Послушник

               Очень часто, в самой поздней,  самой непроглядной и непроходимой, густой ночи, когда уже все добропорядочные граждане  аккуратно положили свой завтрашний обед в специально предназначенную для этого пластиковую баночку и, поставив ее в холодильник, улеглись почивать, а последние прохожие (если их, конечно, не пятеро) бегут домой с такой скоростью, будто сдают олимпийские нормативы, можно встретить человека, который никуда не торопится, напротив шагает вразвалку, враскачку и прибывает в родные пенаты, как правило, только перед рассветом. В подъезде, держась за перила, но все же шатаясь, он проходит мимо посторонившейся наглаженной,  бодрой массы служащих, поспешающих на работу. Чудодейственным образом с первого же раза отпирает свой вечно капризничающий нижний замок и падает тут же, прямо у входа и засыпает мертвецким, пьяным сном, прервать который сможет лишь землятресение в несколько баллов или внезапно сработавший будильник.

         Интересная все ж таки штука память! Проснется такой человек — ничегошеньки не помнит. Как отрезало! Выйдет на кухню, выдует ведро воды, посмотрит на боты свои все в комьях глиняных и вдруг бац!- что зубная боль- осколок в голову, впивается острым краешком в грубую занавесь вчерашнего, но не распарывает — силенок маловато, а лишь надрезает чуть, дабы страждущий мог одним только глазком похмельным заглянуть и не более. Сбрасывает человек грязную одежду на пол, в кучу- сейчас не столь важно, погружает затекшее тело в горячую ванну, склоняет намыленную голову меж колен. Темно в голове, аж жуть, и только полоска света робкая от осколка недавнего, узким лучиком, звеном связующим, слепит зеркалом и заставляет зажмуриваться. Проводя остаток дня на собственном диване за просмотром телевизора, который в настоящий момент является больше фоном, нежели хоть чем-то мало - мальски интересным, литрами поглощая минеральную воду и крепкий чай, человек неожиданно начинает осознавать, что наипрочнейшая занавесь во вчерашнее начинает постепенно приподниматься и отгибаться с разных сторон, словно под пальцами множества маленьких, но удивительно цепких рук. Засыпая, он знает уже гораздо больше, ночью, заглядывая то в один, то в другой просвет, а то и под низ, он видит образы и ситуации, имевшие место накануне. Наконец, к рассвету, тяжеленная занавесь не выдерживает подобного напряжения и разогнув стальные кольца у «потолка», на коих висела, оглушительно падает наземь, оставляя после себя лишь облако пыли. А человек просыпается, стряхивает эту самую пыль с головы, одевает чистую рубашку и продолжает жить дальше.

             Но, иногда, случается совершенным образом наоборот. Пробудившийся помнит практически все, мало того находящийся рядом в этот момент, а может их двое будет — участники ночного бдения, с быстротой и легкостью заполнят существующие пробелы, картинка обретет четкость, все станет ясно, как день, не останется места для белых пятен и непрокрашенных участков - история  получает продолжение , плавно переходя во второе действие и весьма еще далека от завершения. Так и вышло однажды то ли поздней осенью, то ли в самом начале зимы каких-нибудь два или три года назад с человеком по имени Валентин, мужчиной вполне еще молодым, но уже в достаточной мере испытавшим   всю пагубность воздействия на организм крепких алкогольных напитков при чрезмерном их употреблении.

            Морозная ночь с субботы на воскресенье готовилась к тому, чтобы раствориться в бледном рассвете, но была еще в силе, горели редкие, размытые фонари, где-то неподалеку шуршала «запоздалыми» шинами автотрасса. Валентин весьма нетвердо ковылял по незнакомому переулку старой части города, возвращаясь из очередных гостей, где  шумное застолье с песнями и плясками закончилось лишь тогда, когда даже самый «никогда не пьянеющий» весельчак утратил всякую возможность находиться в вертикальном положении, разномастная братия расползлась по диванам, и только он, Валентин, проявив свойственную ему в подобном состоянии упрямость, решил отправиться домой, переключив управление в режим автопилота. Идти было непросто, его вело от забора к забору, он оказывался то в глубоком, по колено снегу, то на заботливо расчищенной перед чьей-то калиткой предательски скользкой площадке и падал, а то и подминал заснеженные придорожные кусты и никак не мог выбраться из их цепких объятий. Огромный красно-синий пуховик висел на нем неровно, наперекосяк, с одной стороны значительно ниже, будто сполз с вешалки в шкафу с зимними вещами, из кармана торчал и волочился по снегу серо-зеленый шарф. Шапки не было вовсе. Даже попытка закурить и та окончилась неудачей — сигарета, совершив несколько превосходных сальто, приземлилась у ног и была сурово затоптана тяжелым, сапожным каблуком, так и не познав заветного пламени. Валентин, чертыхаясь, снова полез в карман. Из рассыпанного по дну табака он выудил вторую, помятую, без фильтра, прикусил уголком рта, в твердом намерении на этот раз прикурить непременно и уже чиркнул зажигалкой, когда где-то сбоку раздался характерный скрип тормозов миллицейского уазика. Провести остаток ночи в медвытрезвителе в Валентиновы планы ни коим образом не входило. Поэтому он, используя многолетний опыт по разрешению конфликтных ситуаций в темное время суток, попытался в мгновение сделаться более трезвым, прямоходящим, с не совсем внятной, но все же местами членораздельной речью только подвыпившего и никак не вдрызг пьяного человека. Такое помогало часто, однако, не всегда.

              - Упрут, как есть упрут — бормотал Валентин, запихивая мобильник во внутренний карман пуховика. Слева певуче отворилась разболтанная дверца. Из нее показалось плечо со звездами и часть головы с козырьком и блестящей кокардой.

                  - Ну и куда это мы в такое время и в таком виде?

      - Это вы мне? В глазах Валентина читалось неподдельное удивление. Повисла секундная пауза, после чего отворивший дверцу обнажил неровные зубы, из салона раздался оглушительный, почти истерический многоголосый хохот, а сам уазик зашатался и, в буквальном смысле заходил ходуном, словно живой.

            -Час пик прямо в полтретьего ночи — захлебывался сзади басовитый голос.

            -Народу — не протолкнуться. Уж не знаем кого и спросить — вторил другой голос, более высокий.

          В доме напротив дернулась белая, с разводами занавеска, восковое лицо блином прилипло к стеклу. Позади залился хриповатым лаем друг человека. Валя обернулся и прочел на калитке трафаретную надпись: «Осторожно, злая собака и еще более злой хозяин». Кто-то пытается быть остроумным. Представился почтальон, ноги в коленях согнуты, крадущийся. Быстрым, отточеным движением протолкнуть газету в обитую железом прорезь и прочь, прочь, дабы не потревожить, не нарушить покой. Скрипнула калитка, вслед смотрят исподлобья двое: человек и пес. Сумка на ремне, качаясь, уплывает вдаль. Не успели. Ничего, в другой раз. Тьфу..  Валентин тряхнул головой. Пьян. Пьян и безумен.  Домой, домой как можно скорее.

     Насмеявшись вдоволь, ночные бойцы заметно оживились и подобрели, о чем можно было судить по отрывистым фразам, доносившимся все с той же «галерки». Басовито:

             -Забавный парень..

        И на тон повыше:

             -Да пускай себе чешет..

         Сидевший на переднем сидении вытер тыльной стороной ладони выступившие от смеха слезы.

             -Ну и чего с тобой делать? Где живешь-то помнишь?

         Валентин, все это время теребивший свой замусоленный шарф и глуповато улыбавшийся, вдруг проявил неожиданную для себя смелость, водрузив носок левого сапога на изъеденную ржавчиной подножку. Ровно, четко, ни разу не сбившись, он назвал свой точный адрес, включая номер подъезда и даже этаж.

            -Ну иди. Только не по всей дороге.

        Дверца захлопнулась, уазик, выбросив из-под задних колес комья снега сорвался с места и, скрипнув напоследок тормозами у ближайшего поворота, испарился, как будто и не было его вовсе. Валентин облегченно вздохнул и поковылял дальше, наивно полагая, что приключения на этом закончились, но даже представить себе не мог насколько он ошибался. Все произошедшее было не более, чем тренировкой, ночная эстафета еще и не начиналась, а человек за кромкой поля, вытянувший над головой белую руку с зажатым в ней пистолетом только готовился оповестить стадион о начале соревнований.

               Вот ведь натура! Казалось бы, чего проще — где напился, там и падай. Наутро проснулись, добили остатки вчерашние, бутылками из-под огненной воды позвенели, посмеялись над туповатыми похмельными шутками, да и разошлись каждый в свою сторону. Все хорошо, все счастливы, никаких тебе полуночных уличных драм и комедий. И в глаза соседям смотришь уверенно, дескать, не чудил я вчера и предъявить мне нечего. Так что здравствуйте и досвидания, я — добропорядочный гражданин, ничем от вас неотличимый, я одна из тысяч пчел огромного улья и только, полосатая как все и жужжащая в такт  мирового ритма.  Да, это я вчера попортил лицо прохожему, ни в чем не повинному, да, это я танцевал на столе в баре, из-за чего  был выкинут с крыльца прямо в снег квадратным охранником и  опять же я обозвал сволочами всех мирно выпивавших в прокуренной кухне и приставал к желтозубой хозяйке, чем очень рассердил ее усатую половину. Но вы же всего этого не знаете! Вот он я, перед вами, как на ладони, выглажен, вычищен, даже под ногтями моими вовек грязи не сыщете, а уж в глазах и подавно, нормальный парень, редкостный семьянин, знаю счет последнего матча  и кое-что смыслю в политике. Таких примеров более, чем много. Но, ведь нет же! Не устраивает подобный сценарий, не ужиться в рамках, не отгородиться от себя самого, себя настоящего, живого, пусть не совсем правильного, а точнее неправильного совсем, не обуздать натуру, не воспитать, как ребенка ремнем с пряжкой или пряником самым сахарным. Бывало, загонишь ее под «лавку», она и смотрит на тебя по-собачьи подобострастно, большими, полными преданности глазами, слюну вязкую изо рта роняет, хвостом облезлым по полу бьет и облизать всего готова, а отвернешься, скажем,  за сигаретами — глядь — она уже ходит подле, прогибается грациозно кошкой, блестит клыками полированными и точит когти о притолоку. Потом котенком невинным попросится на колени, свернется клубком пушистым, заурчит совсем по-домашнему, глаза прищурит и заулыбается будто в усы длиннющие из-за любопытства природного газом опаленные. Ну как не поддаться тут, как устоять и не погладить и не почесать за ухом? Какое уж тут воспитание! Баловство одно. В итоге снова окажешься черт знает где, ночью, в снегу или луже, обессилевший и грязный, без сигарет и огня, но зато с огромной вязанкой без труда найденных на свою пятую точку приключений. Одно радует: в старости, если таковая наступит, не скажешь, что жизнь прожил скучно и, вообще, кому какое дело — как умел, так и жил.

                 Приключения не заставили себя долго ждать и на этот раз. За поворотом плывущие в черном небе, отполированные морозом маковки, приглушенный свет фонарей, какое-то шебуршание, возня и едва различимые голоса. Валентин остановился. Почесал свою маковку, хотя та вовсе и не чесалась, прислушался.  То ли всхлипывает кто, то ли..  Ничего не разобрать. Ночное  эхо играючи подхватывало слетевшие с чьих-то губ слова, раздирало их на части и подбрасывало кверху, откуда они, рассыпавшись на еще более мелкие, стремительно срывались вниз, скатывались волнами с крыш и, оттолкнувшись от мерзлой земли, снова взмывали к небу. Где-то там в вышине они сталкивались с более молодыми словесными осколками, подброшенными в воздух позднее и только пошедшими по ниспадающей. Происходил акустический взрыв, звуковые искры снопом покрывали прилегающую территорию, как после салютного залпа. Не подойдешь ближе - не услышишь ровным счетом ничего определенного. Прямо-это домой, направо-это приключения. Дома- темнота и отдых уставшему телу, за поворотом беспокойная неизвестность. Мысли тяжело, подминая друг друга по очереди, ворочались в нетрезвой Валентиновой голове, однако, ни одна, ни вторая никак не могли одержать безоговорочной победы над противницей.

Серо-зеленый шарф перекочевал из кармана на свое законное место, обвил шею удавом, неприятно заколол ледяными кристаллами.

                    - Так может у них закурить имеется?- промелькнуло быстрое и шальное. Найдя подходящий повод и вместе с тем оправдание, Валя смело ринулся в самую гущу событий, происходивших за поворотом.

                Массивные ворота местного монастыря, почти в два человеческих роста, с тяжелыми, чугунными петлями и кольцами-ручками.

                        -Как в средневековой крепости. Только рва с мостом подъемным не хватает - подумалось.

               Возле самых ворот, почти вплотную приникнув губами к довольно широкой щели между створками, потирая озябшие руки, стояла средних лет женщина, одетая в потрепанное временем мешковатое пальто и бесцветный платок. Ведя беседу с кем-то невидимым по ту сторону забора, вежливым, но непреклонным, она только мельком глянула на подошедшего Валентина и будто нисколько не удивилась внезапному появлению незнакомца в столь поздний час, всецело поглощенная важным разговором. В нескольких шагах от нее, на корточках, засунув голые, без варежек, руки, меж колен сидел мальчонка лет десяти, в шапке-ушанке и куртке явно не для этого сезона. Он то и дело посматривал на мать и именно тем взглядом некоей уважительной влюбленности и покорности, но покорности не имеющей  ничего общего с раболепием или страхом — взглядом, которым смотрят на своих матерей только дети росшие без отца, дети прохдящие более трудный и тернистый, но так же и более короткий, по сравнению с полноценными семьями, путь превращения мальчика в мужчину. Без труда можно было догадаться, что приехали они издалека, из какого-нибудь едва помеченного на карте провинциального городка, так получилось, что только сейчас и просили ночлега, имея на это полные  основания -  мать отдавала сына в послушники, предварительного договорившись с настоятелем, да вот только беда — соседнего монастыря, расположенного за рекой, а перебраться через нее до утра не представлялось хоть сколько-нибудь возможным. По каким таким причинам не принимали в этом Валя так и не понял, попробовал вмешаться и даже крикнул громко и неприлично:

                           -Не имеете права женщину с ребенком на улице оставлять! Дом божий что тоже по расписанию?!

Для всякого и в любое время должен быть.. открыт..

              Икнул, махнул обессилевшей, как плеть рукой и заявил:

                            -А пойдемте ко мне! Хватит тут милостыню клянчить.

                    Дорогу домой Валя помнил плохо, частями, как говорится «тут помню, тут не помню», потом и вовсе случился полный провал в памяти, из которого выбраться удалось уже собственно, в самом доме со сковородкой шипящей яичницы в руке. Жил он на другом конце города в съемной, угловой квартире на первом этаже, из мебели имевшей в своем скудном арсенале тумбочку с провисшими дверцами и стоящим сверху телевизором без пульта, массивное, полу проваленное кресло, стоявшее поначалу  в коридоре и никак не желавшее впоследствии пролезать в узкий проем комнатной двери, собранную собственноручно из двух разных кривобокую кровать, видавший виды стол на кухне и там же печальный, вечно полупустой и гремящий  холодильник с десятком яиц и килькой в томате в лучшие свои времена. Шторы на окнах висели не на  крючках, как водится, а просто перекинутые через натянутую между двумя гвоздями веревку и хоть частично спасали от посторонних глаз с улицы. Мальчик уплетал яичницу с жареным луком за обе щеки на импровизированном столе — коробке из-под телевизора, женщина едва притронулась. Оглядевшись вокруг, она остановила взгляд на полке, висевшей на одной из стен, подошла ближе, пробежалась пальцем по корешкам:

                           -У вас много книг — сказала — а полка маленькая, жидкая-того гляди обвалится.

                                  -Когда обвалится, тогда сложу их просто вдоль стеночки. Стопками. Так даже романтичнее. Валя улыбнулся. - Извините, что ничего кроме яичницы не могу предложить уставшим путникам - испытываю крайние финансовые затруднения на данном этапе жизни, отчего, однако, не испытываю совершенно неудобств и приступы плохого настроения у меня также крайне редки. Человеку по сути и надо-то самую малость.

                                   -В этом я с вами согласна. Слишком много лишнего, наносного, бесполезного и только лишь отягощающего, сковываюшего по рукам и ногам.

                                       -Правильно. Вот я захочу прямо сейчас уйти и уйти, собственно, куда сам захочу- мне ж ведь только узелок тесемкой перевязать, да на палку через плечо и поминай как звали. Нам нищим-только подпоясаться-говорят, нищий он вроде как и не имеет ничего и в кармане дыра с кулак и боты каши просят, а между тем-самый счастливый человек, потому как сам себе хозяин и вещам самым наипростейшим радуется.

                             -Вы, вероятно, очень верующий человек, однако, я не увидела на ваших стенах ни единого образа..

                                 -У вас создалось подобное впечатление? Оно ошибочно, уверяю вас. Я очень далек от  религии и от любых ее проявлений. Кроме того считаю все эти коленопреклонения, лобызания и разбивание праведных лбов не более, чем просто шоу, которое должно продолжаться. Надеюсь, не слишком задел ваши чувства?

                                 -Для каждого свое время.

                               -Возможно, но если для меня и будет когда-либо существовать бог — он будет только мой, без мишуры. Мне кажется для молитвы достаточно просто поднять голову..

                           -Все ваши книги не влезут в один маленький узелок.

                          -Еще приставку игровую взять нужно, чтоб не скучно было — вставил мальчик.

             Мать ласково потрепала ребенка за волосы:

                          -Кушай, кушай, игруля мой.

                      -Хотите сказать тоже становлюсь оседлым? Это еще что! Встречаю как-то одноклассника, сформировавшаяся личность — семья, машина, квартира, дача, хорошая работа. «А у тебя?»-спрашивает. «А у меня нет»-говорю. «Как так?»-удивляется. «А зачем?»-спрашиваю. «В смысле?»-глаза круглые делает. «Так уехать соберешься, целого вагона не хватит, чтоб вещи перевезти!»-восклицаю. «А куда ехать-то, зачем?»-вообще в осадок выпадает. Так и расстаемся, не поняв ничего. Или еще одного вижу - у вокзала трется, высматривает. Ни машины, ни семьи, закурить спрашивает, затягивается и на судьбу давай жаловаться, дескать, била она его несчастного безжалостно, не давала ни продыху, ни шанса, а он скоромный все сносил безропотно, оттого в этой яме гнилой, уж не по своей воле, поверьте, люди добрые, очутился и слезу и сопли правдивые пускает. Ну, а я так в лоб ему: «Легко все на судьбину-то списывать, копейки жалостью выбивать. А ты попробуй обвинить только себя и поживи с этим. Но, ведь так трудней, правда, так неохота, лучше по течению». Глаза выпучил, застенал что-то, «злой ты говорит стал, в трудную минуту руки не подашь, а только горше хочешь сделать жизнь мою словами постыдными, жизнь и без того задрипанную». Тоже расстались без понимания. Может не надо было правду ему вот так-то выпаливать, как считаете?

                          -Я не знаю. Наверное от ситуации зависит, когда-то надо сказать, когда-то не стоит. Иногда совсем бесполезно это.

                             -Может.. Только правда тогда вовсе вертихвосткой рисуется изворотливой, будто за углом стоит — высматривает — подойти или нет? Ладно, заморочил я вас совсем, вы, наверное, спать хотите, да и сам я..  Давай-ка, малыш, отнесу тарелку, завтра вымою.. . Кровать, какая есть, до утра ваша, а я тут на полу, на покрывальце..

                                 -Вам неудобно будет.

                                -Не беспокойтесь, я настолько устал, что усну даже стоя..

           Наутро обнаружилось сильнейшее похмелье и синяк под левым глазом. Откуда он появился Валя не помнил, хотя сам себе утверждал, что помнит почти все. Ощупав воспаленную синеву, переходящую местами в лиловый с прожилками  оттенок, поморщися от боли, но улыбнулся  вспомнив «Афоню»:

                             -Ту-134 на посадку заходил, а я зазевался..

             Когда он наконец-то вышел из ванной, все еще потирая ушибленное кем-то место, его ночные гости были уже на ногах и мало того практически одетые и готовые к выходу. Разве обуться осталось.

                             - Скажите, давно это со мной? - и указал на видоизмененный орган зрения.

                               -Сколько мы знакомы — женщина озорно улыбнулась и снова потухла, словно свечка на ветру, взяла со стула платок и повязала как-то совсем по-провициальному, удавив шею, после чего взяла сына за руку и подняла стоявшую подле ног спортивную сумку довольно больших размеров, которой Валя почему-то так же не помнил.

                             -Готовность номер один?-Валя попытался разрядить ситуацию и щелкнул пацана по шнобелю.

                         -Спасибо вам огромное за ночлег, за доброту..

                         -Нема за шо. Обращайтесь.

                         -Нам нужно к настоятелю, мост уже, наверное, свели. Если нет- на лодке кто-нибудь перевезет. Теперь не пропадем-день на дворе, нас будут ждать..

                          -Только бы не так как вчера. Не заходите в ближний, а то вас за террористов примут.

             Все трое топтались на месте, еще не пришедший в себя Валя, напротив женщина в платке и мальчик в ушанке и нужно было что-то сказать, пауза затягивалась, а слов уже не было, да и не нужно было их, слов этих, только ради того, чтоб не молчать, но логическое завершение все ж таки требовалось и Валя, как тогда ночью снова махнул рукой и, бросив полотенце на продавленное кресло, весело, насколько мог, провозгласил:

                           -А давайте я вас провожу! Делать мне все равно сегодня нечего. Лежать тут одному, помирать с похмелья и пялиться в телик мне совсем не улыбается. Да и сумка у вас поди не из легких, не на один день собирались. Что не откажетесь пройтись по улице в компании подбитого носильщика?

                              -Не откажемся! -мальчик заулыбался

                              -Сумка, действительно, тяжелая, да и, вообще, конечно, были бы рады..

                              -Ну, тогда решено. Я одеваюсь.

       Валя одел пуховик, натянул шапку — не прошло  и пяти минут, как все трое вышли на морозный  воздух, сухо хлопнув разболтанной подъездной дверью.

          Ворота нужного монастыря были наглухо закрыты,   но калитка окзалась сговорчивей, тяжело, да поддалсь, пропустила во внутренний двор. Их, действительно, ждали на этот раз, провели в одну из церквей , только отреставрированную, с еще, верно, не совсем просохшей,  ярко блестящей краской росписи на стенах и потолке, круглыми следами от ножек недавно убранных лесов, пустую совершенно, с одной лишь длиннющей деревянной скамьей  у стены, ближе к выходу, на которую и предложили присесть, обождать, пока примут. Говорить не говорилось — не до этого, женщина упоенно, мальчишка больше с ребячим  интересом взирали  на работу искусных  реставраторов, в глазах Вали все это расплывалось слегка, кружилось и смешивалось, ужасно хотелось холодного пива или просто  воды и прилечь, да вот   хотя бы на эту самую лавку, положив под голову кулак и он уже почти решился, но в ту же секунду платок взмыл вверх — вошел священник и жестом пригласил прибывших следовать за ним.  Валя понял, что миссия его завершена, посидел еще немного, борясь с навязчивым желанием ключом нацарапать на седалище «Здесь был..» и поднялся было уходить, когда снова вошел из неприметной двери в углу тот же самый священник :

                               -Благодарим, сын мой, за оказанную помощь. Меня зовут отец Игорь.

                                    -Не за что — Валю начинало мутить.

                                    -Я чувствую, вам нужно с кем-нибудь поговорить — глянул на синяк — покаяться и, вообще, как можно чаще посещать дом божий.

                                       -Ночью тоже можно?

                                       -Что простите?

                                  -Я говорю, чтобы посещать дом божий — нужно для начала верить, а я только провожатый.. Извините, мне пора идти.

                  Так бывает — лежишь в больнице, почти обездвиженный, на грязной, скомканной простыне, приходят посетители и говорят что-то, говорят, приободряют, а ты не слышишь в этот момент ничего и не потому, что глух или в голове гудит, но потому как нужно сейчас совсем другое — банальный стакан чая, можно без сахара (и на это согласен) и смотришь осоловелыми на них глазами, они на тебя — плох еще, а дня через два  ползешь таки  к чайнику, спички в непослушных руках ломаешь, чашку горяченную после ко рту подносишь, язык и небо обжигаешь до невозможности, а все-таки радостно — сам! И потом, буквально через минуту обязательно войдет кто-то веселый и сильный, подаст руку, поможет подняться и скажет «Ну зачем вставал, подали б». Поздно, граждане, поздно — на поправку пошел, теперь точно выберусь.

                  Почти у самого выхода, видно поняв что-то, догнал священник Валю и протянул большую жестяную кружку. Валя выпил залпом монастырский квас, поймал языком несколько изюминок со дна, звучно выдохнул, поблагодарил и вышел за ворота.

          Дома было как-то особенно тихо и пусто, только журчал до сих пор не починенный кран горячей воды в ванной, поднимая клубы белоснежного пара к почерневшему потолку. Валя щелкнул кнопку телевизора, устало опустился в холодные объятия кресла, с полчаса смотрел, не вникая в смысл, голливудский боевик, потом встал, прошелся по комнате — от окна к стене и обратно, перебирая что-то в голове. Подошел к полке с книгами, пробежался пальцем по корешкам. Большой том стихов Высоцкого стоял как-то не так, слегка выдвинут, Валя вынул его, открыл страницу наугад. И тут на пол, кружась и порхая посыпалось несколько бумажек, в которых он без труда, еще на лету, узнал денежные знаки, подобрал- не так уж много, но в нынешнем положении.. Откуда? Не было ведь ни копейки! И тут до него дошло — ночлег, разговор, посильная помощь за гостеприимство.. Валя спрятал деньги обратно в книгу, поставил на место, вышел на кухню, выпил воды из-под крана, закурил, поставив ногу на батарею. Он смотрел в окно и не видел ровным счетом ничего, теперь это был совершенно другой Валя, который во что-то верил, только вот во что - это уже не наше с вами, а его личное, так сказать, интимное дело.

Другие произведения автора:

Быть

Грешен

Ты плохо кончишь, милый друг!

Это произведение понравилось:

Лариса Потапова

Виктор Кизилов