Старушка сидела у
окна, подперев морщинистую щеку маленьким высохшим кулачком, и смотрела в небо,
усеянное мелкими облаками.
«Как божьи слёзы», – подумала Прасковья вслух, и из её глаз
скатились две капли печали. Она любила смотреть в окно – тогда одиночество,
ужившееся с ней, уходило в дальний угол и, свернувшись калачиком, дремало.
Муж её давно покинул
бренную землю, не пережив позорного возвращения в Россию из Таджикистана. В
одночасье семья потеряла всё: и квартиру, и машину, и дачу, и хорошо
оплачиваемую должность на фабрике. Всё! Да ещё оплевали таджики, обворовали, а
ведь совсем недавно кланялись, давали клятву, что дружба навеки. И вдруг –
готовы были убить любого русского, гнать из страны. За что?!
Так и помер муж, не дождавшись ответа на главный вопрос, и
осталась Прасковья одна.
Детей у них не было – Господь не дал. Купила себе домик в
деревне Калачи на деньги, которые выдало ей, как беженке, государство и зажила
скромненько после выхода на пенсию. Подработать бы, чтоб легче жилось, но сил
не осталось, да и последний коровник разворовал заезжий председатель совхоза, а
земли попродавал дачникам с увесистыми кошельками. Как-никак зона-то чистейшая!
Деревенька маленькая, тихая. Зимой, можно сказать, в спячку впадает, ведь дачники,
а они составляют восемьдесят процентов от всего населения, разъезжаются по
городам Россиюшки. Вот тогда одиночество, как спрут, набрасывается и давит,
душит…
– О-хо-хо… – вздохнула старушка и пошла доедать вчерашнюю
кашу.
Вдруг кто-то постучал в дверь. Или показалось…
Та-та-та… – опять еле слышный стук, похожий скорее на
скрежет.
Побрела, шаркая, к двери, откинула крючок, толкнула дверь и
увидела девчонку лет-таки одиннадцати-двенадцати.
– Тебе чего, дочка? – спросила она. Но, видя, что та чуть
стоит на ногах, взяла её за руку и притянула к себе. Девчоночка обмякла, стала
оседать.
– Что с тобой, касатка? – подхватив девочку под руку, старушка подвела её к кушетке. Та тут же упала и
уснула.
Чья? Откуда? Как? Что с ней? – один за другим, звеня
серебряными монетками в голове, сыпались вопросы, тревожа душу Прасковьи.
Проспала гостья до следующего утра.
– С какого пути сбилась? – пытала истину Прасковья. Может,
за Грачёвыми сходить?
Грачевы – соседи, которые живут от неё через три дома. Но
что-то подсказывало ей: дождись пробуждения Спящей красавицы.
А девчонка, действительно, была хороша: косища толстая,
цвета зрелой пшеницы,
носик прямой, щёчки с ямочками, кожа бархатистая, хоть давно
и не мытая, личико премилое. А губки? Молоко не обсохло....
– Ах ты, лапушка, что ж случилось? Чья ты? – опять поплыли
мысли, как вчерашние облака. – Неспроста «божьи слёзы» привиделись.
Она подошла к окну. Луч солнца пробежался по стене и удобно
устроился на носу девочки. Греет. Тепло. Видно, щекотно стало, и она потёрла
носик маленьким кулачком и… проснулась! Открыла глаза, обвела взглядом комнату,
увидела сидящую недалеко от неё
старушку, вздрогнула. Потом тихо проговорила:
– Доброе утро. Не гони меня, бабушка! – и
глазами-смородинами уставилась в одну точку,– как здесь чисто, уютно и ти-хо-о…
– Доброе, милая. Как звать-то тебя?
– Олеся.
– Ты чья?
– Ничья.
– Так не бывает.
– Теперь всё бывает, – загадочно произнесла девочка.
– Как оказалась здесь?
– Калачей захотела.
– Шутишь? А мне не до шуток.
– Правда. Я не помню, когда ела. В животе урчит который
день. Прочла на указателе у дороги и так захотелось калачиков!
– Щас, подогрею борщ, к каше яичко добавлю. Иди за стол, –
Прасковья захлопотала, приговаривая. – Небось, уж ищут тебя, мать рыдает в три
ручья… что делать-то будем?
Она пододвинула Олесе тарелку щей и стала накладывать кашу,
сверху положила жареное яйцо.
Девочка ела так, что слёз не сдержать.
– Бабулечка, только не гони меня! У тебя такая ти-ши-на…Я
тебе помогать стану. Ты старенькая, а у меня вон сколько силы! – она, сжав
худые кулачки, потянулась к ней.
А у нас… а у нас! Взрывы, крики, стоны! Бабушка, у нас –
вой-на! Ты знаешь, что это такое? Снаряды рвутся под ногами, землю – в клочья!
Бегу, а вокруг разорванные деревья, куски мяса. Кошку – пополам. Собака – без
лапы… Кровь, кровь, кровь… Дома, как
башенки из кубиков, – бах – и нет. Стёкла сыплются… В одного мальчика попал
осколок, он как закричит! Крик отовсюду!..
– А папа, мама где? – спросила Прасковья и сама испугалась
своего вопроса, предвидя страшное.
– Папа? Папку убило. Он был в ополчении. Пришёл нас с мамкой
повидать. Стреляли «Грады» и… лежит, лицо в крови, глаза нет, рот открыт. Мы
как заорём! Какой-то дядька набросил на него кусок валявшейся рядом плёнки,
меня – под мышку и – в подвал. Кричит: «Люди, заберите дитя!» Темно, а мне было
всё равно и уже не страшно. Потом привели мамочку, почему-то обмотанную
простынею. Слышу, шушукаются тёти: «Крышу снесло. Стала бросать камни в сторону
бандеры, орать матом, рваться к ним. Мужики связали и – сюда. Пусть отдохнёт,
горемычная… Щас Любка вколет чего-нибудь».
Я прижалась к мамке,
она горячая, как песок в летний день у моря. Обняла и уснула. Утром встала – нет её.
Ждала несколько дней – нет. Стало так страшно! Описалась я нечаянно. От стыда выползла ночью и бегом, куда глаза глядят!
Многое по дороге было… В голове – вой, шум!!!
Помолчав, вздохнула и выдавила из себя: « Здесь – ти-ши-на,
ти-ши-на, ти-ши…»
Потом, как заорёт: «Уроды!!! За что?!» – и, упав на потрепанный
временем ковёр, зарыдала. Внезапно затихла, уснула.
Перенесла Прасковья
маленький комочек несчастья на кушетку, накрыла пледом и сама завыла так, как
не кричала давно, с времён смерти мужа. Всю ночь она не спала. Столько
передумала!.. Разболелись ноги, спина, стало подёргиваться веко. Думы стучали в
черепушку, будто просили выпустить их наружу.
К пяти утра
вздремнулось. В полседьмого соскочила с кровати, умылась, приоделась получше,
сварила кашку. Проснулась Олеся и тут же жалобным робким голоском:
– Оставь у себя, бабуленька. Страшно возвращаться. А здесь –
ти-ши-на, и птички поют.
И стала вслушиваться…
– Ты ведь не котёнок – не спрятать. Ешь, и пошли в
поселковую администрацию к председателю. У нас с тобой выбора нет.
К полудню прибыли...
Благо, что на обед начальство не ушло. Рассказала Прасковья вкратце про гостью.
Гукал, гукал председатель, потом промычал: «Сколько их тут, беженцев с Украины,
не напасёшься!.. Пиши заявление в район, а там пускай решают. А сейчас,
Николаевна, под твою ответственность!
– Присмотрю… Пошли, Леся.
Девчонка крепко ухватилась за руку бабушки, к которой
испытывала какое-то необъяснимое чувство доверия, улыбнулась страдальческими
глазами. И как два подбитых голубя, спустившись с бугорка, направились к дому.
– Родная… –
прошептала Олеся, и елеем разлилось по душе неподдельное чувство любви к не
родной, но такой желанной бабушке.
– Не зря божьи слёзоньки на днях видела, – подумала
Прасковья, глянув в небо. Помоги, Господи!
Она крепче сжала
тоненькую ладошку дарованной судьбою внучки, своему зыбкому счастью.
5.02.2017
Другие произведения автора:
На закате.
Горный пласт
Тревожное
Это произведение понравилось:
Новые
Меню
История трогает... 
