Заглянувшим за грань... часть 1

1
Тихо. Мрачно и холодно. Запах сырой земли, прелых осенних листьев и гари. И ещё звеневшая в ушах тишина, и невозможность открыть глаза из-за пульсирующей головной боли, разрывающей всё внутри. Сердце дрожало, отбивая стуки где-то в области висков. Вскинув руки, он сжал голову и тут же почувствовал приступ острой тошноты. И вдруг вспомнил, как очнулся от того, что кто-то поворачивает его на спину и вытирает лицо. Приоткрыв глаза, он увидел склонившееся лицо командира и его шевелящиеся губы. Тот что-то говорил, но он его не слышал. И ещё он вспомнил Серёгу, что лежал недалеко от него, и которого отбросило секундой раньше в сторону.
- Как Серёга? - прошептал он, вновь уплывая в темноту.
Очнулся он от того, что кто-то вновь трогает его лицо. На удивление, спокойно открыв глаза, он увидел склонившуюся над ним женщину в белом.
- Ты кто? - прохрипел он. - А-а... Медицина.
- Нет, не медицина, - женщина смахнула с его лица остатки земли и мелкой травы.
- Кто тогда? - хмыкнул он, почему-то не чувствуя ни тошноты, ни боли.
- Фантазия твоя, - женщина улыбнулась.
- Что со мной? Помню головную боль и дикую тошноту.
- Контузия. Переломов, черепно-мозговой травмы и повреждений внутренних органов нет. Рот и нос от пыли и песка тебе освободили. Без сознания был около десяти минут. Сейчас сознание немного спутанное, есть глухота и нарушение циркуляции крови.
- Ну вот... А говоришь, что не медик.
- Нет, не медик, - отозвалась женщина. - Сейчас тебя увезут в госпиталь.

Вроде бы ранний вечер. Мимо проплыла лесополоса, чуть скрытая густым туманом, и укреплённый блокпост. На рукавах у ребят повязки определённых цветов - отличительный знак наших военных. И ужасно холодно, даже под наброшенным на него бушлатом. Едем дальше по трассе вдоль желтеющих полей с чёрными проплешинами от снарядов и воткнутых в землю табличек - «мины». Проехали развалины небольшого села: дома, словно обглоданные со всех сторон, торчали в небо сожжёнными стенами, магазины разбиты и пусты, вдоль дороги чернели искорёженные остатки военной техники и автомобилей. Дальше по трассе - нескончаемая вереница машин и автобусов с надписями «люди» или «дети», убегающими от тех воронок и развалин. А ещё дальше граница и, наконец-то, небольшой приграничный городок, где он очнулся на кровати в развёрнутом полевом госпитале. И первая мысль, сразу пришедшая в голову - «Как там Серёга? Его же первого накрыло. Так опять же, вместе везли. Тут он значит. Живой... Плохо, что глухой я пока. Ничего не слышу».
- Не спишь - прошелестел над ним голос.
- Не сплю, - он открыл глаза и встретился с глазами женщины в белом. - А-а... Опять ты? - женщина улыбнулась. - Почему я тебя слышу? А вообще, ничего не слышу.
- Пройдёт. Подлечат и пройдёт.
- Бабку сегодня вспомнил. Вспомнилось, как она молилась у иконы в углу.
- Так она до сих пор молится.
- Ха-а... Бабка уже лет десять как умерла.
- Умерла... И молится.
- Вот только сказки не говори. Бабка... - вздохнул он. - Домишко свой она фатерой называла. А про хорошую солнечную погоду говорила - сёдня на улице вёдро. А вдругорядь говорила - это, значит, в следующий раз.
- Больно? Или уже нет? Накололи и накапали в вены, - женщина тоже вздохнула. - Я же всё про тебя знаю. Родился, рос... А с чего началось-то? Как у всех мальчишек. Безобразничал, огурцы да яблоки тырил у соседского деда. Собаку его злил у забора. А когда самогонки-то первый раз нахлебался? Помнишь?
- Помню. В 13 лет.
- Бабка тогда всю ночь у иконы стояла. А ты в бане дрых... Хорошо ещё, что накурился только раз и не понравилось. Самогонка легче пошла.
- Все пробовали, и я тоже.
- Дурной... - женщина посмотрела в окно.
- Кто ты?.. Сидишь, мораль тут читаешь. Я сам себе давно всё запретил.
- Жалеем мы вас таких. А иной раз и спасаем, - женщина поправила одеяло.
- А ты ещё ладошкой по башке погладь, как мамка в детстве.
- Не обманывай. Мать твоя умерла, когда ты в штаны ещё ходил. С бабкой и рос.
- Ночь. Мы никому не мешаем своей болтовнёй?
- Нет, нас никто не слышит, - помолчав, отозвалась она.
- Послушай... Ты думаешь, я не понял кто ты? - прищурившись, он пристально взглянул на женщину. - Ты зачем тогда мамку забрала?
- Жизнь в ней угасла. Тлела, тлела угольком, да поддержать некому было. При болезни ведь, как получается... Копит человек обиду и страх, и наполняется этим досыта. И вот тебе и болезни. Отец тогда не признал тебя за своего и на север уехал. Вот она и завяла.
- Ты это... Бабку с мамкой там увидишь, так скажи, что скучаю. И это... Люблю. Раньше незаметно было, а теперь люблю короче.
- Ну да... Ничего не меняется в этом мире. Как скажешь «возьми» - так все слышат. Как попросишь «дай» - так все глухие.
- И это... Слух мне верни. Не хочу, чтобы глухой.
Проваливаясь в сон, он успел заметить, что она разрешает ему уснуть. Жалеет. Или всё же спасает?

Ранняя осень. Выйдешь из полевой палаты, сядешь на лавочке и вдыхаешь этот влажный воздух с прохладцей. И он в один миг наполняет лёгкие до краёв. Сидишь и любуешься опавшими листьями разного цвета, травой, что полощет ещё зеленью на полянах. И всё это будет радовать людей до первых морозов. Если, конечно, люди это заметят... Тепло здесь пока. Рядом тихий и пустынный берёзовый лесок, густые облака над головой, и небо, кутающееся в те тёплые одеяла. А ты сидишь и наблюдаешь за всей этой тишиной. Красиво и грустно здесь.
Да, ты контуженный. Тебя контузило. И чем отзовётся это - неизвестно. И Серёгу вон нашел... Оказывается, тот валялся рядом, через четыре кровати от него с прицепленной к руке капельницей. Здорово его шибануло. Ты уже на поправку, а Серёга вон только глаза стал открывать. Спишут его, наверное. Не вояка больше. И Серёге пофиг, что на небе живут густые облака. Выкарабкаться бы.
А ты... Внешне-то ты здоров. Внешне... А что дальше? Периодическая или постоянная головная боль. На погоду и на полнолуние, на внутренние психи и внешние раздражители. И такая сильная порой, что обезболивающее горстями, а в голове мысли - лучше бы её тут же и оторвало. А потом привыкаешь к этой боли и замечаешь её, когда уровень откровенно зашкаливает. Например, когда ты просыпаешься от этой боли и болит везде. Плавающая такая боль, перетекающая медленно и мучительно. Когда затылок, лобная часть, череп, виски, скулы... Когда появляется дрожь: внутренняя, в мышцах, в глазах, в суставах... Когда нарастает боль в сердце и общее напряжение... И когда головокружение до тошноты... А потом отпускает, и наваливается дикая усталость: словно ты находишься в состоянии тряпки на ветру, болтающейся на верёвке между госпитальными палатками. И при этом ты умудряешься что-то ещё говорить и улыбаться.
Где же ты, женщина в белом? С тобой, почему-то нет такой боли. Да... И мысли... Ты-то вот выздоравливаешь и постепенно приходишь в норму, потому что шибануло не слишком сильно. А вот Серёга... Ему, видно, придётся с этим жить. Да уж, повезло... Птицы вон и то скоро полетят в тёплые края, чтобы вернуться потом домой по весне. А мы, как эти перелётные птицы, улетаем далеко и живём тут с мыслями - вернуться бы домой. Но нет... Там ребята. Да и контузило не остро. Пора на подмогу. Только вот Серёге бы выкарабкаться.

- Привет, командир, - устало бросил он, входя в очередное укрытие на передке. - Выписался вот. Вернулся. Кое-как добрался до вас.
- Привет, Гога, - протягивая руку и приобняв другой, кивнул командир. - Заждались. Хорошо, что ты не на вылет. Серёга, слышал, всё.
- Да, тяжёлый, - он вздохнул. - Попрощался с ним в госпитале. Вроде маленько слышать начал.
- Да-а... На смену одним идут другие, - командир закурил и протянул ему огонь. - Отчего-то приходит здоровый пофигизм. Может, и поздновато, но всё-таки он пришёл. За что и спасибо с поклоном. На многое теперь смотрю сквозь пальцы. Если смотрю, вообще. И даже жить иногда легче.
- Люблю слушать такую исповедь. Столько слов положительных, даже соскучился, - усмехнулся он.
- Легко соврать кому-то, но не себе. Хуже нет этого ада, - командир помолчал. - Залётный у нас погиб. И... Пастушок. Вчера.
- Как? - обронил он, поперхнувшись новостью.
- Миной накрыло обоих, - выдохнув из себя дым, командир поморщился. - Вот такие дела. И спасибо, что вернулся.