I

ЧАША

Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем не как Я хочу, но как Ты.
(Матф.26:39) 

 
  Во двор выцветшего, облупившегося, одноэтажного здания райвоенкомата въехала милицейская машина. Из неё вылез милиционер, а за ним, бледный, худощавый молодой человек. Отконвоировав привезенного призывника в помещение, и передав дежурному офицеру, милиционер удалился. Молодой человек проводил его грустным взглядом и проследовал в комнату, указанную дежурным.

  В комнате, большой и светлой, с четырьмя окнами по одной стене и плакатами по остальным, заседала комиссия, решавшая судьбу лиц уклоняющихся, от призыва в ряды Советской Армии.

  Председатель комиссии, как, впрочем, и остальные, находившиеся здесь, оказался молодым и суровый, в ладно сидевшем на нём пепельно-сером штатском костюме. Он хмуро посмотрел на вошедшего.

  – Ну что, добегался? В тюрьму теперь пойдёшь, а потом будешь в армии служить – сказал председатель строго – Фамилия?

  – Немцов – промямлил молодой человек.

  Один из членов комиссии, равнодушно, отыскал в стопке нужную папку и передал её председателю.   

  – Почему ж ты Немцов, в армию идти не хочешь? – спросил тот, не взглянув на папку.

  – Почему?.. Хочу...

  – Хочешь!? – ненатурально удивился председатель – Бери ручку, бумагу, и в коридор – заявление писать.

  Вот уже третий год, Немцов, уклонялся от призыва в ряды. Не изобретая замысловатых комбинаций, он просто игнорировал повестки из военкомата до тех пор, пока не приходила заветная, с грозной припиской, красными чернилами: «В случае неявки, вы будете доставлены под конвоем» или «… дело будет передано в прокуратуру». Тогда только он являлся. Выслушивал угрозы военкома, который обещал, пристроить его, если не в Афганистан, то на советско-китайскую границу, которая, с его, военкомовой, точки зрения, в то время, подходила для такого негодяя, ничуть не хуже. Затем направлялся на, располагавшуюся тут же, в полуподвале, медкомиссию, жаловался каждому врачу на здоровье и сбегал, при первой возможности, не пройдя обследования до конца. А затем начиналось всё с начала – повестки, предупреждения, угрозы и опять медкомиссия… Это стало доброй традицией, которую, за отсутствием разумной альтернативы, не хотелось нарушать. Немцов всё надеялся на… непонятно, в общем, на что. На какую-нибудь отсрочку, или, на то, что, если повезёт, потеряются его документы и о нём забудут. Хотя, за эти годы военком только укрепился в желании, пристроить Немцова погорячее, и даже в случае утери документов, смог бы восстановить их по памяти. 

  И вот, однажды утром, за Немцовым, домой заехала милицейская машина, с сопровождающим, и привезла его в военкомат.

  – «Заявление – прочёл председатель вслух, поданную Немцовым бумагу – Я, Немцов Анатолий Андреевич, с положением вещей ознакомлен и прошу призвать меня в армию…» Что ты понаписал!? Каких вещей? Что за ерунда!? Иди и перепиши нормально. Идиотом прикидываешься!?

  Вообще, Анатолий всегда считал себя большим специалистом по части всяких заявлений и, особенно объяснительных записок, которые, по мере взросления, и в силу свойственной ему неусидчивости, писал всё чаще. Но с этим он провозился с полчаса и, к собственному своему недоумению не смог произвести на свет, ничего лучше, чем то, что получилось. Милицейская машина сутра, и это заседание пяти суровых мужчин, как-то совершенно расстроили его и вывели из равновесия. Он стоял возле треснувшего подоконника, в коридоре райвоенкомата и пытался сочинить заявление. В коридоре галдели допризывники, вызванные для прохождения приписной комиссии. В голове было полнейшее разорение, и разбежавшиеся в панике мысли, никак не могли собраться и построиться в более или менее ровную шеренгу.

  – А, что это ты, Анатолий Андреевич, так вдруг в армию захотел? – злорадно полюбопытствовал председатель комиссии, прочтя переделанное, но не ставшее лучше заявление.

  Анатолий Андреевич пожал плечами. Чего он точно хотел, больше всего на свете, это чтобы всё, как-то обошлось.

  Красные заметки на полях повесток, однако, сбывались неумолимо, одна за другой. Как Немцов был доставлен под конвоем, в райвоенкомат, так и дело его, всё-таки передали в прокуратуру. Но там и без этого работы хватало, и судить Анатолия не стали. Дело его вернули, и военкомат прислал очередную повестку, предписывавшую явиться со сменой белья и едой на три дня. Дразнить военкома, дальше Немцов побоялся.

  Моросил дождь. Было сырое, холодное осеннее утро. На городском сборном пункте, призывники долго сидели под дождём. В ожидании переклички никого не пускали в здание казармы. Ходить было некуда, и не хотелось, главным образом потому, что сурового вида офицер, строго настрого, под страхом нарядов на уборку территории, запретил пересекать плац. Ходить можно было только в обход, пройдя по периметру. Плац был большой, и ходить, таким образом, казалось глупым. Иначе миновать его было не возможно, пересекать же плац было опасно, так как ровное гудение голосов новобранцев уже неоднократно взрезал устрашающий голос офицера:

 – Так! Призывник!!! Подойти ко мне, для получения наряда!!! 

  Пошёл снег. Холодные снежные хлопья налипали на одежду и стриженые головы. Плац превратился в чистый лист бумаги, с которого начиналась теперь жизнь призывников и потребность в рабочей силе для парко-хозяйственных целей стала очевидной. Всех новоприбывших направили на очередное медицинское освидетельствование. В просторном, светлом зале, с большими окнами было прохладно. Полукругом расположились врачи. Вдоль них двигалась синяя, в пупырышках, очередь, раздетых до трусов, призывников. Болезней ни у кого уже не искали. Убедились только в том, что все призванные живы и имеют видимые признаки предусмотренных уставом конечностей и наружных органов. Причём, наличие наружных органов, преувеличено равнодушно, втроём проверяли старшекурсницы медучилища. Дальше, новобранцев загнали в казарму – трёхэтажное здание со сплошными деревянными двухъярусными нарами, где и полагалось дожидаться своего «покупателя».

  Как бывает в середине осени, природа капризничает, и сама не знает, чего хочет. Потеплело. Снег растаял. Немцова (военком постарался) называли в списках тех, кто оправлялся в отдалённые уголки, тогда ещё необъятной Родины, и её тёплых окрестностей. На свою фамилию Анатолий не откликался. Когда покупатель с полученными новобранцами уезжал восвояси, и дежурный офицер, обнаружив Немцова, на вечерней поверке, спрашивал, где он был, и почему не отозвался, он неизменно отвечал, что спал, и фамилии своей не слышал. Дежурные офицеры менялись, поэтому реприза сохраняла свежесть. Делать так Толика научил Саня Пятак – отставной старший сержант. Отслужив в стройбате в Харькове, и, будучи человеком, энергичным, беззастенчивым и лишённым предрассудков, Саня водил дружбу с офицерами и прапорщиками. И теперь пообещал, договорится со своим бывшим начальством.

  – Тоха! Ты не потей! Всё будет ништяк – жизнеутверждающе заявлял Пятак.

  Обещание своё он сдержал, и Немцову оставалось лишь дотянуть до приезда харьковского покупателя, что он с усердием и исполнял. Находиться на территории сборного пункта постоянно, было не просто. Немцов время от времени удирал домой, чтобы поесть (на сборном пункте, всё-таки не кормили), и переодеться, чтобы изменить облик. Вероятность, что кто-нибудь запомнит его в лицо, была не велика, но вот одежда могла примелькаться. Возвращался Анатолий, обычно к вечерней поверке.

  Однажды очередная попытка перелезть через забор была пресечена нарядом милиции. Патрульные решили, что Немцов что-то передаёт на территорию сборного пункта. К нескрываемому разочарованию милиционеров, личный досмотр не дал никаких интересных результатов. Нашли только начатую пачку сигарет, спички и новенький военный билет. Восприняв это как личное оскорбление, милиционеры не смогли простить его Анатолию и передали нарушителя дежурному на КПП, оставив себе на память курительные принадлежности. Всё бы сошло – это не первый и не последний такой, да и лез он не оттуда, а именно туда, был трезв, и к тому же ничего предосудительного, горячительного и пр. при себе не имел, но… в его военном билете оказалась попавшая к нему накануне закладка с текстом религиозного содержания.

  Будучи воспитанным, в атеистическом обществе, а главное, в такой же первичной его ячейке, Анатолий крайне мало разбирался в вопросах религии. Поверхностные его познания были почёрпнуты, преимущественно из художественной литературы и других, так же мало приспособленных, для этого источников. В частности, он слышал о десяти заповедях, в число которых входила, единственная известная Немцову «Не убий». Дальше этого его теологические познания не простирались.

  Как-то прихватив банку вонючего непрозрачно-белого самогона и зелёных солёных помидор, Толик со своим другом Жирным и его невестой Машей отправились на Труханов остров, и забрались поглубже в лесок. Беседа, сопровождавшая питие, степенно подошла к вопросам веры, и тут раскрепостившееся сознание Немцова выдало на-гора, следующее заявление:

  – А, я вот как думаю: если я буду верить в Бога, а Его, например, нет… Ну и что? Так и будет. Какой от этого вред? А, вот если есть… Хорошо. Я же в Него верил. Вот если я не ве-ерю, а Он есть. Нехорошо. Я приду на Страшный Суд, а Бог и спросит: почему ты в Меня не верил? Что я скажу?

  Хотя угощение, т.е. самогон и помидоры, и было приобретено на Машины деньги, банкет, всё же посвящался уходу в армию Анатолия, да и Жирный получил уже повестку из военкомата. 

  – Хорошо – заявил Жирный – я поставлю, во Владимирском соборе свечку, и если меня не возьмут в армию, я крещусь.

  На следующий день идти никуда не могли. Но, уже послезавтра вся троица топталась в огромном полутёмном зале собора. Прежде Анатолий бывал несколько раз в церкви, с экскурсионными целями, но по делу никогда. Пахло ладаном. Очень уютно горели огоньки свечей. Гулко разносились шарканье ног и шёпот. Проповедник теологической теории вероятности растерялся. Пока Жирный, руководимый многоопытной Машкой, сосредоточено прилаживал, купленную здесь же свечку, у ног Николая-Угодника, изображённого в натуральную величину. Немцов колебался. Анатолий не считал правильным ставить свечки всяким заместителям. Уж если и обращаться, то к Самому Главному. Найти же портрета Бога он не смог. Кому же кроме Бога ставить свечи, было неясно. Был ещё, в центре, портрет Иисуса Христа, но с этим всё было ещё сложнее. Теологическое невежество не позволяло понять, в каком родстве с Богом состоял Иисус. Немцов не хотел прогадать в таком серьёзном вопросе.

  Наконец, так и не найдя никого главнее Христа, Немцов решился. Он приобрел, за три рубля тоненькую свечечку. Руководствуясь соображениями экономическими, Анатолий всё же подвёл философскую базу: "важно моё чистосердечное стремление, а не толщина свечи" и "скромность украшает". Приклеил её к многоствольному подсвечнику, оплавив один её конец над горевшими огоньками. При этом единственная просьба, которую он имел, была, разумеется, избежать армии, сформулированная в виде слышанной ранее и казавшейся ему религиозной фразе: «да минет меня чаша сия».

  На завтра Жирный рассказал, что в военкомате, куда он явился по повестке, его спросили, проходил ли он, в школе, начальную военную подготовку. Поскольку Жирного выперли из республиканской художественной средней школы им. Т.Г.Шевченко, после восьмого класса, за плохое поведение, среднее своё образование он довершал в вечерней школе, в программу которой НВП не входила. Узнав об этом факте его биографии, военкоматовская служащая дала Жирному отсрочку, и направила его на курсы телеграфистов.

  – Вот видишь! – воскликнул Анатолий. Ему льстило, что его теория получила, хоть и косвенное, но всё же подтверждение, в то же время ему, почти до слёз было обидно, что чудо произошло не с ним.

  Впечатлённый чудом Жирный, решил, почему-то, что "лиха беда начала" и "слово не воробей". Он отправился, всё в тот же Владимирский собор, на предмет крещения. Но креститься там оказалось накладно. Цены во Владимирском кусались. Пятьдесят рублей, показалось Жирному многовато, и он посетил скромную Ильинскую церковь на Подоле, где крещение стоило вдвое дешевле. Подивившись чуду, за компанию присоединился и Немцов. Спонсировала процедуру Машка.

  В небольших сенцах Ильинской церкви, женщина в цветастом платочке, стоя за конторкой, тщательно переписала личные данные из паспортов Жирного и Немцова, аккуратно приняла плату. Крещаемых оказалось, неожиданно много, человек десять-двенадцать. Преимущественно взрослые, но было и несколько детей, хотя, уже и далеко не новорожденных.

  Приближаясь к 70-ой годовщине, советской власти, Партия и правительство, стали снисходительнее относиться к религии. Этим вот новым либерализмом, и объяснялся такой наплыв, желающих приобщиться.

  Выстроившись полукругом, адепты замерли в ожидании обряда. Тщедушный, ветхий попик промямлил, что-то нечленораздельное. Затем, обмакивая малярную кисть в эмалированную мисочку, которую тут же держала, давешняя женщина, батюшка принялся обрызгивать водицей каждого персонально, бормоча себе под нос всё так же неразборчиво. Внятно он произносил только имена, сверяясь, всякий раз по бумажке. Имена поп произносил не те.

  Через несколько минут, друзья уже сидели на скамейке, в сквере, напротив церкви. Ветер нёс осенние листья вдоль дорожек, а воробьи какую-то чушь.

  – А, я что-то не поняла – весело сказала Маша – батюшка ваши имена называл?

  – Нет – ответил Жирный.

  – Ну, Бог-то знает – неуверенно вставил Толик – хотя настроение подпортилось. Для чего, я не понял, она так тщательно записывала паспортные данные? Для КГБ?

  И через минуту добавил:

  – Надо отметить.

  Религиозная жизнь, с тех пор интенсивнее не стала. Жирный сходил в военкомат, с просьбой, на курсы его не слать и отсрочку отменить. Умудрённые люди просветили его – после таких курсов могут взять на флот, а это три года морской качки, вместо сухопутных двух.

  В Немцова же отношениях с военкоматом, никаких изменений не произошло. Вместо этого, к нему попала закладочка, с идиллическим изображением доброго пастыря, спасающего заблудшую овцу. Под картинкой была подпись: «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную». Забавна эта закладка была своей не казённостью, не принадлежностью к системе, в которой обитал Анатолий. Она, выделялась, сиреневым прямоугольничком на сером фоне обыденности. Всё это не приветствовалось и ещё расходилось с Генеральной Линией Партии. Деяние хотя и не наказуемое, но и не одобренное Государством. Немцов сунул закладку в военник, чтобы не помять.

  Обнаруживший закладку офицер, очень гордился тем, что вывел на чистую воду маскировавшегося сектанта. Немцова загнали в каптёрку, приставив часового-узбека.

  – Что правинильса? – спросил жизнерадостный страж – что-о... – узбек сделал рукой жест, будто просеивает что-то сквозь пальцы.

  – Ничего не сделал – ответил Анатолий – просто за территорию выходил.

  – А-а, самаход хадиль! – обрадовался солдат – тэпер… – он похлопал ладонью правой руки по неплотно сжатому кулаку левой, как бы накрывая крышкой некий сосуд – это же армия, братан! – заключил он, счастливо улыбаясь.

  – Тъи дух, тэбе непаложина самаход хадит – продолжил узбек, наставительно, после некоторой паузы.

 Увидев, что Немцов не понимает, солдат попытался объяснить:

  – Тэбе сколька лет?

  – Двадцать один – ответил Немцов.

  Узбек немного растерялся. Такого поворота он не ждал. Это не укладывалось в усвоенную им эволюционную таблицу солдата. Немного подумав, он сказал:

  – Тъи старше меня, палучаица… значит, тъи дедущка.

  Обрадовавшись так же и этому обстоятельству, страж взял из кучи сваленных в углу сумок и рюкзаков первый попавшийся. Раскрыв его, он достал кулёк с едой, заглянул в него и подал Немцову.

  – Угашайса дедущка – сказал узбек, уважительно улыбаясь.

  Тем временем, всех призывников, а их было никак не меньше трёхсот человек, на том этаже, построили. Дежурный майор, сильно и давно захмелевший, прохаживался вдоль строя. Рубашка его была расстегнута до середины круглого живота. Галстук, безвольно сложившись вдвое, висел на зажиме, и напоминал страдающего морской болезнью, пассажира парохода, свесившегося за борт. Лицо и грудь были бордовыми. Майор вещал. До Немцова доносились лишь отдельные фразы, сказанные по-ораторски громче, для лучшего усваивания.

  – … Такие вот сектанты подрывают обороноспособность страны! Они отказываются брать в руки оружие, чем ослабляют армию и пособничают врагу!..

  Когда, спустя минут сорок, майор иссяк, и Анатолия перестали стеречь, он покинул каптёрку.

  – Где ты лазил!? – спросил Толика сосед по нарам – тут военный про сектанта, какого-то говорил, очень смешно, а ты всё пропустил. 

 
  Утром Немцова вызвал начальник сборного пункта.  Выяснилось, что он не доволен поведением призывника. Начальник доверительно сообщил Немцову, что считает, эту прогулку не самовольным оставлением расположения войсковой части, а дезертирством, так как последняя команда, в которую Анатолий был зачислен, но злонамеренно не попал, направлялась по маршруту «Чита - Ташкент – Кабул». По его мнению, Немцов не захотел исполнить интернациональный долг, по своим сектантским соображениям, чем Родину и предал.

  Все списки, в которые попадал Немцов, находясь на сборном пункте, не радовали, его своей тенденцией, даже теоретически, но последние пару команд, как-то особенно ему не понравились. Шестьдесят человек отправляемых в Казахстан, на Байконур. Как объяснил Анатолию один знаток, там нужны были смышлёные парни, с богатым внутренним миром, чтобы перестилать бетонное покрытие, оплавляющееся после взлёта космических ракет. В детстве Немцов хотел быть космонавтом. Космос, и сейчас конечно интересовал его, но уже, как-то меньше. Затем какой-то лейтенант с двумя сержантами, в сильно выгоревшем обмундировании и кирпичными лицами. Куда направлялась эта команда, выяснить, тогда не удалось.

  – Что же теперь делать!? Как же теперь догнать команду!!? – заволновался Немцов.

  – Не прикидывайся идиотом!..

 Закончить фразу, начальнику сборного пункта, помешал вошедший дежурный офицер.

  – Товарищ майор – заявил офицер, обиженным тоном – там призывник выпрыгнул из окна второго этажа и сломал обе ноги.

  – Запихните его в десантную часть, и пусть после госпиталя прыгает, сколько хочет – распорядился начальник, и добавил, обращаясь к Немцову – сколько же вас дебилов… ну ничего – уверенно заключил он – армия из вас людей сделает.

  В заключительном тезисе майор был твёрдо убеждён, потому велел Анатолию подписать бумагу, уведомлявшую, что если тот не отбудет с ближайшей командой, в которую его зачислят, то отправится в дисциплинарный батальон, на срок который определит трибунал, после чего, всё равно отслужит положенные ему два года.

  – Вы сектанты присягу принимать отказываетесь, – продолжал начальник – так ты мне распишись под текстом присяги, а то может сразу тебя под трибунал…

  Немцов расписался. Покупатель из Харькова должен был вот-вот прибыть.

  Следующим утром, Анатолию выдали повестку, предписывавшую, явиться через две недели, на сборный пункт и его отпустили. Вальяжно выйдя через калитку КПП, Немцов неспешным жестом подозвал, кстати, оказавшееся здесь такси и поехал домой. Небо казалось особенно голубым, а день особенно солнечным. Сколько раз он покидал сборный пункт, и всё было серо и буднично, но теперь праздничное чувство свободы можно было сравнить только с ощущением полёта.

  От радости он даже не сообразил, что уютный и гостеприимный Харьков теперь потерян.

Другие произведения автора:

Волшебное окно

XV

II

Это произведение понравилось:

Анна Магасумова