За свою жизнь я написал около десяти тысяч  стихотворных строк. Десятках в четырех-пяти случаев имело место нарушение, которым обычно страдают начинающие  литераторы: неправильно ударение. Один строгий  зоил  обнаружил у меня неправильное ударение в слове «благовест» (положено произносить «блАговест») и сделал вывод о полной моей безграмотности, да объявил еще  и «нехристем». Я рифму  заменил, но задумался: почему иногда  тянет нарушить правила? Только ли от безграмотности?  В конкретном  случае есть оправдание: «благовест» – слово составное (благая  весть), в  таких случаях  подспудно ощущается  присутствие второго ударения. Кроме того, есть целая  когорта  слов родственных, которые  провоцируют сделать неверное ударение: благовЕщение, благовЕстие… Здесь вроде все ясно. Но можно привести массу примеров, где  оправдания  нет. К примеру, вместо  слова  «пАприка» вдруг выскакивает   «папрИка». Слово это иностранное – в  Венгрии паприкой называют довольно острый  красный  перец, в тамошней  кухне весьма популярный -  без паприки разве что только кофе пьют… Но вообще, внимательно читая  даже классиков  отечественной  поэзии, обнаруживаешь целые  связки таких нарушений. Примеры – из Пастернака: то он рифмует «окОн – кокОн», то пишет «разряжЁн без осечки», то «грудИтся» вместо «грУдится»… А то вдруг зарифмует «твои – хвоИ» или «комфОрт – АмфОр»…А вот уж совсем  чудная  рифма:  «акрОстих – в грОздьях». Для  нее пришлось «подвинуть» ударение  с последнего на предпоследний  слог. На первый  взгляд, рифма – полная  нескладица. Но вникнешь – увидишь некую логику. В рифме совпадают по три звука. Кроме того, близки по звучанию глухое «К» и его звонкий  собрат «Г». Тоже самое – «Т» и «Д». В некоторых случаях автор переставляет ударения  в  обоих рифмующихся  словах: «Немолчный  блеск солЕй // Стволы  густых елЕй»…  Все эти случаи попались на первой сотне страниц сборника Пастернака «Стихотворения и поэмы» (М., 1961). И становится ясно, что тут не безграмотность, а нечто иное.
     Сама манера «коверкать» русские слова в угоду  потребам  стихосложения  родились вместе с приходом на русскую литературную почву  польской  силлабики, которую культивировал в  Москве с  середины 17 века Симеон Полоцкий. Но и раньше, в  народном стихе, спорадически наблюдались переносы  ударения. Силлабика  польского  типа предполагала обязательную женскую рифму – тут кровь из носа, а  подлаживайся. И подлаживались. У  Василия Тредиаковского в  ст. «На грозу, бывшую в Гаге» рифмуется: «Смутно в  Ухе // Ужасно в  воздУхе».  Эта манера пренебрегать природными русскими ударениями держалась довольно долго – литераторы привыкли к  мысли, что ради  ритма и рифмы  можно немного и слукавить. Ни у  кого не возникало мысли объявить Пастернака неграмотным из-за  случаев  такой  вольницы. Однако надо стараться держаться правил. Если в  случае с  Пастернаком  неправильность объявят приемом  автора  обратить внимание на  оттенки своих поэтических смыслов, то в  обыденной  практике  это воспринимается как  обыкновенная  неряшливость. У нас, как известно, человека встречают по одежке, провожают по уму. Стало быть, надобно избегать неряшливости  и в  стиховой  одежде. Известно также, что литературные авторитеты  снисходительно относились к  возможным ошибкам и не делали из-за неправильно поставленной запятой мировой драмы. На сей счет сохранилось высказывание  императрицы Екатерины Второй, которая в свое время   была известным литератором: надеюсь, что из-за моих неправильных падежей никому хуже не стало… Пушкин  был в этом смысле даже радикальнее:  в третьей  главе  «Евгения Онегина»  можно прочитать следующие строки:
Как уст румяных без улыбки,
Без грамматической ошибки
Я  русской речи не люблю.
   Но иногда  встаешь в  тупик, обнаруживая  у  признанного мастера  «вопиющие» нарушения  общепринятых правил. За  такое  обычно сразу  снимают с  ринга. Особенно это касается  правил рифмовки.  Уж если ты  используешь, положим, чередование  мужской и женской  рифмы (ударение на последнем – и предпоследнем  слоге), то будь любезен  соблюдать эту манеру  на протяжении всего поэтического текста. Но вот Пастернак. Книга  «Поверх барьеров».  Цикл стихотворений «Весна» (Стихотворения и поэмы. М., 1961). Привожу текст  второго стихотворения.

Весна! Не отлучайтесь
К реке на прорубь. В городе
Обломки льда, как чайки,
Плывут, крича с  три короба.

Земля, земля  волнуется,
И под мостов пролеты
Затопленные улицы
Сливают нечистоты.

По ним плывут, как спички,
Сквозь холод ледохода
Сады и электрички
И не находят броду.

От кружки синевы со льдом,
От пены  буревестников
Вам дурно станет. Впрочем, дом
Кругом  затоплен песнью.

И бросьте размышлять о тех,
Кто выехал рыбачить.
По городу  гуляет грех
И ходят слезы  падших.

    Стоит присмотреться к  системе рифмовки в этом  стихотворении.  В первом  катрене – чередование женской и дактилической  рифмы. Во втором – напротив:  дактилическая  чередуется с  женской. В третьем – сплошь женские. В четвертом -  мужская и дактилическая. Причем, в последней  строке неожиданно вместо дактилической  возникает мужская… И, наконец, в последнем  катрене рифмуется перекрестные мужские и женские рифмы. Никакого тебе  порядка! Что это?  Недосмотр? Вряд ли можно недосмотреть такой  хаос. Стало быть, специально организованный  «художественный  беспорядок»? А цель?
   Наконец, невозможно не обратить внимание еще на  несообразность. В русском  языке есть устойчивые словосочетания. К примеру, моргать можно только ресницами. На худой конец - глазами. У Пастернака в  первом катрене неожиданно  возникает  словосочетание, которое  явно вне закона: «Кричать с  три короба». С три короба, мы знаем, можно наврать. Но кричать… Смысл всего этого  приходится  разгадывать… И обнаруживается, что явные на первый  взгляд несообразности имеют свою художественную логику.
      В сущности, стихотворение воспроизводит картину  весеннего хаоса в  городе. Вот, по улицам громоздятся обломки льда со вздувшейся  реки. Плывут накопившиеся  под сугробами нечистоты. Электрички не находят брода среди весеннего половодья. Дома затоплены – не только водой, но и весенним пением птиц. Народу  дурно –  возникает  чувство агорафобии от непривычного водяного пространства. Итог: «По городу  гуляет грех // И ходят слезы  павших». Метафора, намекающая  на  весеннее любовное томление. Какова в  этом хаосе роль  обломков льда, «кричащих  с три короба»?  Они уподобляются  чайкам, которые известны как мастера  устраивать  галдеж на пустом  месте… Под словом  «кричат» просвечивается  слово  «врать» -  льдины-чайки понапрасну врут, что всему конец: весна – хаос обновления…
    Итак, идея весеннего хаоса поддержана  и на  уровне рифмосложения.  Литературный ханжа, который  скрупулезно подсчитает все  неправильности, укоризненно покачает головой. Но даже в  видимом  и слышимом хаосе  стиха обнаруживается  логика  более высокого порядка, которая  поддержана  на  уровне ритма,  рифмы, словоупотребления, метафоры. Хорошо организованный  хаос. Так работают Мастера…