Записки сумашедшего волка

                                                                        1  
                                                             Знакомство 
          Наступил октябрь, и деревья осыпались золотым дождем. Я совсем заскучал. В такую пору непременно хочется потратить свою энергию на что-то убийственное, жестокое, злое. Странный месяц октябрь, темный какой-то. Пора выходить на охоту, чтоб хоть как-то согнать страх с грязной шерсти. 
           Сколько в волчью морду не плюй, все равно признаться готов, боюсь – и осенних ветров боюсь, не предвещающих ничего хорошего; и темного неба боюсь, из которого вот-вот да и выглянет рогатый сатана, простирая громовые руки над мертвой травой. Всего боюсь, ибо есть несколько дней осенью, в которых чувствуется прикосновение не смерти, а чего-то более ужасного, стоящего за гранью моего понимания, страха бесконечности вечного холода, наверное? 
               Когда-то, давно это, наверное, было, а может, и не очень, так вот, когда-то любил я на вепрей поохотится. Вепрь, он зверь здоровый, а силищи в нем сколько много. И хоть мощь свою только из земли черпает, вепрь – ужасный противник. В те годы выслеживал я только молодняк, но уже в них чувствовал мощное движение потоков земли. Что ни говори, а кабанов я уважаю и, если распорядится создатель в следующей жизни меня сделать копытным, то пусть это будет вепрь. 
             Вот тут-то я и прерву повествование, вот на этой красочной, еще не выцветшей полностью, искристой лужайке. 
              Грибники? Иль не грибники? Нет, ребенок... 

                                                     * * *  
               Дуновение прохладного ветерка, еле заметно «вздохнули» потревоженные сухие листья. Всего лишь пятиминутное ожидание, а глаза волка уже готовы выпрыгнуть из глазниц и впиться в добычу. Но опыт и воля заставили умное животное пригнувшись замереть и ждать, ждать, когда уже нету сил, ждать даже тогда, когда горло заливает соленой теплой слюной, ждать... 
               К пятилетнему мальчугану в маленьких, но несоразмерно огромных по сравнению с его ростом резиновых сапогах подбежал статный полулысый мужик с корзинкой, доверху наполненной грибами. 
– Ты куда уходишь, Валерка? – по-деловому заговорил мужчина с пацаненком. – Ты ж обещание давал батьке, от него ни ногой, а? ... Уже взрослый парень, а все бегать за тобой ... 
             Хруст ветки и вкус крови в волчьей пасти. 
– Ну не заставляй батьку волноваться, ну ... 
               Налитые кровью глаза среди деревьев и перебежка. 
– Сначала я увидел белку, но она убежала от меня, зато потом, она спрыгнула на камень, и я остановился посмотреть, а она опять ... 
Ребенок верещал без умолку, тоненьким соловьиным голоском. 
                Токующий глухарь. Ничего не слышит. Шорох вылетающих листьев из под лап. 
– Господи!!! – заорал мужик осаживаясь на землю с хлещущей из бедра кровью. 
– Роман ...!!! – человек, сжимаясь, оседал на землю. Перед лицом его в последний раз мелькнула черная волчья шкура, клыки вцепились в шею, лапы царапали мокрую землю. Еще мгновение, все. Зверь не торопясь прыгнул в сторону стоявшего столбом малыша. 
                Пацан не кричал, даже не пикнул. Почему? Наверное, помнил о «до рождении». Еще помнил, но уже боролся, по-своему боролся, пытаясь сделаться невидимым и исчезнуть из этого места. 

                                                                                 * * *  

Тоненькие детские ручки, заляпанные кровью, и мертвый Борис, лежащий в какой-то неестественной позе на земле. Роман видел мертвые тела, но нигде не видел своего сына, нигде не видел Валерку. 

                                                                                * * *  

Подняв морду, я посмотрел на третьего. О да, всепоглощающая волна безумия, хотя, кроме нее было еще что-то? Конечно! Как же, человек черпал силу снизу и сверху – с неба и из земли. Вот оно что, это уже не добыча, это враг. 
                  Ярость. Роман стиснул палку в руках. 
                  Безумная ярость – один из постоянных моментов в человеческом существе. В ногах не было нужной крепкости. 
                 Кажется, это я и почувствовал, ноги или ... 
                 Пора! 
                 Я брызгал слюной, вонзал зубы в его грудь, когтями драл одежду, вспарывал брюхо, умывался в крови. 
                 Да, вот, как сказалось ожидание; да, вот оно, упоение страстью. 
                  Лапы сами несли меня по жухлой траве. Гармония, полная гармония. Чем старше становишься, тем легче уходить, уходить в землю. Хотя не знаю, ведь есть еще лес, эта земля, охота. 
                   Кстати, об охоте, о кабанах – страшный народ. В прошлом году. Когда? Наверное, осенью. Поддел меня вепрь. Молодой еще такой, но больно поддел, как на штык насадил . Теперь на вепрей не могу охотиться, увижу кого из них – бок как заломит ..., а вот раньше было время, лет так этак пять назад... 
                    Мысли волка улетали в глубь леса. 

                                                          2  
                                                   Страх 

Мир лесных запахов не прост. Иногда задумываешься, где ты чувствовал те или иные из них. Частенько попадаются уже потухшие и бледные, реже совсем незнакомые. А этот был, да! Волчий! Я даже, почти увидел, как мелькнул грязно-серый бок, там впереди. 
                   Позвольте, однако, сперва рассказать, что я чувствую, соприкасаясь с этим ... По жилам течет огонь. Нет, во мне нет того внешнего спокойствия, которое ощущаешь, выжидая, высматривая из-за кустарников добычу, ничего не подозревающе-праздно шатающуюся невдалеке. Во мне появляется то, что волки называют предсмертной агонией, судороги изнутри наружу. То момент начала и противостояния. Как дерево вспыхивает от попавшей в него грозы, так и чувства во мне, взрываясь, воспламеняют внутренности, оставляя впоследствии приятное, непоколебимое тепло действия. Все началось... 
                  Сейчас же, кроме прохладного ветра где-то у себя в глубине, я ничего не испытал и испугался. Ни странного ветра, естественно, а бесчувствия, того знаменательного предчувствия беды, что бывает только накануне большой опасности либо вообще смерти. 
                  Давно лицо мое не сковывал холод и не коробил кривым оскалом страх. Честь, традиция, даже сама воля говорили мне: «Ты должен, иди, нюхай, ищи его...». Нет, никогда! Я готов был разорваться на мелкие кусочки от злости и сдохнуть от унижения самого себя самим собой. 
               Земля под моими лапами предательски завращалась. Помню первый, самый первый поворот своих лап. Они толкали землю мучительно медленно, словно сам мир сопротивлялся моему постыдному бегству. Но, проделав первые несколько тяжелых шагов, я почувствовал себя уверенней, силы, уже будто бы покинувшие меня, вновь придали точность моему стремительному движению. 
                  Я бежал, и все мое существо предательски радовалось этому побегу и, чем быстрей, чем стремительней деревья, кусты и высокая трава мелькали на моем пути, тем упоительно-отчаянней становился каждый мой длинный рывок вперед. 
                  Пытаясь хоть как-то заглушить все нарастающую бешеность, я начал углубляться в механику ритмичного передвижения всего тела. Кончики лап соприкасались с землей, выталкивая меня куда-то наверх вперед. Мысли погружались в движение, незаметней происходило касание земли. Бег больше напоминал переливающуюся волну, взлет и падение, снова взлет и снова падение. И тут на очередном прыжке, к моему ужасу, я грохаюсь между сосен в канаву и вижу в ней валяющуюся на животе тушу матерого волка. 
                 Что...??? Запах не тот: «Это не он!». Гулко, словно в самой голове, стучит мое сердце. 
                 Он застрелен, и это мое спасение. В этот момент я готов петь хвалебную песню луне. Может быть, и тот, другой, также убит, может, и вовсе не придется с ним встретиться, ведь можно переждать вот прямо здесь, в канаве, а его, того волка, пристрелят. 
                 До чего же безумная надежда может покорить разум, и не сладить с ней, уж больно привлекательна, больно сладостна, больно топит, топит... 
                 Нельзя так стоять и мусолить глупую надежду, нельзя допускать ее близко в сокровенные мысли, иначе из беглеца я превращусь в поджавшего хвост глупца. 
                 «Почему же подстреленный волк лежит здесь, никем не подобранный, не съеденный?». Где-то за горизонтом насущных размышлений пролетали смутные образы гибели волка. Пролетая, словно едва касались своими картинами сознания.
                А сознание требовало действий. Но, кроме желания куда-нибудь идти, уже ничто, ни низменный страх, ни ощущение парящего над землей тела, не принуждало меня быстро двигаться. Теперь можно уже обратить внимание на лучи солнца, пробивающиеся сквозь кроны к земле. В смятении смотреть на окружающие папоротники, на ручей с волнистым поросшим осокой берегом, на саму воду... 
                   Момент, который произошел после, мне не понять никогда в жизни. Казалось, земляной ком с рыком сбил меня с ног и перевернул лес на бок. Я вывернулся, вращаясь и вручая себя некоему древнему инстинкту выживания. Зубы сами сомкнулись на жесткой до невозможности шее врага. Даже хвост и верхушки ушей помогали мне в этой борьбе, весь я устремился в одно место – клыки, протыкающие шкуру, распарывающие крупные хрящи, артерии и вены. Упустить такой шанс было бы смерти подобно, так же как смерти подобно было мое соприкосновение с волком, от чьего запаха я так упорно убегал. 
                    Он был молод, этот волк, вероятно, обзавелся подругой и хотел захватить мою территорию, вероятно... Но это не важно. 
                   Свой страх, как какой-то глубоко неприятный осадок, мне не забыть. Мне не забыть и не замутить воспоминания бега, они более преследуют меня, чем сам тот непонятный душе губительный испуг. Видно, во мне еще сохранилась дверь, открывать которую умеют только особые обстоятельства или силы, не известные и не подвластные мне. 
                     Что они? Кто они? И почему дают о себе знать? 
                      Неведомо… 

          3                                               Искусство 

                    О снах я бы сказал так: кто знает, откуда они, мои они или чужие? Иногда и умираешь во сне страшно и сладко. И прожить жизнь можно, только не настоящую жизнь, а как воду выпить – лакаешь без устали и все мало и мало. Сны – это как стихи, они очень красивы, но в них нет правды, стихи же, как отражение в воде, вроде бы настоящее, а на самом деле совершенно эфемерно. И вот я смотрю на свое отражение в потоках реки и думаю, может, это сон или то, на что смотрят глаза мои, есть стихи обо мне. Вообще, есть в мире много восхитительного и романтического, и утонченно-прекрасного, только все это нужно тогда, когда ты сыт, здоров и тебе есть куда идти, иначе вся такая романтика становится уделом неудачников и слабаков. В лесу нельзя мечтать на голодный желудок, не то можно того самого желудка лишиться. Так получается, что смотреть на мое отражение в воде приходится через призму мяса в моих кишках. Смех, да и только. Представляете, выходит, искусство зависит от качества поглощенной вами добычи. Потому убийство и является для меня самым утонченным, самым высоким и весомым действом жизни. И чем глубже, чем таинственнее ритуал, тем великолепнее последействие сил гармонии природы. Трудно согласиться со мной? Надо немножко пройтись… 
                       Теперь заметили движение впереди? Посмотрите, я не сразу нападаю на это гордое животное, а ползу на брюхе по мху, не издавая ни звука, терплю, просовывая осторожно морду сквозь заросли вереска и медленно пожираю глазами оленя. Ведь самое лучшее только и есть как страсть ожидания, сваренная вкрутую со свежим агонизирующим мясом. Вот такая математика, страсть плюс насыщение, на выходе дает великое искусство, приводя неистовую до того душу в состояние бескрайнего покоя. Но важен не покой, важна ненависть, важно стремление вперед прорваться, сокрушить, выбросить, отдать безвозмездно самого себя, ибо как, если не отдать всего себя, не пожертвовать собой, как можно получить что-либо взамен. 
                    Лечу, как торпеда, яростно спокоен, как пушка перед выстрелом. Взрыв! Я, я не жалею ни о чем, ни о прошлых грехах, ни о старых обидах, я готов умереть в этот радостный момент. Свершилось! Ну что? Вы видите, вы видите!? Мир стал другим! О, отражение моих грез! О, величие мира под ясным небом, тебе возношу хвалу я! Сосны, сосны перестали быть соснами, то пики, стремящиеся ввысь, и ветви, каждая ветвь, отрываясь от родимой матери, растет, стараясь превозмочь своих соперников, перерасти их в своей борьбе, самой стать деревом. Увы, ей сие не дано. 
        Увы... 
        Такова правда жизни, такова гармония жизни. 
        Такова гармония жизни и... 
        смерти. 

                                                                         ***  
                    Возвращаюсь. Иду вдоль волнистого берега, нашептываю под нос давным-давно самим придуманное правило. Лес, лес, трава-мурава, настроение спокойное. Благодать! Можно помочить лапы в воде, как в детстве, и радостно побежать дальше. Глупости, конечно, но глупости от счастья, эт хорошо, эт можно. Помнится, пришлось воровать куриц у одного мужичка, каждую ночь к нему ходил да по одной наседочке ужинал. Вот так, дурак, от счастья позабывши всю осторожность, наведывался к старику несколько дней подряд. В очередной раз, как встретил дедуля ружьем-то, да как шмальнет под мохнатый бок, да как промажет, пень старый, барсук облезлый. Эх, былое! Воспоминания, нет ничего приятней хороших воспоминаний. 
                    Вернулся. Смотрю на гладь воды. Нет! Нет настроения. Хотел помечтать о прекрасном, дак нет же, бок заболел.