Пыль. Часть I. гл.6

***

Аэропорт изнутри оказался еще большим бараком, чем снаружи. Казалось, вся расхлябанность, бестолковость и суетливость человеческая сосредоточилась на этом небольшом пяточке пространства. Кричали, зазывая пассажиров, бесцеремонные, по-восточному назойливые таксёры в широких шароварах и европейских пиджаках поверх каких-то местных рубах навыпуск, кудахтали закутанные с ног до головы в темные бесформенные одежды женщины. То тут, то там, раздавались короткие, злые свистки местных полицейских. Кто-то растерянно упрашивал уставших, измотанных работников аэропорта, в основном почему-то арабской наружности, помочь в поисках пропавшего багажа. Мимо остановившихся у глухой стены Аньки и Паши важно прошествовал настоящий шейх в белых одеждах, волочащихся по полу, в «арафатке» на голове, в сопровождении полудесятка то ли родственников, то ли телохранителей. Местные жители врассыпную, как воробьи перед котом, разбегались в разные стороны перед шейхом, или как там его следует называть.

В этой пестрой, голосистой толпе сразу же выделялись русские, так по крайней мере решил про себя Паша, определяя национальность людей явно европейского типа, одетых в простенькие костюмы спокойных тонов, защитного цвета комбинезоны, разноцветные платья. Приятно было наблюдать, что соотечественники ведут себя слегка высокомерно по отношению к мелькающим местным, и с огромным чувством собственного достоинства. Видимо, русские здесь, в восточном Иране, чувствовали себя куда большими хозяевами жизни, чем местные жители. И относились к ним подобающе, без особого подобострастия, но – и без вечной восточной назойливости в стремлении что-то продать, обменять, купить. Даже нахальные таксёры старались обходить русских стороной, ожидая от них команды на извоз.

Почти всех русских, и вообще европеоидов по внешности, обязательно встречали: кого-то друзья и знакомые, кого-то, как офицеров, солдаты и сержанты. Видимо, и транспорт у них был преимущественно свой, потому что за пару минут наблюдения Паша не заметил желающих воспользоваться услугами местных таксёров. Поглазев на публику еще некоторое время, Паша предложил:

– Давай-ка мы из этого вертепа выберемся, а уже на улице поглядим, как тут можно будет без денег добраться до комендатуры или еще куда…

– Ты в самом деле считаешь, что нам лучше в комендатуру? – уточнила Анька, продолжая внимательно вглядываться в толчею у выхода.

– А почему бы нет? – пожал плечами Паша. – К своим тут относятся лояльно, заметила? и нас, кажется, вполне за своих приняли, может, и помогут, чем могут…

– Ага, поместят в хороший санаторий с толстыми-толстыми решетками на окнах, под строгий надзор милых таких живодеров в белых халатах, и будут долго и нудно брать с нас всякие анализы говном, кровью и спинномозговой жидкостью, что бы выяснить, как же так мы появились тут, в этом мире… – язвительно развила его мысль Анька.

– Или просто выдадут хоть какие-то документы, – попробовал возразить Паша, – как потерявшим оные в пустыне…

– А перед выдачей документов пошлют запрос по месту рождения и жительства… – уточнила Анька.

– Не пошлют, – грустно усмехнулся Паша. – Сделают простой звонок по телефону или напишут по электронной почте. Помнишь, что вертолетчик рассказывал? Похоже, здесь коммуникации на уровне.

– Значит, вместо комендатуры попробуем самостоятельно устроиться?

– Думаешь, нас искать не будут? – усомнился Паша, вспомнив, как быстро прошли от часового до особиста, оказавшегося дежурным по дивизии, слова Аньки об их артистическом происхождении и съемках некоего фильма.

Скорее всего эти же данные уже циркулируют в военной комендатуре города, да еще и с резюме от майора Семенова, без труда разоблачившего псевдоартистов.

– А если и будут? – пожала плечами Анька. – Подумаешь, заплутали чуток в городе…

– Сначала в пустыне, потом в городе… – засомневался Паша.

– Самое оно, – кивнул Анька. – Всякое лыко в строку получается. Ну, плутники мы такие, плутаем и плутаем…

– А деньги? – уточнил Паша, соглашаясь с девушкой. – Или ты сможешь тут за ради Христа просуществовать?

– Наверное, золото тут в охотку примут, – ехидно предположила Анька. – Посмотри на эти азиатские рожи – за червонец тебе и мать, и жену, и всех дочерей отдадут хоть на время, хоть насовсем…

– Нужны мне их ароматизированные кизяком жены и дочери… – проворчал Паша, припомнив невольное общение с некоторыми представительницами женской половины жителей пустыни, и тут же переспросил: – Хочешь сказать, что у тебя есть червонцы?

– Хочешь сказать, что у тебя их нет, – показала ему острый розовый язычок Анька.

И вновь они дружно расхохотались.

Конечно, целенаправленно ни Паша, ни Анька не мародерствовали после боев, продолжающихся в мире комбата Крылова уже не первый, и даже, к сожалению, не пятый год. Но и оставлять на земле встреченное случайно золото считали неправильным. По-честному, три четверти находок сдавали в ротную, а потом и батальонную казну, что бы закупались на всех продукты, обновлялось обмундирование, да и иной раз винишко со спиртом совсем не лишними бывали, но самые бешеные траты приходились на медикаменты, которых вечно не хватало. А вот оставшуюся четверть старательно заначивали, охраняя свою долю по большей части не от друзей по оружию, а от случайных потерь во время боев, утомительных переходов, и неизбежных излечений в лазаретах. По счастью, за полгода ни Анька, ни Паша в лазареты не попадали, помиловали их пули и штыки недобитых империалистов, не брали и всякие болезни, начиная от экзотического в тех местах бытового сифилиса и заканчивая банальным тифом.

Таким же самообеспечением занимались все воюющие стороны, потому покопаться в вещах убитых или отправленных в лазареты тяжелораненых любители всегда находились. Вот только тех из них, кто превращал это в профессию, жизнь ждала недолгая, а смерть обычно бывала мучительной. За какие бы идеалы или просто за долю в общем котле не воевали в этом мире, профессиональных падальщиков-мародеров не любил никто.

Теперь же, когда неждано-негадано короткие яростные стычки и затяжные изнурительные перестрелки за лучшее будущее человечества остались в прошлом, небольшой золотой запасец, накопленный Пашей и Анькой вполне мог пригодиться для вживания в реалии нового мира.

– Тогда, ну его на фиг, это такси, – рассудила Анька. – Солнце еще высоко, пройдемся по городу, глянем где что и почем, может, наше золото на местную валюту обменяем, а?

– Мусульманский городишка, – поморщился Паша. – Дикари и фанатики сплошные. Тут на тебя без паранджи будут смотреть, как на проститутку, еще на скандал нарвемся…

– А я слышала, что мусульманские проститутки тоже в парандже ходят, – задумчиво сказала Анька. – А скандала я не боюсь, с таким-то скандалогасителем…

И она похлопала по кобуре своего маузера.

– Ну, а я вот как раз такого скандала и боюсь, – заметил Паша. – Любишь ты скандалогасителем помахать лишний раз, а тут все-таки военных полным-полно, если вертолетчику, конечно, верить, на выстрелы в момент нагрянут, а мы, кажется, в комендатуру пока не собирались… даже добровольно…

– Да я и не собираюсь стрелять, – скорчив наивную мордашку, хитренько стрельнула глазами Анька. – «Причем тут нож, причем грабеж? Меняй формулировку». Кстати, про выстрелы… интересно, а патроны мы для своих пушек тут найдем или придется по полчаса думать всякий раз, когда в самом деле выстрелить надо будет?

Паша недоуменно покачал головой. Все-таки, знал об этом мире не намного больше Аньки, пожалуй, только то, что здесь, в Москве, на табачной фабрике «Ява» выпускают одноименные сигареты. Причем, без особых опознавательных знаков на пачке. А вот про оружие, а тем более – калибр патронов, сказать что-то определенное было трудно. Видели-то они только громоздкий автомат в руках часового, да кобуру у майора на поясе. Ни у сержанта, подвозившего их в военный городок, ни у вертолетчика никакого оружия, по крайней мере на виду, не было. А спрашивать у часового про калибр его оружие было в тот момент как-то не к месту. Так же, как и заводить об этом разговор с вертолетчиком, который, Паша не сомневался, с удовольствием бы рассказал и о существующих калибрах, и об истории их появления в армии… вот только позже, скинув на московский рейс почту, наверняка бы задумался с чего бы это возник такой у интерес у показавшихся изначально местными людей?

Переждав маленькую толкучку у дверей и выйдя из помещения аэропорта, Анька и Паша постарались побыстрее пересечь заставленную автомобилями небольшую площадь у центрального входа. Автомашины тут были настолько разнообразными, что глаза разбегались: от роскошного, блистающего лаком и никелем, будто сошедшего со странички рекламного проспекта, ролс-ройса и – до старого разбитого вдребезги грузовичка неопределенной происхождения с подвязанным проволокой крылом. Паша обратил внимание на несколько очень похожих на доджи, маленьких и юрких машин в камуфляжной раскраске и с солдатами за рулем. Но вот производства эти машины точно были российского, на радиаторах у них сияли начищенные буквы НГАЗ.

Проходя мимо машин, и Паша, и особенно Анька ловили на себе любопытные и зачастую недоумевающие взгляды водителей. То ли в городе не принято было европейцам ходить пешком, то ли слишком уж странным казалось одеяние девушки и громоздкая деревянная кобура у её бедра, спрятать которую было невозможно при всем желании. Впрочем, Паша тоже выделялся своими плотными, защитного цвета бриджами, длинной кожанкой, почти до середины бедра, и кожаным картузом, правда, безо всякой кокарды. И если на загрузившегося в роллс-ройс шейха с его свитой путешественники, казалось бы, особого впечатления не произвели – не дело для правоверного мусульманина с тугим кошельком в кармане разглядывать всяких иноверцев, как уродцев на ярмарке, то солдаты и сержанты, а вместе с ними и встреченные офицеры, разглядывали экзотическую парочку без всякого стеснения. И во взглядах их ощущалась привычная властность хозяев, пусть и на чужой земле, над судьбами прочих людей.

Потому уже на узкой, пыльной и тихой улочке, ведущей от аэропорта куда-то в городское «чрево», Анька обеспокоенно сказала:

– Паштет, нам бы и переодеться не помешало, как думаешь?

– Согласен, – кивнул Паша, – на площади на нас смотрели, как на ряженых…

– Кино снимаем, – хихикнула Анька.

– Вот-вот, – буркнул Паша, повнимательнее присматриваясь к окружающим их домам, стараясь найти среди них лавку или магазин готовой одежды.

Никаких лавок и магазинов на улочке не было. То есть – вообще никаких, только глухие, раза в полтора выше человеческого роста заборы – «Дувалы их тут что ли называют?» – вспомнил Паша, за которыми виднелись такие же глухие, тыльные стены домов, лишь кое-где прорезанные узкими, больше похожими на амбразуры, окнами, расположенными под самой кровлей. То ли вышли они на такую улицу, то ли весь город строился так, но даже ворот в сплошной стене заборов не было, лишь узкие, похожие больше на собачий лаз калитки виднелись кое-где среди однообразной, ровной стены переходящих от одного дома к другому дувалов. И цветовая гамма всех этих заборов, глухих стен и маленьких калиточек была угнетающей, во многом повторяющей расцветку пустыни – от светло-песочной до темно-шоколадной.

Свернув за очередной поворот кривоватой и узкой улочки, псевдоактеры заметили бредущего навстречу человека, одетого в какие-то причудливые лохмотья. Казалось, находчивый костюмер приклеил прямо к телу человека несуразные, потрепанные и затертые, грязные детали от разных костюмов: воротник от мужского пиджака, полы – от женской жакетки, пояс брюк от джинсов, а на штанины пошла длинная замшевая бахрома. Что-то было в движениях этого человека неправильное, болезненное, усталое, и Паша, идущий чуть впереди, на всякий случай, притормозил, останавливая идущую чуть позади, на полшага, Аньку.

– Что такое? – спросила она, но тут же увидела встречного.

Теперь он был уже достаточно близко, что бы можно было разглядеть струпья на коже лица, заплывшие, гноящиеся глаза и очень редкие, черные волосы на голове. Человек выглядел не просто больным, а больным на последнем издыхании, даже удивительным казалось, откуда в нем еще имеются силы передвигаться, пусть и опираясь рукой на забор.

А из-за дувала, мимо которого только что прошел, тяжко шаркая ногами и вздымая клубы пыли, встречный, выскочил мужчина в европейском пиджаке, безразмерных шароварах и невысоких сапогах, явно из местных, горбоносый, отвратительно небритый, с выкаченными маслянистыми глазами шоколадного цвета. Он, приглядевшись к больному, что-то гортанно крикнул на весь район, и тут же – молнией – исчез в маленькой калитке своего забора, что бы еще через мгновение появиться уже с небольшой, но явно увесистой дубиной в руке.

Похоже, что именно на его крик из соседних домов начали появляться такие же вооруженные палками мужчины. Выставив перед собой свое доморощенное, но, по всему видать, неоднократно используемое по прямому назначению оружие, сначала с опаской, а потом все смелее и смелее, они приблизились к больному. Кто-то из собравшихся вокруг бедолаги попробовал о чем-то спросить его на странном, гортанном наречии, совсем не напоминающим певучие переливы фарси, как успел их запомнить Паша. Больной не отвечал, а только остановился, по-прежнему опираясь одной рукой на забор, низко наклонив голову и тяжело, со свистом в легких, дыша. И тут – его вырвало какой-то отвратительной зеленой и тягучей слизью. Даже на стоящих далеко от места событий Аньку и Пашу пахнуло омерзительным запахом нечистот и – смерти.

Это послужило невидимым и неслышимым сигналом для окруживших больного мужчин. На мгновение отпрянув, что б не попасть под брызги извергнутой пришельцем рвоты, они тут же дружно и тесно сомкнулись вокруг него и – в воздух взлетели палки. Послышались гортанные, очень похожие на ругательства, слова, сопровождающие сочные удары по изможденному телу.

– Стоп, без нервов, – попросил Паша, заметив, как рука Аньки скользнула к рукоятке маузера.

Тот момент, когда девушка успела откинуть деревянную крышку кобуры он как-то прозевал, сосредоточившись на происходящем впереди.

– Я без, – ответила Анька, передернув плечами – но вдруг после него эти на нас переключиться захотят?

– Да нет, – покачал головой Паша, вновь внимательно вглядываясь в тесный круг, над которым то и дело взлетали отполированные ладонями хозяев дубинки. – Похоже, что им не все равно, кого бить…

А больного уже не били, а убивали, в изнеможении присевшего у стены на корточки, сжавшегося в комок, с трудом поднявшего руки, пытаясь хоть так защитить голову от ударов, его безжалостно добивали сильные, молодые и не очень, здоровые мужчины с нехорошим, азартным блеском в шоколадных, на выкате, глазах.

Прошло всего несколько минут, и вот уже бездыханное тело скрючилось в равнодушной дорожной пыли, а поуспокоившиеся мужчины утирали пот с разгоряченных лбов и начинали косо посматривать в сторону Аньки и Паши.

Чуток укоризненно покачав головой, мол, опять все то же самое начинается, Паша выдвинулся на полшага вперед, прикрывая собой Аньку. Та промолчала, хоть и чесался язык колкостями, но девушка понимала, что сделал это Паша, нисколько не сомневаясь в её смелости и умении постоять за себя. Просто сейчас очень желательно было бы разойтись с местными без конфликта, особенно, с применением огнестрельного оружия, а Анька была большой любительницей первым аргументом в споре с сильным противником выставлять свой маузер.

В самом деле, внушительная фигура Паши, его мгновенно ставший угрюмым взгляд и рука, поглаживающая рукоятку пистолета, перемещенного вдоль ремня из-за спины на живот, произвела на местных бытовых убийц должное впечатление. Но, наверное, большее значение имела все-таки европейская внешность и здоровый вид Паши, чего было не скрыть никакому загару.

Успокоившиеся и притихшие, опустившие к земле свои дубинки, мужчины начали медленно расходиться по домам, бросив у забора забитого ими только что неизвестного.

– Да, однако, нравы тут простые, – сказала Анька, когда они с Пашей продолжили путь по улице, постаравшись побыстрее пройти мимо убитого.

– И это все не просто так, – поддакнул Паша. – Если это те самые беженцы, про которых вертолетчик говорил, то их тут должны люто ненавидеть. Ведь не только хлеб отбирают, еще и болезни всякие принесли, пусть и не всегда заразные, но всегда неприятные…

…Лавку они нашли, едва выйдя на небольшую площадь, видимо, одну из центральных в городке. Впрочем, какая это была лавка? Так – небольшой навес, каким-то чудом держащийся  всё у того же забора, да невысокий, по колено, прилавок собранный из старых пластиковых ящиков, отгораживающий «торговое помещение» размером в пару шагов от пыльного тротуара. За этим импровизированным прилавком в самом уголочке, на маленькой, едва заметной под ним табуреточке полудремал старый, весь сморщенный, как печеное яблоко, удивительный старик с крючковатым носом и седыми, длинными пейсами.

– Как думаешь, почему это – где торговля, там и евреи? – задумчиво спросил Паша, разглядывая приоткрывшего один глаз старика.

– Ты антисемит? – подозрительно покосилась на спутника Анька.

– Только с похмелья, – признался Паша. – А ты?

– И мне как-то все равно, пока меня лично не касается, – сказала девушка.

Но самым удивительным оказалось не само наличие в маленьком городке Белуджистана ортодоксального иудея, а то, что дедок этот вполне сносно говорил по-русски. И в лавке его оказалось гораздо больше европейской одежды, чем местных шаровар, пиджаков и черных, плотных покрывал для женщин.

– Как же нету? – удивился он, прослушав запросы невольных путешественников, старательно и медленно выговаривающих слова с псевдоакцентом, как обычно русские люди говорят с иноземцами. – Не может не быть. Сейчас мы будем посмотреть всё.

Откуда-то из джутовых мешков, пыльных ящиков и непонятных коробок на прилавке показались совершенно чистые, разглаженные и веселенькие ситцевые платья и блузки, элегантные, женского покроя, брючки, полусапожки из тонкой кожи, разнообразные сорочки, жилетки, носки, носовые платки, нижнее белье. А всего-то навсего достаточно было Паше в процессе разговора повертеть в пальцах золотой червонец, заранее извлеченный из подкладки его куртки.

Как истинная женщина, пусть по сути своей и не тряпичница, но уже изрядно соскучившаяся по покупкам, Анька погрузилась в это изобилие от всей души, перебирая и прикидывая на себя то одну, то другую шмотку, постоянно спрашивая совета у Паши и не дожидаясь его ответа.

– Как же – откуда? – удивленно и чуть возмущенно отвечал еврей на вопрос Паши о происхождении товаров. – Советские тут оставляют. Много всего оставляют. Просто так. У них изобилие, такого больше нет нигде, что бы просто так оставлять новые вещи. А местные такое не носят. Им нельзя. Коран, шариат. Муфтий сразу говорит – совсем нельзя. Вот и лежит…

– Брюки не хочу, – в унисон продавцу бормотала Анька, – юбку хочу, короткую, что б все отпадали, ну, а брюки – если только в запас, и еще хочу вот ту распашонку… или ту, в обтяжку, вообщем-то, еще бельишка бы побольше, кто знает, когда еще дорвусь… и сапоги поменять…

Паша уже выбрал себе крепкие на вид, плотные брюки нейтрального темно-серого цвета со множеством карманов, пару рубашек, на вид вполне соответствующих его размеру, а Анька все еще продолжала перекладывать с места на место товар.

– А камуфляжа нет? – поинтересовался Паша, вспоминая виденное на военных обмундирование, показавшееся ему очень добротным и удобным.

– Нет. Запрет. Солдатское нельзя. Военный запрет. Нарушение – кирдык. Полный песец мне, – пояснил еврей. – Есть другое. Сколько хочешь.

Паша примерил новенькие, мягкие сапоги с застежками на голенищах.

– Десант, – поцокал языком продавец. – Сам бы носил. На всю жизнь.

– А говоришь – солдатское нельзя, – усмехнулся Паша, довольно притоптывая ногами; сапоги и в самом деле были отличные.

– Форма – нельзя, погон – совсем нельзя, – огорченно покачал головой старый еврей. – Ботинки – можно, сапоги. Местный любит. Крепкие очень. Долго носят. И носки можно. И трусы. Надо?

– А вот юбку надо, – вмешалась в разговор Анька. – Покороче, чем эта…

Самая короткая юбка оказалась пониже колен, и Анька презрительно фыркнула.

– Надо – сделаю, прямо сейчас, – пообещал еврей. – Местным – грех, вашим можно, барышня хочет кирдык всех мужчин города. Но – можно.

– Подшивай, – махнула рукой Анька. – Подождем десять минут…

– Зачем долго? Пять минут и – готов, – заверил её продавец.

И в самом деле, пользуясь какой-то маленькой ручной машинкой, на их глазах старик подшил юбку быстро и так профессионально, что Анька удивленно приподняла бровь – качество обслуживания заслуживало восхищения.

– Теперь бы где-то переодеться, – задумчиво почесал за ухом Паша. – Слушай, старик, гостиница в городе есть?

Освоившись, они уже говорили со старым евреем без натуженного акцента, как в самом начале общения. И он отлично понимал, если и не все слова, то интонации и пожелания покупателей – налету.

– Караван-сарай, – моментально ответил продавец. – Рядом. Совсем рядом. Иди, скажи, я слал. Дешево. Уважать будут. Гостем будешь.

– А можно без караванов и тем более – сараев? – брезгливо передернувшись, спросила Анька. – Гостиницу…

– Военный есть, для советских, кто на время здесь, недолго, – сообразил еврей, что местная экзотика совсем не прельщает покупателей. – Для офицер! О, хороший такой…

– А штатская есть? – уточнил Паша. – Для таких, как мы? Кто не военный.

Минут через десять совместных усилий и активной жестикуляции, они выбили из старого еврея приблизительное направление к обычной гражданской гостинице для приезжающих европейцев. Старик все время старался разрекламировать ближайший караван-сарай, видимо, имея с этого какой-то свой гешефт, но ни Анька, ни Паша ни в какую не хотели погружаться в азиатскую экзотику.

В завершении, довольный такими щедрыми и в меру привередливыми покупателями, старик презентовал им небольшой джутовый мешок, куда поместились все тщательно с бормотанием и приговорами упакованные вещи. И даже – неслыханное дело – когда парочка уже отошла от прилавка, старый еврей догнал их и вручил сдачу: кучу разномастных, со множеством нулей персидских риалов, которые Паша небрежно, но аккуратно сунул запазуху, по соседству со своим пистолетом.

Осторожно, мельком, оглядываясь на оставленную позади торговую площадь городка, Паша проворчал: «Пыль, пыль, пыль от шагающих сапог…» Перед ними лежала ставшая уже привычной узкая, пыльная и извилистая улочка, окруженная глухими заборами. Анька засмеялась: «Там-нет-ни-тьмы-ни жаровен-ни чертей… Лишь пыль, пыль, пыль от шагающих сапог…» И продвинулась на пару шагов вперед и влево… 

Другие произведения автора:

Перевертыш гл.12

На свободу - с чистой совестью

Fugit irreparabile tempus 8