Бесёнок мелкий, юркий и проворный,
Смешливый очень, в водопаде слов,
Сказал папуле с горечью притворной:
– Я, Божье Чудо! Будь на всё готов!
И, тихо замер перед клавесином,
Под колким взором строгого отца –
И этот разговор отца и сына,
Быть может, был реален до конца.
А музыка по клавишам бежала,
Жила сама, сверкая и шутя.
За нею отрешённо наблюдало
Тщедушное и бледное дитя…
Нелёгкая придворная карьера,
Коварство, зависть чёрная и лесть,
И если есть для гениальных мера,
Она, конечно, высшая и есть.
Ведь гений, он и в смерти гениальный,
Смерть в старости – банальна и скучна.
А он горел и знал: ему, реально,
Иная будет скоро суждена.
О крикнул Смерти: – Эй! По мне грустила?
Увяз в грехах, приди, меня спасай.
Откликнулась она и попросила:
– Приблизь, Пигмалион, меня! Дерзай,
Неистовым трудом и в озареньях.
Я чёрной розой в траурном саду,
Коли тебе достанет вдохновенья,
Коль реквием создашь себе – приду.
Приду к тебе, когда услышу чудо –
Возвышенную песнь твоей любви,
Услышу неоткуда, отовсюду,
Ты только напиши, ты позови.
Тебя представят жертвой отравленья,
А ты поймёшь, как я с тобой нежна!
И ты поймёшь: я – тоже откровенье,
Я – есть любовь. Любовь, совсем, до дна…
В осиновом гробу в декабрь унылый,
Лежал он белокурый, молодой,
А хор звучал с нечеловечьей силой
Под первою вечернею звездой.
Другие произведения автора:
О вреде поэзии
Дорога к дому
Двое
Новые
Меню
