Часть 1

Воланд.

«Я — часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо»
Гёте. «Фауст»

 

Откинув пошлую вуаль, Маргарита присела скупо-сдержанно к столу.

Холодный ужин снова в одиночку...

Стонала фаготом луна — она исполняла роль, хрипели вороны вдали. Свирепствовала ночь, растаскивая обречённость по углам опостылевшего своей громадой Вечного Дома.

Глаза Маргариты чернели синью белладонны — вокруг зрачков клубились налитые ядом капилляры, потоками сражая накопившееся безволие прокажённой любви.

 

Качнув упрямым завитком волос, промолвила она:

— Бесконечно затянувшаяся пауза, колкие часы, а между ними — легкомысленное ничто. Ах, каким прекрасным было время! Я давила каблуками грязь, а та довольная причмокивала... Ветер играл этюдами по живому холсту, упрямый дождь причудливо швырялся каплями, а я интуитивно понимала развлечение. На одном плече сумочка — её придерживала горячею рукой в перчатке, по которой шелушилась кожа, во второй был зонт, а вокруг — блестящие витрины!

 

Молчанье — деспот и жестокое клеймо, когда без шрамов по сердцу, когда без ссадин... Когда укачивает пустота... Безмолвие в глазах Мастера не заглушить, в них нет меня, пятно лишь там...

 

Старалась я, хотела лучше стать. Теперь понятно: тщетно. А причина моего раскаяния в том, что жалость я приняла за настоящую любовь. Да, жалость меня держала и, как казалось, очищала, подпитывала, словно родник с живой водой. Я чувствовала себя желанной, потому что была сильнее, я имела превосходство над Мастером. Но сейчас пришло внутреннее осознание, что в нём я всего лишь жалела себя. В Мастере не было и нет отражения моей любви, да и любви самой нет...

 

Он не был, а лишь стал моей Судьбой.

 

Он не изменился с тех пор, потому что принадлежит только себе, а я... Я когда-то насильно подчинила его, вознесла и внушила себе, что этот человек — моя миссия. Потому и возникла теперь пустота. Она породила во мне неприязнь к вечному будущему, она стала насыщать собою Вечный Дом, вместо обещанной мною идиллии, и музыка Шуберта давно не звучит в его залах. Те струны, что связывали меня с Мастером, до звона натягивались, когда я, бывало, удалялась от него. Так было всякий раз. Но руки Мастера больше не прикасаются к ним, он будто забыл особенности камертона...

 

Увы, Вечный Дом и его полный покой — это пагуба любви. Он опасен. Он наказание. Он стал беззвучным и чужим.

Да, я свободна, но и невидима.

Когда-то это радовало ту Маргариту...

«Мне хотелось, чтобы обо всём знал Всемогущий Воланд, и я делала так, чтобы понравиться ему.
О, Гениальный, только он мог устраивать перемены и настоящие праздники!
Он единственный, кто не только слышал меня, но и чувствовал.
Он сильный, он всегда видит и понимает своё могущество, ему известны пределы власти.
Я поздно поняла, происходящее вершилось не само по себе, это Воланд творил для меня. И не потому, что невероятное ему под силу, а оттого, что он меня любил... Вот из-за чего Великий был таким недосказанным и странным.

 

Меня преследовала собственная ложь, я пыталась стать не собою, а частью чего-то... кого-то. Как жаль, что теперь не оставить позади всё, что угнетало меня, напрягало и разрушало...»

— Это знак? К счастью? К перерождению!

 

Мерцаньем звёзд, оберегавших имя Маргариты, отметилась вина — она тяжёлой уходила поступью... стиралась...

 

***

Частицы мира погружались в темноту.

Природу умерщвляла осень — в ней иссыхали шелковистые луга и увядали листья...

Чахла жизнь.

 

Их на Земле не будет больше никогда.

И ни к чему кивать на способ и его жестокость, и нет нужды винить кого-то — надеждой оба соблазнились и в жертву принесли себя, а всё, что было в прошлом, стало недействительным.

Роман сожжён, теперь никто не сможет полистать его страницы, и Мастер отовсюду вычеркнут.

 

 

 

Я существую антивеществом другого мира.

Моя обитель стынет чёрной болью за пентаграммой из муранского стекла.