Заглянувшим за грань... часть 2

2
У каждого жизнь складывается по-своему, и проживём её мы и никто другой. Короткую ли, долгую... Нечаянно прервавшуюся или дотянувшую до глубокой дряхлости. Это личный жизненный путь. И наши размышления построены только на собственном опыте. Надо просто уважать себя. Такой уж, как есть... У других может быть другое мнение, но это их личное мнение. Это же счастье - быть самим собой. Не притворяться - а быть. И это повод быть свободным от чьих-то предрассудков.
Что сейчас там у них?.. У ребят, навеки ушедших в иллюзию свободы. Интересная штука для тех, кто всё это представляет. Какие там чувства? И есть ли там чувства? Ведь если нет чувств и поступков, значит - ты безжизненный и холодный. А как же страх, удивление, раскаяние? Или смех, счастье, и даже любовь?.. Чувства же? Да... А как там с подлостью и безразличием? Это тоже чувства и поступки. Неужели и их можно унести с собой в ту иллюзию свободы?.. А если немного иначе поступать? Не лучше ли побороть их в себе здесь, пока живёшь и учишься на собственных ошибках. Себя не знаешь? Так узнавай! Это же интересно!.. Ошибаешься? Так учись! Борись с собой. Живи и не бойся. Страх - это не по-нашему!.. Подлость и предательство? Ищи тогда ответ и не сомневайся больше. И кто сказал однажды, что ты не от своего папеньки, когда он работал во вторую смену? Кто тогда сказал, что к маменьке на огонёк вдруг забрёл пьяненький сосед в майке?.. И как оказалось потом - сплетни и обман. Поступки такие подлые у людей, из-за каких-то корыстных целей.
- Надеюсь, ты поверишь мне, отец, - прошептал он, глядя в спокойное небо.
Звёздное небо и впрямь было спокойное. Затихло всё, словно захлебнулось в этой осенней грязи и натужно откашливается, уткнувшись в промокшую от дождя землю. Сырость и темнота, и холодная ночь. Хорошо, если вечером получится выбрать часок-другой, чтобы помыться и сменить одежду. Потом ночёвки в окопах, где есть хоть какая-то защита от непогоды и обстрелов. Темень, под ногами вода и грязь, а ты борешься с холодом, сворачиваясь клубком, чтобы согреться. А вокруг мнимо откровенное безлюдье, где тысячи таких же, как ты, пытаются согреться: каждый в своём мнимо уютном мирке. Полевые условия в холодное время года изматывают физически и морально.
Почему-то вдруг вспомнилась девчушка лет двенадцати на автовокзале, когда он добирался до своих из госпиталя. Он присел тогда на скамейку с купленной булочкой в местном буфете. Шутя разговорились, и она рассказала, что ждёт маму, которая вернулась в квартиру неподалёку за убежавшей неизвестно куда кошкой. Вдруг та вернулась... Девчушка рассказывала, как большую часть времени они проводили в подвалах, как спали там на пляжном коврике. О том, как варили рисовый или пшённый суп во дворе на кострах, когда в городе было тихо. И о том, как ходили в поисках воды и хлеба. Она рассказывала спокойно и обыденно, видимо привыкшая к такой жизни за долгие годы бомбёжек. От этого её спокойствия веяло какой-то непроходимой безысходностью. И добила она последним - мы живы, у нас всё хорошо. Понимаете?.. У них всё нормально!
На площади суетились люди, ожидая транспорт. И им всё равно, что вдруг прозвучит сирена воздушной тревоги, что вдруг начнутся бомбёжки и обстрелы. Они ждут... На улицах мелькают патрули из одетых в военную форму ополченцев с георгиевской ленточкой - символом наших доблестных дедов. Ополченцы из народа, отвергающего новые реалии навязанных идей.
На выходе из автовокзала снуют волонтеры: все активные, настроенные на победу, с желанием помочь и верой, что всё должны исправить, и всё опять будет хорошо. И люди... С большими и маленькими сумками, где вместе с документами и наличными деньгами примостились необходимые продукты на дорогу и вода. И при малейшем непонятном шуме - тихий шёпот, настороженные взгляды и напряженность.
- Семью брата накрыло прямо в квартире в прошлую среду, - звучит так обыденно и буднично.
И ещё дети... Молчаливые и безучастные, в спокойной отрешённости. Им тоже надо куда-то бежать, потому что они устали прятаться. И дай бог, чтобы все успели выехать на автобусе или личной машине, убегая от обстрелов по просёлочным дорогам. Могут ведь и разбомбить... И последняя фраза девчушки:
- Когда всё закончится, то мы обязательно вернёмся домой.

- Не спишь? - шепнул командир.
- Нет. Думается.
- Мне вот тоже думается, - командир повернулся на бок, лицом к нему. - Противник работает сейчас малыми силами, по типу - разведка боем, без втягивания основных сил. Чуть ли не каждый день кидают в бой батальонно-тактические группы, бросают один батальон. Для чего такие провокации? Вскрыть наши огневые точки? Узнать старые части перед ними или новые? Так проще разведгруппу выпустить, и пусть шныряют по лесам.
- Чистое самоубийство. Это же вызвать огонь на себя, почти без шанса уцелеть и выйти таким составом.
- Не могу понять их работы. Их бьют без остановки, а они опять делают вылазки.
- Расходный пакет для их кураторов, - дёрнул он плечом. - Это как приговор на прорыв. Как сухие ветки в костёр, политые бензином.
- Ну... В бой прямо с колёс. Не задерживаясь, чтобы раньше времени их не бабахнули, - командир вздохнул. - Порой даже жалко их, это худший вариант использования. Вот и сегодня опять попёрли.
- А кто их будет жалеть? Их заумные партнёры, что стали вдруг роднее нас?
- И «лисьи норы» у дорог делают. Зарываются, и невозможно выбить оттуда.
- Кто бы мог подумать, что так между нами выйдет.
- Вот и кто. Всё... Спим.
Травы здесь, почему-то стали жёсткими и пепельно-серыми. Осень виновата? Или другое лютое ненастье, обильно поливающее эту землю. Жёлтые цветы, разбросанные по краям речушек, что вброд, превратились в белые пушистые комочки. И ивы, густо растущие у воды, осыпались листьями на прибрежные берега. Осень натужно крепилась, постепенно теряя свои силы. Ещё холоднее, и не менее печальнее.

Прилетевший осколок попал в каску и долбанул так, словно по голове кувалдой дали. На секунды, его даже вывело из состояния собранности. А потом бахнуло так, словно по плечу кирпичом шибануло. Он и не понял сразу, что произошло. Словно кипятком всего обдало. Вроде хотел ответить, по привычке вскидывая гранатомёт, и вдруг понял - рука-то левая не работает. Его сразу бросило в холодный пот. Попал... Боли он пока не чувствовал, было странное ощущение горячей крови в рукаве. Он отполз к дереву и прислонился спиной к стволу. Попадания осколка он практически не ощущал, чувствовались только нарастающие болевые толчки в руке и лёгкое головокружение. В глазах потемнело, и скорее всего от потери крови. Под ладошкой на земле была мокрая лужица. Он поднял глаза на рану: из осколочного ранения в плечо вытекала густая тёмная кровь. Ощупывая поврежденную руку, он наткнулся на куски разорванного мяса. Кто-то из ребят уже вколол ему обезболивающее, а на рану, предварительно разрезав рукав, стали накладывать салфетки и тугую повязку. И опять «ага», и опять госпиталь. Глубокое ранение в плечо - осколок дошёл до плечевой кости через дельтовидную мышцу и застрял там.
Тёмная безлунная ночь, и только одинокий фонарь в окне заливал светом молчаливую тишину за окном. Он постоял немного, вглядываясь в своё оконное отражение, и лёг на кровать. Рука после операции ныла, и порой даже чувствительно, но он не тревожил медсестёр внеочередной дозой обезболивающего. И так хорошо бегают. А он потерпит... В тягучем полусонном забытье.
- Ну и что, - над ним склонилась женщина в белом. - Опять попался.
- Есть немного. И спасибо, что не тяжко, - отозвался он. - Ты долго не приходила. За другими бегала?
- Нет, - она присела на край кровати. - Однажды я говорила тебе, что у каждого она своя.
- Хм... - хмыкнул он сквозь зубы. - Выходит, что ты у меня личная, собственная. И рука вон не ноет. Словно пришла и обезболила.
- А что же ты так неосторожно? Жалеть себя надо. Сам себя не пожалеешь, не сбережёшь, то никто за тебя это не сделает.
- Ты вон ходишь по пяткам. Чуть что, и вот она. Караулишь всё?
- Да мне-то что... Я только забрать могу.
- Осень за окном... - он вздохнул. - Мокрая земля, прелые листья, воздух после дождя, запах белья от первого мороза. Летом оно пахнет жарой, да притомившейся на открытом солнце травой. А зимнее бельё - это свежесть.
- Да... Ни с чем не сравнишь.
- Где же ты его нанюхалась?
- Так хожу же. Везде.
- А запах горящих дров на костре, запах свежей древесины, запах реки с карасями. Эх!.. - крякнул он. - Или запах летней полыни в берёзовом венике в бане. Запах дыма и сжигаемых листьев, с такой горчинкой пряной. Запах травы, когда лежишь в поле. Запах запечёной на костре картошки, и запах грибов в лесу, - он мечтательно прищурил глаза. - А запах ночи... Тихой такой, когда стоишь на крылечке босой и просто вдыхаешь её полной грудью.
- Истинная правда, - она улыбнулась. - Она же передо мной, словно голая.
- А ещё знаешь... Лужи очень украшают город, его отражение в лужах.
- Да... - протянула она мечтательно. - Классика русской осени: листва на крыльце, и яблочный дух на веранде.
- Люблю осень, - разоткровенничался он. - Её запахи и моросящие дожди, жухлые листья под ногами. Даже сейчас слышу их шорох. Осенняя ностальгия по вечности. Вроде умирает, а как же красиво.
Они помолчали, думая каждый о своём, и их молчание не прерывал никто. Даже те, кто невольно стонал и бился в бреду там, за гранью их особенной тишины, переживая нескончаемую боль или бессонницу.
- Прости... - проронил он шёпотом. - Тоска, какая-то навалилась. На откровенность потянуло.
- Ну и ладно. Спишем на твоё очередное осеннее обострение.
- Есть хочу. Хочу варёной в луковой шелухе грудинки, запечённой потом в духовке. Как бабка готовила. А потом её с хреном или горчицей. Холодная будет резаться тоненько, и на свежий хлебушек её.
- Соскучился по-домашнему? А то всё казённое ведь, каши да сухпаи.
- Соскучился, не спорю, - отозвался он. - Это уже, наверное, комплекс. Или зависимость от такой жизни. А если проще, то глубокое сомнение в собственной правильности. И даже попытка оправдать себя и убедить в такой правоте.
- Да... Иногда прожигаете жизнь и живёте так, словно весь мир вам должен, - женщина нехотя улыбнулась. - Тысячи лет живёте, и не можете научиться жить мирно.
- Сударыня!.. Чем я вам задолжал? Откройте секрет!
- Да есть один должок, только об этом позже. Время не пришло, - она строго взглянула на него. - А сударыней называй своего лечащего врача.
- Всё, что должен, я активно исполняю. Долг, понимаешь. Присяга на верность Отечеству.
- Вся планета, и всё, что на ней происходит - это одно целое, и друг без друга не существует, и друг с другом кружится в своём порядке. По праву рождения на этой планете, человек имеет право на воздух, воду, свободу по воплощению своих жизненных целей. Кстати, а само слово «долг» - это что-то из области материального? Или всё же духовного?
- По мне, так если любишь и уважаешь, если благодарен - то это да, скорее душевное. А если должен, обязан, так положено - то больше к материальному. А вообще... Если попался, то выполняй!
- А ты сам-то кто? Пофигист?.. Или хочешь жить от всего свободным? - женщина в белом склонилась над ним. - А обязанность, что тогда, по-твоему? Она тоже принадлежит своему порядку и подлежит выполнению по требованию или внутреннему убеждению. Значит, ты несвободен в своих решениях и должен исполнять чью-то волю.
- Хорошо. По-твоему, мы никому ничего не должны, - внутри у него, отчего взбунтовалось и захотелось высказать ей свои мысли. - Тогда зачем идти защищать свою землю? Зачем погибать, если мы не испытываем к ней уважения? Пусть бьют и грабят. Так, по-твоему?
- Нет... По-моему, человек на этой земле больше всего должен природе и небу, что даёт возможность жить и дышать. Он должен относиться к этому с любовью, заботой и уважением. И это не ваше решение. Так устроен мир. Приходя в этот мир, вы уже ему должны.
- Наш мир - это люди. Всё остальное - окружающая среда. Я свободен в своих мыслях и чувствах. Это, по-твоему, духовное. Я несвободен иногда в своих поступках по известным тебе причинам. Это долг и обязанность. Так живут многие, живут в заботе о детях и родителях, о земле своей. И мы вынуждены делать это друг для друга. Даже тем, что защищаемся, устраняя себе подобных агрессивных людей, - он зло взглянул на неё. - И не мучай меня. Удались уже в тайгу, в пустыню, на Луну в конце концов. Туда, где приятное тебе общество, и ты хороша для него.
- Вот тебя корёжит-то! А знаешь... Для меня самое агрессивное общество на земле - это людское общество, построенное в батальонные колонны. Порой дикое и необузданное. Одинаково матерясь сквозь зубы, это общество хладнокровно убивает друг друга.
- Оно и видно... Ходишь тут, урожай собираешь. Но это не говорит о том, что я должен вдруг прогнуться и струсить.
- А я тут причём?.. - женщина помолчала. - Злобы в людях много, вот и хлещутся. А я что... Я рядом. Я всегда рядом, когда такое творят.
- В мире всё имеет причину. Без причины ничего не происходит. В том числе и войны.
- Да... Зачастую ты работаешь не из чувства долга и материальной выгоды, а из-за моральных принципов. И скажу тебе откровенно - добрую душу хоть к ране прикладывай.
- Послушай... Я смогу дальше с ребятами?
- Сможешь. Пошевели-ка рукой. Видишь, работает.

Широкое крыльцо госпиталя на входе, и несколько скамеек вдоль дорожки, вымощенной из серой плитки. По бокам, вглубь большого двора, в разные стороны тянулись небольшие аллейки, где стояли такие же скамейки, выкрашенные в светло-коричневый цвет. Вооружившись метлой, старый дворник сгребал с тропинок облетевшую за день листву. Тополя с почти опавшими и даже зелёными, казавшимися неживыми листьями. Клёны с такой же потускневшей позолотой, да рябины с багряными красками. Молодые берёзки, обнимающие белизну стволов тонкими ветками. И только ельник гордо красовался среди осенней пестроты густой зеленью, помахивая тяжёлыми лапами на ветру и привечая в своих недрах белок и сорок. И над всей этой красотой плотные облака, сгустившиеся над горизонтом в тёмно-серые тучи. К дождю видно... Он втянул в себя сырой воздух с запахом мокрой земли и грибной прели. Почему-то так показалось.
- Отдыхаешь? - женщина в белом присела на скамью.
- Дышу... Сижу и думаю - надышаться бы. А то вдруг не успею.
- Дыши... Успеешь.
- Странно, - повернулся он к ней. - Я думал, что ты приходишь в бреду или во сне. А сейчас вроде спокойно, и ты опять здесь.
- Ты сидишь сейчас и делишься со мной этой красотой вокруг. Вот и присела.
- Я делюсь?.. Я вроде думаю только. Мысленно, так сказать.
- А я вижу внутренний мир.
- Зачем ты лезешь в мой внутренний мир?
- Ты словно художник рисуешь этот мир и выставляешь работы. Делишься своим внутренним миром. Так что... Изволь-ка и моё мнение уважать.
- Да я по этому поводу, что-то не особо замираю от восторга.
- Вижу, что трепещет внутри за дальнейшую судьбу, - она подняла со скамьи упавший лист и покрутила его в руках. - А для внешней картинки нужно быть очень сильным? Да?
- Мне уже ничего не страшно. Уже отбоялся. Уже ничем не испугать.
- Да знаю, что сам себе вождь и учитель, что грех быть вровень со святостью и моралью.
- А ты со своими проповедями и прочей ерундой? Это попахивает мистикой.
- А я ненавязчиво. Я искренне и непосредственно, для большего восприятия. К тому же причина есть.
- Причина... - хмыкнул он. - Томная и мечтательная. Испытание на терпимость. Зато ты вон, во всём свободная. И на метле поди летаешь?
- Вижу-вижу, что возникает иногда чувство наслаждения жизнью.
- Ещё бы... Тишина, и приятное состояние расслабленности.
- Вот и не трать время и нервы попусту. Скоро появится больше свободного времени для чего-то нового. Его никогда не поздно начать. Поверь.
- И опять туда?
- Ну а куда?.. Туда. Ты же сам так хочешь.
- Ну и всё... А то кругом сплошные учителя в тонкостях жизни. Аж самооценка растёт.

Он лежал в палате, прислушиваясь к мелким шорохам и стукам в глубине коридора. Придёт, не придёт она ночью? И он подсознательно поймал себя на мысли, что ждёт её прихода. Прихода женщины в белом.
«Чушь, какая-то!.. Ходит и судит его, словно он перед святыми на коленках. Живёт он так, как должен прожить. Вот и всё! Слышишь?.. Ошибки? Да, делал и много. Понятно?.. Вот когда поползаешь там, когда словишь башкой комья земли от очередного прилёта, тогда и почувствуешь стремление к жизни. И каждый варит себя в одиночку в такие моменты. Хотя... Она ведь ходит там и всё видит. Вот тебе и не суди - да не судим будешь... Каждая жизнь уникальна, и за каждым советом - куча вопросов, как его выполнить. Самому, с азартом и самосохранением, с нежеланием сокращать назначенные этой жизнью дни. Осуждать кого-то?.. Не хотелось бы иметь такого права. Тем более осуждать её, приходящую в любое подходящее для неё время. За ним?.. Так чего же медлит, если уже пора? Каждый портит свою жизнь по-своему. И не мешайте... Обращаясь иногда к себе и спрашивая: а чего хочет моя душа? - отвечаю - было в ней что-то такое, что давало силушку и радость. Вот выписать бы себе чего-нибудь облегчающего... И странное дело - уже два раза списываю себя и выписываю».