Серёжина судьба

То, что он не видит, ещё в родильном доме выяснили. Так и попал в «отказники». В том смысле, что сами же родители от него и отказались.

 Дали ему имя Сергей, оформили все требующиеся в таких случаях документы, да и отправили в дом младенца, а оттуда – по прошествии положенного времени – в дошкольный детский дом для дефективных.

Позднее Серёжа говорил, что наказывали там во всякому поводу, а чаще – вообще без повода: есть не давали, клали спать в коридоре на холодный пол.

-Били?, - спрашивала воспитательница из школы-интерната для слепых детей, куда позднее, по достижении семилетнего возраста перевели Серёжу.

-Не помню, - отвечал он, а в его ничего не видящих глазах блестели слёзы.

С первых же дней выяснилось, что у Сергея, кроме всего прочего, ещё и задержка психического развития. Для таких детей здесь были особые классы. Учили в этой школе двенадцать лет. Все классы – с первого по двенадцатый включительно – делились на «А» и «Б». «А» - для тех, кто не видит (или – почти не видит), «Б» - для тех, кто, помимо отсутствия зрения страдает ещё и тяжёлыми психическими расстройствами.

Детей учили рисовать на специальной бумаге, вставленной в прямоугольный прибор, где металлической рамкой, зажимающей лист, чётко очерчивались его границы, а карандаш или шариковая ручка (тоже нередко использовавшаяся в этих стенах на уроках рисования) оставляли на том листе углублённые бороздки, прощупывающиеся пальцами.

Учительница, вложив в Серёжины пальцы карандаш, водила его рукой по бумаге, объясняя:

-Так рисуют солнышко. Оно светит высоко в небе. Оно греет всех нас, даёт жизнь всему живому.

Обычно дети спрашивали:

-А что такое «небо»? А где оно? Что значит: «высоко»?

Но Серёжа не спрашивал и этого. Он вообще ничего не спрашивал. Он всё время молчал.

Когда он шёл по коридору, девочка Настя – на два, или три класса старше его – остановилась, обернулась, и могло показаться, что она долго, долго смотрела ему вслед. Но Настя не могла смотреть ему вслед, потому что родилась с пустыми глазницами – сейчас у неё были глазные протезы. Зато отличалась она удивительной интуицией, необъяснимой никакими доводами науки. Настя безошибочно угадывала препятствия на своём пути – ямы, открытые люки, столбы, деревья, ограды… Она же чувствовала розовый цвет, в который была безумно влюблена. Хотя все прочие цвета не различала – даже самая фантастически высокая интуиция имеет свой предел. А ещё Настя так прекрасно и так умело вырезала ножницами из бумаги узоры, цветы, фигурки зверей, птиц, рыб, людей, что иному зрячему могла бы, как говорится, выдать наперёд сто очков форы.

Так она стояла, будто бы глядя вслед Серёже, прошедшему мимо неё по коридору, даже после того, как он успел исчезнуть за поворотом – Серёжа уже немного ориентировался в здешних стенах.

-Что с тобой, Настюша?, - спросила проходившая мимо школьная медсестра.

-Да, так, ничего, - сбиваясь, что бывало с ней крайне редко, ответила Настя, промокнув платочком выступившие слезинки, причину коих скорее всего не понимала и сама.

…Серёжа, тем не менее, хорошо запомнил, что солнце даёт жизнь всему живому. Значит, и ему – тоже.

Учительница давала потрогать цветы и травинки, говорила, как они называются. А ещё она подводила детей к висевшему на стене панно и объясняла, что же такое «верх и низ, лево и право»…

О! Какое это было удивительное панно! На нём детям объясняли и про то, что такое моря и океаны, что такое глубина, какие в морях и океанах обитают удивительные существа… Это панно по сути и являло собой настоящую модель океана, имея в себе подобие дна и не менее убедительное подобие поверхности, между которыми закреплялись фигурки морских обитателей – рыб, осьминогов, креветок, кальмаров, медуз… Некоторые фигурки крепились на петельках, некоторые – на пуговицах, некоторые – на липучках. Учительница давала задание: всё это снять, а потом повесить обратно в том же порядке. Ох, и трудное же то было занятие! Но так формировался образ, так формировалось представление о том, что такое пространство и каковы его законы, а заодно – и умение тем или иным образом прикрепить ту или иную деталь.

А ещё был школьный музей, где можно было пощупать чучела зверей – от хомяков и сусликов до медведей и оленей,- птиц – от попугаев, голубей и филинов до ястребов и грифов, включая в этот ряд фазанов, цапель и фламинго, - ящериц, включая варанов, и змей.

Потом начались многочисленные упражнения с орехами, точнее – с их шершавой поверхностью, с пуговицами, с неисчислимым множеством рамок различного рода, с пазлами, на которых дети хоть и не видели рисунок, но всё же наощупь учились определять: какой квадратик с каким можно соединить и с какой стороны это сделать.

Следующей осенью начали делать гербарии из засушенных цветов и листьев, прикладывая их к листу плотной бумаги и заклеивая сверху сплошным слоем прозрачной клеящей ленты.

Понимая уже, что значит «верх» и «низ», представляя, как выглядят цветы и травы, зная, что они растут на земле, а значит – «внизу», в то время, как солнце – «вверху», и что цветы и травы появляются весной, Серёжа нарисовал весну. Нарисовал на листе всё той же специальной бумаги, зажатом в рамку прибора для рисования, с которым успел понемногу освоиться. Нарисовал обычной шариковой ручкой. И потому весна у Серёжи получилась синяя. Синими были цветы и травы, а высоко в белом, бумажном небе синело синее солнце, пролившее на синее пробуждение синей природы такие же синие лучи.

Успел Серёжа познакомиться и с так называемыми брайлевскими колодками, при помощи которых не учили, а пока только подготавливали к обучению чтению и письму по системе, созданной гениальным – и тоже слепым! – французом по имени Луи Брайль, системе, основанной на шеститочном нанесении знаков по трафарету, напоминающему металлическую обложку книги или тетради. Одна сторона такого трафарета разделена на квадраты. В этот прибор-трафарет вставляется лист бумаги – тоже специальной, но совсем не такой, как для рисования – в квадратиках выдавливаются точки. Делается это при помощи особого грифеля, слегка похожего на шило. Точки имеют свой порядок – его приходится помнить всегда, точно так же, как и то, из каких именно точек состоит та или иная буква, цифра или знак. Скажем, одна первая точка в квадратике – это буква «а». А если в квадратике – первая и вторая точка, то это буква «б». Вторая, четвёртая, пятая и шестая точки вместе означают букву «в». И так далее… Выпуклая точка проступает в месте нажатия грифелем с обратной стороны листа. Сам грифель заточен с тем расчетом, чтобы бумага ни в коем случае не прокалывалась им насквозь. Отсюда дополнительная трудность в обучении, состоящая в том, что по Брайлю пишется справа налево, а читается слева направо. Брайлевские колодки же - ни что иное, как деревянный прибор, являющийся увеличенной копией одной строки брайлевского прибора для письма: на доске обозначены квадраты-отделения, глубокие бороздки отделяют одно шеститочие от другого; буквы обозначаются при помощи пластмассовых штифтов, вставляемых в специальные углубления.

-Серёжа, выложи букву «а», - говорила учительница, и Серёжа вставлял штифт в верхний правый угол квадрата брайлевской колодки.

На другом уроке учительница показывала лист плотной бумаги, на котором были наклеены геометрические фигуры – прямоугольники, треугольники, углы, окружности, полуокружности – они ощущались наощупь. Учительница объясняла, что это такое. Потом она объясняла, какая из этих фигур находится по отношению к другим, представленным на данной плоскости, выше, какая – ниже, какая – левее, какая – правее, какая – между другими, снова давая исследовать пальцами эти фигуры и их расположение. Снова и снова говорила о том, что значит «выше», что значит «ниже», что значит «между»…

Начинался урок математики. На столе появлялся «математический ящик» - это был ещё один удивительный прибор. Он действительно представлял собой ящик, внутри него хранились объёмные геометрические фигуры – среди них были и квадраты, и углы, и треугольники, и шестигранники, и шары, и полушария, и четвертинки шара – и некоторые другие приспособления. Крышка ящика одновременно являлась доской, расчерченной на рельефные клетки. По углам каждой из тез клеток имелись углубления, в которые вставлялись соответствующие штифты, тоже хранившиеся в этом ящики. Между штифтами натягивались резинки. Таким образом моделировались геометрические фигуры. А с краю доски были канавки с вставленными в них двигающимися бусинками – это такие счёты.

Снова и снова шли бесчисленные занятия по тренировке пальцев. Ведь незрячие дети должны были научиться фактически видеть пальцами. Между пальцами катали карандаши, потом в ход шёл пластилин – из него скатывали шарики, колбаски, учились лепить фигурки и даже… рисовать при помощи пластилина. Идея в том, чтобы из тех же самых колбасок или шариков выкладывать контуры рисунка, а иногда наоборот – закрашивать рисунок при помощи пластилина, распределяя его по поверхности.

А из самой обычной бумаги делались аппликации. Но это было уже после того, как детей научили обращаться с ножницами – здесь тоже хватало трудностей.

Ради того, чтобы развить чувствительность пальцев, детей также обучали плетению из бисера. Но Сергею оно почти совсем не давалось.

За стеклянными дверцами шкафа стоят макеты домов – они необходимы для того, чтобы дети, ощупывая те макеты, могли понимать: что же это такое – многоэтажный дом, и чем он отличается от одноэтажного, макет которого тоже есть здесь.

Учительница извлекает из того же самого шкафа макет их школы, устанавливает его на стол и просит Сергея подойти. На макете присутствует как само здание школы, так и школьный двор и даже – часть прилегающей к нему территории, включая автобусную остановку, куском зелёной материи обозначено пространство школьного стадиона.

-Покажи вход в нашу школу, - обращается учительница к Сергею.

Он отыскивает на макете вход почти моментально. Не зря, совсем не зря прошли несколько лет обучения. В следующем году – и Сергей об этом знает – каждый предмет будет вести свой учитель.

-А теперь, пожалуйста, покажи, где находится наш класс на втором этаже. В какую сторону мы пойдём, поднявшись по лестнице?

-Налево, - произносит Сергей и отыскивает на макете правильное место расположения классной комнаты, где они сейчас находятся.

-А теперь, пожалуйста, найди столовую на первом этаже и покажи, как мы туда пойдём от входа в здание.

Учительница внимательно следит за рукой Сергея, передвигающейся на макете.

-Правильно, - подбадривает она, и тут же обращается с новым вопросом:

-А где у нас спортзал?

Сергей ищет сосредоточенно. Кажется, новое задание представляется для него несколько более трудным. Однако, и с ним он справляется. Хотя, и далеко не сразу.

-А с этой стороны от входа что располагается?

-Актовый зал, - почти не задумываясь, отвечает Сергей.

-Правильно, Серёжа. А мастерские где?

Сергей показывает. Тем не менее, учительница неумолима:

-Всё верно: здесь же, почти рядом с актовым залом они и находятся. Но давай пойдём сейчас от школы на автобусную остановку.

Сергей указывает на макете дорожку, пролегающую мимо матерчатой лужайки стадиона.

Если не на макете, а в жизни, то – это очень опасный участок. Когда дети, изучив означенный маршрут, сначала на макете,  потом многократно пройдут его вместе с учителем, после чего должны попытаться пройти его самостоятельно с белой тростью в руках, являющейся чем-то вроде звукового поводыря, которым незрячий человек выстукивает впереди себя, поначалу многие дети путают, поворачивают не  там, где нужно, и вместо автобусной остановки оказываются на хозяйственном дворе школы.

…Школа располагалась в трёхэтажном здании, выстроенном за городом, среди дачных массивов. Весь третий этаж занимали спальни для учащихся, прибывавших сюда со всей области и даже – из сопредельных районов соседних областей. За теми, кто жили в этом же городе, обычно после окончания уроков приезжали родители и забирали их домой, затем привозя их утром следующего дня. Впрочем, таких было не столь уж много. Кого-то, из тех, кто жили подальше, забирали на выходные – их было значительно больше. На каникулы забирали почти всех, за исключением нескольких человек, среди которых был и Сергей.

…Сергею уже шестнадцать. Он успел узнать о других странах, континентах, горах, морях и океанах, реках и озёрах. Его пальцы ощупывают карты. В кабинете географии есть выпуклые карты, изготовленные из плексигласа, как бы накрывающие обычные цветные карты, изображённые на бумаге. В отличие от просто выпуклых карт имеются здесь и более сложные, где рельефно выделены и основные горные вершины, и гряды гор, и плоскогорья, и многое, многое другое. Есть в этом кабинете даже политическая карта мира, пригодная как для тех, кто не видит полностью, так и для тех, у кого ещё сохранились хоть какие-то остатки зрения. Именно для таких на бумаге всё обозначено крупным шрифтом и окрашено в ярчайшие цвета. А чтобы ей могли также пользоваться и полностью незрячие, она, как и другие используемые здесь карты, вставлена – будто в прозрачный оклад – в рельефную карту, сделанную из всё того же плексигласа, в точности повторяющую все её очертания.

В классах «Б» специализированной школы для слепых географию начинают изучать поздно. Очень поздно.

…Следующий год преподнёс сюрприз. Не только Сергею, но и едва ли не всему школьному коллективу, как ученическому, так и педагогическому – от учителей и воспитателей до директора. Хотя, к Сергею имел прямое отношение.

В школе объявился его отец, прежде не желавший ничего знать о своём сыне и о его судьбе.

Серёжиному отцу сразу же сказали, что ему необходимо переговорить с директором школы, поскольку без его ведома никто не возьмёт на себя такую ответственность – организовать ему встречу с сыном, оставленным им же самим и его женой ещё в родильном доме.

Директор – опытный педагог с почти полувековым стажем работы, возглавляющий эту школу уже три десятилетия, тем не менее, выглядящий значительно моложе своих лет, благодаря подвижному, здоровому образу жизни, суровый, деловой человек, учитель, организатор и администратор от природы, тончайший психолог, неутомимый исследователь, искатель всего нового, полезного и передового, потомок сельских интеллигентов – вполне резонно ответил отцу Серёжи, что, согласно имеющейся в его (директора) распоряжении документации, он сам отказался – так же, впрочем, как и его жена, являющаяся матерью Серёжи – от своих родительских прав, которых по закону лишает только суд, и которые по закону только суд и восстанавливает, и потому со строго юридической точки зрения биологический отец Серёжи, присутствующий сейчас в директорском кабинете, не является для Серёжи отцом, порекомендовал по всем вопросам обращаться в суд, заверив, что сам подчиниться любому решению суда, независимо от своего морального отношения к этому решению.

Отец вышел не дослушав, а в коридоре встретился – можно сказать: лицом к лицу – со своим сыном. Здесь же была и воспитательница.

-Так вот же ваш сын!, - обратилась она к Серёжиному отцу. Но тот уже ничего не слышал, шагая к выходу.

Воспитательница выбежала за ним, но за дверью увидела только кузов удаляющегося автомобиля, на котором он сюда приезжал.

-Успокойтесь, Маргарита Петровна, - послышался голос появившегося в дверях директора.

-Мне хорошо знаком этот подлый         тип людей, - продолжил он, - Отказались от ребёнка-инвалида. За столько лет ни разу о нём не вспомнили. Не поинтересовались: где он, что с ним, как ему живётся? Да и жив ли он вообще?! А теперь, узнав, что все эти годы он получал пенсию, и что эта пенсия скапливалась на его именном счёте, и что там уже успела набраться достаточно солидная сумма, исчисляемая к сегодняшнему дню несколькими сотнями тысяч рублей, так сразу же и объявились. Вы же видите – не нужен ему сын.

-А сам, видно, не бедствует. По крайней мере, если судить по его машине, - проговорил директор после паузы.

Через неделю после случившегося, Маргарита Петровна, всю свою сознательную жизнь безумно любившая детей, когда-то даже оставившая блестящую научную карьеру только ради того, чтобы работать в педагогике, каким-то образом узнав адрес Серёжиных родителей, написала им письмо, в котором взывала к их совести и человечности, наконец – к самому главному – к их родительским чувствам, просила, призывала и слёзно умоляла исправить их давнюю – столь трагическую и при этом столь отвратительную – ошибку, проявить больше настойчивости в вопросе восстановления родительских прав, пока ещё не поздно, принять действенное и активное участие в судьбе – хотя бы в дальнейшей судьбе, поскольку прошлого уже не вернёшь – своего сына. До трёх часов ночи писала, а потом до шести часов утра плакала над страницами этого письма, написанного ею же самой.

На следующий же день она отослала письмо с уведомлением о вручении. Уведомление-то пришло, а вот реакции на само письмо не последовало никакой. Чего, впрочем, и следовало ожидать.

А ведь Маргарита Петровна и в прежние годы – по многочисленным просьбам Серёжи – писала его родителям. Но и прежде с их стороны не было никакой реакции, как не было её и сейчас.

Серёжины родители больше не подавали никаких признаков жизни. Хотя, и жили, и здравствовали.

Зато, когда до окончания Сергеем школы оставалось немногим более месяца, нежданно-негаданно объявилась его бабушка, живущая в каком-то отдалённом сельском районе, в двухстах с лишним километрах отсюда. К ней-то в конце концов Сергей и отправился. Думал, всё, мол, лучше, чем в дом инвалидов. Всё равно ведь ничего другого ему не оставалось. Идти больше было некуда.

На прощание Маргарита Петровна, бывшая воспитательницей в классе, где учился Сергей с четвёртого класса по двенадцатый, подарила ему брайлевский письменный прибор и грифель с хорошей, пластмассовой ручкой, сказав:

-Не забывай нас. Пиши письма, - и вновь прослезилась.

Письмо от Сергея – первое и последнее, - написанное по Брайлю, положенное в конверт, на котором видно какой-то добрый человек написал адрес школы обычной шариковой ручкой, сделав это, наверное, по просьбе Сергея, а кроме того, написав в углу конверта «Письмо слепых», что обязывало почтовых работников отправить и доставить это письмо, куда бы то ни было, бесплатно, пришло через полгода. Оно содержало в себе всего одну-единственную строчку. Но и её было достаточно, чтобы понять всё:

«Деньги кончились. Бабушка меня выгоняет. Сергей».

Другие произведения автора:

Актуальный Герман Гессе

Про фонд БЭЛА

МОНОЛОГ ПРОДАЖНОГО ИНТЕЛИГЕНТА