ЛАПОТЬ

У нас на Южном Урале по дороге от Тыелги к горе Ицыл еще в конце шестидесятых можно было видеть редкие лесовозы, вывозившие длинные бревна с хлыстами, то есть с макушками. Проходит такой хлыстовоз по нижней улице, натружено гудя и вздымая дорожную пыль так, что пешеходам приходится отбегать в сторону от серого облака. Прежде макушки отпиливали за ненадобностью и пускали на дрова. Обычные сосновые и еловые бревна были короче и назывались «кругляк». Лесовозы с ними не выглядели такими длинными и неповоротливыми. Но леспромхоз хирел на глазах: вырубать стало нечего. А подсаживаемые деревца, когда еще нарастут и созреют до настоящего хвойного леса.

Бывало, взберешься на гору, а все предгорья между Ицылом и Ильменами расчекрыжены делянами, откуда не один десяток лет страна вывозила строевой лес. На вырубках через год-другой нарастало такое множество земляники, что ягодники возили ее эмалированными ведрами. Ягода необыкновенно крупная, сладкая, душистая. Следом за земляникой эти же вырубки покрывались малинником, да так густо, что посаженные лесниками молодые ели и сосны едва-едва пробивались к свету сквозь буйные заросли березняка и осинника, в которых можно было встретить не только людей, но и медведей. Дорога к Ицылу была вся в жутких колдобинах и колеях, а местами, где сохранилась болотина, были проложены лежнёвки, сбитые скобами из затесанных сверху бревен.

Около одного такого места над дорогой висел лапоть, привязанный на проводе, натянутом между деревьями.

На пике своей активности леспромхоз выдавал до сорока лесовозов в день. Тогда, сразу после войны, много народу влилось в это производство. Люди месяцами поодиночке валили лес, обрабатывали бревна от сучьев и сдавали свои деляны, получая бешеные по тем временам деньги. Но таких одиночек было мало. Они работали лучковыми пилами, пригодными для одиночек. Помню, как такой лесоруб-одиночка по фамилии Шигалин вырвался с деньгами на прииск Тыелга и несколько дней пропивал заработок, полученный еще дореформенными купюрами. Они были большие, зеленые, и на пятидесяти и сторублевках был изображен Ленин. Дорвавшийся до удовольствий Шигалин так напивался, что терял деньги, когда доставал их горстями из серых штанов. Потом падал рядом с магазином и спал прямо на обочине дороги. Незадолго до этого так же на прииске Тыелга гуляли старатели золотодобытчики, которые по случаю хорошей выработки пиво заказывали бочками, а водку ящиками. Поэтому на подгулявшего лесоруба-одиночку смотрели понимающе.

А в массе своей лес выдавали большие бригады, куда входили вальщики, сучкорубы, трелевщики. Последние делали это на лошадях, у которых была специальная сбруя, помогавшая цеплять ствол и тащить его к штабелю, куда эти бревна укладывали с помощью вальков, наклонно уложенных толстых жердин, по которым с помощью багров люди вкатывали подвезенное бревно. А уже со стеллажа или штабеля лес загружали на лесовоз, тоже закатывая вручную бревна на машину с прицепом. Потом закрепят уложенный гурт вторыми стойками, стянут стойки цепями, и машина трогается в путь по страшному бездорожью в город. В непогоду лесовоз мог забуксовать на подъеме, а шофер один. Сам и песок подсыпает, сам и трос цепляет за дерево, если есть лебедка. Случалось, что лесовозы опрокидывались с косогора, а внизу река сверкает и обрыв метров на двести...

Где-то в начале шестидесятых в леспромхоз начала поступать новая техника: красные трелевочные трактора, гусеничные вездеходы, автомобили с повышенной проходимостью. Таким автомобилем был многопрофильный ЗИЛ-157, частью скопированный с американского «студебеккера». Этот трехосный грузовик хорошо зарекомендовал себя на тех бездорожьях. Из них и лесовозы наделали, и просто бортовые грузовики для перевозки людей. Натянут брезентовый тент сверху, повесят на борта деревянные скамейки – вот тебе и транспорт для рабочих. Это позднее сделали закрытые кунги с мягкими сиденьями и окнами по бокам. Но на таких кунгах рабочих леспромхоза не успели повозить. На них людей из рабочих окраин и дальних поселков возили в город на активно строящиеся заводы. Леспромхоз выдыхался. Еще недавно завербованные люди, приехавшие на заготовку леса и поселившиеся в Тыелге и в деревеньке Индашты, где и находилась контора леспромхоза, начали было обзаводиться жильем, обосновываться по-настоящему в этих краях, а тут хрущевская перестройка поломала эти планы. Кто-то наверху счел нерентабельным заготовку леса на Урале, вблизи Миасса, и только что отстроившийся поселок вынужден был бесславно закончить свое существование. Дома для рабочих, приехавших из разных краев на заработки, строили основательные: целая длинная улица - окна в окна – ряды новеньких рубленных пятистенок с большими печками – на две комнаты и кухню. Живи и радуйся. А тут реформа грянула. Тогда Хрущев вместо пятилетки ввел семилетку, разогнал половину армии, развалил флот, слепил совнархозы: один центр на несколько областей. Тогда же погорели все областные издательства. Их тоже оставили из расчета: одно книжное издательство на три области. Местным писателям стало в три раза труднее издавать свои книги, потому, что тут же удлинились очереди. Я не помню все «прелести» тех реформ, но одно могу сказать, что для простого жителя страны любые перестройки, как серпом по я… Стоит только какому-нибудь умнику оказаться у руля страны и произнести слово «реформа», у нашего народа сразу шерсть поднимается дыбом, потому что ничего путного от этих перемен ждать ему не приходилось. Наш народ всегда пребывала в страхе: не дай бог придет к власти очередной реформатор…

Так, о чем бишь мой рассказ нескладный? Ну, да! Леспромхоз был порушен. Люди опять снялись с насиженных мест и подались кто куда в поисках лучшей доли, если таковая им хоть где-то еще светила. Дома, которые простояли с 1954 до 1965 года пронумеровали, разобрали по бревнам и увезли куда-то. В поселке Индашты, что в переводе с башкирского звучит как «работа рядом с домом», остались только пара бараков, магазинчик, да два подворья лесников, которые еще продолжали высаживать на вырубках хвойный молодняк, да следить за огромными массивами лесов, предупреждая древесные болезни и пожары. Индашты в пору рассвета называли Бикельградом, по фамилии директора леспромхоза, обрусевшего немца Бикеля. При нем тогда главным бухгалтером работал пожилой человек по фамилии Смолинский. Бухгалтер дядя Гриша был полным мужчиной приятной внешности, в очках, с тихим голосом, и был очень обходительный с людьми. Всегда, заглядывая к нам, он угощал меня леденцами или печеньем. Чем-то я приглянулся ему. Мы жили бедно, а у них с женой не было детей. Дядя Гриша просил мою маму отдать меня на усыновление. Так я мог бы вырасти в еврейской семье. Но моя бабушка, которая меня очень любила, отказалась отдавать своего внука в другую семью.

Индашты находились от Тыелги в километрах восьми, и туда я свободно стал добираться с семи лет. Одно время мама моя жила в леспромхозе. Я шел пешком и нес ей в бидоне приготовленные бабушкой свежие пирожки. Вечером я играл с мальчишками в бильярд в местном клубе или смотрел кино. Поселок не был снабжен электричеством, поэтому свет давал дизельный генератор, который тарахтел до глубокой ночи. Люди шли смотреть кино или сходились на собрание после подмигивания электричеством: лампочка в любом доме погаснет три раза, значит, в клубе мероприятие.

Летом в жару ребятня купалась в запруде, которую специально сделали, перегородив речку Индаштинку. Вода была холодная, и в ней плавали древесные угли, которые остались вдоль берегов после углежогов. Уголь здесь прежде жгли для металлургического завода в Златоусте. В поселке кипела жизнь со свадьбами, с новосельями, с празднованиями Нового года, с гуляньями летом на цветущих лугах.

Как грустно без тебя

Как одиноко.

Душа моя

Частичку потеряла.

И я хочу,

Чтоб уходя далеко,

она другое имя примеряла

В 1967 году мы еще застали в Индаштах бледное подобие былой жизни, когда проходили к Ицылу со своей походной группой. В местном магазине мы купили недостающие продукты: мясные консервы, сгущенное молоко, вино, хлеб.

Где-то через год я в последний раз увидели лапоть, который висел над живописным участком дороги, по которой мы шли в сторону горы Ицыл, и дальше, к Таганаю, за которым раскинулся город Златоуст.

Лапоть этот красовался здесь много лет. Почти все моё детство я проходил или проезжал в этих местах по ягоды и все время обращал внимание на эту таежную достопримечательность.

Мама мне рассказала, что сплел этот лапоть Лешка Камалеев, который работал шофером и возил на своем бортовом грузовике рабочих на таежные делянки и обратно. Посреди рабочего дня, слоняясь от одной бригады лесорубов до другой, он вспомнил старый опыт плетения лаптей. Липы тут хоть отбавляй. Надрал лыки и сплел один лапоть, а на второй времени не хватило. Смена заканчивалась, народ домой надо увозить. Тогда он по дороге в Тыелгу остановил машину в этом месте посреди густых зарослей молодых лип, натянул проволоку с дерева на дерево и посередине подвесил свой лапоть. Невысокого росточка, он тянулся с борта грузовика, а кто-то из коренастых мужиков подхватил его под мышки. Пристроив свое рукоделие, Камалеев спрыгнул с кузова, сел в кабину и тронулся, а лапоть так и остался. Все рабочие бурно отреагировали на появление такого необычного дорожного знака. Зато со временем он обрел свою символику, сделавшись ориентиром для определения дороги. Спросит у рабочих какой-нибудь ягодник дорогу к делянке, а кто-нибудь из мужиков отвечает, затягиваясь самокруткой:

- Дойдешь до лаптя, а через пару километров свернешь влево. Там по лежневке придешь на 16 квартал. Малины – красно!

Леша Камалеев жил выше нас по переулку со своей мамой, тоже худенькой и невысокой женщиной пожилого возраста. Незадолго до моего появления на свет у них в семье произошла трагедия: вернувшийся в середине войны муж приходил в себя после ранений. Был еще довольно слаб. Истопила хозяйка самодельную баню-землянку на огороде, первыми отправила отца с младшим сынишкой. Да что-то все нет и нет их. Мать хватилась и пошла проверить. Земляная баня с тяжелой насыпью поверх подгнившей крыши, обвалилась и придавила отца и младшего брата Леши. Так они в один миг осиротели.

Леше был взрослым, но он все еще не был женат. Оденется после работы: просторный голубой костюм с галстуком, рубашка с накрахмаленым воротничком, ботинки, начищенные до блеска, и пойдет в клуб. А я еще пацан, мельницу строю около ручья и наблюдаю, как под струей воды самодельное колесо крутится…

Леша идет мимо, приветливо здоровается со мной, шутит. А в выходной день возвращается он домой, в гору по переулку, и вид у него не такой вовсе. Леша где-то выпил и пошатывается. Появляется моя бабушка и начинает шпынять его:

- Леший тебя забери! Женился бы скорее, а не валял дурака. Мать переживает, что внука нет до сих пор. А у тебя одни компании да выпивка на уме.

Леша понимает, что бабушка права и не сердится на нее. У него красивое худощавое лицо, большие карие глаза, тонкая шея. Он гримасничает и крутит головой, покрытой пышными кучерявыми волосами. Когда он уходит, бабушка говорит мне: шут гороховый, больше прикидывается, что пьяный...

Видимо, Леше нравилось производить впечатление на окружающих, что он настоящий мужчина. Моя бабушка дружила с бабой Катей Камалеевой. Они часто вместе пили чай из медного самовара, который я с удовольствием брался разжигать по просьбе бабушки.

Я хоть и намного младше был, чем Леша, но тоже часто с ним ездил на делянки. Особенно, когда он пересел на трехосный ЗИЛ-157. Леша мне рассказывал, как надо цеплять трос и включать лебедку, если застрянет машина; давал порулить иногда. Однажды он удивил всех наших мальчишек, вернувшись с делянок без одного колеса. У него лопнул средний баллон, запаски не оказалось, а скаты одинарные. Пришлось Леше домкратить среднюю ось, крепить ее к раме на мощную проволоку в несколько скруток и таким макаром добираться с рабочими до дома. Меня удивило, что он сделал это один, без чьей-либо помощи. Откуда силы взялись в этом щуплом парне? Потом у меня пошла учеба в городе, отъезд в другие края, и видеть своих соседей я стал все реже и реже. Позднее баба Катя умерла уже без меня, а Леша Камалеев переехал жить в город. А ещё через некоторое время яузнал, что он уехал в какую-то теплую республику. Не знаю, как сложилась его дальнейшая судьба, но вот изредка нет-нет, да и вытащу из запасников памяти этот лесной пейзаж с ярким солнечным днем, с молодым густым липняком по обе стороны ухабистой таежной дороги, над которой висит лапоть, сплетенный Лешей Камалеевым из грубого немоченого лыка. И вижу счастливые лица рабочих, с гиком проезжающих в бортовом грузовике под этим необычным дорожным знаком.

21 февраля 08

Другие произведения автора:

СТИХИ ОТ НИНЫ КРАСНОВОЙ

ЗА МОТОК

У ЛИНИИ ПЕРЕМЕНЫ ДАТ

Это произведение понравилось:

Мирика Родионова