Уже не вечер, но еще не ночь. В советском Ленинграде теплый летний июль, навоевавшись за день с военными, устало приближался к ночи. Вечерняя мгла еще не начала свежеть, а в воздухе уже чувствовались сумерки. Свинцовая Нева, изнасилованная горожанами за день, с каждой минутой погружалась в темноту, как в бездонный корабельный трюм. Сжатая со всех сторон величественными гранитными берегами, намного превосходящими ее по размерам, она несла свои грязные воды в мелководный Финский залив Балтийского моря.

Накануне Дня Военно-морского флота СССР на середине старинного, с изящной резьбой, чугунного моста через реку стояла, прикоснувшись душами, молодая пара. Это были лейтенант советского военно-морского флота - сентиментальный влюбленный Селадон, то есть по-русски волокита и милая молодая особа - воплощение Вечной Любви. Прелестное и поэтическое создание было охвачено смутным трепетом пробуждающейся в ней женственности и желаний. Свет сырной луны освещал прелестную девичью шейку. Робкую острососковую грудь обдавало мужским сухим дыханием, как жаром пустыни, отравляя снотворным нектаром еще не опытную женскую бдительность.

У девушки на лице были большие томные глаза, дно которых было выстелено огненно-желтыми подсолнухами. Ноздри прелестного носика трепетно вдыхали волнующий воздух грязной реки и командирского «Шипра» лейтенанта. Чувственные зрачки прекрасных глаз, готовые впитать в себя красоту и радость упоительного вечера, истекали девичьим теплом. В здоровом теле не давала покоя игра здоровых гормонов. Да, да, гормонов! А что делать? Куда их девать в восемнадцать лет?

Беспорядочные волны светлых волос с завитками на нежном затылке, похожие на ковыльно-пепельное ржаное поле шевелились изящными локонами. На освещенном луной личике играл невидимый для окружающих целомудренный румянец. Стройные, как корабельные мачты чайных клиперов, ножки были в изящных дешевых туфельках на малом каблучке. В речной тиши можно было услышать малиновый стук сердца девушки, передаваемый перилам моста, которые ходили ходуном под ее изящной бесподобной девичьей грудью. Был слышен интимный шепот речных волн. Ветер с Невы нежно, с истомой трепал ее юбку.

Молодой человек с безумно горящими глазами, стоя рядом с возлюбленной, вместо того чтобы думать о море и русских флотоводцах, представлять себя командиром на мостике современного ракетного корабля грезил о том, как он тихо-тихо будет расстегивать крючки на бюстгальтере девушки. Ему представлялось, как он, декламируя сонеты Шекспира, будет сначала освобождать ее адамовы ягоды из заточения платья, а потом, не торопясь нежно их целовать и ласкать.

Над молодыми влюбленными, которые сладострастно сплели свои руки, повисла голубовато-прозрачная любовная пелена. Круглолицая луна, эта всегда подглядывающая за людьми особа, бегала таинственным зайчиком по их счастливым лицам. Ночная прелестница, глядя на них, хмурилась от зависти за свою никому не нужную и не тронутую еще природой многовековую девственность. Чудесный летний вечер потихонечку угасал. Суровое балтийское солнце, шмякнувшись, словно в салоамскую купель, обрызгало всю набережную кварцево-хрустальными каплями летней росы. Наступающая ночь была так тиха, что свет набережных фонарей горел неподвижными огнями.

В черном «нахимовском» эбонитовом козырьке фуражки флотского офицера, сидящей по школярски на самых ушах лейтенанта отражались остатки всполохов сердечных переживаний, которые златой россыпью уходили в речную гладь. Само счастье, казалось, висело над мостом и отражалось в золотых звездочках лейтенанта. От нетерпения пританцовывая, будто конь в царской конюшне в ожидании своей кобылицы, молодой человек был опьянен видом девушки, которую одной рукой обнимал за прекрасную осиную талию, а другой все-таки старался ненароком погладить ее лебединую грудь. Признаками его опьянения были - смелость, храбрость и бестолковость.

- Что ты делаешь! - со счастливым испугом в любовном томлении воскликнула девчушка.

Она, со снятыми трусиками в сумочке, надеялась, что парень, наконец, справится с этими чертовыми застежками на лифчике и все-таки приступит к главному, о чем она так часто мечтала в своих эротических фантазиях перед сном. У девчушки сердце сладко и томно ныло от неясного блаженного предчувствия, что сегодня, именно сегодня накануне морского парада она, наконец, расстанется со своей надоевшей ей девственностью и станет настоящей женщиной. Вкрадчиво мягкий голос парня обволакивал женское сознание. Чтобы как-то подбодрить возлюбленного девчушка восклицает:

- Милый! У тебя такие ласковые руки!

Парень на мгновение останавливает свою безумную Песнь Песни Первой Любви. Лукавый взгляд молодого сатира встречается со счастливыми глазами девушки, которая олицетворяет собой сплошное изящное ухо и выдает возлюбленной свой флотский перл:

- Э-э, да ты не видела моей задницы!

Девчушка, в волнении млея, как кошка от валерьянки, не задумывается над словами лейтенанта. Она со стучащимися в сосках гормонами, продолжает тесно жаться своим долгим телом к потному кителю с помятыми корабельной пробковой подушкой погонами. У обоих на душе томно и возвышенно. Оба безумны в каком-то сладостном, тихом божественном забытьи, переживая все муки созревших половых чувств, робкой и самозабвенной любви. «Речной зефир струил эфир». Между молодыми людьми парит ангел. Все трогательно до слез и глубоко прекрасно, как в хороших романах! Как бы сказал нам Великий Гете словами своего Фауста: «Остановись, мгновение! Ты прекрасно!».

С берегов реки, безмолвно преследуя отступающие блики света и остывая от забот трудового дня, вечер приближался к глубокой ночи. Тени от старинных петербургских зданий фантастическими изломами ложились на реку, которая потихонечку засыпала здоровым, крепким сном уставшего за день работника.

Городские уличные фонари обливали корабли лунным серебряным блеском. Красота упоительного вечера увеличивалась с каждой минутой. В сумерках легендарный крейсер «Аврора» в стояночных огнях нацелила свои орудия на шпиль крепости Петра и Павла. Страшные пустынные казематы потихонечку засыпали от неугомонных экскурсантов. На бездонном небе Вселенной появились нетерпеливые звезды, которые сторожили купола Исаакиевского собора. Они бились о водную поверхность реки и от души радовались романтике и красоте чувств наших молодых.

Наступила удивительная ночь - безмерная, тихая и волшебная. Лунный свет продолжал в профиль заботливо освещать наших пленников Любви. Серебряные звезды все больше разгорались и опускались все ниже, чтобы лучше рассмотреть влюбленную пару, над которой расправив свои ангельские крылья, парила Вечность.

Парень, втихаря продолжал шарить дрожащей правой рукой под тонкой нарядной блузкой девчушки. Он жаждал трогательно поцеловать ее братским прикосновением уже протертых от поцелуев губ, приговаривая в нежное ушко всякую любовную дребедень. Тут наша наяда, опоенная любовным дурманом, опять восклицает:

- Юра! - поглядев в не непросветную даль, а потом на своего сладострастного спутника, она задает вопрос, который давно её мучает, словно чирей в подмышке у лейтенанта. - А что такое океан?

Девушка вопросительно смотрит сбоку на визави, ожидая, что он сейчас скажет ей что-то такое важное-важное, что она до сих пор не понимала своим девичьим умом. Наступает томительное ожидание.

Услышав вопрос, наш флотский Казанова на секунду останавливает свои «эволюции-поллюции». Закатывает свои глазки к ночному небу, и как ни в чем не бывало, выдает, будто наступает на грабли:

- Океан… океан… любимая - это... это, - с придыханием говорит лейтенант своей юной спутнице. - Это когда долго плывешь, плывешь и… ни одной палатки с пивом!

Включенные белые корабельные огни плясали по глади реки цвета расплавленного серебра и морзянкой сигнализировали о наступлении ночи. Вода прикидывалась теплой. Мгла запуталась в городском мусоре на гранитной набережной. Отблески звезд легли на росистые крыши старых гранитных домов и золотые купола старинных церквей. Звон колоколов качался и плыл в клубящихся сумерках. Гул большого города потихонечку затих, превратившись в городскую пыль. На широкой акватории дремлющей серебряной реки, ярко отдающей фосфорным блеском покойников, «на бочках» уже стояли боевые корабли.

Стройный ордер советских кораблей был весь в световой иллюминации, причудливый свет которой ложился на стволы пушек и трубы торпедных аппаратов. Корабли были выдраены до медного сияния и расцвечены яркими гирляндами праздничных огней. Восхитительная и волшебная ночь «поднималась от реки». Казалось, колдовская река уже спала глубоким безмятежным волшебным сном. Слышался нарастающий звон запоздалого ночного трамвая, заблудившегося в улочках императорского города.

Артиллерийский крейсер «Киров», привязанный к реке толстыми швартовыми канатами, гордо стоял на почетном месте перед Дворцовым мостом у Адмиралтейства. Мелодично и похоронно разносился густой и протяжный гудок флагмана. Казалось, что это надрывно, с бешеным восторгом утробно хрипели сами городские потемки. Крейсер целился своими башнями на Большой Дом на Литейном, а батареи универсального калибра - на Смольный. Чайки, эти летающие прожорливые морские чудовища на лету с поверхности реки хватали плавающие использованные презервативы. Нарядные ленинградцы любовались незабываемым зрелищем строя военных кораблей. Часы на здании у Певческого моста были готовы пробить летнюю полночь.

По ночной и бесконечной реке, среди таинственного полусвета в надводном положении кралась старая дизельная подводная лодка. Она бесшумной поступью шла по лунной дорожке, которая переливалась серебристыми красками. Форштевень тихо и вкрадчиво по-кошачьи беспокоил нежную речную гладь, которую хотелось погладить, как щенка. Слышался шорох звезд.

С поверхности реки лениво подымался легкий, как прозрение, туман. «Потаенное судно» тяжело вздыхая в потоках дробящейся пены, должно было встать на швартовые бочки между гранитных набережных для традиционного морского парада. Её ждал праздничный и выдраенный до медного сияния праздничный ордер кораблей. На выдвижных устройствах радиолокационных станций советской субмарины хорошо были видны огни «святого Эльма».

Нева, как большая черная змея продолжала ползти навстречу подводному кораблю и шелестела всеми своими боками о набережные своей темной холодной чешуей. За бортом продолжала колом стоять звенящая, летняя тишина, аж уши закладывало. Над высокой надстройкой боевой рубки качались звезды. С каждой минутой уплотнялся деготь темени и вот-вот должны были появиться кольца Сатурна.

Отраженное в воде уличное освещение давало блики на гранитные петровские старинные набережные. Летняя ночь прилипла к лодке черно и плотно, как перцовый пластырь к заднице командира, не вздохнуть, ни пукнуть. С моря тянуло могильным холодом, будто из большого холодильника. Слышался плеск волн о форштевень идущей субмарины, которые раскачивали репитер компаса в боевой рубке, да сопение на мосту лейтенанта, который от своей нерасторопности никак не мог понять, как же расстегиваются эти хитрые женские застежки.

На ходовом мостике среди выдвижных устройств заново покрашенной и облизанной командиром рубки подводной лодки, по высоте доходящей чуть ли не до чугунного ограждения моста и на расстоянии плевка до вечности, кутаясь в ночную мглу тишины, молча стояли трое. Один из них с лицом неестественной, почти бледной свежести был командир. Суровый, в потном кожаном непромокаемом реглане, весь покрытый морской солью и неснятыми дисциплинарными взысканиями он был пожеван и потрепан, как журнал «Морской сборник» за 1895 год. Капитан молча сосал бычок ленинградской «беломорины», всматриваясь в темень. Шаловливый речной ветерок мягко толкал командира в спину, раздувая папиросину, которая трещала, как бикфордов шнур. Она была готова взорваться тысячами искр и спалить старинный город дотла.

Молодой вахтенный офицер с соплями, намотанными на кулак, вместо того чтобы быть внимательным и не влепиться в «быки» мостов благолепно оглядывался по сторонам, инстинктивно пригибая голову от приближающегося пролета моста. Первый раз в жизни ему доверили нести трудную вахту и самостоятельно проходить в «узкости». Ему бы радоваться и гордиться собой, что он становится опытным моряком, но вместо того чтобы «сторожить створы», молодой офицер думал о том, что хорошо бы сейчас на все плюнуть, спуститься в теплую кают-компанию и выпить стаканчик крепкого горячего чая с лимоном и мятой. Потом лечь в койку, обматерить всех и заснуть сном праведника. До смены вахты было еще далеко.

Третьим на мостике был зеленый, как водоросли, сигнальщик. Матрос вертел от удивления и любопытства головой в разные стороны. Стоя на мостике боевой рубки, он ежился от обнаженного дыхания сырой ночной реки и вместо того чтобы точно определять по пеленгатору пеленг до мостового пролета, сладострастно грезил и мечтал об увольнении на праздник. Парень прикидывал в уме, хватит ли его куцего денежного довольствия на бутылку портвейна, и где в Ленинграде есть хорошие клубы с танцами-зажиманцами.

Лодка с включенными ходовыми огнями и якорями, готовыми к немедленной отдаче шла против течения, держала курс на средний пролет моста. На палубе субмарины торжественно стояли в одну линию фигуры матросов швартовой команды.

- На баке! Сопли не жевать! Смотреть в оба!

- Есть сопли не жевать! - слышится в тишине на всю реку. - Смотрим!

Среди тишины чудной ночи вновь звучит корабельный колокол на «Кирове».

- Центральный! - обращается командир лодки в громкоговорящую связь «Каштан».

- Есть, центральный!

- Самый малый вперед!

- Есть, самый малый вперед!

Медово-приторные хлорные испарения, струящиеся из рубочного люка лодки, перебивали свежий запах морского воздуха и тихо дышащего летнего вечера. Тоскливо журчала городская канализация, прорвавшаяся около моста «Детей лейтенанта Шмидта». С Васильевского острова доносились бренчание последнего трамвая, предупредительный лай караульной собаки и мат постового милиционера. На Фонтанке, где «чижик-пыжик водку пил», заблудившийся трамвай потихонечку засыпал. Чайки с изогнутыми, как сабли нежно-розовыми крыльями с черными концами, будто их обмакнули в черные чернила, азартно перебранивались, деля его между собой пищевые отходы с крейсера.

Тревожный луч прожектора подводной лодки, лизнув опоры моста, остановился на одинокой парочке. Можно было увидеть, что капля злопахучего и сияющего, как горный хрусталь, пота влюбленного лейтенанта скользнула за воротничок молодого человека и растеклась между его куриных лопаток. Молодой офицер, радостно жмурясь, поежился в ночи пронзенный кинжальным лучом. Морочась с долбанными застежками он продолжил что-то лилейное ворковать своей «даме сердца» в ее изящное ушко с дешевыми сережками. «Пел» он так, что чуть ли не проглатывая ее мочки ушей, тихо хихикая над своими плоскими военными шуточками. Лейтенант сладострастно продолжал обнимать изящный девичий стан и искал предлог напроситься к ней в гости «попить чайку», а потом как всегда по «программе».

Его богиня наяву и воплоти, с тихой обреченностью будущей простой русской женщины, которая могла «в горящую подводную лодку войти и у линкора винт оторвать», смотрела на грязные воды медленно текущей под ней реки. Девушка очень старалась в масляных разводах реки увидеть свое будущее офицерской жены, с ее неустроенным бездомным бытом, постоянными переездами с места на место и вечными ожиданиями мужа с «морей».

Она еще не знала своего будущего и была согласна любить своего возлюбленного, несмотря ни на что. Юное создание не догадывалась, что на следующий день после исполнения ей восемнадцати лет она лишится невинности, выйдет замуж за охламона, стоящего рядом. Всем экипажем сыграют свадьбу. Она по юности и бестолковости бросит свой теплый отчий дом с мамой и папой, уедет с лейтенантом от цивилизации на самый Дальний Дикий Восток, в тьмутаракань, куда не ссылали даже декабристов. Наскитается в военных гарнизонах по чужим углам и поест до отвала служивой романтической экзотики. После десяти лет их совместной семейной жизни он ее бросит…

От нахлынувших предчувствий у нее сжалось сердце, и душа трепетно задрожала. Как хорошо, что мы не знаем своего будущего!

По речам лейтенанта было совершенно понятно, что про высокие чувства он врет, гад. Просто в настоящий момент ему в виски била моча пьяного ишака. Ему невмоготу, он готов наобещать и наврать с три короба что угодно и кому угодно.

Лейтенант, к своему счастью тоже не знал, что «купил билет в один конец». Будет переведен на Дальний Восток - там таких юрких и инициативных сперматозоидов любили. Пройдет путь от «групмана», командира группы управления ракетным оружием, до старшего помощника атомного ракетного крейсера. Разведется, уйдет на пенсию на Востоке, оставшись один в квартире маленького флотского поселка. В итоге останется холостым бобылем со своим кобельком Кабыздохом…

- Ой, милый! Смотри! Плывет! Плывет живая подводная лодка! - раздается очередное восклицание юной беззащитной дитя любви. - Как это все прекрасно и романтично!!! - тихо вздыхает нежное и поэтичное создание, не помня себя от удивления и чувствуя всем существом, сопричастность к чему-то большому и великому.

Девушка от избытка восторга и переполнивших её чувств любви к морякам даже хочет привстать на цыпочки и приветливо помахать мужественным подводникам. Сконфуженная луна на сочившимися звездами небе, продолжает освещать рубку старой, вдоль и поперек раздолбанной старой дизелюхи.

Лодка медленно-медленно, как солитер в желудке у боцмана приближается между гранитных набережных к железным аркам моста. До влюбленных, как до вечности можно рукой дотронуться. Тень «Летучего голландца» витала над рубкой грозной субмарины. С «потаенного судна», если хорошо приглядеться, можно было увидеть бездонные, как космос вселенной, прекрасные глаза девушки с ресницами, что тебе эмирское опахало.

Точеная фарфоровая фигурка продолжала ерзать под руками любителя душевных овуляций, будто под бюстгальтер девушки заползла сколопендра. Взгляд лейтенанта, как писал Александр Куприн, словно «ядовитый змей впился в её истерзанную душу». Девушка, не выдержав энергетики молодого офицера, трогает его губы своими губами и переводит свой взор на элегантные обводы подводной лодки. С искренним любопытством спрашивает у своего будущего покорителя морей и океанов:

- Интересно, а на чем ходят наши современные советские подводные лодки?

- На дерьме! На простом, дочка, дерьме! - в звенящей ночной тиши с мостика субмарины по командирские громко и внятно, на весь ночной город слышатся «литавры в торжественном хоре ангелов».

У старого подводника, оседлавшего ограждение рубки, глаза с оттенком добродушной свирепости начинают светиться грозным весельем. В воздухе, на манер тихого амура, пролетает конфуз. Летняя ночь начинает улыбаться, точно услышав флотский анекдот, а над водной гладью между строгими набережными с отчетливостью начинает играть непотребное эхо. Вода начинает прикидываться теплой. Празднично одетые люди, стоящие на набережной города-на-Неве от гордости за свой флот взрываются аплодисментами, которые постепенно переходят в дружескую овацию.

Что сказать? Любовь и на флоте Любовь!

Другие произведения автора:

Кильманда

Академик

Мерин

Это произведение понравилось:

Раиса Манухина

Любовь

Skripka Катерина