но в основе всего, моей тайнойлюбовью, которой я была как-то обделена, были человеческие отношения, самообщение, где мне, по сути,  и сказать-тобыло еще нечего, и не каждое общение могло удовлетворить, ибо я жаждаларазумного и доброго участия, как и диалога. Очень не плохим таким  человеком мог бы стать отец, если бы подоброму относился ко мне, т.е. лишний раз не бил. Однако, время, Сам Бог отвелнам великие идеи и размышления, как и обсуждения и споры на будущее, но опятьже в промежутках между отцовскими вспышками, которые были почти ежедневными ипо давлению и деспотизму не ослабевали, я бы сказала до последних его дней. Номногое из того, что говорил отец, становилось моей догмой, незыблемым отцовскиммнением, которое входило в меня неосознанно,  и я никак не могла ему возразить, нарушить,сопротивляться или посчитать неразумным. В моем мышлении работало постоянноесито, отсеивающее плохое и неизменно удерживающее крупицы истины: простая еда,простая одежда, не притязание на большее, чистота в доме, физическая культура,книги, шахматы, простая мебель, как ни странно, но юмор, как путь к  примирению, любовь к русским народным песням,чистая без мата речь, трезвый образ жизни в основном, умение говорить в глаза,не празднование дней рождений, скромность, не почитание себя в плане не претендованиена льготы или скидки, умение все делить поровну, не есть с кулака, невозвышаться над другим, не высмеивать нищих, убогих, религиозных людей, не гордитьсясвоими успехами ( хотя сам во многом этому следовал с трудом, но на уровне умаэто знал, считал за лучшее качество,  ина это ориентировал меня, говоря, что я женщина и должна учиться мыслить иначе,чем иногда позволяет он себе…)   Это лишькрохи того, что еще и по своему преломлялось во мне в те времена и что должнобыло еще пополняться всей его сутью, его мудростью и глупостью, его гордыней исамоуничижением, его свободой и вечной зависимостью от семейных уз, егопунктуальностью и расхлябанностью, его нравственностью и аморальностью… Всюжизнь, даже будучи уже взрослым и семейным человеком, я всегда мысленноспрашивала себя, а что бы на это сказал отец? Только его мнение не позволиломне в трудные минуты расслабиться. Только с ним я сравнивала своего мужа итерпела его характер, который на фоне отца казался ангельским, хотя и одинсюжет о качествах мужа, уверена, шокировал бы многих.  Я всегда понимала, что отец  иногда не дотягивает до того образа, которомуя следую, но некоторые великолепные качества отца заслоняли мне его высочайшиенедостатки, на которые я закрывала глаза, а некоторые не прощались никак. Но овеликолепных качествах отца я расскажу попозже, когда он начал писать свойтруд, ставя перед собой великую утопическую цель о переустройстве мира, о чем яеще поведаю. Этот путь отца был также моей предтечей, данной Богом. Характер имысли отца, а главное – благая цель, по своему подготовили меня Волей Бога кдиалогу со Всевышним, Который, будучи Истинным Отцом,  через Святые Писания, которые я пишу,вооруженная необходимыми качествами и пониманиями, так сказать, базовыми,действительно нацелен Дать этому миру реальное духовное возрождение. Так чтообраз моего земного отца в этой жизни глубоко символичен по той роли, которую Создательему отвел, ибо в миниатюре, как слуга Бога,  отец принялся своим греховными качествамиподчищать меня, подготавливая, сам того не зная, но все же что-то во мнепредчувствуя постоянно, к великой встрече и диалогу с Самим Создателем. Однако,все это мне видно и сказано теперь, тогда же наука была не из легких, а потомуБог  на летнее время увозил меня впионерские лагеря, где была своя и опять же неотступная школа жизни. Но обэтом, как и больших переменах в нашей семье,  я расскажу в следующий раз.

Другие произведения автора:

46.МОЯ ЖИЗНЬ. ЧАСТЬ 20(3). ПЕРЕМЕНЫ. ШКОЛА.

69.МОЯ ЖИЗНЬ. ЧАСТЬ 30(1). 1995-1999 гг. БЫТ. МОЯ РАБОТА. ПЕРЕМЕНЫ.

МОЯ ЖИЗНЬ. ЧАСТЬ 7(1). Я – ПОДРОСТОК.