Вологодские кружева 3

         К Н И Г А   Т Р Е Т Ь Я.

 

                С О В Е Р Ш Е Н С Т В О.

 

 

                                                                            «Лучше один раз полюбить,

                                                                             чем сто раз влюбиться!” –

                                                                                             высшая мудрость.

 

  

 

 

        I.

 

   - Нет, Серёга, не могу я тебя понять! Не могу!- Мишка почесал  сивую щетину подбородка и налил из чёрного чайника с проволочной  ручкой в  свою огромную кружку тёмный-тёмный чай. Бросил в неё по одному  пять  кусочков сахару, потом, подумав, кинул ещё три, но  одновременно. Задумчиво  и неторопливо отхлебнул напиток, но алюминиевый край кружки  так здорово вобрал в себя тепло чая, что мишкину задумчивость и неторопливость унесло в мгновение ока, и он заорал, промокая обожжённые губы ладонью:

   - Да едрит твою в кочерыжку!

   Я посмотрел на него без жалости:

   - Нет, Мишка, не могу я тебя понять!

   - А чего меня-то понимать? Ну, обжёгся, с кем не бывает! Но я, по крайней мере, не ною целыми днями с рассвета до заката о неудавшейся жизни  и  серости будней!

   Мишка попал в моё больное место, и я  сразу  загрустил. Машинально  достал сигарету, хотя только что затушил предыдущую, закурил, глубоко вдыхая ароматный дым, в который умело замаскировались всяческие смертельные токсины.

    А Мишка, отхлебнув, теперь уже  осторожно, дымящийся  чай, продолжил:

   - Ну скажи, Серёга, чего тебе не хватает?

   Я пожал плечами, но тут же оживился:

   - Ботаново мне не хватает! Или Устья-Вологодского. А ещё Женьки с Шерпом и Андрюхи. А еще...

   - Ну, пошёл мотать! Я же не про то. Мне и самому без этого  не  сладко. Но здесь-то тоже неплохо!

   Я только скривил  губы, показывая  Мишке, что  мне-то  здесь  очень  даже плохо.

   - Не  понимаю!- Мишка  снова, забывшись, резко  отхлебнул  из  кружки и, взвыв от боли громко и яростно, швырнул посудину прямо в зев огромной русской печки, возле которой, за столом, мы и сидели.

    - Чётко  в  девятку!- констатировал  я  точность  броска.- Тебе,  Мишель, в гандболе нужно играть – хватка есть!

   Мишка посмотрел на меня недовольно и тоже закурил:

   - Вот видишь, до чего меня довело твое нытьё! Первый раз в жизни кружку в печку закинул!

   - А что, до этого всё время мимо швырял?- Мне вдруг стало весело.- А  давай соревнование устроим по бросанию кружек в печку? Только тут главное не попасть ни в кого!- и мы, поглядев друг на друга и вспомнив  кое-что, неудержимо засмеялись.

 

   Не успели мы ещё толком обжиться в этой деревеньке, как Мишка уже нашёл себе зазнобушку. Это была фигуристая женщина лет тридцати  с  очень симпатичным личиком. Звали ее Тоня. Так вот, Мишка очень быстро завязал с ней самые наитеснейшие отношения и через неделю уже захаживал  к  ней, как в свой собственный дом, а так как Тонечка жила одна, то Мишка совсем стал считать себя хозяином. Но однажды он пришёл  неестественно  возбуждённый и поведал мне очень весёлую историю:

   - Представляешь, Серёга, захожу я в дом и знаю, что Тонька  должна  быть тут, но её нигде нету. Ну, думаю, может, на двор выскочила. Я иду на кухню, чтобы пока глотнуть чайку. Заглядываю в печку, и, веришь, нет, но меня  такой ужас пробивает! Я чуть не заорал, но голос куда-то подевался. А  потом, присмотревшись, я начал смеяться, да так зверски, как мы тогда  у магазина, когда пили «Любительскую», помнишь? Оказалось, что здесь принято мыться в печке! Да, да! Выгребают из неё угли и золу, берут теплую воду, залезают внутрь и моются себе спокойненько! И хотя внутренности русской печки и объёмны, но встать там в  полный  рост  нельзя, и  приходится  мыться  согнувшись. А  теперь  представь, что  увидел  я: из  полумрака  печи  на  меня смотрит что-то белое, широкое сверху, но сужающееся  и  раздваивающееся книзу. А посредине этого широкого – продольная полоса с большим черным пятном внизу, разделённым пополам розовой чёрточкой!

   - Ты, Мишель, как младенец, как будто никогда этого не видел!

   - В печке? Никогда!

   - Ну, мог бы и догадаться.

   - Так я и догадался. Только меня вначале чуть кондратий не хватил!

 

   Мы посмеялись, но недолго.

   Мне снова стало тоскливо.

   - Нет, не могу я понять,- снова завёл свою волынку Мишка,- ведь  всё  так, как ты хотел! И на съёмке мы работаем, и живём на одном месте в собственном доме, и даже невеста у тебя появилась! Только  скажи, что  она  тебе  не нравится!

   - Почему же? Нравится. Леночка очень хорошая, умная, красивая, но…

   - Ну что ещё за но?

   - Но слишком уж она правильная, слишком рассудительная.

   - И что же в этом плохого?

   - Не знаю. Может и ничего.

   - А ты сходи к ней, пообнимайся, настроение и улучшится!

   Я посмотрел на Мишку грустно и печально:

   - Разве может улучшиться настроение в деревне с таким названием!

   - Название как название, бывают и похуже. И  вообще, Воскресенское-на-Мусоре – это даже звучит!

   - Ещё как! Ты представь, Мишель, что мы живём на мусоре. На свалке! И это так.

   - А может,- включил свою логику Мишка,- мусор это не грязь, а  мент  какой-нибудь геройский, и в честь его и назвали эту деревню?

  - Ага, с намёком. Мол, когда-нибудь этот мусор воскреснет и всем покажет, где раки справляют Новый Год! Нет, Мишка, мусор – он и в созвездии Водолея мусор!

   - Я что-то совсем запутался. О каком именно мусоре ты говоришь  сейчас? О человеке или о хламе?

   - А-а, какая разница! Если человека так называют, значит, он – хлам!

   - Эх, Серёга, ты такую тоску на меня нагнал, что у меня только одна мысль теперь прыгает в мозгах: напиться до поросячьего повизгивания!

   Я посмотрел на Мишку и почувствовал, что в душе у меня  взорвались  сто фейерверков:

   - Так что ж ты, зараза, меня столько мурыжил? Не  мог  раньше  этого  придумать?

   Мишка только виновато развёл руками:

   - Вероятно, был не в той кондиции

 

           II.

 

   Водка, конечно, очень часто становится живой  водой  для  наших  зачерствевших душ и потасканных тел. Она размягчает первые и заживляет ссадины на вторых. Но иногда эта живая водица начинает действовать почему-то прямо противоположно.

   Именно такой эффект и получился в  этот  раз. В  то  время  как  моя  душа оживала, увлажняясь слезами умиления  ко  всему  окружающему, мишкина наоборот, суровела, покрываясь плесневым налётом хандры. И  чем  больше становилась доза выпитого, тем явственнее  эта  хандра  спелёнывала  такую радостную ещё недавно душу.

   - Да, прав ты, Серёга! Тоска тут и полное убожество! Эх, сейчас бы в лес, в болотину, в дырявую палаточку!

   - В гостеприимные комарьи объятья!- жизнерадостно подхватил я.- И  чтобы из всей еды был один брикет горохового супа с червячной начинкой!

   - Пусть! Зато там была жизнь! Там мы всегда чего-то искали, к чему-то стремились!

   - А-а, Мишель, быстро ты  позабыл, как  вы, наполненные  по  плеши  этой жизнью, желали мирным пассажирам гостеприимного парохода немедленного затопления!

   - Дураки были, потому и орали. Но с тех пор прошло  четыре  года, и  извилин в голове поприбавилось.

   - Сомневаюсь,- посмотрел я внимательно на  Мишку,- сомневаюсь, что  извилин стало больше! Хотя, если честно, то не количество их определяет ум, а наполненность этих самых извилин да конденсация памяти в мозговых  клетках!

   Мишка посмотрел на меня, как бушмен на стиральную машину, налил полный стакан водки и пододвинул его ко мне:

   - Ну-ка, выпей, может, тогда ты начнёшь говорить  по-человечески. Ты, вероятно, забыл, что я не Леночка. Это она, а не я, прочитала все книги на свете и даже Большую советскую энциклопедию!

   - И кто тебе мешает? Взял бы да тоже проштудировал эти интересные  книжонки.

    Мишка встал и вышел в горницу. Вернулся через минуту и снова уселся за стол. Я немного подождал, потом спросил:

   - Ну и что это за дефиляция такая? Чего ты там искал?

   - Не чего, а кого. Так, идиота одного.

   - И нашёл?

   - Да нет, слава Богу!

   - А где ты его искал?

   - В зеркале!

   Тут уж мой мозг отказался воспринимать мишкины бредни, и  я  с  жадностью влил в себя содержимое стакана. Пожевал задумчиво пёрышко сочного зелёного лука и уставился на собутыльника:

   - И всё равно я ни шиша не понял.

   - Ещё налить?

   - Харе! Пока. О каком идиоте ты говорил?

   - Какой же ты тупой!

   Я чуть не подавился хлебной коркой: так ласково меня ещё никто и никогда не называл!

  - Ну, конечно же, тупой!- невозмутимо и почти серьёзно  продолжил  Мишка.- Я же сказал, что искал идиота в зеркале. Не ясно? Ну ты же сам мне  сказал, чтобы я прочитал эту дурацкую энциклопедию. Вот я  и  пошёл  посмотреть, нет ли в моей роже признаков идиотизма, ведь  только  идиоты  читают такие книги!

   - Интересно, а какие же книги читают люди… нормальные?

   - А нормальные люди и книги читают нормальные.

   - Ну какие, какие?

   - Детективы, приключения, фантастику.

   - А я, значит, по-твоему, идиот?

   - А ты что, всю энциклопедию прочитал?

   - Нет, Мишель, энциклопедию я не прочитал, но это ни о чём не говорит!

   - А фантастику и приключения ты читаешь?

   - Конечно.

   - Так что ж тогда переживаешь? Какой же ты идиот? Ты – нормальный!

   - Ну, спасибо, а то я уже сомневаться начал!

   Мишка задумчиво посмотрел в низкое узкое  окошко  и  глубокомысленно излил:

   - Сомнения – это основа разума!

   Челюсть моя отвалилась и едва не брякнула о край  стола. Но  это  длилось всего мгновение. Оторопь прошла, и я, схватив бутылку, налил  полный  стакан тёплой уже водки:

   - А ну-ка, Мишель, пей быстрее, пока из тебя не полезли  философские  заморочки. Пить и философствовать – это то же самое, что трахаться и слушать лекции по сопромату: пользы – максимум, но удовольствия – минимум!

 

           III.

 

   Прошло два часа и, к великой нашей радости, и шершавая хандра, и  философские потуги благополучно затонули в водочном омуте. Вернее, они  там, заспиртовавшись, притаились до следующего  благоприятного  момента. Но нас это пока не тревожило!

   - Эх, как там наши други? Всё ли у них благополучно?- тяжёло вываливая слова, вспомнил вдруг Мишка.

   - Да что с ними станется? Сам же читал письмо две недели назад, а там нет ни жалоб, ни недовольства.

   - Конечно, чего им жаловаться, гоняют себе высотку, как и  прежде. Красота!

   - Это нам с тобой так кажется. А они всё хотят на съёмку попасть.

   - Идиоты. Не понимают, что это за радость такая.

   - Нет, Мишель, ты тут не прав. Хочется же поработать  на  всех  операциях. Мы вот настропалились высотку гонять и рады – это наше! А ведь есть ещё и полигонометрия, и триангуляция, и ещё много чего. И там тоже свои прелести.

   - И свои гадости!

   - Ну, не без этого.

   - И всё равно, Серёга, на следующий год давай мы  лучше на  высотку  махнём? Чёрт с ним, с комфортом! От него только лень во всех членах.

   - Неужели во всех?- ехидно посмотрел я в мишкино, одушевлённое страстными планами лицо.

   - А ведь во всех, Серёга, вот те крест!- размашисто перекрестился  он.- Вон, Тонька под боком, а что, я к ней каждый день бегаю? Хрена  с  два! И  два-то раза в неделю неохота. А она бабёнка – то, что надо! И даже лучше!

   - И что, в лени всё  дело?- с  сомнением  покачал  я  головой.- Ты, Мишель, просто зажрался!

   - А это и есть лень! Вспомни, как мы, после недель воздержаний, красиво и страстно знакомились со всеми подряд!

   - Ну-ну-ну, Мишель,- погрозил я ему игриво пальцем,- вообще-то это  вы  с Шерпом кидались на всех подряд! А нас сюда  не  очень-то  приплетай, мы  с Андрэ – люди верные! А Жека совсем пай-мальчик!

   Мишка покрутил головой:

   - Странно. Никого вокруг нет, а ты несёшь такую ахинею, однолюба из себя корчишь. Уж на что ты к Валентине тогда  прочно  приклеился, и  то  хватило зимы, чтобы её позабыть и  моментально  найти  другую! Посчитать, сколько их было за последние три года?

   - Считай, не считай, Мишель, а до тебя мне далеко!

   - Далеко, говоришь?- задумался Мишка на  мгновение.- Ну, вероятно, вероятно. И всё-таки о лени мы тогда не вспоминали!

   - Да прав ты, я разве спорю!

   Мы выпили ещё помаленьку и надолго замолчали, вспоминая своё  неленивое прошлое. Много, ох, много было там таких эпизодов, какие  никогда  не канут в Лету, даже если очень этого захотеть!

   - А помнишь, Мишель, как ты под кроватью сидел?

   - Ещё бы! 3абуду только, когда умру!

 

   Было это в третий сезон, сразу после  приключений  в  Ботаново  и  других местах присухонской равнины. Вкалывали мы в том же составе и на том  же виде работ – высотке. И вот однажды, после почти  месячного блуждания  по тайге, мы, измотанные лесным бытом и  изрядно  оголодавшие, выбрались  в небольшую деревеньку. Было в ней десятка полтора домиков, а в них человек двадцать населения, но из прекрасного пола  в  рабочем, так  сказать, состоянии была лишь одна – пышная сорокалетняя крестьянка. И хотя внешность её ох, как оставляла желать лучшего, но всем хорошо известно, что на безрыбье любая каракатица сойдёт за бельдюгу! И Мишка эту  бельдюгу  запеленговал и начал забрасывать наживку в виде  грубоватых  комплиментов  типа:  «Вот это задница! Вот это объёмчик! Такой красоты  я  ещё  не  встречал!» Это  он говорил не нам, а ей, но она, к нашему удивлению, от этих слов млела и  цвела! И, кажется, всё бы хорошо, да чёрт поднёс зажигалку не к тому концу сигареты – у   этой пышки имелся муж. И это  был не просто  муж, это  была  помесь Отелло и  Каренина! Как только он осознал, что мы остаёмся в этой  деревне на ночь, он намертво приклеился к своей супруге и не отпускал  её  от себя ни на полшага!

   Тем временем мы, раздобыв  самогоночки, направились  в  баню  к  соседу этого Отелло. Мишка же, несмотря на жёсткую опеку мужа, уже успел договориться с женой насчёт интима. Но как с ней уединиться хотя бы на  полчаса?! И Мишель придумал простой план: нужно этого Отелло напоить. Но тот оказался мужиком крепким и, понимая все возможные последствия, долго сопротивлялся соблазну. И всё-таки мы его впятером уговорили!

 

   Добела отмытые в чёрной баньке, мы сидели и расслаблялись возле неё на мягкой зелёной травке. Отелло был  хмур  и  сосредоточен, и, стоило  кому-либо из нас встать и отойти в сторону (для справления естественных  надобностей), как он вскакивал и бежал проверять свою супругу. Тогда  Андрюха придумал оригинальный финт: Мишка, якобы созревший, ложится спать тут же, рядышком, чтобы быть на виду. Отелло это видит, но, когда он в очередной раз бежит на контроль, Мишка раздевается до плавок, делает чучело  из своей одежды, а сам прячется за баней. И вот Отелло, довольный, возвращается, и мы продолжаем весёлый пир, а Мишка  в  это  время  устремляется  к дому своей бельдюжки, чтобы сделать там греховное, но горячее дело.

   Мы сидим, веселимся и, сколько есть сил, терпим, чтобы лишний раз не бегать по нужде и, тем самым, не подвергать друга смертельному риску. И всё-таки природа берёт своё, и вот уже Шерп, покачиваясь, уползает в кусты  сирени. Отелло тут же вскакивает и мчится домой. Андрюха вслед ему, как может, высвистывает сигнал воинской тревоги, и мы надеемся, что Мишель всё поймёт. По тому довольному виду, с каким вернулся Отелло, нам стало ясно, что всё прошло хорошо.

   - Ну, как там супруга?- нагло интересуется Андрюха.

   - Да что-то приболела, лежит в постели,- отвечает Отелло, видимо, довольный именно этим фактом.

   Мишка не возвратился, а Отелло, посидев ещё немного, засобирался домой. И как мы его ни уговаривали, но он всё же ушел. Андрюха снова просвистел тревогу, и мы стали ждать появления нашего казановы. Но прошёл час, а его всё не было.

   - Что-то тут не то,- прищурился Андрей.-  Или этот мужик грохнул Мишеля, или наш любовничек где-то спрятался в доме, а вылезти не может!

   - Ну и пусть себе сидит и думает о  своём  поведении!- не  пожалел  Мишку Шерп.

   Но мы так зло на него посмотрели, что Шерп захихикал, закашлявшись:

   - Да пошутил я, что вы ко мне пристали?

   - Смотри, Шерп,- назидательно сказал я,- не зли пословицу!

   - Какую?

   - Такую! Как аукнется, так и откликнется, слыхал? Сам ещё, может, не раз попадёшь в такую ситуацию.

   Шерп понурил голову, а потом вдруг ожил:

   - Я счас!

   Он вскочил и помчался к дому Отелло. А через десять минут он уже почти насильно тащил того за собой. Оказывается, он его  как-то  сумел  уговорить выпить ещё, на сон грядущий. Наспех хлебнув стакан, Отелло опять убежал, но зато появился Мишка. Он был грязный, весь в паутине, из чего мы заключили, что прятаться ему пришлось под кроватью. И всё-таки он был доволен:

   - Эх, не тому мужику баба досталась!

   - Это ты себя имеешь в виду?- небрежно бросил Андрюха.

   Но Мишка ничего не стал отвечать. Он налил полный стакан и произнёс:

   - Да здравствуют риск и чужие жёны!

   - И друзья,- добавил Шерп,- которые вовремя приходят на помощь  и  спасают некоторым как внутренние их органы, так и наружные, половые!

 

           IV.

 

   Долго ли, нет ли ещё плавали бы мы в тёплых и светлых воспоминаниях, но наше плаванье прервали шаркающие  шаги  и  последовавший  за  ними  стук двери. Шаркающий звук усилился, и через секунду  в  кухне  появился  гость. Вернее, если рассуждать здраво, это был не гость, это был хозяин, ибо именно у него мы и снимали этот домишко.

   - О, Гена!- обрадовался Мишка.- Гена, как насчёт вмазать?

   Вошедший нахмурил брови, неприветливо заострив свой взгляд, но тут  же расплылся в улыбке и закивал в радостном согласии.

   Вообще, это был человек малость странный. За те три месяца, что мы  прожили здесь, я практически не слышал, чтобы Гена  разговаривал… трезвым. Но когда в его изрядно облуженное горло проливался стакан-другой, он менялся до неузнаваемости. Под  воздействием  спиртных  испарений  все  его тормозные системы разблокировались, и агрегаты организма, – особенно, речевой, – начинали работать активно и ритмично, как бы навёрстывая упущенное за время простоя, вызванного отсутствием горючего.

   После первого стакана Гена  что-то  беззвучно  зашептал, а  после  второго речь его восстановилась полностью:

   - Валька, зараза (Валька – это жена Гены, злостная матерщинница), загнала меня в огород! Вот ведь дура, думает, я буду тяпкой махать на жаре!

   - Правильно, Гена,- одобрил Мишка,- ну их всех на фиг – и тяпку, и жару, и жену!

   - Да, тяпкой махать – не картошку жрать!- философски изрёк я и налил всем понемножку.

   Гена, выпил быстро и затараторил:

   - Да не мужицкое это  дело – в  огороде  горбатиться! Наше  дело, вон, лесу навалять да дом сробить, а картошку подрывать – бабья работа.

   - Вообще-то, один мой друг по имени Андрэ говорит несколько иначе: стирать, варить, детей воспитывать – это всё женская работа, а мужицкая  доля – нажраться  в соплю и валяться рожей в салате!- внёс я свои коррективы.

   Гена посмотрел на меня удивлённо, потом вытянул руку с поднятым  большим пальцем и заржал:

   - Во! Здорово! А ещё наша работа – по тюрьмам сидеть!

   - На хрен, на хрен!- закашлялся Мишка.- Уж лучше всю жизнь не работать!

   - А ты что, Гена, и на зону успел сползать?- полюбопытствовал я.

   - А как же.

   - По уму? Или… по большому уму?

   - А сам посуди. Лет  десять  назад  было  это. Счас  который? Восемьдесят первый? Ну, точно, десять лет. Получили мы в кузне получку, – я в кузне  тогда работал, ковал помаленьку, – ну и  дерябнули, как  положено. Все  домой потопали, а я, дурак, в магазин – подарок жёнке захотел купить. А сам-то уж пьянёхонек – ого-го! Ну, в магазине, пока деньги доставал, пока то да сё – совсем  развезло, и я завалился за печку. Да там и заснул. Просыпаюсь, не пойму, где же я? Темно. Потыкался туда-сюда, почиркал  спичкой, да  и  понял, что меня в магазине-то и закрыли. А магазин-то у нас работал тогда три дня  в неделю, а продавщица жила в другой деревне. Посидел я, погоревал, а  потом думаю, что ж я тужу, когда вокруг и выпивка и кормёжка! И денег в кармане полно. Вот я там два дня и прогулеванил. Но денежки все исправно  на весы клал, чай, не вор! Даже и не напаскудничал нигде – под это дело пустые бутылки приспособил. Да-а... Много я там за два дня передумал, много  перерешил. Даже жизнь надумал переменить. Эх, да что там говорить! В общем, открыли магазин и увидели, что сплю я там, субчик, довольный, а вокруг бутылки пустые да объедки. Быстренько вызвали  милицию  и  увезли  меня  в  район... Вот и всё.

   - Как всё?- не поверил я. - А чем же кончилось это дело?

   - Так чем? Три года общего.

   - Три года? Да за что?!

   - А денег мало я положил.

   - Так добавил бы,- удивился Мишка,- делов-то!

   - Где ж мне столько взять? Мне за такие деньги полгода работать надо!

   - Да ты что, там побил всё, что ли?

   - Нет, я аккуратно. Это продавщица, Клавка, насчитала. Значит, так и есть.

   - Эту бы Клавку! стукнул Мишка со всего маху кулаком по столу.- Этой бы Клавке забить в задницу всё, что она  там  понасчитала! Она  ж  у  тебя, Гена, три года жизни отобрала!

   - Дык сам виноват,- ответил тот, но я увидел, как в уголке глаза его  блеснула тусклая слезинка,- не нужно было пьяным по магазинам болтаться, а если уж попал, то сидеть бы смирно.

    Мишка задумался, нахмурившись, и  я  понял, что  эта  история  его  очень взволновала. Он закурил сигарету и молча тянул её, глубоко и  основательно вдыхая дым. Потом, будто на что-то решившись, спросил:

   - Гена, а Клавка эта жива ещё?

   - А что ей будет? Ей тогда лет тридцать было, сейчас, значит, сорок. Хорошо живёт, крепко, да только муж от её ушёл, года три назад, кажись.

   - Это хорошо, очень хорошо!- потёр ладони Мишка.- А где  она  живёт, говоришь?

   - Да в соседней деревне, в Марково. Дом у её рядом с магазином, она  там счас и работает.

   - Мишель, что ты задумал?- подозрительно посмотрел я на него.

   - Да ничего, Серёга, всё законно. Но этой Клавочке я одну бяку сделаю!

   - Ага, и поедешь по генинским местам!- сам собою скаламбурил мой язык.

   - Нет,- зло прищурил глаза Мишка,- я сделаю то, за что не сажают. Я  сделаю то, за что убивают!

   - Успокоил!

   - Серега, поверь, если всё получится так, как я задумал, то ты мне первый руку пожмёшь!

   Но тут дверь с треском распахнулась, и в горницу вбежала  Валька – невысокая, полненькая и кривоногая. На плече она держала тяпку. Посмотрев зло на всех нас, но особенно на Гену, своими блёклыми, не излучающими радости глазами, она открыла рот, и из него выплеснулись два-три  десятка  слов, из которых самым цензурным было:

   - … козёл задрюченный!

 

           V.

 

   Мишка поднял меня в шесть утра.

   - Пора на работу!- радостно заявил он, и я понял, что здесь что-то не так.

   Мишка же, прочитав удивление на моей заспанной роже, тут же всё прояснил:

   - Понимаешь, Серёга, нет у меня сегодня почему-то настроения на  выпивку! А если мы сейчас не уйдём, то, скорее всего, похмелимся, а если  похмелимся, то напьёмся – без всяких вариантов!

   Я только вздохнул – логика мёртвая! Нет, мне вовсе не хотелось ни похмеляться, ни напиваться, но и начинать день в шесть утра тоже  особого  желания не было. И всё же делать нечего, не выглядеть же перед своим рабочим, пусть и другом, эдаким неженкой!

   А Мишка уже успел приготовить завтрак, видать, встал он очень рано, что  с ним случалось не так часто.

   Вообще-то, съёмка тем хороша, что не нужно ходить далеко на работу. Участок у нас был площадью около двадцати  пяти  квадратных  километров,   а дом наш торчал практически в центре его, и получалось, что до самой дальней точки – километра три хода. Поэтому мы не поднимались  почти  никогда раньше семи, а работать начинали в восемь-девять, а то и позже, в  зависимости от настроения и состояния, которые, при нашей любви к  горячительным налиткам и весёлым приключениям, иногда оставляли желать лучшего.

   Но сегодня мы были на месте уже в  семь  часов, поэтому  все  коровы, пасшиеся на лугах, взирали на нас с удивлением.

   Я споро установил штатив, привернул к нему  мензулу  с  планшетом, установил кипрегель и вопросительно посмотрел на Мишку. Тот кивнул и пошёл прочь от меня, устанавливая рейку через каждые сорок  метров, а  так  же  на все характерные точки местности. Я наводил на рейку кипрегель, измерял до неё расстояние, определял превышение той  точки  над  своей  и  отмечал  на планшет при помощи циркуля-измерителя  и  масштабной  линейки  данную точку. Вот и всё, А потом уже, по этим точкам и их  высотам, и  будет  рисоваться карта местности и горизонтали рельефа. Такая  работа  была  у  нас  в этом сезоне.

   Но сегодня, вероятно, Всевышний решил, что до работы он нас не допустит ни под каким видом, и принялся брызгать на наши  головы  редкие, но  крупные капли дождя. Я быстро укрыл ватман планшета  брезентовым  чехлом  и посмотрел на небо. Ничего хорошего там я не обнаружил, лишь серая  бесконечная пелена висела низко над нами и протекала, как старая палатка в конце сезона.

   Очень скоро, слегка промокшие и страшно не довольные  утопленным  порывом энтузиазма, мы были дома. Маленькая стрелка часов приближалась к десяти, а  настроение – к  хандре. И, когда  я  уже  почти  решил  предложить Мишке повторение вчерашнего дня, в окно ударил солнечный луч, а в голову мне влетела сумасшедшая идея. Она полностью пленила мой ум  и  настырно вторглась в каждую клеточку организма.

   - Знаешь, что, Мишель, а ты вчера был прав!

   - Знаю. А в чём?

   - Ну, в отношении Леночки.

   - В том, что она очень умная?

   - Нет.

   - Что она красивая?

   - Нет.

   - Тогда я не знаю. Ты уж говори сам, а то у меня гипотезы закончились.

   - В общем, ты был прав, что нам с ней нужно...- я  замялся, почему-то  застеснявшись произнести необходимое слово.

   - А-а, конечно,- закивал  Мишка,- нужно, очень  нужно, и  чем  чаще, тем лучше!

   Я посмотрел на него с сожалением:

   - Ну дебил, типичный дебил!

   Но Мишка не обиделся:

   - А кем же мне быть? Каков начальник – таков и подчинённый!

   - Значит так, Мишель, я иду к Леночке с конкретным предложением!

   - Понятно. Ты ей хочешь предложить, чтобы она завязала со своей спокойной приятной жизнью.

   - В каком смысле?

   - В прямом. Ты ведь хочешь на ней жениться? Так?

   - Так.

   - Ну, а тогда скажи: какая же нормальная  баба, прошу прощенья, девушка, сможет жить спокойно и приятно  с тобой?

   - Думаешь, ты лучше?

   - Ну, я-то много хуже! Но вот жениться не бегу.

   - Что-то я тебя не пойму, Мишель, ведь вчера ты мне всю плешь прогрыз, чтобы я сделал это, а сегодня вдруг начал шпалы поперёк пути кидать!

   - Да ничего я никуда не кидаю. Решил, так женись!

   - Но ты – против?

   - Да что я тебе, папа, чтобы благословение отвешивать?!

   - Я, вообще-то, думал, что ты – друг!

   - Я друг, Серёга, но, честное слово, я не могу тебя  толкать на  такой  шаг! Вчера мне казалось, что она для тебя, а сегодня мне почему-то  видится  всё иначе. Я не знаю.

   - Всё,  Мишель, я решил! Иду! Вот если бы ты стал  меня  уговаривать  бежать к ней и предлагать себя, я бы поостерёгся. Но теперь я точно знаю, что пойду и всё ей скажу!

   - И что ты ей скажешь?

   - Что надо, то и скажу!

   - Ну, давай, давай. А я пойду, отправлю телеграмму друганам, чтобы готовились к трауру.

   - К трауру?

   - А как же! Мы все люди свободные, даже Шерп развёлся, а ты вдруг решил среди нас выделиться и от нас отколоться!

   - Зачем же от вас откалываться?

   - Если ты этого не захочешь, то Леночка твоя непременно заставит это  сделать. Она не Валюшка, быстро тебя взнуздает!

   Мне показалось, что Мишка всё это говорит лишь от зависти, и я брякнул:

   - Дурак ты, Мишель, сам не понимаешь, что несёшь. Или завидуешь?

   - Господи!- всплеснул тот руками.- Чему?!

   Но я не ответил и решительно вышел из дому. Солнышко радостно сияло и подмигивало мне:

   - Вперёд! Смелей!

 

                VI.

 

  …Долго и упорно толкал родничок разлёгшийся обрюзгший валун, но силы были явно не равны. Тогда он решил схитрить. Он  осторожно  начал  пробираться вдоль этого  неуступчивого  камня, выискивая  места, где  глина, прилипшая к валуну, имела в себе песчаные прожилки. И  родничок  нашёл  эти песчаные полоски и, легко размывая их, начал быстро продвигаться вперёд, а потом и вверх. Он трудился настырно, и усилия были вознаграждены ярким светом – родничок пробился на волю!

   И он побежал! Как же он радовался этому стремительному бегу, как он им упивался после того подземного черепашьего продвиженья! И родничок, не сдерживая себя, защебетал, запел, зажурчал, воспевая  волю  и  свет! И, хотя бежал этот звонкий ручеёк по дну тенистой – из-за нечёсаной шевелюры кустов – балки, где света было ничтожно мало, но ему это казалось просто чудом после мрака подземелья!

   Но вот родничок-ручеёк, вдоволь насладившийся резвым бегом, притомился и, раздавшись вширь, замедлил ход. Теперь он плавно, как толстая  сытая анаконда, лениво извиваясь, не бежал, а двигался неторопливой поступью.

   Вот ручеёк миновал раскачивающийся висячий мостик и, ловко  перепрыгнув каменистый порожек, в котором жили деловитые и  домовитые  шитики-ручейники, покатил свои ледяные  воды  дальше, ополаскивая  попутно  тёмные, заскорузлые ноги ольшин и стройные, гладкие ножки черёмух…

 

   Я шёл и не понимал, зачем же я иду? Да, я лихо всё только  что  разъяснил Мишке, доказывая ему его неправоту, но сейчас, себе, я не  мог  точно  ответить на простой вопрос: зачем я иду?

   Во мне появился какой-то злорадный скептик, который, подобно  театральному гению, на все доводы логики хохотал и кричал: «Не  верю!» И  я, неторопливо шагая, спорил с ним так же, как недавно с Мишкой.

   - Леночка так красива личиком и фигурой, что подобную больше не найти.

   - Не верю!

   - Её ум как раз подходит под мой. Он такой же пытливый, цепкий, ненасытный. Мы мыслим в унисон друг с другом.

   - Не верю!

   - Она точно знает, чего хочет в этой жизни. Она мне поможет стать человеком.

   - Не верю!

   - Но я же люблю её.

   - Не верю! Не верю!! Не верю!!!

   - И она любит меня.

   На это злорадный скептик дико расхохотался и даже захрипел, давясь смехом. А потом спросил с издёвкой:

   - А ты сам-то в это веришь?

   Но я не стал отвечать, а внутри что-то со звоном оборвалось, и скептик замолчал.

   Дорога к библиотеке проходила через небольшую балку, на дне которой, в вечном полумраке ольховых зарослей, змеился разговорчивый ручеёк. В нём вода была ледяной в самый  жаркий полдень и в  минуту  сводила  судорогой руки. С  одного края балки  на  другой  был  перекинут  подвесной  тросовый мостик с поручнями же тросами. Ширина его была такова, что одновременно по нему могли пройти трое, правда, если они  не имели  габаритов Васи Алексеева или Лёни Жаботинского.         

   Я вступил на слегка раскачивающийся мост и очень медленно пошёл, перестав теребить себя безответным вопросом, но уяснив одно: когда я  дойду  до конца моста, я буду точно знать те слова, что скажу Леночке. И  это  решение успокоило меня, и я, кажется, перестал думать  обо  всём  на  свете. Я  просто шёл и смотрел под ноги.

   Но вот мостик стал раскачиваться всё сильнее и сильнее, и я, оторвав свой взгляд  от  дощатого  настила, посмотрел  вперёд.  Навстречу  мне,  бок  о бок, шагали три красотки. Ах, что это были за девчонки! Стройные, с распущенными, нежно   перебираемыми  ветерком  чёрными  волосами, в  лёгких прозрачных платьях, нисколько не скрывающих  ладность  их  фигурок, созданных самым великим скульптором во Вселенной. А безукоризненность их точёных ножек завершали беленькие, на высоких каблучках туфельки. И эти ножки ступали по мосту с той же чёткостью, что и ноги солдат на плацу, но с грацией и изяществом балерин!

   Три красотки шли навстречу мне, абсолютно не думая уступать дорогу. Но ведь и мне некуда было деваться, не прыгать же вниз! И вообще, почему это я должен уступать им дорогу? Ни за что! И я, упёршись взглядом в ту из красоток, что шла прямо на меня, не стал уворачиваться или  сторониться, а  направился прямо на неё. И вот мы остановились в метре друг от друга и  скрестили свои взгляды, как д‘Артаньян и Рошфор – шпаги. И я  сразу  же, с  первой секунды, понял, что знаю эти смеющиеся, черпнувшие чёрного космического безмолвия глаза. Я их знаю! Я их видел совсем недавно! Я всматривался в милое личико девушки и, увы, не узнавал его. Но глаза! Где же я  их  видел? Где?! Время помчалось  бешеным  мустангом  или, наоборот, остановилось, не знаю, но подружки моей черноглазой  незнакомки  уже  далеко  отошли от моста и что-то кричали своей спутнице. Но  она не  реагировала. Она стояла и смотрела на меня своими смеющимися озорными глазами, а нижняя губка её была легонько сжата зубами. Я  же, балда, совсем  одеревенел  и  не мог раскрыть рта, чтобы хоть  как-то  раздробить  эту  неестественно  тянувшуюся и нестерпимо давящую паузу.

   И, когда я уже почти решился, когда первое слово почти  сползло  с  моего пересохшего языка, девушка перестала улыбаться, сделала шаг в  сторону, а потом, не взглянув больше на меня, торопливо пошла следом за скрывшимися из виду подружками. А я, обернувшись, смотрел на уходящее от меня чудо, и одна только мысль трепетала в лишённой ума голове:

   «Если она обернётся, то мы с ней встретимся!»

   Девушка миновала мостик и пошла верхом балки. Потом тропинка заставила её повернуть и идти уже  вниз. Сначала  земной  горб  отобрал  у  меня  её ножки, затем проглотил девушку до талии, до плеч, и я, холодея  и  теряя  последние капли надежды, закричал  громко, с  надрывом: «Да  оглянись  же!». Но крик мой был слышен только мне, ведь  это  кричала, разрываясь  на  лоскутки, моя душа! И всё-таки, невероятно, но она оглянулась!!! Или услышала меня? Она остановилась на мгновенье и кивнула мне легко, едва  заметно, но я это увидел, и душа моя заорала:

   «Ах, как же тебе везёт, придурок! Какой же ты счастливчик!»

   Я стоял на дрожащем мосту, но нет, никто не шёл  по  нему, заставляя  сотрясаться  подвесное   сооружение. Это мои  пальцы,  вцепившиеся  в  трос-поручень, передавали ему дрожь моей плоти. Меня бил такой  озноб, словно  температура тела давно зашкалила за сорок, а сердце упрямо колотилось в горло, как будто ему внутри было тесно и душно!

   Прошло уже много времени с  того  мгновения, как  девушка  скрылась  за земной вспухлостью, а я всё не мог успокоиться. Организм властно требовал допинга-никотина, но спички  одна  за  другой  ломались  в  трясущихся пальцах. Но, когда штук двадцать их крохотными корабликами отправились в плаванье по руслу ручья, я всё же сумел прикурить и, несколько раз глубоко затянувшись, унял тряску взволнованного организма.

   А потом я пошёл дальше, к библиотеке, но теперь спокойно, не перелопачивая мозги в поисках ответа на терзавший меня совсем недавно вопрос. Я точно знал, что скажу Лене!

 

                VII.

 

   Как только я узнал, что в Воскресенском есть библиотека, без промедления направился туда. Съёмка – это такая работа, даже  не  работа, а  образ  жизни, которая вполне позволяет заниматься серьёзным чтением.            

   Внешний вид книжного дома меня не порадовал: изба, как  изба, лет ста от роду, а последние лет двадцать явно не ласкаемая малярной  кистью. Но, как говорят умные люди, внешность  обманчива, поэтому  выводов  делать  я  не стал, а решительно прошагал по скрипучему крылечку и вошёл  в дом. Внутри оказалось чистенько, светло и просторно. Хотя всё свободное место занимали стеллажи с книгами, но они были расставлены так умело, что пространства хватало вполне.

    Я, как дикарь, увидевший перламутровый бисер, раскрыл рот и прямиком пошагал к книгам, начисто проигнорировав сидевшую справа от входа  библиотекаршу. Нет, не был я таким уж совсем невоспитанным балбесом, но то, что я увидел, заставило меня забыть все правила приличий. А увидел я  тёмные корешки книг, а на них золотые надписи: Александр Дюма.

   Через секунду я стоял у одного из стеллажей и перелистывал «Трёх мушкетёров», вдыхая с  книжных страниц  аромат  приключений  и  любовных  интриг. Я возбудился, начисто позабыв, где нахожусь, и  зачем  тут  оказался, и поэтому не сразу осознал, что кто-то ко мне обратился. Но и то  хорошо, что  я хоть услышал это обращение. Я повернул голову и встретился  с  взглядом библиотекарши, но слова, что она адресовала мне, увы, мои органы слуха не зафиксировали.

   - Вы что-то мне сказали?- неуверенно произнёс я и наконец-то рассмотрел хранительницу  книг. Она  стояла  за   низеньким  столиком – молоденькая, стройная, красивая, а её  синие  глаза, затенённые  нахмуренными  бровями, смотрели строго и чуть осуждающе:

   - Да, сказала. У нас здесь принято здороваться!

   Я машинально сунул книгу, которая явно мне стала мешать, куда-то на полку, но совсем не в то место, где она стояла, и ляпнул:

   - У нас – тоже.

   - Где это у вас?

   - В Ленинграде,- попытался я улыбнуться и добавил: - Здравствуйте!

   - Здравствуйте!- ответила девушка, и строгость в её лице  смягчилась  приятной улыбкой.

   А внутри меня проснулся и запрыгал бесёнок, давно  уже  прописавшийся там без моего согласия, и заколотил мне по рёбрам:

   «А ну-ка, удиви её чем-нибудь! Угадай её имя!»

   Я стукнул себя в бок кулаком, вызвав этим действом удивление в девушке, и решительно сказал:

   - Если вас зовут не Елена, то я сейчас пойду и утоплюсь!

   Она приоткрыла свой красивый ротик, показав изумительные, словно ненастоящие зубки и медленно опустилась на стул:           

   - Но как вы это узнали?!

   - Очень просто!- я совсем обалдел оттого, что угадал.- Только Елена может быть такой прекрасной!

   Но она вдруг улыбнулась и облегчёнию вздохнула:

   - Какая же я глупая! Вам, вероятно, кто-то сказал это!

   Мне так стало обидно за неоценённое ясновидение, что я плюхнулся на колени и, прижав руку к сердцу, горячо воскликнул:

  - Клянусь, что никто мне про вас  никогда  не  сказал  ни  полслова!- Потом пожал плечами и улыбнулся:- Это судьба!

 

   В противоположность Онегину и Ленскому, которые, как всем известью, не имели ни единой точки соприкосновения, мы с Леной совпали буквально  во всём. У нас были схожие интересы, схожие взгляды на жизнь, как семейную, так и общественную, нам нравились одни и те же книги  и  литературные  герои, и даже редкая хандра посещала нас одновременно. И было лишь одно, в чём  мы  расходились  кардинально – отношение  к  сексу. Я, раздолбай, уже давным-давно утратил свою невинность и абсолютно не жалел  об  этом.  Но Лена к своей чести относилась трепетно. Она уже двадцать лет  её  свято  берегла, решив сохранить себя в полной целостности для любимого мужа.

   Я размочалил все  мозги  выдумыванием  пикантных  ситуаций, в  которых этот, нещадно мучающий меня вопрос, мог бы быть разрешён естественно  и безболезненно для леночкиной щепетильности, но она стояла твёрдо и непоколебимо, как Эверест под натиском урагана! Будь она одной из многих красоток, которых посчастливилось мне встретить на своем коротком веку, я бы махнул рукой и нашёл другой объект для утоления страсти. Но  Леночка  настолько вошла в меня, так прочно заняла всё  пространство  моей  души, что даже бесёнок, не решаясь  щекотать  мне  рёбра, надолго  заткнулся, придавленный где-то в закуточке этой яркой натурой!

   И когда я чётко осознал, что без штампика в паспорте мне никогда не  придётся стать счастливым обладателем этой красоты, вот тогда-то меня и  посетила мысль о женитьбе. Но нет, конечно, не только жажда этого сладкого  тела подвигла меня к браку! Была ещё причина. Я вдруг почувствовал себя зрелым  человеком, изрядно  помотавшимся  по жизни, и, хотя   мне  было  всего двадцать пять лет, но последние годы я прожил так бурно, что каждый из них вполне пошёл бы года за три обычных. И я подумал, что  пора  притормозить эту жизненную гонку и войти в спокойное теченье  семейного  быта. А  лучшей жены, чем моя Еленушка, я не мог представить. Да и не хотел!

   Мишель тоже усердно капал мне на мозги, рисуя заманчивые картинки семейной жизни, хотя сам от этого бежал, как алкоголик от нарзанных ванн. Но он, зараза, упирал на то, что не встретил в своей  жизни  такое  чудо, как  Леночка, поэтому, де, и холост, как залп «Авроры»!

   - И потом, Серёга,- соблазнял меня Мишка-искуситель,- представь: ты приезжаешь в Питер с такой женой-красоткой! Все просто падают, а Андрюха от зависти – в корчах! А?

   Да, чёрт возьми, удивить Андрэ, – ради этого стоило жениться!

 

           VIII.

 

   Я поднимался по ступенькам скрипучего крылечка тяжело, будто  на  ноги мне навесили огромные шары, спрессованные из грехов моей стремительной жизни.

   Леночка, вероятно, увидевшая меня в окошко, выпорхнула на крылечко  и, обняв моё вялое безвольное тело своими мягкими тёплыми руками, по хозяйски обмусолила мою щёку:

   - Здравствуй, Серёжка!- и, отстранившись чуть, строго спросила:- Ты  скучал по мне?

   А я посмотрел в леночкино лицо, но вместо её синих глаз  увидел  те, чёрные, так легко переломившие мою спокойную и  спланированную  жизнь. Я помотал головой, гоня прочь виденье, но Леночка поняла по-своему:

   - Не скучал? Мы не виделись три дня, а ты не скучал?!

   Все те слова, которые я так решительно  собирался  сказать  своей, теперь уже бывшей невесте, робко сбились в кучку и умотали куда-то  в  лабиринт извилин, безнадежно там заплутав. А на их месте осталось только одно: как же я ей всё скажу?

   И вдруг передо мной замаячил, явственно и осязаемо, стакан, до краёв налитый водкой, и я понял, что только это средство сможет  перерубить  путы нерешимости, прочно опоясавшие меня.

   А Леночка, видя моё странное состояние и ничего  не  понимая, тревожно спросила:

   - Серёжа, ты заболел?

   - Да, заболел,- ухватился я за это слово,- заболел. Мне  срочно  нужно  выпить водки!

   - Водки? Но для чего?!

   - Это лекарство, Еленушка, поверь, я не придумываю. Мне нужно  выпить, тогда я тебе скажу всё, что сказать должен!

   В глазах Леночки тревога сменилась на радость, и я понял, что она решила, будто я буду делать ей предложение!

   - А у меня, между прочим, тут есть немножко  водки,- засуетилась  девушка,- так, на всякий случай, даже сама не знаю, на какой. Вот и пригодилось!

   Мне стало стыдно и больно, я ощутил нестерпимую мерзость к самому себе за то, что сейчас сделаю, что сейчас скажу. Я  посмотрел  на  Леночку, весело улыбающуюся и неумело наливающую в жёлтый фужер водку, и  уронил  горечь слов:

   - Еленушка, я самая последняя сволочь на свете! Я самый мерзкий подлец и ублюдок!

   Улыбка застыла на лице девушки, а рука её мелко задрожала, и  прозрачная жидкость заслезила на полированный стол.

   - Ты  меня  больше... не  любишь?-  прошептала, нет, прохрипела, нет, простонала она.

   А я снова упал на колени, как тогда, в первый день, и склонил голову:

   - Ударь меня! Ударь меня так, чтобы  мои  идиотские  мозги  вылетели  со всею своей дурью и больше никогда не вернулись в тупую голову!

   - Но что случилось? Но почему? Что изменило  тебя  в эти  три  дня?- водка уже вся вылилась из бутылки, но Леночка всё ещё держала её над фужером, а в прозрачную лужицу на столе капали невинные, чистые, моею  жестокостью рождённые слёзы.

   - Прости меня, Еленушка, но я вдруг понял, что не получится  у  нас  счастливой жизни, о коей мы так мечтали. Да, мы схожи  почти  во  всём, но  есть вещи, которые будут нас разделять!

   - Я всё поняла! - девушка увидела, что всё еще держит бутылку в  руках, и поставила её на стол.- Я всё поняла! Я сейчас закрою эту дурацкую библиотеку, и мы пойдём ко мне. Мне не нужно никаких штампов  в  паспортах, я – твоя! Твоя вся, вся, вся!

   И она, упав рядом со мной на колени, принялась меня лихорадочно  целовать в губы, в глаза, в шею. Ах, если бы это случилось три дня назад! Вероятно, жизнь пошла бы по иному маршруту – ровному, спокойному, предсказуемому. Но... если бы!

   - Еленушка, я же не смогу себя считать мужчиной даже на  капельку, если воспользуюсь сейчас моментом твоей слабости! Пожалуйста, не терзай меня этим!

   Я почувствовал, как и у  меня, чёрствого, в  общем-то, человека, побежали по щекам горячие шарики. И тогда я решил рассказать всю правду.

   Елена слушала, качая в отрицании (или неприятии) головой, а в синих, почти фиолетовых глазах её были боль и непонимание. Когда я закончил, она лишь спросила:

   - Как её зовут?

   - Не знаю.

   - А где она живёт?

   - Не знаю.

   - Она местная?

   - Не знаю.

   - Но так ведь не бывает!!

   - Да, так не бывает, но это случилось.

   - Но хоть что-то ты о ней знаешь?

   - Да. Я знаю её глаза!

   - И всё?

   - Всё. Но поверь, Еленушка, это так много!

   Она снисходительно покачала головой, и я увидел в её взоре строгость:

   - Когда из тебя выйдет эта детская хворь, приходи. Я тебя жду.

   - Это не хворь!

   - Это хворь, детская хворь. Все мы ею  переболели, влюбляясь  в  видения или сны.

   - Сон!- вдруг вскричал я, озарённый вспышкой  памяти, как  ночное  небо кривой молнией.- Сон! Я эти глаза увидел во сне!

   - Ну вот видишь,- спокойно произнесла Лена,- я тебе о том и говорю: всё это детская хворь!

   - Может, и хворь, но мы с тобой всё равно не найдем счастья вместе. Даже Мишка мне это сказал, а уж он-то был, сама знаешь, самый горячий сторонник нашей женитьбы!

   - Мишка?!- чёрные брови девушки с двух сторон клинками врезались в переносье.- Мишка! Так вот кто влез между нами!

   - Мишка тут не при чём,- поспешил я оградить друга от незаслуженных неприятностей и искренне  желая  немедленного  усыхания  своему  дрянному язычонку, но понял, что глупость мне не исправить. Лена меня даже не  слушала, а на лице её, бледном и решительном, явственно читалось: «Берегитесь меня!»

 

           IX.

 

   - Ну, спасибо тебе, Серёга!- Мишка выкурил сигарету секунд  за  десять  и тут же присмолил следующую.- Спасибо! Вот теперь жизнь-то у меня настанет весёлая и насыщенная неожиданностями!

   - Мишель, ну что я, специально, что ли? Сам как-то язык дурной брякнул.

   - Правильно сказал – дурной язык!- покачал указательным пальцем Мишка.-  Я бы больше сказал: язык твой – вредитель!

   - Я же не спорю. Но, Мишель, что она тебе сделает? Обойдётся.

   - Обойдётся? Да в мире нет  ничего страшнее, чем  баба, нашедшая  виновного в своей загубленной жизни! Я-то это хорошо знаю!

   - Ну-ка, ну-ка, расскажи об ужасах бабской мести.

   Мишка задумался на минуту, потом прикурил  ещё  одну  сигарету  и, затянувшись до слёз, начал своё повествование:

   - Было это как раз перед тем, как я в первый раз в нашу  экспедицию  надумал пойти. Шабашили мы с мужиками в одной деревне – телятник рубили. Я-то плотник хреновый, всё больше на подхвате был: где доску отпилить, где в магазин слетать, где чего достать, короче. И прилипла ко  мне  одна  бабёнка местная. И так, и сяк пытается меня соблазнить, а  я – ни  в  какую. Чего  она мне не приглянулась, не знаю, и вроде всё при ней, ан нет, не хочу её  и  точка! Она мне и водочки принесёт, и вкуснятинки какой притащит, а меня, хоть убей, воротит от неё! Тогда она пришла как-то раз, вижу – выпивши изрядно, и говорит: «Если ты от меня откажешься, то я  тебе  или  жизнь  поломаю, или  смерть лютую устрою!» Ну я,  дурак,  похлопал  её  по  заднице: иди, мол, Нюрка, спать, муж  заждался. А муж у неё здоровый лось был и заводной, как пускач  на  «Беларуси». «Хорошо,- говорит Нюрка,- я уйду, но ты пеняй на себя!»

   А ночью будит меня одна баба знакомая и говорит, чтоб  бежал  я  мигом, а то муж нюркин с друганами да с  колами  идут  меня  убивать. А  я  и  правда, слышу уже мат-перемат, крики пьяные да возгласы не очень вежливые в свой адрес. В общем, я даже шмутки не все успел  собрать, так, босиком, и  драпанул. И инструмент там остался. А какой топор был! Старинный! По нему ноготочком щёлкнешь, а он звенит, что твой колокол!

   - А чего они на тебя навалились-то?- не понял я.

   - А того. Нюрка, стерва, пришла к своему бугаю и бух ему в ноги: мол, прости дуру, но слаба я на передок оказалась, соблазнил меня Мишка-чёрт!

   - Вот гадина!- возмутился я.- Но ты тоже хорош! Надо же  было  рассказать им, что всё это Нюрка со злобы подстроила!

   Мишка посмотрел на меня, как старый кот, по макушку  насыщенный  мартовскими разборками, на только что прозревшего котёнка:

   - А давай, Серёга, я тебя колом потрамбую полчасика, а потом  мы  посмотрим, что ты сможешь рассказать или хотя бы подумать!

   - Да, конечно,- почесал я нос,- это я не подумавши ляпнул. Кто б тебе там дал время на разговоры! Но здесь, слава Богу, другой случай, ведь нет у Леночки никакого мужа, да и зло у неё только на меня!

   - Как там поэт сказал?- вдруг сделал  умную рожу  Мишка.- Нам  не  дано предугадать, как в бабе слово отзовётся! Так, что ли?

   - Не совсем,- хмыкнул я,- но по сути – точнее не скажешь!

   Мишка закурил ещё одну сигарету, и дышать стало совершенно нечем.

   - Мишель, пошли-ка на воздух, а то мы тут скоро  закоптимся, как  охотничьи колбаски!

   Мы вышли на улицу и уселись на скамеечку перед домом. На землю плавно планировал вечер, а  на  нас комары, но  совсем  не  плавно, да, в  общем-то, они и не планировали, а пикировали, решительно и бесстрашно, как  маленькие настырные штурмовички.

   Мимо нас поплелось  стадо, возвращаясь  с  ближних  лугов, а  два  пацана-пастушка, сурово матерясь, уставшие, но довольные, вышагивали рядом. Поравнявшись с нами, они приподняли кепки и по-взрослому кивнули. Мы им в ответ помахали руками, а Мишка спросил:

   - Ну, как жизнь, пацаны?

   - Хорошо!- твёрдо проокал один из пастушков и циркнул слюной  на  дорогу.

   Стадо прошло, и улица опустела.

   Мы сидели и пускали колечки дыма в тихий воздух, а комары  ныряли  в них, как Чкалов под мост на своём верном аэроплане.

   - Может, спать пойдём, Мишель? Что-то я сегодня устал, ничего не  делавши-то.

   - Ничего себе, не делавши! Да ты сегодня свою жизнь в  штопор  закрутил! Да и мою, похоже.

   Я виновато пожал плечами, вздохнул, но вдруг передо  мной, как  две  спиральные галактики, засияли чёрные глаза, и я расправил грудь:

   - Нет, Мишель, ни в какой штопор я жизнь  не  закрутил! Я  счастлив, как никогда!

   - Ну и слава Богу!- подвёл итог Мишка.- Тогда пойдём на боковую!

   Но, едва мы поднялись, как наши уши уловили знакомый звук.

   - Мишель, кажется, наш «уазик» жужжит, а?

   - Точно, он. Я его где хошь узнаю!

   И вот он уже мчит, подпрыгивая на колдобинах, как резвый нетерпеливый жеребёнок, наш любимый автомобильчик, уставившись на дорогу жёлтыми фарами.          

   Из кабины бодро выпрыгнул Володька Стрельцов – начальник партии. Он пожал крепко наши руки и улыбнулся:

   - А теперь, орлы, внимание: сюрприз!

   Я приготовился к  чему-то неприятному, невесёлому, но  то, что  я  увидел, меня просто лишило  и  дара  речи, и  дара  мышления. Из-под  брезентового тента на землю спрыгивали, как ни в чём не бывало, Андрюха, Шерп и Женька! Шерп покрутил головой, пошевелил рыжими усами и изрёк:

   - Ну, вот мы и в мусоре по самое некуда!

 

           X.

 

    Если вы подумали, что наши верные друзья приехали к нам с пустыми руками, то вы очень плохо о них подумали!

   Не прошло и получаса, как  стол  был уставлен незамысловатой снедью, но очень даже замысловатой  выпивкой. Здесь  были и  водка, и  коньяк, и  вина различной сухости, и пивко, и лимонад. Лимонад – это специально для Вовки Друганцева, водителя, так как через пару часов ему нужно было  везти  Стрельцова обратно.

   Вова Стрельцов возрастом был лет на пяток постарше нас с Андреем и  начальником партии работал первый год. До этого он  трудился  таким  же  исполнителем, как и мы, поэтому наши языки не могли ему выкать и называть его по имени-отчеству. Да он и не требовал этакой чести.

   Ещё Вова не был сторонником сухого закона на полевых работах, он лишь просил соблюдать меру:

   - Ну, день попили, ну два, ну три, ну, чёрт с ним, – неделю! Но зачем же напиваться-то до неприличия и батальонов чертей?!

   И мы, естественно, не напивались, но денёк-другой – под получку  или  под плохое настроение – святое дело!

   - Ну, орлы,- поднял стакан с коньяком Вова (с этого года он  пил  исключительно коньяк), давайте пригубим за то, чтобы работалось вам легко, отдыхалось наполненно и чтобы все местные женщины сходили от вас с ума!

   Тост понравился всем, кроме меня. Я осушил стакан и загрустил.

   - Что, Серёга, проблемы? С прекрасным полом?- поинтересовался Вова, налегая на сало, которое мы выменивали у местных на тушёнку.

   - Да фигня, Вова, разбёремся.

   - Разберёмся!- влез Андрюха в наш разговор безо всяких церемоний.- Раз я тут, то у Сержа проблем не будет! Отвечаю самым ценным, что у меня есть!- и Андрюха любовно погладил свою чёрную густую кучерявую бородку.

   - Ну ладно, вижу, что разберётесь.- Вова подлил ещё коньячку и лихо влил его в свой немаленький ротик.- А теперь  про  дела. Значит, так, Серёга, участок этот тебе одному не осилить и до зимы, поэтому  я  привёз  тебе  твоего кореша. Ты уж тут ему покажи, что это такое – съёмка, и чем её  закусывают. А у меня к вам есть маленькая просьба. Я бы мог это приказом оформить, но не хочу, лучше, когда  всё  делается  по  доброй  воле. Короче, километрах  в двадцати отсюда  остались  недоделанными  полста  километров  высотки, и нужно до конца месяца их пробежать. Как? Сделаете?

   - Вова!- у меня даже руки задрожали от нетерпения тут же умчаться в лес.- Вова! Спасибо тебе! Спасибо! Если б ты знал, как я рад!

   Стрельцов посмотрел на меня с подозрением, чуя какой-то подвох, и попытался оправдаться:

   - Я понимаю, Серёга, что вам  это  и  на  фиг не  нужно, но, ей-богу, у  меня поблизости ни одной бригады, кроме вас! Я бы и сам мог сделать, но нет времени ни дня.

   - Да ты что, Вова, я серьёзно рад! Не веришь, спроси у Мишки. Только вчера мы с ним плакались, вспоминая прошлые сезоны и давясь  в  кольцах ностальгии по чудесной нивелировке!

   - Ну, тогда всё отлично!- радостно  вздохнул  Вова.- Так, значит, до  конца месяца нужно это сделать. Харе?

   - Есть, господин начальник партии!- по-пионерски отсалютовал Андрюха.- Партия сказала: «Надо!», бригадир ответил: «А фигли ж!»

   - Только одно прошу,- Вова замялся, подыскивая нужную интонацию.

   - Чтобы мы себя вели здесь потише?- без труда догадался Андрей.

   - Да, потише, это ты правильно сказал, а то после прошлого  сезона, когда вы устроили шум на весь Белозерский район, ещё не все  полностью  очухались!..

 

   Было это в Бичевинке. Сезон уже заканчивался, и мы больше скучали, чем работали, потому что хода все были пройдены, а увезти нас  пока  не  могли – всё что-то мешало. Денег же у нас, чтобы весело и достойно проводить время простоя, тоже практически не осталось. И тут, вдруг, приезжает наш  начальник  партии  Суханов  и привозит нам все деньги за последний месяц. А работали мы этот последний месяц прилично, и получилось на всех больше полутора тысяч. Но  вот  нюанс: Суханов заявляет, что вывезти нас сможет только через неделю, и  нам нужно либо подождать, либо искать самим  какие-то  пути  отъезда. Но  выехать из Бичевинки – дело непростое, поэтому мы решаем: будем ждать.

   Слава Богу (вернее, чёрт его подери!), но в Бичевинке был магазин, и первые два дня ожидания промчались быстро и незаметно. Зато с третьего дня всё  пошло  помедленнее, но  насыщеннее. Андрюха, этот  пьяница-бабник-раздолбай, нашёл себе смазливенькую молодку и решил  на  ней  жениться! Но, так  как в  деревне  не  было  ни  Загса, ни  сельсовета, ни  даже  попа-расстриги, то женитьбу он задумал устроить гражданскую и для этого пригласил всю Бичевинку.

   Три дня мы поили всё местное население и значительную часть населения отдаленного, не замедлившего слететься на великую халяву и прикинуться населением местным!..

   Суханов примчался на день раньше, ибо, находясь в Белозерске, за полсотни километров от нас, он услышал, что в Бичевинке какие-то щедрые  люди бесплатно поят всех желающих!

   Суханов нас забрал чуть тёпленьких, брезгливо проигнорировав  гражданскую жену Андрюхи, которая упрямо требовала, чтобы её взяли с собой!

   Все деньги, конечно, остались там, в Бичевинке, но зато резонанс этой  великой гулянки долго ещё щекотал языки и умы жителей Вологодчины и  работников экспедиции  № 183!

   Итак, пообещав быть потише, мы посадили поднабравшегося Вову в  кабину «уазика», сунули Друганцеву пару бутылок с собой и помахали  ладошками вслед удалявшимся красным огонькам.

   - Эх, други!- обнял я Шерпа и Андрюху.- Если бы вы не приехали, я просто не знаю, что бы мы тут с Мишелем понавытворяли!

   Андрюха почесал бородку, посмотрел на Шерпа, подмигнул ему и сказал:

   - Эх, Серж, ты даже не представляешь, что теперь мы тут понавытворяем!

 

                XI.

 

   Солнышко уже давно весело подглядывало в наши окна, а мы ещё и не  думали ложиться. Да разве мог сон заползти в наши души, истосковавшиеся за долгие месяцы разлуки, но переполненные впечатлениями и переживаниями!

   Я заканчивал свою  печальную, но  с  оптимистическим  окончанием  историю:

   - И вот я иду по мостику навстречу счастливой семейной жизни. Я спокоен и вполне доволен принятым решением, предвкушаю радость  своей  невесты. И всё рушится в одно мгновенье! Я вижу, что на меня идут  они, эти  чёрные, бесконечно прекрасные глаза, которые снились мне в последние  ночи, покорив меня и подчинив своей власти!

   Я говорил взволнованно, восторженно, с  огромным пафосом, но Андрюхе, вероятно, не понравилась вся эта напыщенность, и он, метнув  улыбку  своими, тоже чёрными глазами, спросил:

   - Так что, эти твои бесконечно прекрасные глаза так и шли навстречу?

   - Конечно,- не понял я  вопроса, но  интуитивно почувствовал  какую-то  готовящуюся подколку.

   - Странно. А как же насчет лица и туловища,- я уже не говорю про ножки,- это-то было? Или чёрные глаза шпарили сами по себе, начисто оторвавшись от остальных органов?

   - Ну, конечно, тебе главное – позубоскалить и поёрничать!- обиделся  я  на друга за то, что он так лихо приземлил мои возвышенные  чувства  и  кувыркающуюся в  радости невесомости душу.- Конечно же, всё было и всё, между прочим, прекрасно! Но какое это имеет значение, ведь глаза – это…это... всё!

   - Ну о чём речь, Серж, глаза – это всё!- И  Андрюха  многозначительно  посмотрел на Мишку и Шерпа (Женька к этому времени уже нырнул в сладость снов), из чего я заключил, что  сейчас  он  скажет  какую-то  остроумную  гадость.

    А Андрюха помедлил, прикуривая сигарету, и продолжил:

   - Да, глаза – это всё! И мы все это прекрасно знаем, ведь все наши увивания за женщинами и забивание их легкомысленных головок  словесной  диареей, всё это преследует лишь одну цель: затащить их в постель и там, ночи напролёт, любоваться этими прекрасными глазами! А больше нам ничего и не нужно! Точно, Шерп?

   Шерп растянул гармошку пьяной улыбки по своей довольной роже и отрицательно покачал головой:

   - Не-е, Андрюха, меня в бабах глаза не интересуют!

   - Ну и придурок!- сделал вывод Андрей.

   Молодец, Андрюха! Он легко сбил с меня это возвышенное, но  абсолютно не к месту состояние, и окончание истории я выложил уже спокойно и даже с искорками юмора, хотя, скорее всего, чёрного.

   - Правильно, Серж,- одобрил Андрей.- Никогда не делай  ничего  через  нежелание!

   - И ещё немножко  думай, когда  что-то  говоришь!- проворчал  Мишка, напомнив о своей проблеме.

   Но Андрюха, уяснив суть её, только махнул рукой:

   - Предоставьте это мне. Я всё отрегулирую! Кстати, эта Леночка обличием, надеюсь, не в племянницу Квазимоды? Хотя, племянниц  у  него, кажется, не было.

   - Леночка – это самое прекрасное творение  природы!- нисколько  не  рисуясь, воскликнул я.

   - Всё ясно, Серж, и если бы не эти чёрные глазки!.. Короче, Мишель, я сделаю так, что все угрозы, нависшие над твоей бедной головушкой, звонко  полопаются мыльными пузырями!

   - Ну, за это и дерябнем!- предложил Шерп, налил  всем  и  крикнул, повернувшись к спящему: Жека, подъём, хорош дрыхнуть, давай-ка выпей да  расскажи что-нибудь интересное!

   - А я и не сплю,- приоткрыл глаза Женька, поднялся с раскладушки и потянулся,- я люблю иногда подремать, особенно под хорошую беседу.

   И он выпил, пожевал сала и закурил.

   Молчание затянулось, и я поспешил его прервать:

   - Ну, так ты будешь нам рассказывать что-нибудь интересное или мы так и усохнем в тщетном ожидании?

   - А что рассказывать-то?

   - Откуда я-то знаю?- искренне удивился я.- Но если Шерп намекает, значит, есть, что поведать!

   - Давай, давай,- подбодрил Шерп Жеку,- расскажи друзьям, как ты в баньку сходил!

   Женька почесал вздёрнутый кончик  своего  носа  и  растянул  углы  губ  к ушам:

   - Нет, Шерп, лучше сам расскажи.

   Шерп довольно потёр ладони и затараторил:

   - Пошёл Жека в баню, но перепутал и влез не туда, куда надо!

   - Стоп, стоп, стоп!- решительно перебил его Андрюха.- Ни хрена ты, Шерпуня, не умеешь рассказывать! Уж лучше я  сам. Дело  было  так, Серж. Вышли мы из лесу в какую-то деревушку – название не суть – и договорились с одной женщиной насчёт баньки. Ну, истопила она баньку, и мы с Шерпом пошли. А Жека решил идти после, заявив, что устал, как слон на лесоповале, и несколько часиков поспит. А у этой женщины была, оказывается, дочка  лет двадцати пяти, но наружностью,- и Андрюха поморщился,- не фонтан. И работала эта дочка где-то на дальней ферме или ещё где-то там, не важно. Мы с Шерпом помылись, а тут и дочка подгребает с работы, ну, мамаша  её  и  отправила в баньку, пока Женька спал. А тот возьми, да и проснись:

   «О,- говорит,- вы уже помылись. Тогда и я пойду».

   Хозяйки в это время дома не было – корову, что ль, доила? Я тогда и решил Женьку повеселить. Показываю Шерпу кулак и говорю:             

   «Иди, Жека, только там сосед моется, но места хватит, да и  веселей  будет. Его Саней зовут».

    А дочку-то хозяйки Шурой кликали! Ну, Жека собрался и почопал. Мы же сидим и ждём, что сейчас он примчится и начнет нас молотить всеми  членами. Хрена с два! Полчаса проходит, час, а его всё нет. А часа через  два  глядим, а они вместе с Шурочкой идут, розовые, довольные!

 

   - Здорово!- улыбнулся я и подмигнул Женьке.

   - Здорово, Серж, не это,- продолжил рассказ Андрюха,- а то, что произошло в бане. Как ты знаешь, Женечка наш, мягко говоря, слаб  глазками, и  надо ж так случиться, что и Шура имела тот же дефект! Но и этого совпаденья мало! У Женьки голос тоненький, женский, у неё  же  оказался  грубый, мужицкий! Да и имена-то их, как ни крути, а  какие-то  бесполые! Так  вот, заходит  наш друган в баню, раздевается в предбаннике и  шлёпает  в  мойку, а  там  такой полумрак, что и со стопроцентным-то зрением не сразу  всё  разглядишь. Ну, как и положено, Жека здоровается:

   «Привет, Саня!»

    Та говорит:

   «Привет! А ты кто, что-то я не узнала?»

   «Я – Женя»,- говорит наш мальчик.

   «А, Женька!»- восклицает та довольно. Оказывается, Женька – это  соседка и приятельница Шуры.

   И они спокойно  моются, почти  молча, так как  наш Жека  красноречием  в трезвом виде не отличается, а девушка тоже оказалась явно не риторичка. Но вот Шура просит:

   «Женя, потри мне спинку!»

   Жека беспрекословно берёт мочалку и начинает добросовестно тереть шурочкину спинку, ничуть не опасаясь прикоснуться к ней  своим  телом. А  та вдруг чувствует, что у соседки её что-то не то в районе паха. Она в недоумении лезет туда рукой, и её мокрые, плотно облегающие  голову  волосы  приподнимаются вверх, подобно лепесткам  пиона! Женька  же, ощущая  чужую руку на своем мужском достоинстве, раздражённо хлопает своего напарника по груди, но вместо плоского мускулистого волосатого тела ладонь его ловит что-то мягкое, нежное и очень большое! А Шурочка произносит логически верную фразу:

   «Ты кто?»

   «Я – Женя»,- следует ответ, тоже не лишённый логики.

   «Какая же ты Женя?»

   «А какой же ты Саня?»

   «Я не какой, а какая!»

   «И я не какая, а какой!»

   Но что самое интересное: во время этого диалога Шура женькины причиндалы из руки не выпускает, а они, в полном соответствии с  зовом  природы, начинают резко изменять свои параметры. Женька же продолжает  потирать свою собанницу, но уже без мочалки и гораздо ниже спины!

   В общем, Серж, всё кончилось тем, чем и должно было кончиться, и, слава Богу, почти без кровопролития и уж точно без членовредительства!

 

   - А что же сказала мамаша этой Шуры?- задал я  вполне  резонный  вопрос.

   - А тут вообще атас, Серж. Она как узнала о том, что случилось промеж её дочкой и нашим блудливым сыночком, так моментально брякнула на колени перед иконой и запричитала: «Святой  Никола-угодник, сделай так, чтобы эта  дура  понесла  да  родила мне внучонка!» А потом она постелила постель  для  неожиданных  новобрачных  и  взяла Женьку за руку: «Женечка, сыночек, прошу тебя, не поспи эту ночку, а я за тебя всю жизнь молить буду! Ведь так и останется эта дура одна – нету у нас тут мужиков!»  Вот развязка, а, Серж!

   - Нет,- не согласился я,- развязка будет, когда Шура  родит!

   - Я представляю,- задумчиво пуская  сигаретный  дым, пренебрежительно изрёк Шерп,- кого она там родит!

   - А ведь ты завидуешь, Шерп!- укоризненно покачал я головой.

   - Я завидую? Чему это?

   - Завидуешь, потому что, как бы эта история на первый взгляд ни выглядела глупо, но она прекрасна и романтична!

   Андрюха кивнул согласно и крепко пожал мне руку!

 

 

 

 

                XII.

 

   Андрей вдруг подскочил к окну, заметив что-то  интересное  на  улице, и восторженно зацокал языком:

   - Ого! Вот это красотка! И не иначе, она идёт к нам!

   Я подошёл к другу и тоже  выглянул в окно. То, что  я  там  увидел, беспощадно  ударило  мне  в  солнечное  сплетение, перекрыв  доступ  воздуха  и брызнув в глаза разноцветными блестящими горошинками. По направлению к нашему дому шла... Лена. Но не факт появления её так  меня  ошеломил, а вид девушки – она шла тяжело, покачиваясь, а распущенные, нечёсаные  волосы скрывали лицо. Меня остро пронзила боль понимания, что это именно я являюсь виновником еленушкиного горя.

   И вот дверь распахнулась, и порог перешагнула моя экс-невеста. Она откинула с лица волосы, и я увидел её глаза, полные… бесшабашного веселья:           

   - Ого, как вас здесь много! Ну что ж, всем привет!- и Лена тяжело  плюхнулась на стул.

   Я подбежал к ней и заглянул в это совсем ещё недавно самое  родное  мне лицо:

   - Еленушка, что с тобой?

   - Со мной? Ничего. Всё прекрасно, всё великолепно!

   И тут я понял то, о чём ранее даже и помыслить не мог:

   - Ты... пьяна?

   - Да! Я напилась, как последняя шалава, но впервые в жизни! А что ещё делать? Увы, я не Анна Каренина, да и поезда здесь не ходят. Но спасибо тебе, мой любимый... мой бывший любимый, что ты сам подсказал мне про это лекарство!

   Лена посмотрела на меня, и я увидел, что за этой бесшабашной весёлостью спрятались в самой глубине синих глаз горечь и безнадёжность. Во мне  что-то взорвалось, а в голове вспухла, безжалостно раздавив  все  недавние  светлые мечтания и радостные предчувствия, гнетущая мысль. Нет, это даже была не мысль, это была мольба:

   «Господи, сделай так, чтобы я умер!»

   И это желание было настолько искренним, настолько страстным, что я почувствовал, как моё сердце остановило свой плеск, а к рукам и ногам  побежали ледяные волны,

   «Я умираю,- подумал я,- какое счастье!»

   Но нет, вероятно, Господь не был сегодня так милостив, чтобы столь легко разрешить мои проблемы! Сердце снова затолкалось, а пальцы на руках и ногах потеплели. И тогда я взял со стола почти полную бутылку и медленными глотками, прямо из горлышка, стал  вливать в  себя  тёплую  водку, потерявшую в этот миг для меня и вкус, и запах. Но каждый  глоток  я  воспринимал как дозу забвения и успокоения, как то единственное, что могло меня сейчас спасти от горькой действительности и от самого себя!

   Сначала в голове зашумело, как бывает до затишья  перед  надвигающейся грозой, потом по глазам ударил яркий свет, и тут же всё окутало тьмой...

 

   Я очухался уже под вечер в спальном мешке на своей раскладушке. С  трудом, но всё же поднялся. Нет, это было не примитивное  похмельное  состояние. Во всём теле ощущалась такая усталость, как будто я проработал долгие годы без сна и отдыха напарником у Сизифа.

   Осознав, что в доме никого, кроме меня, нет, я утолил  жажду  оставшимся лимонадом и поплёлся на  улицу, чтобы  там, сидя  на  скамеечке, поразмыслить о смысле жизни.

   На скамеечке сидел Жека и, довольно улыбаясь, покуривал сигаретку.

   - Женька!- обрадовался я, сел рядом и обнял друга.

   Тот посмотрел на меня внимательно и облегчённо вздохнул:

   - Ну, слава Богу, кажется, прошло!

   - Что прошло?

   - Желание застрелиться.

   Я в недоумении помотал головой:

   - Я хотел застрелиться?!

   - Ещё как! Сначала залудил из горла пузырь водки, а потом подумал и изрёк: «Друзья мои, застрелите меня, пожалуйста! Или я сам это сделаю!». А Андрюха посмотрел на тебя и ласково ответил: «Да мы бы с удовольствием, только вот не из чего! А из рогатки твой тупой лоб хрен пробьёшь!»

   - И что же я дальше стал делать?

   - Да ничего. Отрубился, ко всеобщему облегчению!

   Я тоже закурил, но, сделав пару затяжек, мне стало так противно, что я  тут же сигарету выкинул, и она, ткнувшись мундштучной частью в холмик грязи на дороге, гордо задымила, представляя себя не иначе как Везувием!

   И вдруг я вспомнил самое главное:

   - А где Лена?

   - Да с ней всё в порядке. Она посидела ещё часика два, Андрюха напоил её чаем, а потом пошёл проводить до дому.

   - И давно?

   Жека посмотрел на часы:

   - Да уж часиков с шесть будет.

   И во мне тут же заскреблась острыми коготками ревность.

   «Ах ты, гад!- обратился я со злостью к самому себе.- Кобель на сене! Чего ты ревнуешь, ты же сам её бросил, растоптал!»

   Как ни странно, но это обращение привело меня в норму, и я подумал:

   «А вдруг Андрюха сможет как-то положительно повлиять на Леночку, как-то её успокоить? Он же умеет, если захочет, целительно влиять на человеческие души!»

   И я снова закурил, но на этот раз сигаретный дым пришёлся мне по вкусу.

   - А где же наши Михайлы?- вспомнил я об остальных друзьях.

   - А они пошли в соседнюю деревню. Мишке там с кем-то поговорить нужно, ну а Шерп решил с ним за компанию прогуляться.

   - Это в какую деревню? Уж, не в Марково ли?- забеспокоился я.

   - Ага, в Марково. А что?

   - Пока ещё не знаю, но всё это может закончиться не очень-то прелестно. А они хоть трезвые пошли?

   - Да, счас, пойдут они тебе трезвые! А в чём дело-то, Серёга?

   Я вкратце рассказал Женьке историю про  Гену  и  Клавку, но  он, подумав, отрицательно покачал головой:

   - Нет, навряд ли Мишка сделает что-то незаконное. Если  б  он  с  мужиком шёл разбираться, тогда – возможно, но чтоб Мишель стал бабу  бить? Нет, не думаю.

   - Что ж, будем надеяться на избыток разума в мишкиной голове. Только бы Шерп не подбил его на какую-нибудь бяку!

   Женька посмотрел на меня серьёзно и тихо спросил:

   - Серёга, а ты серьёзно считаешь, что та история, ну, банная, прекрасна и романтична? Без подкола?

   - Да ты что, Жека, какой подкол! Честное слово, я сам даже завидую тебе!

   Женька смущённо улыбнулся, а потом начал торопливо говорить:

   - Это всё ерунда, что сказал Андрюха, будто Шура не фонтан! Она очень хорошая и... несчастная. Мы всю ночь с ней проговорили. А то, что мы  так легко в бане... соединялись, так  сам посуди: она ведь живая, страждущая, а вокруг никого нет, и, когда  мы  оказались  в  таком  положении, конечно, не смогла устоять против желания плоти! И ещё, едва  наши  тела  соприкоснулись, как мы поняли, что мы друг другу не чужие. Это сложно объяснить. Но, Серёга, если б ты её увидел, то понял бы всё! Ты бы понял, какая она милая!

   - А запросто, Женя! Возьмём как-нибудь и съездим к ней, ты меня и познакомишь!

   Женька с благодарностью посмотрел на меня и кивнул:

   - Обязательно!

 

                XIII.

 

   В три часа ночи, горланя в две мощные глотки песню «Стоп, стоп, мьюзик,  танцует девушка с другим!», по главной улице деревни с изяществом  слаломистов пробарражировали Михайлы. Они были пьяные, грязные, но довольные до кончиков макушек. На все наши расспросы они только безумно улыбались и отвечали одной фразой, намертво зацепившейся за последние извилины их мозгов:

   - Стоп,  стоп, мьюзик!..

   Тогда, осознав, что ничего осмысленного от них не добиться, мы запаковали обоих вокалистов в спальные мешки, и уже через десять минут они сладостно храпели, и лишь Шерп изредка вздрагивал и гнусавил  тоненьким  голоском:

   - Нет, Мишка, мне больше не наливай!

   - Да, видать, выпили они больше, чем могли вместить их утробы!- не то  с завистью, не то с осуждением пробубнил Женька и тоже залез в мешок.   

   А во мне сна было меньше, чем влаги в полуденном  воздухе  Сахары, поэтому я взял свою любимую книгу – «Черный обелиск» Ремарка – и  погрузился в чтение.

   Но недолго  продолжалось моё  чтение. Глаза  натолкнулись  на  штампик Воскресенской библиотеки, и я сразу же увидел перед  собой  чудный  образ Леночки, но мгновенно его затмил другой образ, обжигающий меня чёрными смеющимися глазами!

   Я бросил книгу на стол:

   - Всё, сегодня же пойду её искать! Найду и скажу ей, что  я ...- тут  я  притормозил свою лихую речь  и  задумался.- А  что, собственно, я  ей  скажу? Здравствуйте, вы мне снились, и я вас полюбил? А она мне ответит:  «А не пойти бы вам куда подалее вместе со своими сновидениями и наглыми мыслишками!»

   Я так расстроился этими размышлениями, что уронил голову на книгу и едва не заплакал. А потом я провалился в вязкое забытье, из которого меня вывел бодрый андрюхин голос:

   - Серж, не пора ли тебе проснуться? Времечко-то уже – девять!

   Я поднял лицо от стола и увидел напротив себя  улыбающуюся  бородатую рожу. Но Андрюха не просто улыбался, он прямо светился  радостью, он  излучал счастье!

   - Что с тобой, Андрэ? Я тебя таким никогда не видел!

   - А я таким никогда и не был! Серж, я влюбился! Представляешь? Десятки, сотни девушек и женщин прошли со мной бок о бок, грудь в грудь, но  ни  в одну я не влюбился. А в эту – сразу и насмерть!

   - В Леночку?- без труда догадался я.

   - Да, Серж, в неё!

   - В неё нельзя не влюбиться!- вздохнул я  без  малейшей  фальши.- Только, Андрэ, будь с ней, пожалуйста, нежным! Она такая хрупкая, ранимая. У неё есть небольшой предрассудок, но ты его не рушь!

   - Что за предрассудок?- насторожился Андрюха.

   - Это, вероятно, и не предрассудок, не знаю. В общем, она не может пойти на интимную близость до свадьбы. И с этим надо считаться!

   Андрюха посмотрел на меня недоуменно:

   - Что-то ты ерунду городишь!

   - Это не ерунда, уж мне-то поверь!

   - Да нет, это ты мне поверь! Была ведь у нас уже эта, как ты выразился, интимная близость. Вот совсем недавно!

   - Была?- раскрыл я рот и глаза шире, чем это возможно от природы.- Была? Но как ты её уговорил?! Неужели… силой?              

   - Да ты что, Серж, я же не урод какой! Да и уговаривать-то не нужно было, всё как-то само собой произошло.

   И вот тут-то  в  меня  воткнулся  кинжал  зависти  и  принялся  безжалостно кромсать мою застонавшую душу! Как! Я три месяца ходил вокруг  да  около своей любимой с лаской и мольбами и ни шиша не выходил! А тут приезжает мой лучший друг и в полмгновения укладывает эту неприступную гордыню в постель!

   Ах, какая низкая и подлая штука эта зависть! Как ловко  и  натуралистично она нарисовала в воображении изумительное тело, так и не доставшееся мне!

   И вдруг шальная мысль отрезвила меня:

   «Она же это сделала мне назло!»

   Но Андрюха, будто заглянув в мою грязную душонку, нежно прошептал:

   - А как она любит меня, если б ты знал!

   - А ты уверен в этом?- осторожно, боясь обидеть друга, спросил я.

   - Да, Серж, я в этом уверен! Но я подумал о другом.

   - О чём?

   - Представляешь, вот если бы ты не встретил свою черноглазую  мечту, то что бы могло случиться? А? Мы бы с тобой могли убить друг друга из-за Леночки!

   И я понял, что он прав, прав миллион раз:

   - Андрэ, это судьба! Это  Бог  свершил  для  того, чтобы  дружба  наша  не умерла!

   А Андрюха крепко обнял меня и горячо воскликнул:

   - Пойдём к ней, к твоей черноокой! Я хочу упасть перед ней  на  колени  и спеть ей хвалу!

   - Пойдём!- встрепенулся я, но мгновенно поник.- Только я не знаю, где  её искать!

   - Да какая разница! Будем заходить во все дома и всех расспрашивать. Найдём!

 

   И мы пошли по деревне, заходя в каждый дом и изводя хозяев расспросами о трёх прекрасных девушках.          

   До вечера мы обошли все дома, но никто  красавиц  не  только  не  видел, а даже и не слышал о них!

   Мы сидели напротив магазина. Я был уставший и опустошённый, а голова, перемешивая бесполезные мысли, белела тупо и давяще.

   - Серж, ты только не переживай, всё будет отлично, найдём мы её!- запас оптимизма Андрюхи был неисчерпаем.

   - Ты знаешь, Андрэ, мне теперь кажется, что и не было никого на мостике, что не купал я свой взгляд в космосе её глаз! Это был сон, реальный, осязаемый, но – сон!

   - Вот только не надо этого мистического нытья! Ты видел её или нет?

   - Видел.

   - Тогда больше не скрипи! Сколько тут рядом деревень?

   - Три, кажется.

   - Завтра пойдём по ним!

   - Ты думаешь, что?..

   - Не фиг думать, делать надо! Не с Венеры же они свалились! Завтра обшарим те деревни и найдём! И я тебе обещаю, Серж, что, даже если их тут  никогда не было, то они всё равно будут!

   Я посмотрел на Андрюху и понял, что он готов мчать в любую точку планеты и даже галактики, чтобы привезти сюда ту, которая своими озорными глазами раздробила в моей голове последние камушки разума!

 

                XIV.

 

   Прошло два дня. Все близлежащие деревни были нами  добросовестно  обшарены, а жители их допрошены с пристрастием. Но, увы, ни следа, ни  намёка, ни надежды!

   Зато Мишка каждый день к вечеру, как на работу, таскался в Марково. Нам он ничего не говорил, но лицо его становилось  всё  довольнее, из  чего  я  заключил, что месть его близка к осуществлению.

   Андрюха все эти ночи проводил у Леночки и цвёл от этого всё ярче и ярче.

   Я же наоборот, мрачнел, тускнел и становился не по делу раздражительным ко всем окружающим. Но друзья понимали моё состояние и не обижались  на вспышки протуберанцев моих эмоций.

   Шерп и Женька наслаждались относительным покоем, отсыпаясь и занимаясь мелкими бытовыми делами.

 

   - Андрэ, пойдём-ка на высотку, - предложил я утром третьего дня.- Все  эти поиски ничем не кончатся, а я тут или с ума сойду, или  с  вами  переругаюсь насмерть. Не хочу ни того, ни другого!

   - А что, это правильно, пожалуй,- поддержал меня он,- пока мы ходим туда-сюда, работаем, пройдёт неделя, не меньше, а вдруг за это время что да изменится!

   - Тогда сегодня и двинем?

   - Подожди-ка,  Серж,  у  меня  мелькнула  мысль. Глупая  она, конечно, но нужно проверить.

   - А давай потом проверим, когда вернёмся?- я чувствовал, что не могу здесь больше оставаться ни часа.

   - Нет. Сегодня. Или я там буду мучаться ею и не получу никакого удовольствия от работы в нашем дружном квинтете.

   - Ну, хорошо. Давай, выплёскивай свою глупую мысль.

   - Я тут подумал: дома-то мы обошли не все.

   - Как это не все? Все!

   - Нет, мы обошли лишь те дома, в которых кто-нибудь да живёт!

   - Ну правильно, ведь если дом стоит пустой, то какого чёрта в нем искать?- но я ещё не договорил последних слов, как надежда посветила  на  меня  слабеньким фонариком. - Андрэ, ты – гений! А я идиот!

 

   В четвертом по счёту домике, – голубеньком, под драночной крышей с заколоченными ставнями, – дверь оказалась незапертой. Мы вошли в  сени, и  мне резко ударил по глазам белый листок  бумаги, прижатый  к  поверхности  небольшого столика старинным чугунным утюгом.

   Я дрожащими руками взял этот листок и  прочитал  прыгающие  и  расплывающиеся строчки:

 

           «Если ты читаешь эту записку, значит, действительно

           меня любишь! Если ты сможешь понять, кто я, тогда

           сможешь меня и найти!                                                           

                                                                                        Твоя Судьба».

 

 

 

   Я держал в руках полный стакан водки и в третий раз пытался  его  выпить. И в третий  раз  все  мои  внутренности  начинали  восставать  против  этого, взбрыкивая и содрогаясь.

   Андрюхе это надоело, и он, поскрежетав зубами, стакан у меня отобрал:

   - Не можешь пить – не мучай тело!

   - А я могу!- Шерп радостно потянулся к посудине.

   - Мочь-то ты, конечно, можешь, но сегодня не будешь!- сурово отрезал Андрюха, перелил водку из стакана в бутылку и заткнул её куском  хлеба.- Всё! Пока не дойдём до начала хода, пить не будем!

   Шерп сделал недовольную рожу, но возражать не решился.

   А Андрюха взял меня под руку и потянул на улицу. Там мы уселись на нашу скамеечку и закурили.

   - Давай-ка, Серж, подумаем логически. Самое главное из всей этой чертовщины – это то, что твоя незнакомка абсолютно  реальна! Далее. Она  к  тебе, ох, как неравнодушна – это и ребёнку ясно! И остаётся всего пустячок – вычислить её!            

   - Эх, Андрэ, какой же это пустячок? Это и есть самое главное!

   - Ну, нет, самое главное – это то, что она существует! Понимаешь, она ведь специально сюда приехала, чтобы показаться тебе на глаза! И тут  же  скрылась. Но она точно знает, что ты её найти сможешь. А отсюда  вывод: ты  её раньше встречал!

   - Нет, Андрэ, если бы я раньше встретил такое чудо, то, поверь, никогда бы не смог его позабыть!

   - А вдруг в тот момент, когда она встретилась на твоем пути, ты был сильно пьян? Тогда провалы памяти естественны и объяснимы!

   - Нет, будь я тогда болен, пьян, мёртв, но, увидя её, я бы выздоровел, отрезвел, я бы воскрес!

   - И всё-таки, Иисус… прошу прощенья,  Серж,- Андрюха фиг упустит  удобный случай, чтобы не подколоть,- ты подумай, напрягись, прокрути  последние годы не торопясь.

   - Да чего их крутить? Ведь не в детском  же  садике  мы  с  ней  познакомились! А последние годы мы все вместе были, ты бы и сам смог её вспомнить.

   - Интересно, как же это я её вспомню, если не знаю, о ком речь? Вполне вероятно, что я её видел, но откуда же я могу знать-то, что это именно она!?

   - Андрэ, если бы ты её хоть раз увидел! Эти глаза!..- мечтательно закатил я глаза свои.

   - Да, пустой разговор!- поморщился он.- Но  ты  всё  равно  пытайся  что-то вспомнить. И не хандри! Я знаю, что если даже ты её и не вспомнишь, то она непременно даст о себе знать! Если, конечно, ты ей дорог.

   - А если нет?

   - Тогда зачем бы она стала оставлять эту записку?

   - А почему мы решили, что эта записка – мне?- вдруг выпалил я и сам испугался своих слов.

   Андрюха посмотрел на меня, как на предателя Родины и погрозил кулаком:

   - Ещё раз подобную гадость скажешь, и я тебе  в  рожу  двину  безо  всяких раздумий!

   Я сжал ладонями его кулак и со всхлипом сказал:

   - Прости, Андрэ, ты прав, а я – урод!

   Андрюха часто заморгал и бросил взгляд на часы:

   - Ого, уже полночь! Что-то Мишеля не видать, не забыл бы он, что  завтра отчаливаем.

   И Мишель тут же появился, словно стоял за стеночкой и слушал нашу  беседу:

   - Здорово, бугры!- картинно поклонился он нам, и я понял, что его настроение – в пику моему – наивеликолепнейшее.

   Андрюха тоже заметил это и шутливо-строго приказал:

   - А ну, колись, чего это ты такой довольный?

   Мишка посмотрел на меня и жёстко отчеканил:

   - Всё, Серёга, за Гену я отомстил!

   - И что же ты сделал?

   - Да сделал-то я мало, но, увы, большее мне не под силу. Короче, я  за  эти три дня так её в себя втюрил – с ума сойти! Хотя, это  было  не  сложно, она ведь одна уже не первый год, а  с  мужиками – с нормальными  мужиками – здесь перебои. И вот сегодня я её уложил  в  постель, облобызал, разжёг  до температуры околосолнечной поверхности, и она кричит: «Войди, войди  в меня или я умру!» И тогда я неторопливо одеваюсь  и  говорю  ей: «Пусть плешивый медведь, измученный дизентерией, входит в тебя!» Она смотрит на меня испуганно и ничего не понимает. И тогда я ей бросаю: «Это тебе за Гену. Помни, стерва, что ты отняла у мужика три года жизни!» И  ухожу  к чертям от неё, но слышу сзади такой яростный вой, что даже жутко стало!

   Мишка передёрнулся, словно всё еще слышал клавкины завыванья.

   Я посмотрел на него уважительно и попросил:

   - Ты только Гене не рассказывай, он не поймёт, а молва пойдёт  не  в  твою пользу.

   - Главное, вы никому не говорите,- нахмурился Мишка,- а то дойдёт до Тонечки – фиг она поверит, что я всё это справедливости ради!

   А Андрюха соорудил на лбу лесенку из морщин и выдал:

   - Что тебе сказать, Мишель?- Ты – прирождённый садист! Я б так не смог. Уж если  бы  я  распалил  женщину, то, какой бы она ни была стервой, месть моя носила бы иной характер!

   - Чтобы догадаться о характере твоей мести, большого ума не надо,- решил я немного остудить Андрюху,- ты б её просто затрахал до смерти, и вся недолга!

 

           XV.

 

   … Четыре дня шестеро здоровых мужчин валили лес, шкурили  брёвна  и вколачивали в них кованые скобы. А потом затарахтели трактора, поднатужились и подняли странное сооружение. И взметнулась на высоту леса красавица-пирамида, поблёскивая новеньким, в брызгах смоляных  слёз  скелетом!

   Мужчины уехали, а пирамида, гордясь своей стройностью и лёгкостью, осталась тут хозяйкой и смотрительницей над тайгой.

   Первыми прилетели болтушки-сойки. Они уселись на самый верх  пирамиды и принялись весело перемывать косточки лесным жителям. Но это им скоро наскучило, и они убрались восвояси.

   Потом по стройной ноге пирами прошмыгнуло серое пятно. Это хвостатая непоседа белка решила проверить, нет  ли  чего  наверху  вкусненького. Она обсмотрела и обнюхала верхнюю площадку с малюсеньким столом, но, ничего не найдя, по спирали скатилась вниз.

   А на полянку уже выходил тучный, лохматый хозяин леса – настоящий  хозяин! Он долго смотрел на непонятную штуковину, не решаясь подойти, ведь всюду пахло человеком! И всё же, коль он считал себя  хозяином, то  должен был принять в свои владения и эту вещь. Медведь  полез было вверх  по  узкой деревянной лесенке, расположенной  на  ноге  пирамиды, но  передумал. Он лишь дважды обошёл её, помечая этот новый объект своего  хозяйства, и поплёлся в малинник.

   Над пирамидой и сквозь неё, посвистывая, пролетали ветра  и  годы. И  вот уже она, накренившаяся  и  обросшая  вездесущими  мхами, посерела, потрескалась. Ноги её, да и все рёбра, изъеденные  полчищами  древесных  гурманов, прогнили, наполнились пустотами. Но пирамида не  горевала, она  с  надеждой ждала уже близкий день, когда её больное тело рухнет на кусты, развалится на части, а из этих останков начнётся её новая, светлая жизнь!..

 

   Ах, как приятно тянули лямки рюкзака отвыкшие от ноши плечи! Ах, с  каким смачным чавканьем вытягивали ноги сапоги из вязкой болотистой каши! Ах, как жадно и деловито атаковали нас эскадрильи истребителей-комаров и штурмовиков-оводов! Ах, как пьянил, сводя с ума и  до  невозможности  раздувая лёгкие, сладкий, настоянный на хвое и грибнице таёжный воздух!

   Я шёл, распевая в душе радостные песни, напрочь позабыв все треволнения последних дней. Ура! Снова мы вместе! Снова мы в тайге! Ура!

   - Куда идем мы пятачком – большой-большой секрет!- вдруг пропел Шерп, а мы радостно заголосили, подхватив весёлую песенку:

   - И не расскажем мы о нём, о нет и нет, и…

   - Да!- резко остановился идущий первым Андрюха.- А не пора ли устроить привальчик?

   - Пора!- начал Шерп снимать рюкзак.

   - Нет, не пора!- не согласился с ним Мишка.

   - Пора, не пора, я иду со двора!- вспомнил детство Женька.

   Все замолчали и посмотрели на меня. И в этой минутной тишине мы явственно услышали близкое тарахтенье работающего явно без нагрузки трактора. Мы переглянулись и, не сговариваясь, потопали на этот звук.

   На небольшой вырубке невесело ворчал оранжевый трелёвщик, упершись мордой в здоровенную сосну. Гусеницы его медленно вращались, но сам он прочно стоял на месте. В кабине виднелся тракторист. Он сидел, неестественно склонив голову набок и чуть назад.

   Мы остановились возле трактора, нерешительно переминаясь с ноги на ногу. Первым решился на действие Мишка. Он, скинув рюкзак, запрыгнул в кабину и  легко  заглушил  мотор, ибо  имел, к  счастью, навыки  обращения  с тракторами.

   Тишина резанула по ушам, и в ней чётко прозвучал храп тракториста.

   - Пьяный в сосиску, зараза!- крикнул нам из кабины Мишка и спрыгнул на землю.

   Но в это же мгновение тракторист, резко  вздрогнув, очухался  и, подёргав какие-то рычаги, начал вылезать из кабины. Его болтало так, будто в лесу гулял ураган силой в двенадцать баллов. Не видя в упор, что рядом  находятся люди, тракторист засунул свои передние конечности под капот, и  мы  услышали противный треск пускача, через несколько секунд перешедший в  ровный рокот работающего дизеля. После этой процедуры тракторист опять залез в кабину, включил скорость, и гусеницы снова медленно, жалобно  скрежеща, пустились в своё бесконечное путешествие. А тракторист, удовлетворённый выполненным долгом, незамедлительно запрокинул голову и заснул.

   Мишка снова залез в кабину и  вторично  заглушил  мотор, но  теперь  уже что-то выразительно выговаривая в адрес как трактора, так и его водилы. Но тракторист, хоть и спавший, но явно бывший начеку, ту же зашевелился, вылез из кабины и повторил процедуру заводки. А потом снова уселся на сиденье и отпал от реалий жизни, как хвост от ящерицы, когда на него наступает нога антиюнната.

   Когда в третий раз, как под копирку, прокрутилась история пуска-заглушки двигателя, Андрюха остановил Мишку, собравшегося опять лезть в кабину:

   - Всё, хватит! Пускай тут тарахтит, пока солярка не кончится, авось, далеко не уедет!

   Мишка пожал плечами и надел рюкзак:

   - Мне просто стало интересно, на сколько же раз его хватит?

   - О-о! Силы человека, так же, как и его глупость, безграничны!- это уже изрёк я и добавил, решив в очередной раз блеснуть широтой ума.- Никто  ещё не осознал все ресурсы гомо сапиенса!          

   - Если это, Серж, ты говоришь о своей глупости и её безграничности, то всё это истинная правда!- поддел меня Андрюха.

   - А я и не спорю, Андрэ! В этом я с тобой согласен на все сто!

   А Андрюха, осознав, что невольно сбил меня  на  печальную  дорожку, решил изменить тему:

   - Ладно, хрен с ней, с глупостью! Посмотри-ка  лучше, сколько  нам  осталось до сигнала.

   Я глянул на карту, прикидывая расстояние, и сообщил:

   - Пять километров, не больше.

   - Тогда обойдёмся без привалов!- решительно разрешил спор двух Мишек Андрюха.

 

   Сигнал мы нашли без труда. Это была пирамида четвёртого класса высотой метров двадцать. Все брёвна, из которых она была когда-то сколочена, имели серо-зелёную, плотно подогнанную одежду изо мхов, да и внутренности этих брёвен уже давно сгнили до пустот.

   - Вот смотри, Серж, стоит эта роднуля уже  лет  сорок, насквозь  прогнила, скособочилась, а ведь не падает, а!- восхитился дряхлым сооружением  Андрюха. - А на вид-то такая хрупкая, кажется, стукни посильнее кулаком, она и сломается!

   - А ты попробуй, стукни!- подзудил Андрюху Мишка.

   И тот, не долго думая, повернулся к стойке задом и, как норовистый  жеребец, лягнул гнилое дерево. И оно, жалобно хрустнув, ушло внутрь пирамиды, а вся конструкция абсолютно беззвучно,  вначале медленно, потом всё быстрее стала крепиться в сторону, туда, где находилась сломанная стойка. А через секунду, глухо охнув и распавшись на множество составных частей, роднуля лежала на земле, а посредине её, аккурат между двух пирамидных ног и между двух поперечин, стоял Шерп, держа в руке свой детородный орган, из которого он мгновение назад собрался излить излишки жидкости  организма. И когда он осмотрелся и осознал, что же всё-таки случилось, жидкость полила из него такой мощной струёй, что, казалось, скоро весь Шерп изольется на ноль!

   И он излился, но не жидкостью, а визгом:

   - Вы что, ошизели? Ведь я лишь чудом жив остался!

   А мы все и сами-то здорово перепугались, оценив, какие могли  быть  последствия. Но Мишка всё-таки схохмил:

   - Да не ори ты, Шерп, всё и было рассчитано на чудо. Но, увы, его  не  произошло: ты опять остался цел и невредим!

   А Шерп стоял бледный, позабыв застегнуть свои  штаны, и  комары  не  замедлили этим воспользоваться. И опять окрестности вздрогнули от шерпова визга:

   - Гады! Сволочи! И вы на меня? Последний целый орган мне калечите!

   - Ни фига ты, Шерп, не понимаешь!- серьезно, но, явно сдерживая себя  от хохота, заявил Андрюха. - Комары не орган твой калечат, а делают  тебя  суперменом. Ты представь, какой он у тебя будет толстый и бугристый! Да все бабы изо всех окрестных деревень сбегутся к тебе, лишь узнают об этом!

   - Ни хрена они не узнают,- проворчал Шерп, запаковывая своё богатство.

   - Ну, это уж доверь мне! Я, ради друга, сам, лично, обойду все деревни и на каждой избе повешу объявление!

   Шерп зло сверкнул глазами на Андрюху и решительно шагнул в сторону от поверженной пирамиды, но зацепился ногой за бревно и смачно рухнул в  то самое место, куда только что так бурно изливался!

 

                XVI.

 

   С  утра  зарядил  тихий,  но  упорный  дождик,  перечеркнув  пунктирными строчками капель все наши планы по началу нивелировки. Но меня этот тёплый летний дождь абсолютно не расстроил, наоборот, он только прочнее связал с лесной реальностью мою истосковавшуюся душу.

   - И всё-таки хорошо, что взяли палатку,- сказал  я, лениво  потягиваясь  и наслаждаясь  монотонным  шумом  недовольно  ворчавшего  брезента, отражающего удары дождевых капель.

   - Ещё бы. А послушались бы Андрюху, так сидели б счас мокрые и  трясущиеся!- проскрипел чем-то недовольный Шерп.

   - Так кто ж знал?- пожал плечами Андрей.- Метеорологи обещали три  недели засухи.

   - О, они наобещают!- недовольство Шерпа усилилось.- Работа у них такая: гадать да обещать! Вернее, наоборот, – обещать да гадить!

   - Ну, в основном-то они всё-таки правильно предсказывают,- заступился за синоптиков Жека,- а ошибиться любой может.

   - Конечно, Женечка, ошибиться может любой, только вот корни ошибок у всех разные!- назидательно заметил я.

   - Ну-ка, ну-ка, пофилософствуй!- ехидно прищурился Андрюха.

   - При чём тут философия? Я о синоптиках говорю. Знаете  ли  вы, друзья, как составляется прогноз погоды?

   - Да элементарно!- поменял руку для упора Андрюха. Он полулежал у самого выхода из палатки.- Берут данные с метеостанций, обрабатывают и нате, ешьте!

   - Так, Андрэ, делают прогнозы только дня на три-четыре. А  вот  если, например, на месяц? А?

   - Ну а на месяц ещё проще,- зевнул Мишка.- Пишут несколько вариантов на бумажках, кидают их в шапку и тянут. Что вытянут – такой прогноз и будет!

   - Точно,- согласился Шерп,- если судить по совпадениям прогнозов и погоды, то так и есть!

   - В принципе, вы не так уж и далеки от истины, - продолжил  я  лекцию.- Бумажки, конечно, в шапку не кидают, но делают  вот  что. Перелистывают погодные данные за предыдущие лет сто и находят год, максимально  соответствующий нынешнему. Потом смотрят, как же развивались события в годе том, и дают это в прогноз на год текущий. Вот и вся механика предсказаний погоды!

   - Ни фига себе!- почесал Шерп макушку.- Тогда я совсем не понимаю, как же у них хоть иногда что-то совпадает?

   - Да они это и сами ни хрена не понимают,- ещё раз, но очень звучно зевнул Мишка и напомнил:- А есть-то мы будем чего или сегодня обойдёмся?

   - Что значит, обойдёмся?- заволновался Шерп.- Еда – это закон!

   - Тогда иди, разводи костёр, законник!

   Шерп высунул руку из палатки, подержал несколько секунд на улице и втянул обратно. Рука была мокрая. Шерп знобко передёрнулся:

   - Мерзость какая! Эх, счас бы в избу с русской печкой!

   - Кстати, о  печках!- оживился  Андрюха.- Шерп, расскажи-ка, как  ты  русскую печь растапливал!

   - Да обыкновенно.

   - Э, нет. Обыкновенно растапливают местные жители. А Шерп  наш, Серж, оказался человеком, проявившим незаурядность ума!

   Андрюха с удовольствием раскурил сигарету и с не меньшим удовольствием начал повествование о шерповой незаурядности:

   - Вышли мы как-то в деревушку из пяти домов. Было это  около  полудня. Дождь хлестал бессовестно, и мы были мокрые, как паруса бригантины, совершившей оверкиль.

   - Что  совершившей?-  выпучив  удивлённые  глаза, прервал  рассказчика Мишка.

   - Оверкиль, балда! Это когда корабль переворачивается килем кверху! Так вот, постучались мы в первый же дом, а  там жила  одинокая  бабулька. Она как увидела нас, мокрых, запричитала сразу, мол, ох, сынки, вы же заболеете да помрёте! В общем, хорошая бабулька, но уходила она куда-то срочно  на целый день. Тогда она нам и говорит: «Вы тут сами растопляйте печь, сушитесь, а я приду вечером». И пошлёпала. Представляешь, Серж, оставила нас одних, незнакомых в своём доме! Вот это люди! Ну ладно, дальше. Мы обрадовались, и прямиком к печке, но тут-то и заклинило. Вы, Серж с Мишкой, представляете, что такое  русская печка, но мы-то этого не представляли! И  так мы  крутились, и  сяк, но  не  хватает длины рук, чтобы запихать дрова внутрь и поджечь их там! И тогда Шерп  уверенно  заявляет: «Знаю я, как это делается!» Он  залезает  внутрь печки, а мы ему подаем туда дрова и растопку, которые он там и поджигает.

   Вылезает наш истопник из печи весь в саже, в  золе, до  отупения  надышавшийся дыму, потому что, как оказалось, дым в русской печке не сразу  идёт вверх, а сначала плывет вперёд и только перед самым выходом из печи начинает тянуться ввысь по дымоходу! А отдышавшийся Шерп изрекает: «Ну и придурки же эти местные! Это ж надо, каждый день так мучиться, чтобы растопить печку!»

   Вечером вернулась хозяйка. Она долго смеялась над  нашими  поучениями  о том, как нужно правильно делать печки. А потом она нам показала, как  нормальные люди производят растопку. Есть у них такая штучка – ухват называется, так вот, он  не  только  для  того, чтобы  горшки  и  чугунки  туда-сюда шмыкать, но и для растопки  печи – тоже! Бабулька так ловко с его помощью укладывала дровишки внутрь печки, а потом и зажжённую бересту, что  мы просто ей зааплодировали! Но представляешь, Серж, какая это была картина: Шерп, согнувшись в три погибели, чихая и кашляя, сидит в печке, сооружая там костерок и негодующе матеря местных печников!

   Мы посмеялись, а я сразу вспомнил историю иную, поведанную мне  Мишкой, и  тут же рассказал её. И Шерп, с его экспериментами, мгновенно поблёк перед Тонечкой, блистающей в зеве печи белоснежной кормой!

   Андрюха, как истинный художник, зримо представил эту ситуацию  и  восхищённо произнёс:

   - Да, это настоящая картина. Шедевр!

   - Пейзаж!- выплюнул умное слово Шерп.

   - Нет, портрет!- моё воображение работало несколько иначе.

   - Какой же портрет?- удивился Шерп.- Портрет – это лицо!

   - Задница, между прочим, бывает иногда  выразительнее  лица!- твёрдо  отстаивал я свою точку зрения.- А пейзаж тут уж вовсе не при чём!

   - Как это не при чём?- загорячился Шерп.- Пейзаж – это что? Это леса, поля, возвышенности, складки между ними!

   - И глубокие тёмные пещеры!- добавил Андрюха.

   - Точно, и пещеры!

   - Да что вы спорите,- начал натягивать сапоги Мишка,- это и не портрет, и не пейзаж. Это – натюрморт!

   - Нет, Мишка, натюрморт – это всякие вкусные штучки!- уверенно  заявил Женька.

   Мишка с сожалением посмотрел на него:

   - Эх, сынок, да разве есть на свете штучка вкуснее мягкой нежной женской попки!

 

                XVII.

 

   Четвёртый день мы вкалывали в полную силу, и объём задания  был  нами сокращен почти наполовину.

   Я шёл, весело посвистывая, на следующую станцию. На плечо приятно давил штатив с нивелиром, а на душу не давило абсолютно ничего – она  была легка, светла и певуча!

   И вдруг всё внутри оборвалось от резкого шумного хлопанья, и  перед  самыми глазами мелькнуло  большое, тёмно-серое  пятно. Испуг  парализовал меня на секунду, как пуля убийцы, и мурашки стройными колоннами забегали по телу. Наконец, дар речи вернулся ко мне, и я огласил чудный таёжный пейзаж безобразным смачным матом.

   Андрюха, шедший сзади меня шагах в десяти, миролюбиво бросил:

   - Серж, пора бы уже привыкнуть.

   - Да не могу я, Андрэ, привыкнуть к дебильному поведению этих сволочей!

   - А ты просто не думай о них!

   - Не получается!

   «Этими сволочами» были обыкновенные куропатки, но поведение  их  действительно нас уже доконало, и, что бы там мне ни советовал Андрюха, но и сам он точно так же реагировал на него. А заключалось это поведение в  следующем. Милая птичка куропатка залезала в травку и что уж она там делала, один чёрт ведает – питалась ли или просто отдыхала, не  важно! Но  вот  она сидит и слышит, что кто-то идёт. Ну  и улетай  себе  поскорее  и  подальше! Хрена с два! Эта сволочь сидит и ждёт, когда ты на неё почти  наступишь. И вот, в тот момент, когда нога практически касается её, эта  птичка  вдруг  решает свалить, но делает это с таким шумом и треском, а, главное, с такой неожиданностью, что сердце, оторвавшись от всех своих артерий, устремляется следом за ней, и только черепная коробка удерживает его от  последнего  полёта!

   - Нет, Андрэ, привыкнуть к этому невозможно. Хотя я иду и знаю, что  сейчас она выскочит, но всё равно это происходит так же неожиданно, как беременность у жизнерадостной дамочки, разменявшей второй полтинник!

   - Ладно, давай-ка я пойду первым!- проявляет благородство Андрей  и  обходит меня.

   Но уже через пару десятков шагов раздаются знакомое частое хлопанье  и наполненный чувством мат Андрюхи.

   Я опускаюсь на колени, упирая штатив в землю, и долго-долго смеюсь.

 

   - Так что, Серж, пойдём мы по этому болоту или нарисуем его по карте  и снимкам?

   - Знаешь, Андрэ, не могу я схимичить, как прежде, честное слово! Понимаешь, мне перед самим собой будет стыдно. Мы же не первогодки какие!

   - Да, ты прав, лучше потеряем день, чем совесть!

   - Мы ничего не потеряем, мы только обретём!

    Андрюха посмотрел на меня задумчиво и медленно покрутил в воздухе ладонью с растопыренными пальцами:

   - Ну, в каком-то смысле – да. Да!

   И когда наши рабочие узнали о принятом решении, мы обрели моментально. Но, увы, не что-то там нравственно-возвышенное, а обычное, приземлённое – недовольство!

   - Да что вы, не мастера, что ли?- забрюзжал Шерп.- Сколько  таких  болот заделали, не замочив подошв! Одним больше, одним меньше, кому от этого радость?

   - А правда, может быть, вы всё нарисуете, чего мучиться?- в унисон запел Женька.

   Мишка молчал. Да, лицо его не источало бурной радости по поводу усложнения рабочего процесса, но в глазах самого опытного рабочего я прочёл понимание того, что мы хотели делать. А делать мы хотели лишь то, что  и  положено: гнать ход по болоту.

    В отличие от обычной, твёрдой местности, когда ноги штатива втыкаются в плотную землю, а под рейки  забиваются  стандартные  железнодорожные костыли, в болотистых местах технология резко изменяется. Чтобы нивелир стоял, как и положено ему, абсолютно неподвижно, под каждую ногу штатива приходится вбивать длинный кол. Под рейки так же забиваются колья.

   Три километра – не расстояние даже для ребёнка. Но три  километра  нивелирного хода по болоту – это, уверяю вас, дело трудоёмкое! Три километра – это десять стаций, на которые необходимо тридцать кольев, да ещё дюжина кольев требуется под рейки. И, если учесть, что опыта в освоении болот мы по своей глупости почти не нажили, то недовольный ропот наших тружеников-героев не был так уж необоснован!

   Слава Богу, болотце это оказалось  не  из  тех, кои  обозначают  на  картах значками типа «Глубже З м», что означает их  некоторую  бездонность! Нам было вполне достаточно кольев двухметровой длины, чтобы инструмент стоял прочно.

   Единственным неудобством оказалось то, что вся болотная растительность не превышала полутора метров – это были  редкие, тоненькие  сосёнки. Применительно к нивелировке данный факт был  благоприятен – видимость отличная, но вот колья-то пришлось заготавливать впрок и тащить их на себе!

   И вот, потихонечку, со скоростью черепахи, прожившей после пенсии ещё пару полноценных жизней, мы, плечо за плечом, станция  за  станцией, всё-таки начали укорачивать сложный участок хода.

   Часам к восьми  вечера  болотце  было  благополучно, а, главное, по  всем правилам геодезии пройдено нами – самыми величайшими изыскателями современности! Ну, или почти самыми.

   Ни Мишка, ни Женька, ни даже Шерп нас не укорили ни единым словом, а мы с Андрюхой видели, что они страшно довольны и очень горды собой!

   И всё-таки, после  ужина, когда  мы  уже  готовились  ко   сну, Мишка, выползший откуда-то из чащобы леса, бросил возле палатки два небольших колышка.

   - Ну и что сие означает?- добродушно спросил Андрюха, а я почему-то сразу понял мишкину мысль. И он не замедлил это подтвердить:

   - А это два осиновых кола. Когда вы с Серёгой захрапите, я в вас их и  вколочу!

   - Нет, Мишель,- заулыбался Андрюха,- ты что-то путаешь, осиновые колья забивают в вампиров да в оборотней!

   - А кто же  вы  есть-то? Всё  время  были  нормальными  мужиками, а  тут, вдруг, как волки накинулись на нас со своими принципами и совестями! Вы же из нас этой бестолковой работой всю кровь выпили!             

   Да, такого вывода не ожидал даже я!    

           XVIII.

 

   Я шёл по раскачивающемуся мосту, а навстречу мне шла она, моя прекрасная таинственная возлюбленная! Вот сейчас, наконец-то, я увижу её лицо  и узнаю его, вспомню! Но ветер закрутил, заплёл чёрные длинные волосы  девушки, и они залепили её лицо так, что я ничего  не  мог  разглядеть, ничего, кроме огромных чёрных  глаз, излучающих  озорную  весёлость. Я  подошёл вплотную и протянул руку, чтобы убрать с её лица волосы и увидеть, увидеть этот образ, так измучивший мою уставшую душу. Но девушка  вдруг  прижалась к тросовым перилам моста и быстро перемахнула через них. Я закричал и прыгнул следом, чтобы поймать её и спасти, но увидел, что она не упала, а парит в  воздухе, и  её  волосы  развиваются, как  хвост  кометы. Но  вот  она взмахнула рукой и, всё ускоряясь, полетела к ослепительно  горящему  солнцу. Через мгновенье моей возлюбленной  уже  не  было, и  только  огненный шар равнодушно являл мне свой раскалённый лик! Стало  жарко, а  глаза  заслезились от нестерпимо яркого света и жгучей душащей обиды. Я медленно опустился на дно балки и ... проснулся.

   Проснулся я в палатке. Полы входа были откинуты, и мне приветливо улыбалось радостное солнышко. Я взглянул на часы и оторопел: было уже одиннадцать!

   У костра Андрюха колдовал над кастрюлей, а через минуту из зарослей выкарабкался Женька, с грациозным усилием  тащивший  несколько  здоровенных хворостин.

   Я выполз наружу и спросил удивлённо:

   - А что случилось, Андре? Почему меня не разбудили? У  нас  что, сегодня выходной?

   - Ага, выходной,- весело ответил тот, помешивая  варево  ложкой  с  привязанной к ручке палочкой.

    - А где Шерп с Мишкой?

   - Скоро придут.

   Я налил из боевого чайника холодного чаю, с жадностью выпил и всё-таки не выдержал:

   - Нет, Андрэ, ты мне всё же скажи, что происходит?

   - Да ничего не происходит. Успокойся и не торопи события.

   Я понял, что ни черта добиться не смогу. Тогда я закурил, сел на брёвнышко возле костра и принялся ждать обещанных событий.

   Где-то через полчаса появились Михайлы. Они были радостны и возбуждены. Мишка снял с себя рюкзак и, к моему полному обалдению, принялся  из него извлекать бутылки с водкой и вином.

   И тут-то я вспомнил кое-что, помогшее мне разобраться в этой бестолковой ситуации. Ведь сегодня был мой день рождения! Я начисто позабыл об  этом, а вот друзья помнили!

   - Это вы, случайно, не в честь меня  попить  собрались?- чуть  дрогнувшим голосом выдавил я.          

   - Ну наконец-то, доехало!- бросил в  кастрюлю  свою  ложку  Андрюха, подошел ко мне и неловко облапил мои плечи.- Поздравляю! Как-никак, а четверть века – это дата!

   Мишки и Женька тоже  меня  потискали. Шерп  не  упустил  случая  и  несколько раз мощно деранул мои уши.

   - А кстати,- опомнился я,- где вы раздобыли выпивку?

   - Ну, это-то не сложно, были бы деньги  да  желанье!- едва  заметно  улыбнулся Мишка.- Мы с Шерпом встали пораньше и прогулялись подальше.

   - Постойте, постойте,- я взял карту и поискал ближайшую от нас деревню. - Это же километров пятнадцать!

   - Девятнадцать,- внёс поправку Шерп.- В той  деревне  магазина  не  оказалось, пришлось ещё четыре проехать.

   - Проехать?

   - Ага, мы там велик нашли.

   - Как нашли?

   - В смысле, попросили. Тут люди добрые, что хошь дадут на веру. Эх, не завидую я им!

   - Почему же?- удивился  Андрюха.- Наоборот, они  счастливы, что  верят всем.

   - Это-то  да,- покивал  Шерп,-  но  когда-нибудь  к  ним  попадёт  чувачок-шустрячок, и всё их счастье закончится. Кто-нибудь их да облапошит!

   - Конечно, уродов хватает,- не смог не согласиться я с Шерпом,- но только вот мы ими никогда не станем!

   - Аминь!- перекрестил нас Андрюха, полагая, что его бесовская бородка даёт ему право прислониться к церковному клиру. Потом он снял  с  костра  кастрюлю и предложил:- Хорош  философствовать, пора  праздновать! Первым слово имеет слово Жека.

   - Почему я?- вздрогнул тот.

   - Потому что умные слова должны произноситься последними, а  ты  у  нас самый молодой!

   - Понятно,- вздохнул Женька,- то есть, самый глупый!

   - Нет-нет-нет!- замахал руками Андрюха.- Ты  у  нас  самый  неопытный, а это глобальная разница!

   - Ну, хорошо, я  скажу  первым. Желаю  тебе, Серёга, конечно, здоровья  и счастья, но, главное желаю, чтобы эти годы, что ты прожил с нами, остались в твоей памяти не как самые будничные!

   - Молодец, Жека!- одобрил Андрюха, и водка дружно побежала по нашим пищеводам.

   - Теперь ты, Шерп,- продолжил распорядитель банкета.

   - А я, между прочим, старше тебя,- прищурился Шерп,- так что  ты  должен говорить передо мной!

   Но Андрюху просто так не собьёшь с пути истинного:

   - А кто тебе сказал, Шерп, что старше – это значит умнее?

   Тот в ответ только разинул рот, но слова из  него  не  исторглись. Андрюха не стал долго ждать:

   - Правильно, открыл рот – говори!

   Шерп шмыгнул носом и родил:

   - А я тебе, Серёга, желаю никогда не быть  под  началом  таких  придурков, как этот бородатый умник! И вообще, пусть вокруг тебя будут только  хорошие люди!

   - Вроде Шерпа!- заключил Андрюха.

   Потом тамада предоставил слово себе:

   - Серж, я тебя знаю миллион лет, но ни разу, даже в самую чёрную  минуту наших с тобой ссор, я не пожалел, что ты мой  друг! Желаю, чтобы  и  ты  ни разу не пожалел, что я, нет, что мы – твои  друзья! И ещё, Серж, я буду  тебе вечно благодарен, ты сам знаешь, за что и за кого!

   Немного грустное, но тёплое молчание накрыло маленькую полянку, на которой расположился наш лагерь. И даже комары куда-то попрятались, словно не хотели мешать нам в этот добрый и светлый день.

   - А  я  хочу  тебе  пожелать, Серёга,-  прервал  паузу  Мишка, - хотя, может быть, мне и не следует этого говорить, но я хочу тебе пожелать, чтобы ты поскорее нашёл ту, ради которой ты теперь живёшь, ту, которая, вероятно, отберёт тебя у нас. И всё-таки я желаю тебе, чтобы ты поскорее её нашёл!

   Кружка задрожала у меня в руке и выпала  из  разом  ослабевших  пальцев. Водка, вылившаяся в едва тлевший костёр, взметнулась ярким высоким факелом, и в нём я увидел чёрные глаза. Но в них не было озорной радости, в них были только печаль и укор: «Ну сколько же тебя ждать?!»      

 

           XIX.

 

   - Вот он, красавчик!- закатал Андрюха рукав энцефалитки, и  мы  увидели, как по его руке неторопливо ползёт, с трудом преодолевая волосяные заросли, блестящий коричневый клещ.

   Это, конечно, удивительно, ню за все годы наших скитаний по тайге клещи нам почти не попадались! Если припомнится десятка полтора  случаев, и  то хорошо.

   - А он не энцефалитный?- насторожился Шерп и немного  отодвинулся  от Андрюхи.- Ещё цапнет, скотина,  и – каюк!

   - Ерунда это всё!- уверенно заявил Женька и даже пощекотал  клеща  пальцем.- Нам же прививки сделали!

   - Прививка – это не гарантия!- поспешил я «успокоить» Женьку.- В сто  восемьдесят девятой экспедиции есть инженер по технике безопасности. У него тоже была прививка, но теперь он ходит, скрючившись, а пол-лица как  заморожено. Так что, прививка – не гарантия!

   - А с другой стороны,- наблюдая за движением  клеща, сказал  Мишка,- не будь этой прививки – не было бы и инженера. Точно, Жека?

   Но Женька заметно посерьёзнел. Он был до жути мнительным, мы это знали, и Андрюха не преминул воспользоваться данным фактом:

   - Да не кручинься ты, Жека. Ну, цапнет клещик, ну, перекорёжит личико, а вдруг именно в этом счастье? Помнишь, у Гюго, был человек, который смеялся? Так ему, в конце концов, повезло!.. Кажется… А теперь давайте-ка, ребята, я вам прочитаю лекцию о клещах. Но  для  начала  мы  этого  красавчика продезинфицируем,- и Андрюха бросил клеща в костёр.- Значит, так. Клещи – это  сволочи, вернее, паразиты, а питаются они нашей кровушкой. Прыгают с кустика или травинки на ногу, например, и ползут себе потихоньку вверх и только вверх – вниз они ползать не умеют. Потом они подыскивают себе тёпленькое местечко. Особенно им нравятся подмышки и паховая  область. Да,   я б и сам у какой-нибудь красотки в паховой области поползал!- на секунду Андрюха погрузился в сладкую фантазию, но тут же резко мотнул головой, гоня прочь дивные грёзы, и продолжил.- И вот клещ, найдя подходящее место, приступает к делу. Он втыкает свой хоботок поглубже  в  наше  тело  и раскрывает его там подобно якорьку. Всё, теперь он  от еды хрен оторвётся или отвлечётся, даже если рядом окажется клещиха  и  призывно  покрутит задницей!

   - А я слышал, что если ему помазать маслом попку, которой он дышит, то клещ сразу вылезет,- выплеснул из себя Женька очень глубокие познания.

   Андрюха поморщился:

   - Какую чушь ты несёшь! Сам посуди. Если тебе во время  обеда  намазать маслом и нос, и рот, и даже задницу, ты что же, жратву бросишь? Да ты ещё и это масло всё схаваешь!

   - Ну как же, люди учёные об этом пишут!

   - На то они и учёные, чтоб писать. А простые люди, неучёные, делают просто: берут этого клеща за жопу и выдёргивают на хрен!

   - Но там же его голова останется!

   - Ну и что? Берут нож – чирк по коже, и голову долой! А потом смазывают ранку спиртом.

   - А где его взять, спирт-то?- мрачно ухмыльнулся Мишка.

   - Ну, тогда не спирт,- не растерялся Андрюха,- взял, да и пописал на то место!

   Мишка посмотрел на него, как на детсадовца:

   - Ты  сам-то  хоть  понимаешь, что  говоришь? Ну, предположим, паховую область я себе, хоть и с трудом, но обоссу, а вот в подмышку, боюсь, струя не достанет!

   Всё это он сказал настолько серьёзно, без малейшего намёка на шутку, что мы колодами попадали возле костра и затряслись от жутчайшего смеха. Мишка не долго хранил серьёзность на лице и очень быстро присоединился к нам.

   Отсмеявшись до коликов и икот, мы успокоились было, но  Андрюха  подкинул сушнячка в угасающие угли:

   - Ты, Мишель, если сам достать не  сможешь, попроси  меня, я, так  и  быть, брызну тебе хоть подмышку, хоть в другое место!

   Вторая волна смеха прошла менее разрушительно.

   Мы отдохнули от авральной работы органов дыхания и закурили.

   - А всё-таки, если останется часть клеща в теле, что делать?- высветил свою неугасающую тревогу Женька.

   - Полагаться на Господа Бога!- невозмутимо ответил Андрюха.- Что будет, то и будет!

   - А что может быть?

   - Ну что может быть? Температурка подскочит, тошнотка приударит, а то и кто с косой не вовремя припрётся.

   Это Андрюха, конечно, загнул, но Женька загрустил капитально. И я поторопился его успокоить:

   - Брось ты думать об этом, Жека! Ты же сам видишь, что клещей мы  встречаем реже, чем красавиц в деревенских банях! Ты помнишь хоть один случай за все эти годы, чтобы кто-то пострадал от них?

   - От кого? От красавиц?- заржал Андрюха.- От них-то все мы пострадали!

   Но Женька веселья не разделил:

   - А как же тот инженер?

   - Так это всего один случай. Исключение.

   - Где один случай, там и другой,- насупился Женька,- где одно исключение, там и другое!

   - Послушай, Жека,- подсел к нему поближе Шерп,- Серёга сказал, что  завтра, в крайнем случае, послезавтра мы всё здесь доделаем. Так что, скоро будем дома, а там клещей нет, там только тараканы!

   - Нет, Шерп, тараканов у нас нет!- гордо заявил я.

   - Вот видишь, Жека, ни хрена у нас дома нет! Потерпи ещё пару деньков.

   Я посмотрел на Шерпа благодарно. Вот ведь, вечно он нудит, вечно  всем недоволен, а взял да успокоил парня. Молодец!          

   - Но зато,- продолжил Шерп-молодец,- зато у нас дома есть то, чего почему-то мы здесь ни разу не встретили.

   - И что же такое у нас там есть?- снисходительно,  но с некоторой раздражённостью поинтересовался Мишка.

   - Как? А вы разве не знаете? Столько там живёте и не видели? Я так сразу заметил!

   - Да что мы не видели-то?

   - Как что? Две гадюки живут у нас на дворе. Я в первый же день их увидел, да думал, что вы в курсе!

   Женька мгновенно побледнел, но Андрюха потрепал его за нос:

   - Да кого ты слушаешь, Жека? Ты что, этого придурка не знаешь? И гадюк он увидел не двух, а одну – когда в сенях с зеркалом столкнулся!

   Да, рано я похвалил Шерпа, рано. Хотя, если трезво разобраться, то какой бы это был Шерп, кабы так не поступил? Очень хреновый!

 

 

 

           XX.

 

   На следующий день, часам к семи вечера, мы добили последние километры хода, привязали его к новенькому – лет пяти от  роду – сигналу  и, довольные выполненным делом, свободно вздохнули.

   - Ну вот, как раз уложились!- удовлетворённо подытожил Андрюха.- Сегодня двадцать восьмое июля, так что Вова спокойно может приезжать  первого!

   До дому ходу было отсюда километров сорок, но мы решили завтра утром двинуть в другую сторону и добавить к  этим сорока  ещё  десять. Здесь  всё было логично, ибо в десяти километрах отсюда находилось  село  Алексеево, и, хотя от него до нашего Воскресенского было уже под шестьдесят вёрст, но зато между этими населёнными пунктами имелась отличная грунтовка, и мы резонно рассчитывали найти какой-либо попутный транспорт.

   - Ну вот,- складывая карту в сумку, порадовал нас Андрей,- завтра  часиков в семь выйдем, а в десять будем в Алексеево – это если идти еле-еле, ну а там, Бог даст, к вечеру доберёмся и до дома!

   - Хорошо,- улыбнулся Женька и почесал у себя в подмышке.

   - Что-то чешется подмышкой – надо сбегать за  малышкой!- прозубоскалил Шерп.

   - Да задолбала меня уже эта подмышка!- пожаловался Женька.- Чешется  и чешется!

   Андрюха насторожился и решительно расстегнул молнию  женькиной  энцефалитки:

   - А ну-ка, снимай!

   - Зачем это?

   - Снимай, говорю!

   Женька снял энцефалитку, рубашку и остался в голубой  майке. Андрюха поднял его руку и плюнул от злости:

   - Так и есть! Сидит, гад!

   Мы все сунули свои носы Женьке в подмышку и увидели там тёмный шарик – точь-в-точь вишню.

   Женька выпучил глаза и захрипел:

   - Клее-е-е-щ?

   - Да, но о-о-очень маленький!- сказал Андрюха так пренебрежительно, будто величина клеща меняла суть дела.

   - Всё, это исключение!- прошептал Женька и начал заваливаться на спину.

   Мишка подхватил почти безжизненное тело и потряс его:

   - Жека, да ты что? Да мы сейчас эту букаху моментом вытянем!

   Но Женька уже плавал в другом измерении, там, где клещи не впиваются, а змеи не имеют ртов!

   Мишка положил парня на энцефалитку:

   - Счас мы его оживим!

   Но я его остановил:

   - Погоди-ка, Мишель, давай, пока он в отрубе, выдернем эту мерзость.

   И мы сделали всё так, как и рассказывал  Андрюха  накануне: оторвали  то, что удалось, а потом Мишка своим острейшим ножом сделал маленький надрез и выдавил останки клеща. И только прижигать ранку мы не стали отработанной жидкостью организмов. Обнаружилась жидкость другая, более  антисептическая – водка. Где  именно  она  обнаружилась, догадаться, думаю, не очень трудно: конечно, у Мишки, в его тайниках.

   - Я хотел эту бутылку сегодня достать, чтобы  принять  по  соточке  за  завершение работы,- начал было оправдываться он, но нам эти оправдания были абсолютно не нужны.

   Итак, мы прижгли водкой ранку в женькиной подмышке и  приступили  к реанимации владельца этой пострадавшей части тела. Оживили мы  его  довольно быстро, влив в рот несколько глотков водки.

   Женька открыл глаза и мгновенно вспомнил жуткую реальность:

   - Где клещ?

   - На небесах!- успокоил его Шерп и предложил: - На-ка, Жека, выпей!

   Тот взял в руки кружку с водкой, поднёс её к губам, но тут же отстранился и сунул посудину обратно Шерпу:

   - Нет, пить нельзя, когда впивается клещ, это только усугубляет!

   - Да пей ты,- настаивал Шерп,- это же стерилизатор!

   - Нет-нет, нельзя!- Женька стал торопливо одеваться.- Что-то мне холодно.

   - Сейчас я тебе чайку сделаю,- предложил Мишка. Он  взял  чайник, налил из него в кружку горячий напиток  и, незаметно  для  Женьки, плеснул  туда немного водки.- На, Жека, пей, это чай.

   Тот мелкими глоточками осушил кружку и поёжился:

   - Всё равно холодно.

   Тогда Андрюха потрогал женькин лоб и удивлённо воскликнул:

   - Да у него же температура хрен знает какая!

   Мы все со знанием дела пощупали лоб больного и согласно покивали: да, температура не малая!

 

   Всю ночь мы жгли костёр перед палаткой, чтобы лежащему  там  Женьке было теплее. Мы его укрыли всем, что смогли для этого приспособить, а он метался и бредил, роняя несвязные слова и фразы, и только одно слово можно было разобрать: Шура.

   - Ишь, Шурика всё какого-то зовёт,- недоумевал Шерп,- и кто хоть это такой?

   - Это не Шурик, а Шура, и не такой, а такая, - пояснил я.

   - Уж не та ли полудурочная?

   - Это ты, Шерп, полудурочный! И вообще, ребята,- посмотрел я серьёзно на всех,- не нужно Жеку подкалывать Шурой. Для него всё это очень серьёзно, а он слишком мягкий человек для того, чтобы влепить по лбу некоторым, слишком  шустро размахивающим своим языком!

   - Да не размахиваю я языком!- обиделся, но самую малость Шерп.- Серьёзно так серьёзно. Кто спорит?

 

   В семь часов, погрузив Женьку на сооруженные  из  черёмуховых  жердей носилки, мы тронулись в путь. Редко где тропа позволяла нам нести пострадавшего вчетвером, в основном приходилось это делать по двое.

   В Алексеево мы прибрели далеко за полдень, абсолютно  обессиленные  и выдохшиеся. На наше счастье, здесь оказался медпункт, которым  заведовал жизнерадостный мужик-фельдшер, лет тридцати пяти. Он основательно расспросил нас, внимательно осмотрел ранку в подмышке и задал вопрос, по которому я понял, что это действительно мастер своего дела:

    - А ваш друг, случайно, не мнительный по натуре? 

   Я поведал ему о позавчерашнем разговоре, и фельдшер довольно улыбнулся:

   - Всё правильно. Типичный случай самовнушения! Вы идите-ка, погуляйте, а часа через два-три ваш друг, я  думаю, сможет  сам  ходить.- Фельдшер  секунду помедлил и добавил:- И даже водочки мы с  ним  вполне  сможем  выпить!

   «Ах, доктор ты наш дорогой!- подумал я.- Мог бы и не намекать, неужели же мы такие бессердечные сквалыги, что не напоим тебя до отвала за здоровье нашего друга!»

 

                XXI.

 

 

   Добрый, жизнерадостный доктор Иван Иваныч после четырёхчасового застолья стал ещё добрее и ещё жизнерадостнее. Правда, он  порядком  устал, выслушивая наши бесконечные благодарности за спасение друга и похвалы  в  свой  адрес, которые  мы  источали  тем  активнее, чем  больше  огненной     влаги затекало в наши организмы.

   Женька был румян и весел. Он уже почти позабыл о своём предсмертном состоянии. И слава Богу!

   Я долго расспрашивал Иваныча об очень эффективных методах его  лечения. Шутка ли, оживить полумёртвого человека так, чтобы через несколько часов он смог пить, есть и даже петь матерные песенки! Но фельдшер  либо не хотел выдавать мне своих секретов, либо и правда, не было тут иной тайны, кроме досконального знания человеческой натуры.

   - Давайте-ка я вам лучше расскажу одну историйку,- радостно потирая свои безразмерные ладони, предлагает Иван Иваныч, и  я  понимаю, что  он  очень хочет сменить тему беседы.- Дело было два года назад, в мае. Часа в три ночи я проснулся оттого, что в дверь кто-то  оглушительно, но  монотонно  долбил явно каблуком сапога, ну, или  башкой деревянной! Я вскочил и, не одеваясь, помчался открывать. Распахиваю дверь, а там стоит мужик – взлохмаченный, с бешеными глазами, да и пьяный изрядно, естественно. Увидел  меня  и  заорал:

   «Доктор, срочно роды принимай!»

   « У тебя, что ли?»- говорю.

   «Нет, я пока не созрел!- он ещё и шутит, гад!- У жены роды!»

Мужик скрылся, а через секунду тащит – именно  тащит! – бабу  с  распущенными грязными волосами. Да и вся она была такая грязная, будто он волочил её лесными тропами километров двадцать! Тут сон с меня окончательно слетел, и я узнал-таки мужика. Эго был  Лёша  Петров  из  соседней  деревни, а славился он тем, что всё на свете знал и всем давал очень  полезные  советы, которые, правда, у него никто не просил.

   А Лёша тем временем бросил на мою чистенькую кровать свою  нестерильную ношу и принялся быстренько её раздевать. Женщина в самом деле имела такой живот, что я понял: беременность в стадии завершения. Накинув  кое-что из одежды и вымыв руки, я начал её осматривать. Но, едва я стал ощупывать живот роженицы, как она, лежавшая до этого с закрытыми глазами, распахнула их, а потом и рот, и заголосила... частушки! Я в оторопи едва не сел на пол, а баба знай себе горланит:

                                  «Мой милёночек нахал,

                                   Он елдой меня пугал.

                                   Нынче я его пужаю –

                                   Ребятёночка рожаю!»

   И тут я понял, что она такая же пьянющая, как и Лёша!

   «Ты что, сдурел,- ору я на него,- разве же можно ей пить!? Да и потом, почему ты решил, что она рожает?»

   «Что ж я, неумный?- икает этот идиот и достаёт какой-то блокнотик.- На, смотри, сегодня ровно девять месяцев!»

   «Ну и что?»

   «Как это что? Раз девять месяцев прошло – должна рожать!»

   В общем, плюнул я на это дело, пошёл, вызвал скорую, и их увезли: её – в  роддом, а его – в вытрезвитель!

 

   - А как же самое главное?- озвучил Андрюха вопрос, интересовавший всех нас.- Как же роды? Или их не было?

   - Как это не было? Всё прошло нормально. Родила. Мальчика. Но через неделю.

   - А это опасно, родить позже срока?- осторожно спросил Женька, и я понял, что его этот вопрос очень даже волнует.

   Иван Иваныч улыбнулся:

   - А кто их знает, эти сроки? Разве что Господь Бог! Младенец сам сообразит, когда ему пора вылезать.

   - Это точно,- согласился Мишка,- вот вылез бы он точнёхонько в свой срок и что бы увидел? Пьяную мамочку, дерущую глотку частушками да папочку, тоже нетрезвого, размахивающего блокнотиком с математическими  выкладками! Да я бы на месте этого младенца тут же обратно залез и  больше  никогда бы не показывался!

 

   В два часа ночи мы всё-таки вспомнили, что нам нужно как-то добираться до своего Воскресенского, да и сидеть за хлебосольным столом в  гостеприимном садике Ивана Иваныча немного надоело. И очень даже странно (а может и не очень), но мы напрочь позабыли, что глубокая ночь укутала плотно и заботливо всё живое, всё, кроме нас.

   Первым поднялся Андрюха:

   - Эх, Иваныч, хороший ты мужик, но нам надо к дому!

   - А где дом?- заулыбался фельдшер.

   - А везде! Но в данный момент мы живём в полном мусоре!

   - В Воскресенском, что ли?

   - В нём самом.

   - Так на чём же вы поедете?

   Андрюха задумался на секунду и выдал:

   - А что, автобусы уже не ходят?

   - Какие автобусы?- загрустил вдруг Иваныч и вздохнул:- Тут вообще ничего не ходит!

   - Тогда пойдём пешком!- решительно махнул рукой Андрюха и плюхнулся обратно на скамейку.

   - Нет, ребята,- вскочил, что-то задумав, доктор,- я вас отвезу лично! Пошли!

   - Куда?- вяло спросил я.

   - Да здесь рядом. У меня тут друг живёт, а у него машина есть.

   И мы, воодушевлённые неожиданно открывшейся возможностью благополучно добраться до дому, бодро потопали за Иваном Иванычем.

   Шли мы по улицам хоть и без песенных вариаций, но шумовой эффект был тем не менее велик. Собаки во дворах  взлаивали, а  некоторые  взвывали.  В курятниках, сбитые с  толку, петухи  принимались  вопить  во  все  глотки  и прыгать на своих жёнушек, а те, не осознав спросонья реальности, истерично кудахтали, решив, что их насилует кто-то посторонний.

   Друг доктора – Толян – упирался очень долго – до третьего стакана. Потом, включив в сузившихся глазах зелёный свет пофигизма, завёл свой драндулет – бортовой «газончик» неопределённого цвета и возраста, и мы, вполне  счастливые, загрузились в кузов.

   Иван Иваныч, нисколько не колеблясь, полез вместе с нами:

   - Пока вас не доставлю до дому, не успокоюсь!

    Когда мы, всё-таки распевшись, проехали с полчаса, Иваныч вдруг что-то вспомнил и заколотил кулаками по кабине:

   - Стой, Толян, стой!

   - Что случилось? Забыли что?- удивился я.

   - Да я ж Толяну забыл сказать, куда ехать нужно!- улыбнулся жизнерадостный доктор.

 

 

 

                   XXII.

 

   Что-то я сегодня совсем расклеился: голову ломило  так, будто  в  неё  настойчиво и добросовестно, один за другим, вбивали дубовые клинья.

   - Ладно, посиди-ка ты денёк дома,- великодушно предложил Андрюха,- а Мишку я возьму с собой, пусть Шерпа с Женькой натаскивает.

   Ребята ушли, а я остался один. Развалившись на скрипучей раскладушке и закрыв глаза, раздражаемые ярким дневным светом, я по  уши  окутал  себя своей печальной думой, изо дня в день гложущей меня всё больше и больше, всё яростнее и яростнее. И теперь, когда я был абсолютно один, эта дума совсем доконала меня: она выбила из разума последние подпорки уверенности и здравого смысла, и он  перекатывался   в  голове  безвольно  и  бестолково, усиливая и без того невыносимую боль!

   Будь рядом Андрюха, он быстренько бы взял меня в оборот и изыскал  методы для выдворения из меня безнадежности хандры! Но, увы, я  был  один.

   Вероятно, я задремал на какое-то время, потому что нервно вздрогнул, почувствовав прикосновение к своей руке руки  другой. Эта  рука, нет, эта  маленькая ручка была мягкая, тёплая и почему-то мне очень знакомая. И во мне вдруг взорвалась радость: неужели это  ОНА!!! Я  резко  распахнул  глаза  и увидел… Леночку! Она стояла, склонившись надо мной, и  в  её  глазах  мерцала лёгкая тревога:

   - Очень болит?- мягко спросила Лена.

    Я только пожал плечами и попытался улыбнуться.

   - А я тебе принесла лекарство. На, выпей.- Она закинула мне в рот  пару  каких-то таблеток и протянула кружку с водой.

   Я всё это проглотил и сел на раскладушке:

   - И откуда же ты узнала, что я заболел?

   - А разве ты заболел?- удивилась Лена.- Нет, это печаль тебя давит. Но она скоро пройдёт!

   - Да, Еленушка, ты, как всегда, права. Но не во всём!

   - И в чем же я не права?

   - А в том, что это пройдёт.

   - Пройдёт, Серёжа. Помнишь царя Соломона и его кольцо?

   Я в отрицании помотал головой.

   - Ты не прочёл Библию?!

   - Нет ещё.

   - Но это же позор! Я сегодня же тебе её принесу, и изволь, пожалуйста, прочесть!

   Я смотрел на строгое личико Лены и думал:

   «Вот то, что мне в ней не очень нравится – её уверенность в своей правоте!»

   Но вслух сказал:

   - Обязательно прочитаю, если ты на этом настаиваешь!

   - Да пойми, это тебе нужно, а не мне! Ведь там ты найдёшь ответы на многие вопросы и, может быть, на тот, главный, что тебя гложет!

   - Хорошо, хорошо, Еленушка. Так что же Соломон?

   - Было у царя Соломона, – а Соломон – это великий царь и мудрец, – кольцо, по  которому шла надпись: «Всё пройдёт!» И когда Соломону бывало плохо, когда он был чем-то опечален, он всегда читал надпись на своём  кольце  и  всегда успокаивался. Но однажды отчаянье так сильно овладело им, что даже слова, начертанные на кольце, не внесли в его душу успокоения. И  тогда  царь  сорвал с перста кольцо и в раздражении бросил его. Кольцо попрыгало по полу и улеглось у ног Соломона. И он вдруг увидел, что внутри кольца виднеются ещё какие-то буковки. Он поднял кольцо, поднёс его к глазам и прочитал эти буквы. «И это пройдёт!»- гласила надпись. И царь успокоился.

   Я смотрел на Лену с нежностью и понимал, как же она мне близка! И я не стал сдерживать в себе чувства:

   - Еленушка, ты для меня  самая близкая, самая любимая… сестрёнка! Я знаю, что ты меня простила, но я себя буду бичевать до конца жизни!

   Но Лена сжала мою ладонь между своими, маленькими ладошками и в отрицании покачала головой:

   - Нет, Серёжа, не смей себя даже ругать! Да, в тот день мне было нестерпимо больно и стыдно. Я посчитала  себя  ненужной, отслужившей  свой  срок вещью. Но потом, какое же счастье я  обрела  потом! Ведь  Андрюша – это… это… тот, без кого я жить – теперь я это твёрдо знаю! – не смогу! И я  благодарна тебе! Ты поступил как врач: причинил боль, но во имя радости!- и Лена поцеловала меня горячо, но всё-таки, как сестра.

   Потом она внимательно посмотрела мне в глаза и улыбнулась:

   - Ну вот, всё и прошло. Теперь у тебя ничего не болит, ни голова, ни душа!

   И я с удивлением осознал, что да, улетучилась из меня боль, как эфир   из незакрытой склянки!

 

   Мы с Леной пили на кухне чай и болтали о каких-то пустяках. Беседа была лёгкая, бездумная. Но вот, внезапно, на лице Лены мелькнула  тень  тревоги, нет, не тревоги, а какой-то озабоченности, и девушка задала  мне  неожиданный вопрос:

   - Серёжа, скажи мне, пожалуйста, ты ведь в курсе, а  сколько  у  Андрюши было до меня девушек?

   Я вздрогнул и отхлебнул такой большой глоток, что  не  смог  пропихнуть его в глотку, и горячий крепкий чай деревянной  пробкой закупорил  её.  Откашлявшись и отслезившись, я хрипло выдавил:           

   - Ну и вопросики ты задаёшь!

   - Я понимаю, что это нескромно, но я всё же хотела бы знать правду.

   - А обо мне ты подумала?

   - В каком смысле?

   - А тут смысл ясен, как луна в январе! Кем же я буду, если расскажу  тебе про все андрюхины... увлеченья?!

   - Но ты ведь для меня как любимый братишка!- чуть виновато улыбнулась Лена.

   - Да, но Андрэ – это мой лучший друг, а значит, он мне ближе и дороже  и братишек, и сестрёнок.

   - Даже ближе, чем я?- с лёгкой обидой в голосе бросила Лена.

   Я посмотрел на нее ласково, но ответил жёстко:

   - Он мне ближе всех!

   - Ну и правильно!- с силой тряхнула головой девушка.- Правильно, Серёжа! Это я, дура, спрашиваю не то, что можно!

   И я опять восхитился ею и попытался немного смягчить свою позицию:

   - Ну подумай, Еленушка, разве имеет какое-то значение, был ли кто у  Андрюхи, не был? Ведь главное, что он любит тебя, а ты любишь его, и вы точно знаете, что для вас никого больше на свете нет и не будет!

   Синее небо лениных глаз выжало чистейшую слезинку, и  она, легко  пробежав по гладкой девичьей щёчке, упала в кружку с остывшим чаем:

   - Серёжа, я безумно желаю тебе, чтобы ты поскорее нашёл свою мечту. И ещё, я очень хочу увидеть её!

   Теперь уже из моих, непонятного цвета глаз без стеснения выкатилась слеза и, цепляясь за щетинки давно не бритых щёк, шмякнулась на стол:

   - Как же я люблю тебя, милая сестрёнка! Ведь ты, почувствовав мою боль, без раздумий пришла на помощь!

   Лена запорхала влажными ресничками и потупила взгляд:

   - Вообще-то, это Андрюша ко мне прибежал и  попросил, чтобы  я  к  тебе пришла. Он сказал, что ты лежишь один – больной, несчастный, страдающий!

   Мы посмотрели друг на друга и весело рассмеялись.

 

                   XXIII.

 

   Прошло уже три дня, как  Вова Стрельцов  посетил  нашу  бригаду, забрав материалы высотного хода и оставив нам зарплату за прошлый месяц, а гаврики наши – Михайлы и Жека – всё еще с удовольствием бухали!

   Мы же с Андрюхой в этот раз откололись от них. Андрей  проводил  всё свободное время, конечно же, у неё – моей сестрёнки Леночки, а я углубился в изучение мудрейшей на свете книги – Библии. Много интересного и полезного я там почерпнул, но не со всеми пророкам согласился в их видении добра и зла. Да, их слова и заветы могли решить многие вопросы, но, увы, ответа на вопрос свой, главнейший, я в книге книг пока не обнаружил! Да если  честно, я и не надеялся, что какая-либо книга сможет мне помочь. Нет, только я сам в силах разрешить эту проблему. Я должен вспомнить, я должен понять! И я бессовестно, с изыском искуснейшего инквизитора, пытал свою  бедную память. Но она пока стойко переносила все эти пытки и не давала мне ни малейшей надежды на раскрытие тайны!

 

   Андрюха подсел ко мне, отобрал книгу и отложил её в сторону:

   - Знаешь, что, Серж?

   - Не знаю,- честно ответил я.

   - Нет, ты всё знаешь! В общем, наши орлы могут так запиться, что нам всем будет тоскливо. Я у своих деньги отобрал, забери-ка ты и у Мишеля, а то всё это добром не кончится!

   - Эго ты правильно решил, Андрэ.

 

   Наутро сборы на работу начались с нытья:

   - Ох, как же мне плохо! Ох, как же мне тошно!- причитал Шерп, а сам  всё время зыркал на нас с Андрюхой, проверяя, какую реакцию вызовут его стоны.

   - И у меня что-то башка на части раскалывается!- вторил Шерпу его вечный подголосок – Жека.

   - Странно, и чего бы это твоей умной башке  раскалываться? Не  иначе, передумал вчера не в меру!- без намёка на какое-либо сочувствие и понимание произнес Андрей.

   Мишка же, как всегда, страдал молча. Он с некоторым отвращением глотал крепчайший – практически чифир – чай и только изредка глубоко вздыхал.

   Мы взяли инструменты, планшеты и разошлись: Андрюха  со  своими – налево, а я с Мишкой – направо.

   Сегодня я снимал участок местности, где ещё недавно росла  рожь. Теперь её убрали, и поле было ровным, открытым, и лишь  редкие  скирды  соломы разбавляли его однообразие.

   Скирда – высокое и длинное, как деревенский дом, сооружение, но  я  это всё говорю отнюдь не для того, чтобы похвастаться знанием некоторых агротехнических нюансов. И скоро это станет ясно.

   Я установил мензулу и сориентировал планшет. Снимать поля достаточно легко, но нудно, а реечнику тут нужно лишь одно: мысленно разделить  всю площадь на квадратики со сторонами сорок метров и ходить параллельными курсами.

   И Мишка начал своё монотонное движение. Первые  три-четыре  ряда  он прошёл легко, полностью мною видимый, но  следующие  ряды  проходили уже за скирдой, и Мишка на несколько секунд из поля моего зрения стал выпадать. Я на эти понятные паузы вначале не обратил особого внимания, да и не было для этого возможности: я отмечал на  планшете  точку, высчитывал  её отметку, подписывал (а это всё – время)  и когда я бросал  взгляд на  поле, то уже видел Мишку с другой стороны скирды.

   Но вот я стал замечать, что мне приходится  ждать  появление  мишкиной, постепенно уменьшающейся фигуры, причём ждать  изрядно! Конечно,  чем дальше он от меня отходил, тем большее время ему требовалось для прохождения мёртвого пространства, создаваемого  скирдой. Но  не  настолько  же! Мне стало очень даже любопытно, и я решил засечь, сколько же секунд уходит у Мишки на преодоление невидимого участка пути. Стрелки часов  безжалостно показали, что он затратил три минуты на расстояние метров в тридцать-сорок! И тогда я решил разгадать этот маленький секретик.

   Я взмахом руки отпустил Мишку, дождался, покуда скирда скроет его  от меня, и бегом помчался к ней. До скирды было метров сто, и мне потребовалось секунд пятнадцать-двадцать, чтобы промчаться это расстояние. Я осторожно выглянул из-за соломенного укрытия и увидел, что  Мишка  широко шагает в мою сторону. Но вот он остановился и нагнулся, и я  разобрал, что он что-то поднял с земли и поднёс к голове. Всё стало ясно: Мишка  пил, и только школьник, пришедший в первый раз в свой первый класс, мог бы подумать, что хлебает этот дяденька лимонадик!

   Между тем Мишка наклонился, поднял с земли ещё что-то, развернулся и быстро пошёл обратно, к оставленной им рейке. А я же, бросив своё укрытие, ходко потопал за ним следом. Но сапоги мои с громким хрустом ломали  сухие обрезки ржаных стеблей, и Мишка уловил эти звуки. Он  повернулся  и, увидев меня, виновато пожал плечами, а я обнаружил в его руках наполовину опустошённую бутылку и пакетик с закуской, в котором были  и  огурчик, и помидорчик, и лучок с хлебцем.

   - А что, Мишель, ты запасся неплохо! Дай хоть огурчика-то пожевать!

  - Понимаешь, Серёга, была у меня бутылка в заначке.

  - Ну, это-то ясно! Вот если бы у тебя бутылки в заначке не было, тогда б  я точно не понял!- добродушно улыбнулся я.

   - Хотел я её с утра с ребятами выпить,- продолжил Мишка,- но когда  глянул на вас с Андрюхой, то понял, что хрен это получится. И тогда я её взял с собой.

   - А от меня-то чего прятаться?

   - Ну, если б ты со мной выпил, тогда б я не стал шухериться, а так  как-то неудобно.

   - Неудобно яичницу на утюге жарить – яйца разбегаются!- сказал я и  отобрал у Мишки бутылку.- А ну-ка, дай-ка и я глотну, а то ты, в одиночку хлебая, совсем окосеешь!

 

   Домой мы вернулись довольные и удовлетворённые, но там нас  встретили Женька с Шерпом – ещё более довольные и ещё более удовлетворённые. Да и по Андрюхе было видно, что он тоже немного глотнул этого довольства.

   - Понимаешь, Серж, задолбали они меня своим нытьём и поминутным хватанием за останавливающиеся сердца настолько, что я, сложив из мата Вавилонскую башню, сам, лично, сходил в магазин и бросил им в их наглые рожи это мерзкое лекарство!

   - Дай-ка я порассуждаю, что было дальше,- прервал я андрюхин  рассказ.- Итак, применив метод дедукции и логического анализа, а также теорию ошибок и вероятностей и изначально откинув все производные случайных величин, я могу сделать парадоксальный вывод: они это лекарство беззастенчиво выжрали!

   - Гениально!- похлопал в ладоши Андрюха.- Но ты, Серж, упустил маленькую детальку – последствия лечения, вернее, одно из последствий.

   - Стоп, Андрэ! Дай подумать!.. Я всё понял! Всё, кроме одного: где?

   - Что где?- оторопел Андрюха от моего вопроса.

   - Как это что? Детальку где вы спрятали?

   Андрюха хлопнул себя по лбу:

   - Доехало! Вот она,- и он вытащил из-под стола бутылку.

   Тогда я повернулся к Мишке и скомандовал:

   - А ну, доставай! А то одна деталька без другой погоды нам не сделает!

 

                XXIV.

 

   Мишка, Шерп и Женька азартно резались в подкидного. Играли не на деньги, а на более интересный и ядрёный эквивалент: каждый  раз  проигравший должен был залезть под стол и выкрикнуть оттуда как можно громче: «Я самый вонючий козёл на свете!» Я, правда, хотел вначале выяснить у них, что это за Света такая, на которой побывало так много козлов, да ещё не  очень ароматных, но решил не рисковать – а вдруг тоже захочется?

   Чаще всего из данной троицы этим вонючим  козлом  оказывался  Женька, реже Шерп и только один раз признался в этом Мишка. Что ж, здесь всё сложилось чётко, по старшинству.

   Андрюха, естественно, был на посту номер один и усиленно его охранял и лобызал. Если кто не знает: в армии пост номер один – это знамя части, оно в каждом полку является самым великим и прекрасным, ну а андрюхин  пост был несравненно прекраснее, это скажет любой, даже тот, кто и не знает, что же такое армия!

   А я, сидя на кухне, подальше от козлов вонючих, занимался укладкой горизонталей, одним словом, работал.

   Вот мой карандаш  вычерчивает  линии  извивающихся  горизонталей, отображая глубокую лощину, и  они  складываются  в  рисунок – это  будто  бы длинные, распущенные на прямой пробор девичьи волосы. Рука моя сама собою принимается рисовать глаза, опушая их густыми ресницами...

   Я вздрогнул, тряхнул головой и бросил карандаш на стол. Достал сигарету, закурил и задумался. Всё о том же. Но я не успел погрязнуть в трясину печали, потому что хлопнула дверь, и в горницу влетел возбужденный Андрюха. Он, увидев, что я сижу на кухне, сразу же метнулся туда:

   - Серж, тут такое дело! Серж...

   - Ну что, что за дело?

   - Понимаешь, Лена... у Лены...

   - Что с ней случилось?!-  вскочил я и схватил Андрюху за плечи.

   - Нет, нет, Серж, с ней ничего не случилось. Но вот, телеграмма ей пришла. Отец у нее умер.

   Я оторвался от Андрюхи и спустился на стул. Лена рассказывала мне, что её родители живут в Иркутске, а отец давно и серьёзно болен. И вот, значит, час пробил.

   - Серж, ты знаешь, у Леночки сейчас такое состояние, что  одну  отпустить её я не могу. Мне нужно ехать с ней!

   - Конечно, Андрэ, о чём ты говоришь, ты должен  с  ней  поехать! Вернее, полететь. Поезд – это очень долго.

   - Да, лететь, конечно же! Только, вот, Серж, насчёт денег. У меня всего...

   - А ну-ка, тормозни на фиг!- грубо прервал я его  и  пошёл в  горницу  к азартно спорящим картёжникам:

   - Мужики, есть дело!

   Они уставились на меня, но никто из них не проронил  ни  слова, видимо, выражение моего лица было достаточно красноречиво.

   - В общем, Андрюхе нужны деньги.

   - Сколько?- кратко спросил Мишка.

   - Все, что у нас есть!

   - Ну, так в чём проблема? Отдай.

   - Но я же должен спросить вашего разрешения!

   - А что стряслось-то?- вытаращил глаза Жека.

   - У Лены умер отец,- сухо сказал Андрюха.

   - Так что тогда городить!- засуетился Шерп.- Оставь  нам, Серёга, рублей сто на курево, а остальные отдай!

   - Никотином мочиться будешь!- зло бросил Мишка.- Он пошутил,  Андрюха, бери всё, что есть. Сколько у нас, Серёга?

   Мы подсчитали: получилось около тысячи. Я удовлетворённо кивнул:

   - Ну вот, Андрэ, я думаю, хватит!

   - Спасибо, други! Мы потом с Леной отдадим всё!

   Мишка удивлённо посмотрел на Андрея, шумно вздохнул и резко вышел из избы. За ним поплёлся Шерп, сокрушённо качая головой.

   - Ну зачем же ты сказал такую гадость!- бросил я, сморщившись, как от боли.- Взял и наплевал нам всем в рожи!

   Андрюха только пожал плечами и понурил голову.

   - Ну ладно, не это главное,- сказал я помягче, понимая, что Андрюха ни в чём не виноват,- а как вы добираться собираетесь?

   - Лена пошла к своим знакомым – у них машина есть. Довезут нас до Череповца, оттуда до Питера – на автобусе или на поезде. Ну, а там  в аэропорт.

   - Не забудь документы взять и бумажонку исполкомовскую, авось, да пригодится!

   - Конечно, Серж. Если тут начальство заявится высокое, то ты уж чего-нибудь им навешай. А мы, я думаю, за неделю управимся.

   - Вы там не торопитесь, сколько нужно, столько и оставайтесь. В крайнем случае, телеграммку швырни. А насчёт начальства. Не буду я им ничего вешать! Ты разве не имеешь права своей невесте в трудную минуту помочь?!

   Андрюха посмотрел благодарно на меня и на Женьку, всё это время молчаливо стоявшего рядом.

   - Да, Андрэ, а вещи-то будешь какие брать?- напомнил я о бытовых мелочах.

   - Да знаешь, Серж, я подумал, ведь всё равно через Питер поедем, так там заскочим ко мне, я всё, что надо и возьму.

   - Тоже верно.

 

   И вот мы вышли на улицу, и Андрюха подошёл к Мишкам, сидевшим на скамеечке и усиленно задымлявшим окружающую среду:

   - Мужики, извините за глупость! Вернусь, за каждое дурное слово поставлю по бутылке!

   - Денег не хватит!- угрюмо бросил Мишка, но сразу же снисходительно улыбнулся:- Неужели ты думаешь, что мы на тебя обиделись?!

   - И заметь, что даже я не ловлю тебя за язык! А это что-то, да значит!- гордо добавил Шерп.

   - Это значит только одно,- дрогнувшим – самую  малость – голосом  произнёс Андрюха,- это значит, что я просто не представляю, что бы я без вас  делал!

   И Андрюха, резко отвернув лицо, быстро зашагал прочь. А Женька крикнул ему вслед:

   - Все мы, Андрюха, не представляем, что бы мы делали друг без друга!

 

 

 

 

           XXV.

 

   Вечером второго дня (если считать от отъезда Андрюхи и Лены), когда мы уже отужинали  и  немного  отдохнули  после  ударно  отработанной  смены, Шерп вдруг предложил:

   - А пошли на танцы!

   Я посмотрел на него, как Винни-Пух на неправильных пчёл:

   - Куда-а-а?

   - На танцы,- удивлённо покрутил головой Шерп,- а что, вы никогда на танцах не были?

   - В болотниках и энцефалитках – никогда!- отрубил Мишка.

   - Ну тем более нужно пойти! Мишка, подумай, какая память останется!

   Мишка подумал. Подумал и сказал:

   - После танцев память может остаться разная!

   - Ты, наверное, свою Тонечку боишься,- пощекотал Шерп Мишку за самолюбие,- как узнает, что ты по танцулькам похаживаешь, так и…

   - Ну что и? Договаривай!

   - Так и обидится на тебя, что её не приглашаешь!

   Но Шерп, естественно, не это имел в виду, и все прекрасно поняли подоплёку его слов.

   - Хрен с ним, пошли!- решился Мишка и предложил мне:- Серёга, айда  с нами!

   - Нет, чего-то у меня не танцевальное настроение.

   - А вдруг мы там совершим что-то не то, а подсказать будет некому? Тогда как?

   - Ну, вы же не дети. Да и трезвые до неприличия.

   - Пошли, пошли, Серёга, а то опять тут будете давить друг друга.

   - Кто будет давить? Кого?

   - Ты – тоску, она – тебя. А она, зараза, всегда сильнее, когда ты один!

   - А мы тут с Женькой побеседуем.

   - Да я вообще-то, Серёга, тоже прогуляюсь с ними,- бессовестно и  непринужденно бросил меня Женька.

   И тогда я, подумав, что одному мне здесь и правда будет кисло-горько-солёно, согласился:

   - Ладно, пошли! Только, чур, без приключений!

   - Тоже сказал, - недовольно скривил губы Шерп,- а на хрена же  тогда  на танцы ходить?

 

   И приключения, не заставив  себя  долго  ждать, посыпались  на  нас, как красные кляксы кленовых листьев под дуновением западного октябрьского ветра на грязную холодную землю.

   Ещё не дойдя до избушки с отшибленными курьими ножками, которая  в нашей деревне притворялась домом культуры, мы заметили двух симпатичных – по формам телес – женщин, идущих перед нами. И Шерп тут же  проявил свой интерес к ним:

   - Эй, девчонки, посмотрите-ка, какие молодцы идут за вами и вздыхают!

   И девчонки посмотрели. Но когда я увидел их анфас, то первым желанием, которое впорхнуло мне в голову, было свалить отсюда к далёким и прекрасным берегам моря Лаптевых, и чтобы пять лет ко мне не могли долететь самолёты и пробиться ледоколы! А девчонки – эти сорока с большу-у-у-ущим хвостиком страшилищи – жутко обрадовались, что четыре идиота обратили на них внимание, и мгновенно подрулили к нам:

   - Ой, какие красавчики! На танцы идёте? Тогда и мы с вами!

   Мишка ласково посмотрел на Шерпа – как палач на Робеспьера – и  процедил сквозь зубы:

   - Да нет, девочки, мы совсем в другом направлении, но попозже приходите, может, и встретимся.

   Мы чудом оторвались от общительных незнакомок и  со  свистом  промчались мимо клуба. Возле него народу было очень мало: лишь две весёлые девчушки да три мужика лет тридцати, изрядно поддатые. Но из открытых  дверей избушки доносилась музыка, и Шерп сразу заволновался:

   - Счас я быстренько сбегаю, посмотрю, есть ли там кто стоящий.

   И он, слегка косолапя, потрусил к клубу. Девчонки-сорокалетки его не заметили, и наш Шерп благополучно шмыгнул внутрь.

   А мне вдруг до того стало тоскливо и муторно, что я понял: больше ни минуты я не смогу торчать здесь, а затащить в этот клуб меня не  сумеет  даже самый мощный бульдозер!

   - Всё, мужики, вы как хотите, а я пошёл к дому!

   - Пойду-ка я лучше к Тонечке схожу, а то  она, верно, заждалась – три дня  не был,- изрёк Мишка.

   Женька посмотрел сначала на меня, потом на Мишку и облегчённо вздохнул:

   - А я вообще не хотел сюда идти!

   И мы, решительно развернувшись, пошли обратно, но возле клуба остановились, поджидая Шерпа. Шерп появился очень  скоро. Он  вышел, нет, он выбежал и, увидев нас, махнул рукой куда-то в сторону и туда же помчался.

   - Странно, что это с ним?- недоумённо посмотрел я на Мишку.- Может, за кем-то погнался?

   - Да нет,- начал тот засучивать рукава энцефалитки,- чует моё сердце, что это за ним кто-то гонится!

   И это предположение оказалось абсолютно верным. Из дверей  клуба  выскочили четверо парней, явно догонявших Шерпа, но первое, что они увидели, это были трое незнакомцев, одетых в такие же наряды, что и убегавший от них. И тогда они приняли логически верное решение: вместо того, чтобы сажать свои дыхалки в погоне за одним, которого ещё искать да искать, они, не сговариваясь, накинулись на троих таких же, но идеально статичных.

   Четверка парней, как квадрига жеребцов, подлетела к нам и, даже не пожелав доброго вечера, принялась руками и ногами рихтовать выступающие части наших тел. Но мы, естественно, не стали  следовать  библейским  заветам (ох, не всё в Библии правильно, не всё!) и оказали им достойное сопротивление, очень скоро, ввиду нашей кристальной трезвости, перешедшее в  контратаку. И мы их начали теснить, и победа была уже близка, но  тут  к  нашим противникам подоспела подмога в лице троих мужиков, тех самых, что болтались у клуба.

   Удары сыпались на нас со всех сторон, а искры, вылетавшие из наших глаз, освещали улицу бледным светом. Но семеро местных  головорезов, упивающихся своим численным превосходством и непродуктивно  размахивающих всеми конечностями, не знали того, что среди нас находится величайший кулачный боец – Мишель! Каждый удар его правой руки, достигший  цели, укладывал противника в дорожную пыль почти намертво! И когда против  нас осталось всего трое, они дрогнули и разбежались в разные стороны как  круги на воде!

   - Пошли отсюда,- сплёвывая на землю кровь, сказал я,- а то сейчас набежит шобла и замочит нас, а мы так и не успеем сказать спасибо дорогому Шерпу!

   - Ну, Шерп, счас я из него блин сделаю!- мрачно пообещал Мишка.

   Женька ничего не сказал, но зато пнул ногой  каждого  из  четырёх  поверженных врагов.

 

   А дома, за столом, сидел Шерп, а перед ним стояли две бутылки и тарелки с нарезанными салом, огурцами и помидорами!

   Едва мы вошли, Шерп вскочил и заорал:

   - Ну не виноват я! Откуда же я знал, что они на вас накинутся?!

   Мишка посмотрел на накрытый стол, облизнул свои разбитые губы и произнёс, но совсем не мрачно:

   - Вот чем мне нравится Шерп? Он всегда  вылезет  из  любой, даже  самой грязной, даже девственно-узкой задницы, причём, вытащив оттуда ещё и выгоду для себя!

    А Шерп, подобострастно улыбаясь, уже разливал по кружкам выпивку.

     

                XXVI.

 

   Утром солнышко, улыбаясь, заглянуло в наши окна, но, увидев  нас, в ужасе отпрянуло и закрылось тёмными тучами как можно плотнее, чтобы уже наверняка избавить себя от неприятного зрелища!

   А зрелище действительно было неприятное: у всех нас (естественно, кроме Шерпа) были разбиты губы, носы, под глазами весело посвечивали  новенькие фонарики, да и внутренние органы давали знать о своём неполном соответствии крепкому здоровью.

   Но зато Шерп выполнял все наши желания. Он приносил  кому  сигаретку, кому водички, одним словом, суетился, как мог!

   Ещё вчера Шерп рассказал  нам  об  истоках  инцидента. Оказывается, он, зайдя в этот дом культуры, сразу же заприметил  подходящую  девчонку  и, поскольку возле неё никого не было, решил её закадрить. Но девчонке он явно не понравился, и она посла его в самый многофункциональный  женский орган. Тогда Шерп, не долго думая, тоже послал эту девчонку, но на другой орган, имеющийся у каждого дееспособного мужчины. Не  успели  они  как следует освоиться на новых местах, как откуда-то выскакивает один дееспособный  и  заявляет  Шерпу, что  Шерп, дескать, козёл, урод  и  ещё  кто-то, сродни этому! Тогда наш обиженный мальчик, не  долго  думая, но, всё же приметив, что рядом других дееспособных не наблюдается, влепил  своему  оппоненту от души в пятак. И тут мгновенно, как тараканы из  щелей, отовсюду  полезли желающие познакомиться с Шерпом поближе. Но  он  почему-то  застеснялся и, не откланявшись, свалил.

   Когда он пришёл домой и осознал, что там, у клуба, нас, скорее  всего, немножко попинают, то его недюжинный ум быстренько нашел выход  из  нагрянувшей, попахивающей пинками и тумаками ситуации. Шерп побежал к Вале и договорился с ней на обмен: две банки тушёнки – на две бутылки самогонки. И этим спас свою хитренькую физиономию и глупую задницу, искательницу приключений!

 

   Часов в пять нас навестил Гена:

   - Ну как, хлопцы, живы?

   - Да что нам, Ген, будет?- улыбнулся Мишка.- И не такое переживали!

   - И это пройдёт,- вспомнил я соломоново кольцо.

   - Я чего пришёл-то?- покряхтев, опустился на стул Гена.- Банька у меня готова, может, желаете? Веничком да по синячкам – ох, как пользительно!

   Баня у Гены срублена на совесть! Она, в отличие от большинства местных бань, топится по-белому, а ещё имеет три  отделения: предбанник, мойку  и парную, и каждое отделение просторное, с высокими потолками!

   Нет, всё-таки нам повезло, что мы пострадали, а Шерп остался цел! Как он за нами ухаживал! И парил нас в два веника, и нежно натирал мягкой мочалкой наши побитые спины, и подливал горячей водички в  тазики. Эх, такого сервиса я не видел нигде и никогда!             

   И, сидя в предбаннике, распарившиеся докрасна и отмывшиеся добела, попивая холодный валькин квасок, мы полностью и безоговорочно  простили Шерпу его фортель!

   - Фигня, Шерп,- довольно отдуваясь, выдохнул Мишка, разве это травмы? Так, мелочь. Помнится, раз так мне досталось, что три дня и по нужде сходить не мог! Думал, крякну. А это всё мелочь. Да и что ж такое получалось? Целый сезон почти прошёл, а ни мы никому, ни нам никто ни зубов  не  покрошил, ни рёбер не поломал!

   - Вообще-то, я бы так и отработал – с целыми зубами и рёбрами,- не согласился я с Мишкой,- я не кровожадный, да и не мазохист.

   А Женька отхлебнул кваску и заявил:

   - А мне понравилось!

   - Что именно?- мне стало очень любопытно.

   - А всё! И то, как мы им накидали, и то, как Шерп перед нами расстилается!

   - Ну, это-то и мне понравилось!- поддержал я Женьку.

 

   После бани Гена пригласил нас к себе, что случалось довольно редко – это  был первый раз!

   Мы сидели, попивая вкусную самогоночку, уплетая ароматное сало, и блаженствовали! А Валентина тараторила:

   - Ну, теперь вы тут герои! Вы ж самых главных наших драчунов поколотили! Они ж сначала побежали народ  собирать, чтоб  вас  совсем  залупцевать. Но когда узнали, что вы вчетвером их семерых отходили, то никто не пошёл.

   - Побоялись, что ли?- горделиво подбоченясь, спросил Женька.

   - Да нет, просто у нас тут трое на одного не ходют!

   - А семеро на четверых, значит, похаживают?- сильно  засомневавшись  в местном благородстве, бросил я.

   - А вот потому-то и не пошли,- уверенно кивнула Валя,- когда узнали, что семеро – на четверых!

   Что ж, хорошо, что здесь, на Вологодчине, ещё живы какие-то принципы, а то, очень даже вероятно, что не Шерп бы нас ласкал веничками и мочалочкой в гениной баньке, а другие люди и в другом месте  обмывали  бы  наши  прохладные телеса и делали б они это абсолютно без подобострастия!

 

   Было уже довольно поздно, и Валя ушла спать. А мы всё сидели, но  пили только чай, и в душах наших было тепло, как в баньке по-белому!

   А Гена вдруг оживился и посмотрел на меня и Мишку:

   - А помните, я вам рассказывал, как на зону попал, ну, про Клавку-продавщицу?

   - Конечно,- кивнул я,- разве такое забудешь!

   - Так вот, вчера гляжу: идёт, зараза! И идёт ко мне в дом! Ну, думаю, ещё с какой гадостью пожаловала. А она подходит, кланяется  мне  до  пола  и  говорит: «Прости меня, Гена, за мою пакость!» Стерва, мол, я, и совесть совсем заела! Я как стоял, так и брякнулся на стул. А Клавка достаёт свёрток из-за  пазухи и кладёт на стол. «Тут,- говорит,- три тыщи – по тыще  за  год, что  я  у тебя отобрала. Возьми и прости меня!»

   Гена замолчал и тяжело вздохнул.

   - Ну и что, ты взял?- спросил Мишка, нахмурясь.

   - Хотел, было, даже рука дёрнулась. Но, слава Богу, не смог! Сказал только Клавке, чтоб забрала деньги, и что зла на неё не держу.

   - А вот это, Гена, ты сделал правильно!- пожал Мишка ему руку так  сильно, что тот тихо охнул.

   А я смотрел на Мишку и думал, как же это он догадался сделать именно то, сказать именно так, чтобы эта чёрствая, безразличная баба вспомнила, что она женщина – самое великое творение во Вселенной!

 

           XXVII.

 

   … Первые лучи ещё непоявившегося солнца легко раздробили ночную тьму и щедро, но небрежно вымазали небо пурпурными красками. Обитатели  маленького, наполовину заросшего  камышом  и  тростником  озера, зашевелились, захлопали крыльями и стали готовиться к самой важной утренней процедуре – завтраку.

   Утки, смазав пёрышки жиром, поплюхались в воду и бодро задрали хвосты к небу, обшаривая широкими клювами подводные заросли.

   Но некоторые птицы почему-то не окунали свои серые или тёмно-зелёные шейки в коричневатую воду, а задумчиво застыли  в  ленивых  позах. Тогда мощный селезень подплыл к одной из таких ленивых уток и толкнул её грудью. И в этот же момент что-то гулко бахнуло, и по воде ударили тугие  комочки, взметнув маленькие бойкие фонтанчики. Селезень взмахнул крыльями, но взлететь не смог. Он выдавил из себя хриплый, булькающий  звук  и устало уронил голову в воду, в которой появились  красные  разводы. И  он уже не услышал, как со всех сторон захлопало, а по воде  застегали  невидимые бичи.

   Утки, жалобно и испуганно крякая, начали быстро взлетать, стремясь  умчаться прочь от этого жуткого места. Но не всем это удалось – и  тут, и  там на воде покачивались серые безголовые тушки.

   А от берега, шумно фыркая, плыли собаки, и глаза их светились азартом и предвкушением тёплой пьянящей крови...

 

   В пять часов вечера мы закончили работу. Конечно, светового времени ещё было навалом, но дело в том, что очередной планшет  мы  досняли, а  чтобы начинать новый, нужно было возвращаться, потом идти обратно, одним словом,  морока! И я решил, что на сегодня хватит.

   Целый день мы  проработали  под  аккомпанемент  ружейных  выстрелов. Особенно с утра пальба стояла такая  мощная, словно  эсэсовская  дивизия «Мёртвая голова» выкуривала из лесов задолбавших их до цирроза печени бородатых партизан.

   - Ну вот, пока мы тут бродили в лесных дебрях, там уже война бушует в полный рост!- состроумил Шерп.

   Женька взглянул на его веселую рожу и спросил с некоторой тревогой:

   - А интересно, кто это стреляет? И зачем?

   - И по кому?- внёс я существенную добавку.

   - Да не иначе, как охота открылась,- уверенно сказал Мишка,- вот и палят сдуру, кто во что горазд!

   - Зачем же палить сдуру, можно стрелять по дичи!- не понял я мишкиной иронии.

   Но он посмотрел на меня с явным сожалением:

   - Ты, Серёга, вероятно, никогда не был на открытии охоты?

   - Нет,- честно признался я,- да и не очень-то хотелось!

   - А я вот бывал. Интересная это штука – открытие охоты!

   - Только для дебилов это может быть интересным!- холодно бросил я.

   - Ну, это дело вкуса. Я же имею в виду совсем другое. На открытие охоты обычно идут, как на праздник, ну а на праздник что берут с собой?

   - А хрен его знает, что берут с собой на праздник,- пожал я плечами,- лозунги какие-нибудь?

   - Нет, знамёна,- предположил Женька.

   - Ни фига вы не шарите!- пренебрежительно скривился Шерп.- На праздник берут политбюро на палках!

   Мишка мотнул головой и усмехнулся:

   - Сразу видно, что вы любители всяких демонстраций и митингов! Нет, на праздник берут побольше выпивки! Какое ж без неё настроение? Вот, на открытие охоты и прихватывают бухла, кто сколько сможет. А  когда  всё  это высосут, тут-то самая стрельба и начинается, только цели её  иногда  оказываются очень неожиданными!

   - Ну, это нам знакомо!- оживился Шерп.- Помнишь, Жека, как Андрюха с Демьянычем на охоту ходили?

   Тот довольно заулыбался, значит, помнил!

   - Что за Демьяныч такой?- услышав незнакомое имя, спросил Мишка.

   - Да есть на Вологодчине охотничек!- и Шерп замолчал, но я его  ткнул  в бок:

   - Давай, давай, рассказывай, чего козла за бороду тянешь?

   - Было это в мае,- начал Шерп.- Ползли мы по лесу и вдруг наткнулись  на избушку. Невысокая такая, с малю-у-у-сенькими оконцами. А жил в ней, оказывается, охотник – Демьяныч. Сначала-то он всё хмурился, смотрел  на  нас исподлобья, но когда мы достали  тушёнку, чаёк, табачок, то  моментом  подобрел. У него там, рядом с избой, погребок был  сооружён, он туда – нырк! А оттуда лезет с десятилитровой бутылью. А в бутыли горстей  десять клюквы, а остальное – спирт! В общем, посидели мы денёк, пообщались. Хорошо! А Андрюха с Демьянычем  тему общую  нашёл – охоту. Говорит, мол, я  в душе охотник прирождённый, только не удаётся  как  следует  этому  делу  отдаться!

   - Да  уж,  охотник!- вспомнил  я  убитую  Андрюхой  птичку  в  Устье-Вологодском.

   - Короче,- продолжил Шерп,- собрались эти два придурка на медведя. Взяли с собой спирту, тушёнки пару банок, ещё какой-то жратвы – с ней в засаде можно с год просидеть – и  потопали, качаясь, как  матросы  после  дальнего плаванья, и роняя сухие ёлки и сосёнки. А  нам  оставили  задание: наточить топоры и ножи, чтобы удобнее было медведя свежевать. Ну мы, конечно, на это дело плюнули, а вмазали ещё по стакашку, да и улеглись отсыпаться, думая, что дня три не увидим наших охотников.

   Нет, увидели мы их немного пораньше – часа через три. Были они  трезвые, ободранные, но почему-то без медведя! И жратвы с выпивкой у них не оказалось. Андрюха бледный, а Демьяныч – красный, орёт:  «Один хрен мы кого-нибудь  сегодня  завалим!» Ну, думаю, счас  мне  как всадит жакан в селезёнку! Нет, не стал. Побежал к сараюшке и Андрюхе  рукой машет, мол, иди! Выгнали они пинками оттуда  поросёнка, да  какой, на хрен, поросёнок – кабанище! – и Демьяныч как бахнет в него из двух стволов! Поросёнок кувырк набок и замолк. А Демьяныч говорит: «Айда, хлопнем по стакану, а потом свежевать пойдём. Топоры-то с  ножами  наточили?» Я  киваю, мол, конечно, а сам думаю, что здесь, ой, не всё в порядке!

   Так и случилось. Оказалось, дошли эти медвежатники  до  какой-то  поляночки и устроились  на  ней, чтобы  спокойненько  побухать. Размаялись  и вдруг видят: прямо на них медведь прёт! Но, вместо того, чтобы хватать ружьё да валить зверя или просто попробовать его задушить, наши охотнички поступают иначе. Они, как заправские сборщики фиников, практически без участия рук, ловко карабкаются на ближайшие деревья и оттуда взирают на медведя, умоляя его глазами не лезть следом. Но медведь был не такой идиот, как они, да и по лесу он ходил отнюдь не в поисках такой лёгкой добычи. Всё дело в том, что, проходя невдалеке от полянки, мишка почуял вкусный залах тушёнки, и обильные струи слюны  притопили  его  природную  осторожность. Не обращал внимания на двух  придурков, висящих  на трясущихся ёлках, медведь вылизал открытую банку, а  потом  ловко управился  и  с  другой. Он её открыл без открывалки, зажав между передними лапами и немножко их сдавив. Подъев всё остальное и посмотрев на каждого из  медвежатников, медведь поклонился им с благодарностью и пошёл  дальше по своим делам. Через полчаса охотники сползли на землю, и Андрюха резонно спросил:

   «А чего ты не стрелял-то, Демьяныч?»

   «Да забыл я, чёрт, что мы на охоте-то!»- не менее резонно ответил тот.

   После их рассказа пошли мы свежевать поросёнка. Выходим  из  избушки, а никого на улице и нет! Только несколько кровавых пятен на том месте, где лежал кабанчик. Пошли по следу – а след вёл в сарай – и обнаружили там недобитую дичь, мечтательно  жующую  что-то  вкусненькое. Оказалось, что первая пуля вообще прошла мимо, а вторая лишь чиркнула кабана по башке, но всё же оглушив его. А может, он просто упал в обморок  от  такого  вероломства хозяина!- оригинальным выводом закончил Шерп.

 

   Мы все весело посмеялись и порадовались за неубитых животных, а я подвёл итог:

   - Если и после этого опыта Андрэ захочет  стать  охотником, то  придётся всерьёз заняться настройкой его мозгов!

 

   Мы пошли к дому, но, перейдя вброд небольшой ручей  и  поднявшись  на травянистый пригорок, обнаружили там продолжение  известной  со  школьных лет картины Перова. В первом её варианте, как известно, три охотника  сидели, рассказывая друг другу что-то невероятное. Здесь же, в варианте втором, дополненном, эти три добытчика, рассказав, вероятно, всё, что было в их силах, смачно похрапывали в живописных позах, а рядом валялись их ружья и  пустые бутылки. Дичи никакой не было. Но была маленькая собачка не установленной наукой породы – скорее всего, своей собственной. Она жадно доедала остатки закуски, любезно помахивая хвостиком, полным репейника.

   - Ну, что я вам говорил?- ткнул Мишка рукой в охотничью  троицу.- Интересная это штука – открытие охоты!

   Но я из всего этого сделал неожиданный вывод:

   - Вот если бы все так охотились, то у нас в лесах зверья было  бы  видимо-невидимо!

   А Женька развил мой вывод в ином направлении:

   - И ещё в лесах было бы до хрена маленьких зелёных чёртиков!

 

           XXVIII.

 

   И снова вечер, и снова я на кухне вожу карандашом по  ватману  планшета, выгибая горизонтали. И снова моя рука вырисовывает чёрные глаза – счастье и боль моей жизни! А из горницы снова раздаются редкие  возгласы: « Я самый вонючий козёл на свете!»

   Я в миллионный раз гонял свою память по  лабиринту  последних  лет, но она, плача и стеная, не понимала, чего же я от неё хочу, ведь она от меня не скрыла ни единого дня, ни единой встречи! Я безумно устал, занимаясь каждый вечер, каждую ночь этой нескончаемой работой. Я был настолько порабощён ею, что ничего не мог более делать. Я ничего не читал, не ходил с ребятами на поиски приключений, я  просто сидел или лежал часами. И  вспоминал. Но вспомнить не мог.

   И сегодня, когда рука моя весь планшет изрисовала глазами – смеющимися, грустными, строгими, озорными, я понял, что скоро либо  сойду  с  ума, либо что-нибудь с собой сделаю. Я знал, что  это  мгновение  придёт  неожиданно, властно и скоро, может быть, даже сегодня. Но я не боялся его, а ждал, ждал и... торопил!

   Мягко скрипнув, открылась входная дверь и в неё... Нет, конечно, в неё  не вломилось то  роковое  мгновенье! В дверь  вошёл  Андрюха!! Он  поставил большую сумку на пол, оглядел всех нас и удивился:

   - Интересно, а почему это вы  такие  довольные? Я-то  думал, что  они  тут плачут и наливаются до косоглазия, печалясь  о  разлуке с другом! А  здесь  смех  и  радость! Я разочарован.

   Ах, Андрэ, какой же ты молодец! Как ловко ты смёл с меня паутину безнадёжности!

   А он, окружённый возбуждёнными верными соратниками, уже вытаскивал из своей  необъятной сумы интересные вещи:    

   - Так, орлы, это вот то, чем славится Байкал!

   - А чем он славится?- радостно потирал руки Женька.

   - Неужели не знаешь?

   - Не знаю,- виновато пожал плечами парень.

   - Ну, Серж-то точно знает! Скажи-ка, чем славится Байкал?

   Я подумал и выдал:

   - В Байкале самая чистая вода. А ещё там есть тюлени.

   - Ну вы, братцы, здесь совсем разэрудировались! Извини, Серж, тюленя я не привёз, а вода и у нас тут не хуже. Но привез я то, чем действительно славен Байкал – это омуль, идиоты!

   - Ну, про омуля-то я знал!- вылепил  из  себя  Шерп  человека  бывалого.- Это-то я пробовал!

   А Андрюха между тем достал из сумки две грелки.

   - Лечить нас будешь?- непонимающе уставился на них Мишка.

   - Эх, Мишель, в самую точечку ты клюнул! Лечить вас  буду, и  в  первую очередь – Сержа. На него глядеть больно.

   - Да,- вздохнул Мишка,- совсем доходит.

   И я не понял, сказал он это в шутку или же на полном серьёзе.

   - Ничего, Мишель, я его вылечу в три глотка, потому как в этих грелочках – спиртик, да не простой, а настоянный на кедровых орешках. А вот, кстати, и они,- и Андрюха вытащил из сумы пузатый холщовый мешочек.

   Что было вкуснее, кедровый  спирт  или  копчёный  омуль, определить  не представлялось возможным, да и на фига этим определением заниматься, если одно бесподобно подходит под другое!

   Андрюха дымил ленинградским «Беломором» и рассказывал, как они с Леной добирались до Иркутска:

   - В Череповец мы приехали чётко к поезду, но билетов уже не было. Хорошо, что проводниками работали студентки – я с ними  быстро  договорился. Правда, одна потом попыталась со мной пообщаться, и мне долго пришлось объяснять Леночке, что я – это не я! На самолет  билетов  тоже, конечно, не оказалось, а телеграмма-то была не заверена. И  даже  моя  исполкомовская всесильная бумага здесь силу  имела только в  одном  месте – над  унитазом! Мы совсем было раскисли и  приготовились идти  до  Иркутска  пешком, но тут случилось просто чудо! Встретился мне Лёха  Проскурин – мы  вместе  в школе учились. Ну, разговорились, то да сё, и вдруг я узнаю, что он работает бортинженером на транспортном самолёте, и скоро их аэроплан  отчаливает, да курсом-то прямо на Братск! А Братск от Иркутска как Вологда от Питера! И мы полетели с ними да ещё бесплатно! Правда, все деньги, что  сэкономили, потом истратили на такси от Братска до Иркутска, а  иначе  было  не  успеть. Приехали как раз вовремя. Всё справили, как  надо. Леночкина родня вся от меня в полном отпаде!- эти слова  Андрюха  произнёс  как  бы  вскользь, но глазками всё же стрельнул в меня, наблюдая, произвёл ли эффект.

    Да, эффект он произвёл, но прямо противоположный. С мыслей о леночкиной родне и о Лене я очень быстро перепорхнул на мысли о ней, моей безымянной черноглазой судьбе!

   Андрюха, заметив это, хлопнул меня по плечу:

   - Помнишь, Серж, ты не раз говорил мне, что я пророк?

   - Было, Андрэ, было.

   - Так вот, пророчу тебе: ты вспомнишь её, вспомнишь, и это произойдёт не позже, чем через неделю! Ты мне веришь?

   Я почти испуганно вперился в чёрные андрюхины глаза и понял: так и будет!

   - Я тебе верю, Андрэ!

   - Ну, тогда давай за это и выпьем!

   Я проглотил мягкий спирт и потянулся за омулем, но в этот миг послышался глухой треск, а следом за ним посыпались  громкие  проклятия. Мы  переглянулись: среди нас не было Шерпа. Но почему-то никто  не  вскочил  и  не побежал за дверь, откуда  вылетали  сочные  выражения, чтобы  посмотреть, что же там произошло.

   Через минуту Шерп вошёл сам, а мы сразу же заткнули  носы  и  замахали руками:

   - Ну куда, куда прёшься!

   - Да что я, виноват, что эта палка отломилась?

   Мишка встал и начал выпроваживать Шерпа:

   - Давай, давай, на улицу, там бочка с водой. Дальше как, сообразишь, что делать?

   Шерп вернулся через полчаса без запаха, но и без одежды. Он вытерся, надел новую рубашку и старые серые брюки и подсел к столу.

   - Так что, говоришь, жёрдочка сломалась?- напомнил Андрюха.

   Шерп молча налил полный стакан, выпил и кинул в рот кусок рыбы:

   - Я знал, что она сломается, и сломается именно тогда, когда я там буду заседать!

   - Ну, раз ты это знал, тогда ничего страшного,-  резонно рассудил я.

   Вся суть дела была в особенности туалетов в вологодских избах, то есть, в полном отсутствии оных. Изба состоит из двух  частей: жилой  и  нежилой – двора. Двор примыкает вплотную к жилой части, но пол  в  нём – это  земля, тогда как пол в жилой части поднят над землей метра на два. Предположим, что вам захотелось избавиться от излишков переработанной пищи. Вы выходите из жилой части  и, перейдя  узкий  коридорчик, оказываетесь  на  дворе. Вдоль двора – поперёк дома – идёт настил, огороженный поручнем-жердью, а за ним, на глубине двух метров, и  есть  сам  двор, в  котором  находится  вся скотина. И вот, вы садитесь на корточки задом в сторону двора и, держась за поручень, делаете своё пахучее дело.

   В нашем дворе скотины никакой не было, поэтому всё сваливалось в кучку, и она лежала, никем не растаскиваемая. В эту-то кучку  и  свалился  Шерп  и поэтому был так нерадостен!

   - Да, второй раз не повезло!- вздохнул он и налил ещё один стакан.

   - А когда же был первый?- искренне удивился Андрюха.- Что-то я не  помню.

   - Да вы про него не знаете, я не рассказывал. А дело было ещё в  Ботаново. Помните, какой у нас там был сортир?

   - Нормальный,- пожал плечами Мишка.

   - Эго он был нормальный на втором этаже, а на первом – полный атас! Когда вы смылись, оставив меня с Иринкой, я как-то случайно забрёл в то местечко. Сижу, думаю о чём-то. Вдруг сзади – шмяк! Я, не понимая, поворачиваюсь, а за мной, в стенке, не хватает двух досок. Я туда  рожу  сунул  и  посмотрел вверх. И вижу я чудесную картину: надо мной нависает чья-то голая задница! Это я потом уж догадался, что иринкина. Но  вначале  я  не  понял, сижу, любуюсь! И вдруг из этой задницы будто  мыльный  пузырь  выдулся, только тёмный. Едва я сообразил, что это такое, как оно мне прямо по роже – бац!

   Когда минут через десять мы начали по одному вылезать из-под стола, вытирая с раскрасневшихся лиц слёзы и с трудом восстанавливая дыхание, выбитое из привычной колеи сумасшедшим смехом, Шерп закончил:

   - Знать бы, какой идиот придумал такой сортир, утопил бы в дерьме!

   - Нет, тут ещё неизвестно, кто больший идиот: тот  ли, кто  придумал  или тот, кто высунул свою любопытную  рожу, ловя  острые  ощущения,- охрипшим от хохота голосом высказался Мишка.

   - Но главное,- добавил Андрюха,- что Шерп эти ощущения так удачно поймал!

   А я погнал мысли в другую сторону и спросил:

   - А Ирине ты об этом рассказывал?

   - Нет, ты что!

   - Ну и зря. За это, я думаю, она бы тебе простила все  грехи, как  прошлые, так и лет на сто вперёд!

 

                XXIX.

 

   А на следующий день мы уже интенсивно занимались работой. Планшеты, на которых велась съёмка, были пограничные, и поэтому мы с Андрюхой находились друг от друга в полукилометре, а Мишка и Шерп, бродя с рейками параллельными курсами, постепенно сближались.

   Женька остался дома. На съёмке вполне достаточно одного  реечника, поэтому мы решили, что кто-то будет постоянно находиться в нашей  избе, занимаясь уборкой, готовкой пищи и протопкой печи, поскольку ночи  становились очень даже прохладными, и в доме  под утро  было  не  теплее, чем  в Антарктиде в летний полдень.

   Мишка и Шерп, проходя последние ряды, встретились и  остановились  перекурить. Мишка бросил рейку на землю, а Шерп своё орудие труда воткнул в какую-то ямку, и оно торчало как орудие зенитное, жадно  вынюхивающее в небе добычу.

   Я надписал последнюю наколотую точку, тоже  закурил  и  плюхнулся  на спину в жёсткую жёлто-зелёную траву. Прикрыл на  минуту  глаза, а  потом распахнул их и увидел замечательную  картину. Большая  тёмно-серая  туча двигалась с запада прямо к ярко сияющему солнцу. Её  неровно  оборванные края, царапая синюю плоскость неба, были грязно-белые, как  простыни после месячного  использования. Вот  туча  своею  вытянутой  вперёд  частью, словно рукой, коснулась солнца, пробуя, не горячо ли оно, и жадно, быстро проглотила сияющий  блин. Но  верхняя  часть  тучи, вытянутая, как  купол Исаакия, мгновенно зажглась по краям ярким, слепящим глаза горным  хрусталём, контрастно оттенившим центральную тёмную часть, в которой  появились два ярких пятна. И я понял, что никакой это не купол собора, я  увидел совсем иное: сбегающие прямым пробором волосы, но не чёрные, а светящиеся, словно вплели в них переливающиеся солнечные лучи, а два яркие пятна превратились в глаза, глядящие на меня  с  укором. Эго  был  негатив, негатив лица, бесконечно мною любимого и тщетно мною вспоминаемого!

   И вдруг от одного глаза отделилась светящаяся слезинка и неуловимо быстро скользнула вниз. Не успел я подумать, что  это, вероятно, знак  свыше, как по ушам бабахнуло с такой силой, что я вскочил на ноги не сгибаясь! И наконец-то я понял, что замечательная  небесная  картина  через  несколько минут обернётся обычным грозовым ливнем.

   Я повернулся к  Мишкам, чтобы  крикнуть  им, что  надо  сматываться, но увидел картину, воистину замечательную. Шерпова рейка  дымилась, расщеплённая вдоль сверху донизу, а Шерп и Мишка, стоявшие от неё в десяти шагах, напоминали своей неподвижностью искусные  изваяния. В  первый  момент я даже решил, что их контузило, но тут же изваяния ожили и зашевелились. Особенно бурно проявляло признаки  жизни  изваяние  шерпово. Оно хваталось за кудрявую голову руками, сотворяло из них различные комбинации и издавало тонкие визгливые звуки непонятного  содержания. Изваяние мишкино согласно кивало головою, но в остальном вело себя спокойно.

 

   А через четверть часа мы, всё же слегка прихваченные дождиком, уже находились под своим, почти родным кровом. Женька, не ожидавший  такого раннего появления бригады, еду ещё не  приготовил, но зато в зеве печи радостно потрескивали сухие дровишки, а возле них  стоял  чайник, готовый вот-вот разродиться струёй пара.

   Но ни пить, ни есть нам пока не хотелось, мы ещё были полны  ярчайшими впечатлениями от этой поздней грозы. И полнее всех был, конечно же, Шерп:

   - Ну, Жека, ты даже не представляешь! Ведь  ты  бы  мог  меня  больше  не увидеть!

   - Да нет, увидеть бы он тебя увидел, только вряд ли узнал  бы  твой  негритянский облик!- подкорректировал Шерпа Андрюха.

   - Тебе смешно, а я мог запросто погибнуть!

   - Ну и погиб бы, а чего тебе волноваться?- успокоил его Мишка.- Жены  у тебя уже нет, а детей нет ещё, так что, не велика потеря!

   Шерп посмотрел на Мишку, как Фидель Кастро  на  американский  образ жизни, и огрызнулся:

   - Можно подумать, что у тебя целый гарем жён и детей  две  футбольные команды!

   - Да не переживай ты, ведь всё обошлось!- попытался  успокоить  Шерпа Андрюха.- Но, даже если бы и шлёпнуло тебя, то ещё неизвестно, какие последствия могли бы быть.

   Шерп закурил и нервно усмехнулся:

   - Чего ж ту неизвестного? Был бы или кучкой пепла, или придурковатым заикой.          

   - Нет, Шерп, мало ты читаешь популярной литературы. Иногда случается так, что в человеке после поражения его молнией открываются невиданные способности.

   - Какие это?

   - Разные. Одни клады находят, другие голоса слышат потусторонние.

   - Ну, голоса-то и я слышу после пятого стакана! А вот клады  искать – это бы здорово!

   Я послушал их и внёс свою лепту полезной информации:

   - А вот живёт один мужик, не помню где, так в него молния раз пять  попадала, а ему хоть бы что! У него тело какое-то диэлектрическое. А вдруг и ты, Шерп, такой же?

    Тогда Женька, молчавший до сих пор, предложил:

   - А пусть он сунет пальцы в розетку, тогда мы и узнаем, как на  него  электричество действует!

   - Сам суй в розетку!- окатил Шерп Женьку злым взглядом.- Да  не  пальцы суй, а что-нибудь другое!

   - Нет-нет-нет, друзья, вы все не правы, вклинился  Андрюха  в  спор,- в  розетку ничего совать не надо. Вы забыли самое главное! Молния-то бьёт не по всяким там членам, а точно по башке, поэтому  мозг, резко  подзарядившись, и начинает работать в параметрах необычных! Так что вывод из этого такой: давайте посадим Шерпа на крышу, а он пусть башкой ловит  молнии.  Когда же энергии накопится достаточно, тогда он нам и укажет все клады в округе! Слышь, Серж, и твой клад найдёт.

   Но я только вздохнул и понурил голову.

   А Мишка вдруг сказал то, о чём мы как-то и не подумали:

   - А почему это вы все решили, что опасность угрожала только Шерпу? Мы же рядом с ним стояли.

   - Но ведь в мою рейку попала молния, а не в твою!- загорячился Шерп.

   - Но рейка же была далеко. Вот если б ты её держал в руках, когда  мы  рядом курили, то нам бы обоим и досталось от Ильи-пророка.

   - Вот здорово!- обрадовался Женька.- Представляете, было  бы  у  нас  два выдающихся, долбанутых молнией человека: один бы клады искал, а другой с духами беседовал!

   Мы все, кроме Шерпа, рассмеялись, а он, вынужденный поделиться  ореолом несостоявшегося мученика, только жалко улыбнулся.

 

                XXX.

 

   Я считал дни. Я понимал, что  это  глупо, что  ясновидцев  на  свете  после Кассандры не осталось, но я упрямо считал дни! Три из напророченных Андрюхой семи уже прошли, но оставшиеся четыре представлялись  мне  долгими однообразными годами, которые я должен был, как нескончаемую бечеву, вытягивать и сматывать в гигантский клубок.

 

   Сегодня с утра мы все отправились на не совсем привычную работу: Мишка попросил помочь Тоне выкопать картошку. Шли мы с разным настроением: Шерп – нехотя, Женька – равнодушно, Андрюха – с азартом, Мишка – по-хозяйски, а я с огромной радостью, справедливо полагая, что дружная и  весёлая работа поможет мне прожить этот день незаметно.

   Огород Тонечки, как и у всех в деревне,  был  за  домом, он  вытянулся   в сторону колхозного поля повылинявшим  длинным  половиком, и  весёлый тракторист заканчивал копать его последнюю борозду. Доделав всё и получив за работу две поллитровки, он, очень довольный, умчался восвояси.

   Участок, занятый картофелем, был  немалый – соток  двадцать, поэтому  к работе приступили сразу же. Мы вчетвером – я, Женька, Шерп  и  Тоня  наполняли мешки ядрёными клубнями, а Мишка и Андрюха таскали их под навес, где и рассыпали картошку для просушки. Хорошо  работать, когда  знаешь, что делать, как и для чего (или  для кого), тогда всё получается так, как надо, а душу и тело не поглаживают нежные пальчики лени.

   Последний час мы работали впятером – Тоня чем-то занималась в доме – и всё же к четырем  часам дня  дело  было  сделано. Уставшие, но  довольные мы собрались было топать до дому, но хозяйка, выпорхнувшая на  крылечко, нас остановила:

   - Куда же вы, ребята? У нас так не поступают. Ну-ка, давайте мойтесь  и  в хату!

   - А вот это мне уже начинает нравиться!- заулыбался Шерп  и  огляделся.- А где тут умывальничек?

   - Вон бочка стоит, видишь?- показал Мишка.- Вот тебе и умывальничек.

   Шумно отфыркиваясь и обрызгивая друг друга, мы  помылись  и  прошли внутрь дома, оставив сапоги на крылечке. Я здесь был впервые и с любопытством рассматривал жилище мишкиной зазнобы. И я с  удовлетворением отметил, что  живёт здесь женщина  аккуратная, чистоплотная  и  очень-очень трудолюбивая. «Вот  бы Мишелю такую жену!»- мелькнула в голове мысль, мелькнула, да и тут же забылась, потому что Тонечка принялась нас угощать.          

   Для начала она поставила перед нами огромные тарелки, в которых дымились кислые щи с белыми грибами. Это оказалось  такой  вкуснотищей, что мы просто стонали от удовольствия! А потом пошла еда  обыкновенная: тушёная картошка с бараниной, грибочки, огурчики, помидорчики, лучок. Ну и, безусловно, хозяйка не поскупилась на самое главное, на то, чем всю  эту еду запивают, вернее, подо что еда идёт особенно обильно!

   Тоня сама ела мало. Она больше наблюдала за нами, и было видно, что ей доставляет удовольствие смотреть, как насыщаются уставшие, от души поработавшие мужчины. На всех нас она глядела ласково, но когда  взгляд  обращался на Мишку, то глаза её начинали  излучать  такую  теплоту, такое  счастье, что я снова подумал: «Да, лучшей жены Мишелю не сыскать!»

   Выпили мы довольно много, но обильная вкусная еда не позволяла винным парам одурманивать мозги больше, чем это было необходимо  для  хорошего настроения.

   - Эх, братцы, как мне понравилась работать  на  уборке  картошки!- заявил раскрасневшийся Шерп, откинувшись на спинку  стула.- Хоть  каждый  день бы так вкалывал!

   - Что-то, когда пересыпали вёдра  в  мешки, ты  так  не  радовался,- осадил Шерпа Андрюха.

   - Ещё бы,- поддержал я его,- пересыпать вёдра в мешки – это одно, а переливать рюмки в желудок – это совершенно другое, неизмеримо более приятное!

   - Ну, ничего сказать нельзя!- обиделся Шерп.- Всё перевернёте!

   - А ты делай всё от души – и работай, и на танцы ходи, и пьянствуй, тогда никто ничего не перевернёт!- посоветовал Мишка.

   - И ни в чём не ищи выгоды!- ткнул указательный палец в потолок Женька, опьяневший больше нас  всех.- И тогда ты получишь истинное удовлетворение от жизненного процесса!

   - Всё, готов!- резюмировал Андрюха.- Если Жека начал  философствовать, значит, ему пора бай-бай!- И Андрей с намёком посмотрел на меня.

   - Да-да,- понял я его,- ребятки, пошли-ка к дому.

   - Да что вы, посидели бы  ещё,- всплеснула  руками  Тонечка,- мне  же  так приятно вас слушать, а то всё одна да одна!- и она многозначительно глянула на Мишку.

   - Спасибо, хозяюшка, за хлеб-соль,- поблагодарил её от всех Андрюха, - но нам и правда пора. Нужно, вот, друга до постели доставить, да и печь ещё  у нас не топлена.

   - Да мы к вам в гости всегда с  удовольствием!- заголосил  Шерп.- Мы  же здесь месяца два ещё проработаем, точно, Серёга?

   - Пошли, хватит орать,- ткнул я Шерпа кулаком в бок так, что он даже  охнул.

   Тоня проводила нас до крылечка, а Мишка, уходя, повернулся к ней и  негромко бросил:

   - Я скоро вернусь!

 

   Андрюха и Шерп держали под руки Женьку, который вдруг обмяк и начал выплетать длинными ногами паутину вологодских кружев, а мы с  Мишкой шли сзади, шагах в десяти.

   - Мишель, а чего ты-то с нами пошёл? Или дома что нужно взять?

   - Да нет, Серёга, я просто хотел поговорить с тобой.

   - Так что домой ползти, давай здесь.

   - Давай,- согласился Мишка, и мы, усевшись на бревнышко, лежавшее возле голубенькой изгороди, закурили.

   - Понимаешь, Серёга, какая штука,- хрипловатым голосом  начал  Мишка излагать суть дела,- мне уже тридцать пять лет.

   - Ну, это-то я знаю.

   - Так вот. Решил я, что хватит шляться мне одному, надо где-то осесть.

   - Так у тебя же дом есть,- удивился я,- да и родни там навалом!

   - Всё правильно, и дом есть, и родня. Но у них своя жизнь, да и  бываю  я там так редко, что забывать стали. Но Бог с ними. Нравится мне Тоня, Серёга, и даже очень! И меня она любит.

   - Ты не поверишь, Мишель,- обрадовался я,- но я, глядя  на  вас, весь  день сегодня думал, что вы друг для друга – идеальная пара, особенно, она для тебя!

   - Значит, Серёга, ты понимаешь меня?

   - Ну конечно, Мишель, что ты говоришь! А Тонечка ещё молодая, детей тебе нарожает!

   - Уже.

   - Что уже?

   - Уже один в животе шевелится.

   - Правда?

   - Да что, я тебе врать буду?

   Я посмотрел на Мишку и увидел на его лице радость. Он её пытался спрятать за суровым безразличием, но она, как октябрьское солнышко сквозь серую пелену облаков, пробивалась и светилась, смывая эту суровость!

   - Мишка, если ты это решил сердцем, если тебе этого очень хочется, то я рад за тебя до одурения!

   Мишка пожал мою руку и скупо сказал:

   - Спасибо, Серёга!

   Потом, несколько раз глубоко затянувшись серо-синим дымом и не  глядя на меня, он произнёс:

   - Ты заешь, если бы я был уверен, что от удара молнии погибну, но  перед этим смогу узнать всё, что захочу, я бы на это согласился, чтобы  сказать тебе, где же сейчас она, твоя любимая!

   Таких слов я не ожидал услышать даже от своего друга Мишки! А он смотрел на меня серьёзно, жёстко, без малейшей искорки шутки или  розыгрыша. Мишкино лицо начало передо мной увеличиваться и колебаться, и  я  понял, что это слёзы, заполнив до краешков глаза, коверкают моё зрение!

 

           XXXI.

 

   - Ну всё, хлопцы, пока, хорошей вам работы!- и наш  молодой  начальник партии уселся в кабину своего боевого «уазика».

   Вовка Друганцев помахал нам рукой и поблагодарил:

   - Спасибо за рыбку, мужики, за мной – пиво!

   Машина тронулась, но, пройдя  метров  десять, тормознула, и  Стрельцов, высунувшись из окна, заорал:

   - Серёга, иди-ка сюда!

   Я подошел к кабине, а Вова протянул мне руку с конвертом:

   - Совсем из башки вылетело. Вот, письмишко вам.

   - Кому?- почему-то испуганно спросил я, а сердце запрыгало вверх-вниз, влево-вправо.           

   - Да Шерпу вашему. Ну ладно, я поехал.

   Я взял конверт, посмотрел вслед удаляющейся машине и  только  тут понял, что весь взмок от пробившего меня волнения.

   Подойдя к Шерпу, я сказал:

   - Пляши, зараза!

   Тот посмотрел на меня обиженно:

   - Это почему же я – зараза?

   - Я разве так сказал?

   - А как же?

   - Андрэ, как я сказал?

   Тот непонимающе глянул на меня, потом облегчённо улыбнулся:

   - Ты сказал «три раза».

   Шерп посмотрел на нас, как заведующий психбольницей  на  своих  пациентов:

   - Давайте, давайте, полепите из меня дурачка!

   Я его пожалел и отдал письмо.

   Шерп вскрыл конверт, вытащил аккуратно сложенный двойной лист бумаги, исписанный ровным мелким почерком, и принялся  внимательно  читать, щуря свои близорукие глазки (очков ни Шерп, ни Женька, несмотря  на  все наши мольбы и угрозы, так в поле и не брали!).

   Шерп дочитал письмо, сел на скамеечку и задумался. Во рту его болталась незажжённая сигарета, из которой он время от времени пытался втянуть в себя дым. Таким Шерпа я ещё никогда не видел и подумал, что вот сейчас  он, по-видимому, и есть настоящий, без налёта всех смертных  пороков, которые, хоть и мелкими брызгами, но всё же его окропили!

   Я подсел к Шерпу и, ничего не спрашивая, посмотрел в его  лицо. Он  поднял на меня глаза, забросанные лёгкой изморосью, и выдавил одно слово:

   - Иринка.

   Я понимающе кивнул, но опять ничего не стал спрашивать. Шерп никогда нам не рассказывал, почему они с Ириной развелись, и я не хотел его мучить досужим любопытством.

   Рядом с Шерпом на скамеечку уселся Мишка, потом подошли Андрюха с Женькой, но все молчали, понимая, что Шерп должен сам выплеснуть переполнявшие его чувства.

   И Шерп начал выплёскивать:

   - Иринка пишет, говорит, что она – дура.

   - Сама говорит, что дура? Вот так молодец!- засмеялся Женька, но, получив от меня затрещину, обиженно заткнулся.

   А Шерп, не обратив внимания на женькин выпад, раскурил всё-таки  сигарету и продолжил:

   - Нет, не она, а я дурак. Кретин! Чего не жилось с ней? Чего я бегал за каждой встречной? Ведь все три года – до  самого  развода – я кого-то  искал. И что, нашёл? Нет. Потому что лучше Иринки для меня никого быть не может!

   - Эго истина, Мишка,- положил я руку Шерпу на плечо,- пока не потеряешь, не поймёшь, что это-то и было самым главным.

   - Но какого ж чёрта вы развелись?- не выдержав, вскричал Андрюха.

   - Да это вообще по глупости. Появилась в нашей квартире соседочка. Молоденькая, смазливенькая. Ну, я, естественно, к ней – ля-ля-ля, тополя!  А она – хи-хи-хи, ха-ха-ха! Короче, нашли мы общие темы. Но  кроме  слов – никаких  действий, клянусь! А Ира заметила наши перешептывания и  стала на меня подозрительно посматривать. А потом как-то говорит:

   «Если я узнаю, что ты к ней под одеяло залез, то я  сначала  перетрахаюсь со всеми встречными-поперечными, а потом с тобой разведусь!»

   Я понял, что она так и сделает, но с соседочкой всё же отношения поддерживаю, правда, без интима. А у той как раз день рождения, и она меня  приглашает, пока жена на работе. Ну, думаю, чего не зайти, водочки  не  похлебать? Купил ей букет роз и вперёд, через коридор. Посидели мы попили, потрепались, потанцевали даже немного, но танцы я решительно пресёк, потому что такой жар от соседочки исходил, что я начал разум  терять! И  решил я тогда выпить побольше, чтобы опьянеть да к себе уползти от сладкого греха подальше. Но то ли не рассчитал, то ли ещё что, но просыпаюсь я оттого, что меня кто-то трясёт. Открываю  глаза – Ира! Я  улыбаюсь: привет, мол, а она мне как вмажет по роже и прочь уходит. Я, ни хрена не  понимая, трясу башкой и только тут осознаю, что нахожусь я  не в  своей  комнатке, а  в соседкиной! А ещё я вижу, ужасаясь и дико трезвея, что  и сама  она  рядом со  мною похрапывает! Я вскакиваю и мчусь к себе, но Иры там уже нет.

   Пришла она заполночь, пьянющая, а этого с ней, сами знаете, никогда не случалось, и заявляет:

   «Ну, муженёк, можешь себе шляпу с дырочками покупать! Скоро у тебя рога по всему черепу прорастут!»

 

   Шерп замолчал и прикурил ещё одну сигарету.

   - Да, старая история,- вздохнул Андрюха,- преступление и наказание.

   - Но я ж ей не изменял с этой соседкой!- взвыл Шерп.

   - А ты точно это знаешь? Уверен?

   - Нет, я-то не помню, но она мне так сказала.

   - Ну,- поморщился Женька,- сказать можно всё!

   Шерп ещё раз прочитал какие-то строчки в письме и ткнул в них пальцем:

   - Но самое главное вот: мне-то Иринка ни с кем не изменяла! Она меня обманула! Она, оказывается, поехала к своей подруге Лидочке, всё ей рассказала, а та давай её утешать ликёрчиком. Вот и доутешала. А сейчас Ирина  пишет, что за эти два года она поняла только то, что она дура, и что без меня ей жизни нет! Ведь она за эти два года ни с одним мужиком ни-ни, даже не поцеловалась!

   Андрюха вдруг подпрыгнул, что-то сообразив:

   - Слушай, Шерп, а ведь ты и сам за эти два года ни с кем и ни разу!

   - Понимаешь, Андрюха, какая штука, пока Иринка была моя, я хотел всех-всех-всех! Но как только мы развелись, мне все бабы стали по фигу! Честно! Я думал лишь о ней, мне снилась лишь она!

   - Тогда, Шерп, всё в порядке!- стукнул его Андрюха изо всей силы кулаком в плечо, от чего Шерп ойкнул и скривил физиономию.- Бери бумагу и срочно пиши, что ты самый большой идиот из известных человечеству, что ты никогда и никого не любил, кроме своей жёнушки, а за последние два года даже и не глянул ни на одну деваху, как одетую, так  и  полностью  обнажённую! И, если хочешь, все мы будем этому свидетелями. Давай, я поставлю свою подпись и кровавый отпечаток любого пальца, хоть двадцать первого!

   Несмотря на легкую хохму, которой Андрюха, не удержавшись, наполнил свой монолог, Шерп посмотрел на него с благодарностью и кивнул:

   - Да, прямо сейчас всё и напишу. Серёга, а можно, я её сюда приглашу?

   - И тебе не стыдно об этом спрашивать? Не можно, а – нужно!

   - А мы с Иринкой здесь снова поженимся, и вот в этом-то  вы точно будете свидетелями!     

 

                XXXII.

 

   Три часа ночи. Мои друзья уже давно путешествуют в  гротесковом  мире снов, проживая яркие и бурные жизни.  Сегодня, как ни странно, но  все  ночуют дома. Или сговорились, зная, что у меня нынешний день – критический?

   Я этот день ждал, как мой  дед Победу сорок пятого года! И вот, три часа назад, он наступил. И ничего не произошло, ничего не случилось!

   Рассудок спокойно говорил мне, что ещё не время, ещё впереди двадцать один час, подожди! Но душа не пела, душа не ликовала, как она это  делала прежде, предчувствуя что-то радостное. И я  сидел  на  кухне, забившись  в угол, и во мне пухла обида на весь свет, на всех людей, на самого себя. Она давила меня изнутри, перехватывая дыханье, останавливая бег крови в сосудах, пуская по кругу глупые досадные мысли. Мне хотелось  заплакать  навзрыд, чтобы слёзы текли нескончаемыми потоками, чтобы рыдания  до  боли стискивали мою грудь! Но, увы, не плакалось.

   Я курил сигарету за сигаретой и пытался отвлечь себя, увести хандру и досаду по другой дорожке. Ведь не всё же так плохо! Вот Шерп, кажется, вновь обрел своё счастье. А Андрэ изменился до  неузнаваемости, глотнув  настоящей любви. И Мишель, слава Богу, успокоился, отыскав радость  своей  жизни. Даже Женька, этот простодушный и мягкий флегматик, нашёл  родственную душу. Разве это не здорово? Ведь я же рад за них, рад до одурения!

   И мне захотелось написать что-то красивое, чувственное о своих друзьях и их прекрасных судьбах. Я снял свою полевую  сумку  с  гвоздика, вбитого  в бревенчатую стену над раскладушкой, и вернулся на  кухню. И  вот  на  свет появилась толстая тетрадка, которую я таскал с собою  все эти  годы, мечтая записать в неё выдающиеся стихи. Но всё, что я смог извлечь из своего вдохновения, поместилось на двух десятках страниц. Ещё там были записаны некоторые умные мысли, изредка вспыхивающие в моей глупой голове.

   Я посидел, покряхтел, напрягая  мозги  и  теребя  вдохновение, но  оно, как видно, очень крепко спало или же вовсе слиняло в неизвестном направлении, поэтому ничего из меня не вылилось, а пальцы, крепко вцепившиеся в карандаш, устали и бросили его на стол. Тогда я  принялся  листать  тетрадку, вчитываясь в строки, написанные красиво и чётко. Нет, нельзя написать  что-то страстное, щемящее красивым чётким почерком! Когда пишешь сердцем, рука не успевает выписывать буквы, и они скачут, как дикие мустанги!

   Я неторопливо перелистывал страницы, усмехаясь  наивности  своих  мыслей, и неожиданно наткнулся на листок, исписанный чужим почерком. Мне стало любопытно, и я развернул его:

                                   «Здравствуй, Сережа!

                         Если ты удивишься, что я тебе пишу, то я

                         буду очень рассержена!  Ты должен   всегда

                         ждать письмо от своей невесты!..»

   - Это же Катенька!- прошептал я, и перед глазами предстала  хрупкая  девчушка с длинными чёрными волосами и огромными чёрными озорными глазами. Что-то во мне вздрогнуло, затряслось, мысли веером разбежались врассыпную, и одно только слово било в виски:

   - Сейчас! Сейчас! Сейчас!

   Я судорожно облизнул губы, но и они, и язык, и весь рот  были  шершавы, словно туда набросали горячего сухого песку. Я медленно, с усилием, будто это был толстый лист меди, перевернул листок:

                         «... Ты  сейчас  забудешь   меня,  забудешь  на

                               годы, но  тем    радостнее  и    прекраснее

                               будет  тот день, когда  мы   встретимся,

                               и ты ясно увидишь и перед собой, и в себе

                              свою 

                                        желанную,

                                                        единственную

                                                                                   Екатерину».

 

   - Это она! Это она!- чуть не закричал я, но  слова  пропали, а  появившиеся мысли погнали намётом, с болью дробя черепушку. И они, шустро порыскав, отыскали и вытащили из закоулков  памяти  то, что она  упорно  прятала: мы плывем на барже, а напротив стоит Катенька и бросает мне прощальные слова:

   «До свидания, Серёжа, до свидания через пять лет!»

   Пять лет! Боже, прошло пять лет! Но ведь так  не  бывает, нельзя же  знать судьбу!..

   Да, но она знала! Она мне всё рассказала!

 

   Ну где же ты, радость? Ну где же ты, счастье? Ведь я вспомнил, я нашел её!

Нет, во мне была лишь злоба, злоба на себя: как я посмел  забыть  Катеньку, как я посмел забыть её слова?! Теперь я был  уверен, теперь  я  знал: да, это была она, и она специально приехала, чтобы я, увидя её, понял, что есть  на свете и любовь, и чудо! А я не смог вспомнить, а я  оказался  глухим  и  слепым! Да разве достоин я любви самой  прекрасной, самой  чистой  девушки? Да разве достоин я быть рядом с нею в этой жизни? Да разве достоин  я  самой жизни?

    И здесь все: и рассудок, и сердце, и душа выкрикнули в один голос: «Нет!»

 

   Я шёл прямо, не сворачивая, по полю, по  лугу, сквозь  густую мешанину  кустов. Я шёл к лесу и знал, что обратно я уже не пойду. Было достаточно светло, но восход солнца ещё не  близок. Туман, редкими  клочками  ваты  замусоривший низину перед лесом, холодил меня  и  смачивал  горячий  лоб. Сейчас, сейчас я войду в лес, и буду идти, ползти столько, сколько хватит сил, а потом лягу в ожидании спокойствия. И оно придёт! Придёт, когда руки и ноги похолодеют, когда сердце убаюкается и заснёт, когда свет в  глазах  потускнеет и погаснет.

   Я шёл по лесу, стряхивая с лица росу и слёзы, а лес, вначале  молчавший, зароптал, зашумел и вдруг крикнул мне грозно:

   - Куда ты идёшь? Зачем? Уходи отсюда! Иди к ней! Она ждёт! Иди к ней!

   - Нет,- закричал я,- я её не достоин! Я её забыл!

   Сухие валежины прыгали мне в ноги, не давая  идти, и, ломаясь, трещали:

   - Иди к ней! Она ждёт тебя! Иди к ней!

   Гибкие ветки хлестали по моим щёкам, по носу, по  лбу  и, присвистывая, шептали:

   - Иди к ней! Она ждёт тебя! Иди к ней!

   Мощные, колючие лапы елей хватали меня за одежду, царапали лицо:

   - Иди к ней! Она ждёт тебя! Иди к ней!

   Я упал, уткнулся в мокрый мох и зашептал:

   - Я её не достоин! Я её не достоин!

   Но в шевелюрах мохнатых великанов скользнул порыв ветра, и я услышал:

    - Д-у-у-май!

   И я подумал тогда о том, что в голову мне почему-то до сих пор не пришло:

   «Но ведь Катенька любит меня! Но ведь она ждёт меня! А если я не  приду к ней, вдруг, она не захочет жить так же, как я не хочу жить теперь?!»

 

   На середине поля я оглянулся на тёмный лес. Первые солнечные лучи мазнули яркой охрой шапки-будёновки самых высоких елей, а светло-сиреневое небо, вбирая в себя мрачные краски тайги, наливалось синью и  щедро впрыскивало в меня  радость! Я  уже собрался идти, нет, бежать  дальше, но  в  это время порыв ветра, пролетевший по своим делам, погладил макушки ёлок, и я услышал то ли стон, то ли вздох, словно лес – мой старый товарищ – желал мне счастья!.. 

 

           XXXIII.

 

   Я осторожно, боясь разбудить друзей, открыл  дверь и шагнул  внутрь горницы, но то, что  я  увидел, позволило  мне  с  чистой  совестью  захлопнуть дверь, громко пристукнув. За столом, усиленно дымя сигаретами  и  папиросами, сидели они, мои друзья, и пристально глядели на меня. Мне захотелось подбежать к ним, всех расцеловать и сказать, что  они  самые-самые  лучшие люди в мире!

   - Слава Богу!- облегчённо вздохнул Мишка.- Жив и здоров!

   - Ну, Серж, кто она?- очень тихо задал Андрюха вопрос, который так волновал всех.

   - А помнишь девчушку, что нас переправляла ночью через Сухону в Устье?

   - Да, конечно. Катя, кажется?

   - Да, Катенька!

   И я принялся быстро, глотая слова, рассказывать всё-всё: и про катенькино пророчество, и про сегодняшние мои думы, и про письмо, подсказавшее мне разгадку, и про лес, не пустивший меня к смерти...

   - Боже мой!- вскричал Андрюха, когда я  закончил рассказ.- Боже  мой! Ну почему же со мной не случилось таких невероятных событий?!

   Я удивлённо приподнял бровь:

   - Ты не доволен, что встретил Лену?

   - Нет, Серж, я счастлив! Но всё это как-то… просто.

   - А откуда ты знаешь, Андрюха, как дальше сложится твоя жизнь?- немного печально остудил его Шерп.- Впереди ещё много может быть всяких  неожиданностей. Вот как у меня, например.

   - Нет, Шерп,- замахал Андрюха всеми членами,- нет, таких неожиданностей мне не нужно! Пусть лучше всё будет просто!

   - А ведь мы, Серёга, видели, как ты уходил,- заявил Мишка,- и то состояние, в каком ты был, мы тоже видели. Но Андрюха запретил нам тебя останавливать.

   - Ну и правильно он сделал.

   - А ты знаешь, что он сказал, когда я выразил опасения по поводу твоей жизни?

   - Нет, но, кажется, догадываюсь.

   - Он сказал, что всё будет нормально, но, если ты вдруг что-то с собой и сделаешь, то так, значит, и должно быть!

   - Понимаешь, Мишель, Андрэ – ясновидец, и теперь я в это верю стопроцентно. Он всё знал, что будет, поэтому и был так спокоен!

   Мишка пожал плечом и сказал Андрюхе:

   - Ты не подумай, что я стучу на тебя, но я не хочу, чтобы  между  нами были ненужные секреты.

   - Да что ты, Мишель, я б и сам рассказал. А то, что мы его отпустили одного, так сам подумай: задержи мы его, и что б было дальше?

   - Не знаю,- хмуро ответил Мишка, которому этот разговор был явно не по душе.

   - А я знаю. Он бы и сам с собою не разобрался, и мы для него стали бы врагами!

   - Вы всё сделали правильно,- с благодарностью и любовью посмотрел я на ребят,- потому что вы – самые прекрасные люди на свете!

   Шерп только махнул рукой, Андрюха зачесал переносицу, Мишка отвернулся к окну, а Женька просто смотрел на меня и хлопал длинными  мокрыми ресницами!

   - Ну, а теперь, други мои верные,- прервал я затянувшуюся  влажную  паузу,- я хочу попросить у вас разрешения на несколько дней отлучки.

   Шерп удивлённо округлил свои не зоркие глазки:

   - Эх, Серёга, да разве же нужно спрашивать такие глупые вещи? Неужели ты думаешь, что мы бы тебе позволили сидеть тут, если она тебя ждёт там?!

   Вот уж от Шерпа таких душевных слов я и не мечтал услышать!

   А Женька подошёл ко мне и заглянул в глаза:

   - Серега, помнишь, ты говорил, что мы съездим к Шуре?

   - Помню, конечно,- всё понял я и сказал:- Собирайся, поедем вместе. Сначала к Шуре, потом к Катеньке. Андрэ, ну-ка покажи, где вы Жеку в женскую баньку запихали.

   - А вот здесь, Серж, в этой деревушке,- ткнул пальцем тот в лист потрёпанной карты.

   - Ну что ж, почти по пути. Значит, так, Жека, один день мы у тебя, а потом едем в Устье!

   Женька радостно закивал, а после предложил:

   - А можно и наоборот, Серёга. Ведь я понимаю, что тебе не только каждый день, но и каждый час – боль и мука!

   - Нет, Женя, если мы поедем вначале в Устье, то я не знаю, что я буду делать там, увидев Катеньку. Я вообще не знаю, что я буду делать! Поэтому я лучше помучаюсь ещё один день, но обещание, данное тебе, выполню!

   Женька радостно кивнул в знак согласия и неожиданно выпалил:

   - А знаете, что я подумал? Ведь лес-то Серёгу не пустил к беде почему? Да потому, что столько лет прожив в нём, мы стали для него своими, и он нас признал за младших братьев!

 

                XXXIV.

 

   Да, когда Всевышний задумывал и конструировал Женьку и Шуру, он, несомненно, знал, что они встретятся! Эти двое влюблённых были подогнаны друг под друга, как цилиндр под поршень, как пуля под ствол! Я смотрел на них и, даже не зная Шуры, понимал, что это – идеальная пара. А  они, совершенно позабыв о моём существовании, сидели  за столиком  на  светлой верандочке и, глядя неотрывно друг другу в глаза, о чём-то  нежно  шептались. Мне было очень приятно наблюдать за ними и замечать в них сходства и различия. Впрочем, различия имелись лишь внешние: Шура  была  коротко, по-мужски острижена, а Женька наоборот, носил густые завивающиеся волосы – мечту любой женщины.

   И всё же, каким бы ни было приятным для меня  это зрелище, но  все  клеточки моей плоти и души рвались в Устье, к Катеньке! Я каждые пять минут смотрел на часы, но стрелки намертво прикипели к циферблату и  ни  за  что не желали сдвинуться хотя бы на миллиметр.

   Я машинально жевал яблоки, любезно предложенные мне Шурой, и они мне казались пресными и твёрдыми, царапающими дёсны. Но, к счастью,   в  яблочках-то, как и положено, имелись витамины, и они, попав в мой организм, активизировали его и, прежде всего,  серое вещество мозга. И забегали в нём  мыслишки, одна демоничнее другой, о том, как бы заставить Женьку побыстрее распрощаться со своей подругой. Я гнал прочь эти гадкие мыслишки, но душа, уставшая ждать, их очень даже приветствовала. Тогда я разозлился на себя за низость своего мышления и стал кодировать волю:

   «Нет, буду упорно ждать Жеку, что бы ни  случилось! Буду  ждать  Жеку! Буду ждать Жеку!»

   «А для чего?»- вдруг проснулся во мне бесёнок, о котором я совсем позабыл.

   «Как это для чего?»

   «Ну для чего, для чего?»

   «Чтобы он поехал со мной в Устье».

   «А ему нужно это твоё Устье?»

   «Нужно,- твёрдо сказал я, но тут же осознал всю нелепость этого факта и радостно добавил,- нужно, как мне – Занзибар!»

   Милый мой бесёнок, как же вовремя ты проснулся! Ну конечно же, пусть Женька остаётся и кайфует себе на здоровье! А я еду, мчусь, лечу  к  ней, к Катеньке!

   Женька очень обрадовался моему решению, полагая (и совершенно справедливо!), что теперь-то я не скоро вернусь за ним! А я, оставив ему на всякий случай денег, расправил свои затёкшие крылья и полетел!

 

   В Вологду я добрался только к вечеру и понял, что сегодня в Устье  не  попаду. И всё же я поехал на речной вокзал, чтобы там скоротать ночь, а утром на самой первой посудине отправиться вниз по Вологде-реке.             

   Почти целый день я ничего не ел, и теперь голод властно напомнил о себе. И всё-таки сначала я пошёл в порт, посмотреть, а вдруг  какой-нибудь  пароходик отчаливает, а если да, то не возьмут ли и меня на борт. Но я не увидел ни старого знакомого «Шевченко», ни «Кольцова», ни  шустрой  «Ласточки», только несколько барж стояли вдоль причалов. Я уже собрался вернуться к вокзалу, как вдруг очень даже знакомая речь заставила меня развернуться:

   - Сашка... твою мать!.. ...бай! Ты будешь запускать дизель,.. тебе в …у!

   Я, задыхаясь от радостного предчувствия, подбежал к  барже  и  узнал  её. Это была она, родная, её мы разгружали, теряя последние силы и  крохи  самой жизни! Но хрен с ней, с разгрузкой, я усиленно  вспоминал, как  же  зовут шкипера-матюгальщика. Ваня? Петя? Коля? Толя? Точно, Толя! Толян!

   Я перебежал по сходням на борт и столкнулся со шкипером нос в нос:

   - Здорово, Толян!

   Тот посмотрел на меня внимательно и пожал плечами:

   - Да позавчера, кажись, поздоровей видали!

   В это время из люка моторного отделения вылез моторист, и я сразу вспомнил и узнал его:

   - Здорово, Саня!

   Но и Саня меня не узнал:

   - Здорово, коли не шутишь!

   - Эх,-  укорил я их,- быстро же вы нас позабывали!

   И они меня вспомнили!

   - Как я рад вас видеть, мужики!- искренне сказал я, а мой язык  сунулся  с невежливым вопросом:- А вы случайно сейчас никуда не поплывёте?

   - Ну, плавает пускай другое,- поправил меня Толян,- а мы пойдём!

   - Прямо сейчас?

   - Нет, отходим в полночь.

   - А в Устье не будете заходить?

   - А как же, мы туда товар и везём. В магазин.

   - А меня с собой...

   - Да ради Бога!- не дал мне договорить Толян.

   - Эх, жаль, что нельзя вам выпить, а то сейчас было бы так здорово!- посокрушался я.

   - Да почему же нельзя?- удивился Толян.- Наливай!

   - А купить можно где-нибудь? У меня с собой нет, только деньги.

   - Давай сюда,- легко, как свои, забрал Толян купюры и заорал зычно и грозно:- Васька, раз...ай ...уев! Ты где, … ище, концы прячешь? Бегом сюда, ...ать тебя, колотить!

   И на свет появился Васька:

   - Да хватит тебе орать!

   Нет, это был не тот затюканный пацанёнок, который, стоя по пояс в воде и дрожа от холода, заколачивал лом кувалдой с целью внеплановой швартовки. Если бы не его характерное лицо, я вряд ли узнал бы того тощего салажонка в этом высоком широкоплечем мужике. А лёгкая небритость  васькиной  физиономии делала его мужественным и, несомненно, привлекательным для прекрасного пола.

   - Слышь, Василий,- гораздо спокойнее и намного тише  попросил  Толян,- сходи, пару бутылочек возьми.

   Василий глянул на меня и сразу узнал:

   - О, старый знакомый! Помнится, мы вас с нашей калоши на  плот  пересаживали!

   - Точно, Вася,- кивнул я, и в душе моей  потеплело,- был  такой  эпизод  в фильме жизни!

   Василий взял деньги, какую-то сумочку и, уверенно прошагав по сходням, скрылся.

   - А это ничего, что вы поддатые будете?- для очистки совести спросил я.

   - А что тут может случиться?- непонимающе  пожал  плечами  Сашка.- У нас на реке ГАИ нету!

   - Да, конечно,- согласился я, но память мигом  высветила  и  два  судна, не сумевших разойтись в тумане, и «Щуку», выбросившуюся на берег в результате умелого судовождения. И всё-таки это меня не напугало ни на йоту, наоборот, во мне лишь острее вспыхнуло желание  поскорее  отплыть, и, даже наверняка зная, что баржа наша затонет через пару миль, я бы на ней отправился в путь и доплыл бы до Устья вплавь, дополз бы до него по дну!..

 

   В полночь мы отвалили и самым малым ходом пошли вниз  по  реке. Я сидел в рубке у Толяна и смотрел на спокойную, припудренную  редким  туманом поверхность воды, а душа моя, стоя на коленях, умоляла старенький дизель пойти в разнос и развить безумные обороты! Но дизелю было  абсолютно на всё наплевать, и он монотонно бухтел себе под  нос  какую-то заунывную песню.

   - А ты что в Устье-то забыл?- вывел меня из оцепенения Толян, ловко  поигрывая кнопками управления судном.

   - Да как тебе сказать, Толян? Сердце я там своё оставил.

   - Понятно. Значит, радость тебя ждёт?

   - Ты знаешь, до сего момента я в этом не сомневался, а сейчас вдруг что-то тревога затеребила!

   - А это всегда так бывает,- затенил лицо серьёзностью, словно что-то припомнив, Толян.- Идёшь, идёшь  к  чему-то, торопишься, боишься, что  упустишь, и вот оно уже, за поворотом, беги! Но тут-то и начинаешь  мандражировать, страшишься выглянуть из-за этого поворота, а вдруг, это  вовсе  не то, к чему стремился?

 

                XXXV.

 

   Я без труда отыскал голубенький домик с резными наличниками на окнах, хотя видел его лишь раз, да и то пять лет назад. Возле него, в саду, какая-то женщина, склонясь к цветочной клумбе, срезала  длинные, недавно  распустившиеся гладиолусы.

   Я открыл рот, чтобы поздороваться, но острая, обжигающая мысль  вдруг больно резанула меня:

   «А что, если я ошибся, и там, в Воскресенском, была вовсе не Катенька?!»

   Я качнулся и, чтобы не упасть, схватился рукой за  калитку. Она  со  скрипом раскрылась, и звонкий лай возвестил о том, что у этого дома есть охранник. Небольшой беленький густошёрстный пёсик колобком выкатился откуда-то из-под веранды и, быстро мельтеша  короткими  лапками, побежал  ко мне. Он лаял громко, заливисто, но бодро повиливающий короткий хвостик показывал, что лает его хозяин не злобно, а приветственно. Женщина выпрямилась, посмотрела на меня, и я увидел её открытое доброе лицо и смеющиеся глаза, увеличенные линзами очков.

   - Малыш, не ругайся,- попросила она пёсика.

   Но тот и не думал этого делать. Он обнюхал мои сапоги и, встав на задние лапы, упёрся передними мне в колени. А хвостик его  мелькал, как  бабочка возле цветка.

   - Проходите,- приветливо сказала женщина и указала рукой на скамейки и столик, стоящие под яблоней.

   Я прошел к ним и всё-таки выдавил из себя:

   - Здравствуйте!

   - Добрый день!- улыбнулась женщина, подождала, пока я усядусь  на  скамейку, и спросила:- Вы ко мне?

   Я облизнул пересохшие губы и выдохнул:

   - Если сказать честно, я даже не знаю. Мне нужна Катенька.

   Хозяйка присела напротив и стала внимательно меня рассматривать. Глаза её сузились,  я понял, что она не просто смотрит на меня, она  меня  изучает. Мне сделалось несколько неловко, и я уже собрался  повторить  свои  слова, но женщина, сняв очки и положив их перед собой на стол, вдруг сказала:

   - Ну, здравствуй, Серёжа!

   Если бы кто-то подкрался сзади и изо всех сил треснул меня  дубиной  по голове, то состояние моё было бы много лучше того, в котором я  оказался сейчас!

   - Кстати, меня зовут Анна Петровна, я – бабушка Кати,- и женщина протянула мне ладонь.

   Я осторожно пожал эту, хрупкую на вид, маленькую  ладошку, но  она, на удивление, оказалась довольно твёрдой.

   - Здесь нет ничего удивительного, Серёжа,- серые  глаза  Анны  Петровны потеряли серьёзность, и в них запрыгали весёлые искорки, совсем, как у Катеньки.- Катя последние пять лет только о тебе и говорила, а недавно, возвратившись из Череповца, заявила, что ты скоро приедешь и  заберёшь  её  с  собой!

   - Она была в Череповце?- вырвалось у меня.- А у неё есть там две  подружки, очень на неё похожие?

   - У Кати там двоюродные сёстры-двойняшки. Если их троих поставить  рядом, то любой скажет, что они из одной  клеточки  появились. Похожи  друг  на друга невероятно!

   Солнце, висевшее в бирюзовом небе справа от меня, взорвалось  и  запульсировало тысячей ярких радуг! Я, сходя с ума от опалившей  меня  радости, схватил руку Анны Петровны, жарко её поцеловал и закричал:

   - Ура! Ура!

   Малыш, свернувшийся калачиком у  моих  ног, вскочил  и  звонко  залаял, прыгая и крутясь, не понимая, что же произошло.

   Не выпуская руки женщины, я простонал:

   - Но где же Катенька? Где?

   Анна Петровна пожала плечами:

   - Вот этого я не знаю.

   - Разве её здесь нет?- яркие радуги на небе остановили свой бег, потом  поползли обратно к тускнеющему солнцу, сбились в плотный комочек, и комочек этот погас, а сзади, в спину, мне дунул ледяной колючий ветер.

   - Нет, Катя, конечно, здесь, в Устье,- легко прогнала противный ветер и зажгла в небе солнце Анна Петровна,- но вот где именно, я  не  ведаю. Каждое утро она куда-то уходит, а возвращается только к вечеру. Я ей говорю, а  как же Серёжа, если он приедет, где тебя искать станет? А она отвечает: «Он знает, где меня найти!»

   Да, я знал, где её искать!

   Я резко поднялся и пошёл к калитке, но на полпути  остановился  и  повернулся к Анне Петровне:

   - Я пойду к ней, хорошо?

   - Конечно,- она часто заморгала и, чтобы скрыть влагу  глаз, поспешно  надела очки, но толстые  стёкла  не  спрятали, а  наоборот, выявили, увеличив, капельки-слезинки,- конечно, Серёжа.- Потом, спохватившись, попросила:- Подожди минутку.

   Анна Петровна торопливо зашла за веранду и вскоре вернулась, держа в руках огромную красную розу:

   - Возьми, это её любимый цветок.

   - Спасибо!- я взял розу осторожно, словно она была хрустальной и могла рассыпаться от неосторожного движенья.

   ...Снова пришло утро, и снова старая ржавая, выброшенная на берег баржа горестно вздохнула. Как же тяжело ей было добивать жизнь здесь, на  суше, вместо того, чтобы мощно рассекать плотные воды своею широкой грудью!

    А по реке, словно дразня её, сновали шустрые моторки, пролетали по воздуху, как самолёты на взлёте глиссеры, медленно, важно проходили пароходы, безжалостно колотя ни в чём не повинную воду лопастями больших колёс.

   Ах, да хоть бы разок, хоть на мгновенье оказаться  в этой  воде, почувствовать её упругость и податливость, а там и утонуть! Старая баржа горестно заскрипела дверцей каюты, шевельнувшейся в порыве утреннего ветра. Да, тяжело добивать жизнь никому не нужной!

   Но вот гулкие звуки отвлекли баржу от горьких дум, и она эти  звуки  узнала. Это опять идёт та девушка. Она каждое утро сюда  приходит, взбирается на самый верх, где раньше стояли шкиперы, и смотрит, смотрит на реку.

   И старая баржа успокаивается, тяжёлые думы на время уходят, и она радуется, что хоть кому-то ещё нужна, хоть для кого-то ещё полезна. И, выдавив конденсат слёз на потрескавшихся стёклах иллюминаторов, она  желает  девушке, чтобы та никогда не оставалась одна, что бы она дождалась и  встретила того, о ком каждый день проливает слёзы, обжигающие  ржавую  палубу!..

 

   Я очень медленно поднимался по ржавым ступеням трапа старой баржи, а сердце оглушительно било набат.

   Катенька сидела на том же месте, что  и  я  пять  лет  назад, и  смотрела  на плавно движущиеся воды Сухоны. Я подошёл и опустился перед нею на  колени. Рука моя, державшая розу, судорожно сжалась, и шипы цветка пронзили её, но боли я не чувствовал, боль была только в сердце.

   Катенька резко повернула ко мне лицо, и я увидел её  чёрные, полные  укора глаза и бледную прикушенную губку, на которой тёмным рубином застыла капелька крови:

   - Как же я устала тебя ждать! Почему ты так долго ко мне шёл?!

   Я положил розу ей на колени. На каждом шипе цветка матово  поблёскивала капелька моей крови, но ни я, ни Катенька не обратили на  это  внимания. Я положил голову на плечо любимой и, вдохнув божественный аромат её волос, прошептал:

   - Прости меня, Катенька! Прости за то, что я не поверил тебе, прости за то, что я забыл тебя, прости за то, что не узнал тебя! Прости меня, Катенька!

   А Катенька, прижав свои горячие ладошки к моим щекам, приподняла мне голову и мягко сказала:

   - Как я счастлива, что ты пришёл!

   Её мягкие губы прильнули к моим, обветренным, и наконец-то я узнал, что на  свете  самое  прекрасное  и  великое! Это – поцелуй  любимой!  Поцелуй, нежный и горячий, которого ты  ждёшь  целую  вечность, за  который  готов беспрекословно отдать свою жизнь, он и только он и есть величайшее чудо и счастье!

   Наши губы горели одним огнём, наши сердца стучали в одном  ритме, наши души сплелись в одном узоре, наши жизни слились в одно русло! И теперь это русло нельзя разделить, и теперь это русло нельзя изменить!

   Этот поцелуй был нескончаем! И вот уже вечер набрасывает сумеречную сеть на землю, а мы всё не можем оторваться друг от друга! А может быть, уже прошло много дней? много лет? много веков?..

 

   Резкий басовый гудок разделил наши бледны губы, и  мы  увидели, как  по Сухоне шлёпает лопастями трудяга «Синоптик», коптя беленькие рыбки  облаков густым чёрным дымом. И тут же ещё один гудок прорезал тихий вечер: это величаво и спокойно приближался «Шевченко».

   «Но этого же не может быть!- подумал я, «Шевченко» здесь никогда не ходил!»

   А пароходы, поравнявшись друг с другом, испустили два мощных гудка, и они слились в один, низкий, чуть вибрирующий, сочный!

   - Это они нам желают счастья!- прошептала Катенька.- Вот смотри, сейчас «Шевченко» остановится и повернёт назад – это ведь не его маршрут.        

   - Капитан сбился с курса?!- не поверил я в такую возможность.

   - Нет, он специально свернул сюда, чтобы нас благословить!

   «Шевченко» действительно остановился и начал медленно  разворачиваться. Катенька радостно замахала рукой, а из рубки парохода вышел мужчина в форменной одежде и помахал в ответ. Потом он поднёс ко рту мегафон, и мы услышали мягкий, но с трещинкой волнения голос:

   - Катюша, будь счастлива!

   «Шевченко», развернувшись, потихоньку набрал ход и пошёл по положенному ему курсу. А я смотрел на  Катеньку, вероятно, так  глупо, что  она, не выдержав, засмеялась:

   - Это мой дядя! Я его попросила, чтобы он сегодня так сделал. Я  ему сказала, что ко мне приедет мой любимый делать мне предложение, и мне нужно его благословение. У меня ведь нет родителей, только две  бабушки и дядя, который мне вместо папы. Вот он меня, нет, нас и благословил.

   Катенька вопросительно посмотрела на меня, и в её глаза вернулись знакомые, сводящие меня с ума озоринки:

   - Я всё правильно ему сказала?

   А я сжал обе её ладошки своими ладонями и горячо произнёс:

   - Катенька, если тебе скажут, что я смогу без тебя радоваться – не верь! Если тебе скажут, что я смогу без тебя дышать – не верь! Если тебе скажут, что я смогу без тебя жить – не верь! Когда я мчался к тебе, в душе моей было так много красивых торжественных слов. Но теперь они мне  кажутся  пустыми, ненастоящими!

   - А ты забудь их, Серёжа, ты отпусти  из  себя  только  те  слова, что  сами рвутся наружу!

   - Катенька, я люблю тебя и прошу лишь об одном чуде: будь  МОЕЮ  Катенькой!

   Она крепко-крепко обвила мою шею руками и еле слышно прошептала:

   - Какая же я всё-таки молодчина! Как здорово я всё нагадала!

   А я трепетно обнимал свою Любимую, свою Судьбу, свою Катеньку и ронял на её платье радостные слёзы.

 

   Из далёкого закутка души вдруг появился мой оппонент, злорадный скептик и, смущённо откашлявшись, вздохнул:

   - Ничего не поделаешь, в это не поверить я не могу!

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

                                         Э П И Л О Г,

 

                    или объяснение в любви автора

 

                   своей главной героине.

 

 

   Ах, Катенька, Катенька! И откуда же ты появилась в моём воображении? Кто вдохнул в меня твой образ – черноглазый, черноволосый, бесконечно родной?! Ведь я тебя не выдумывал, призывая капризное вдохновение долгими мутными ночами. Нет, ты сама  выпорхнула  из  моей души, как первая апрельская бабочка – прекрасная и неожиданная!  Ты заполнила меня, завладела мной, стала частью меня!

   Долго мучил я  своего героя, путал  его, соблазнял  красавицами, подвешивал  разум  и  жизнь на  тонком  волоске  над  адской  бездной! Но сам-то теперь оказался не там же?

   А может быть, ты не  вымысел  мой? Может  быть, ты  есть? Но где? Где? Где? Не стоишь ли на  старой барже, всматриваясь сквозь  волны тумана и времени, и ожидая… меня?

   Ах, Катенька, Катенька! И зачем же я вызвал тебя в свой  роман  и  в своё сердце! И что же делать мне теперь – с тобою в себе, но  без  тебя возле себя?!

   Ах, Катенька, Катенька!..

 

 

Другие произведения автора:

А на своём ли месте мы живём, братья-славяне?!

Торги.

О Георгие Долгоруком...