Перевертыш гл.10

***

Только утром Пан ощутил все прелести прикомандирования к батальонному особисту, когда, вместо крика дежурного: «Рота! Подъем», его разбудил легкий стук двери. Это проснувшийся и приодевшийся слегка Успенский отправился умываться в огромную, отделанную мрамором и бронзой, туалетную комнату второго этажа, больше похожую на сказочный дворец из кинофильмов, чем на место, где оправляют естественные надобности.

Не торопясь встать, не спеша заправить постель, пусть это и простая раскладушка, выданная вчера ворчливым завхозом комендатуры под нажимом обаятельной Насти, медленно, будто прогуливаясь, пройти до конца коридора, старательно не обращая внимания на снующих туда-сюда офицеров. Умыться теплой водой, текущей из сверкающего, золотистого крана, пригладить волосы у огромного, в полстены, зеркала. И также не спеша вернуться в свою, пусть и временную, комнатку, покурить у открытого окошка, облокотившись на широкий подоконник, стряхивая пепел вниз, на асфальтированную дорожку, отделяющую бывший губернаторский дворец от парка. После полуночного бдения над бумагами, которое, на удивление, далось гораздо легче, чем первый отчет, после сытного, пусть и давно остывшего ужина в пустой, гулкой и красивой столовой, сооруженной на месте дворцового банкетного зала, такое спокойное пробуждение показалось чудесной сказкой из детства.

– Пошли, позавтракаем, – позвал Пана старший сержант, едва тот успел докурить и подумывал, куда бы выбросить мундштук папиросы. – Тут Настя заглядывала, сказала, что еще часок свободный у нас есть…

– А что потом у нас будет? – поинтересовался Пан, сунув окурок в карман и оправляя форму.

– Потом нас капитан Мишин ждет, – ответил Успенский. – Пошли.

…Вокруг высоких колонн банкетного зала хозяйственник комендатуры расставил многочисленные, разнокалиберные столики, в дальнем углу, где когда-то господствовала стойка бара и буфет с многочисленными дорогими и редкими напитками, расположилась раздача. Туда Успенский и Пан и подошли, в надежде, что отзавтракавшие раньше постоянные  обитатели бывшего губернаторского дворца оставили и им что-нибудь, заморить утреннего червячка. И если вчера вечером на раздаче стояли симпатичные девчонки в форме и застиранных белых халатах поверх нее, то сегодня их сменили усатые, в возрасте дядьки, в меру хмурые и, видимо, недовольные доставшимся им нарядом.

Но кормили одинаково, что те, что другие, Пану даже показалось, что дядьки накладывают порции побольше, то ли желая подкормить молодых ребят, то ли просто по неопытности. Сам Пан взял себе пшенку со свининой, какао, масло и хлеб, а Успенский, поколебавшись, выбрал картошку с тушенкой и чай. Вместо масла он взял кусок сыра. Сахар здесь полагалось приносить свой, но вошедший в положение временно прикомандированных дядька с погонами старшины, просвечивающимися через тесный для него халатик, сходил на кухню и принес бойцам по куску сизоватой, колотой сладости. «Только ради того, что штурмовики», – буркнул он, тут же поворачиваясь спиной, что бы не слушать благодарностей.

– Вот какой у нас батальон, – подмигнул довольный Успенский, направляясь к ближайшему, зачем ноги топтать, столику.

– Да уже почувствовал, – отозвался Пан, устраиваясь рядом со старшим товарищем.

– А знаешь, Пан, пока ты дрых без задних ног, мне Настях новость по секрету рассказала, – принимаясь за картошку, сказал Успенский.

– И что ж за новость такая? – насторожился Пан, до сих пор побаивающийся, прочитала ли Настя его первый отчет с интимными подробностями посещения борделя.

– Ту штучку, что мы вчера нашли на чердаке, – Успенский глотнул чай и продолжил, – привезли сюда, так, представляешь, весь народ, что вокруг был, почувствовал странный страх, ну, как мы тогда. Будто бы от этой как раз штучки и исходящий. Причем, рядом с ней – тишина и никаких беспокойств, а стоит отойти шагов на пять – начинается… И пока эту штуку в сейф не запихнули к кому-то из начальства, так народ и шорохался от нее…

– Чудеса в решете, – ответил Пан. – Что-то нам с тобой везет на всякие премудрости.

– Точно, – согласился Успенский. – Только не нам, а тебе, разве не заметил?

– Чего заметил? – удивился Пан.

– Мотоциклиста ты застрелил, в баре тебе официантка записку подбросила, потом мулаточка эта, ну, кто из вас кого выбирал – не знаю, но – опять с тобой приключение. И вот вчера ты на этот ящик набрел, – пояснил Успенский. – А я-то все это время, вроде как при тебе, не больше.

– Ну, да, – пораженный Пан даже забыл про завтрак. – Получается, ты из-за меня во все это втянулся?

– Ну, не в это, так во что другое попал бы, – флегматично отозвался Успенский.

– Все равно, как-то неудобно мне, – признался Пан.

Успенский промолчал, не зная, как лучше объяснить товарищу, что всякие превратности судьбы на войне надо переносить стоически, не обращая на них особого внимания. А то, что случилось с ним, пусть и не на передовой, иначе, как превратностями не назовешь.

– Жуй лучше побыстрее, какао твое стынет, – посоветовал он Пану. – А неудобства свои забудь. Это и не неудобства вовсе…

… Всё случившееся с ними после завтрака Пан воспринял, как скверный школьный спектакль, разыгранный в память убийства Марата Шарлоттой Корде силами их выпускного класса ко Дню Парижской Коммуны несколько лет назад. Оставив Успенского вместо себя в кабинете, капитан Мишин увел Пана лабиринтом коридоров и переходов глубоко в подвал губернаторского дома. Там содержали большинство задержанных во время вчерашней операции, и там же располагались «допросные» комнаты, куда жутковатого вида конвоиры приводили подследственных.

– Ты, главное, не тушуйся, – попросил Мишин, заметив, как вздрогнул Пан, услышав душераздирающий стон, доносящийся из-за одной двери.

Они шли узким, слабо освещенным коридорчиком, низкий потолок которого и так давил на непривычного Пана, а тут еще этот стон.

Капитан Мишин, усмехнувшись, с силой распахнул дверь. За маленьким столом, заставленным тарелками с бутербродами и сырыми яйцами, бутылками с сельтерской водой, сидел невысокий, пожилой уже человечек в форме со старшинскими погонами, и, не отрывая глаза от раскрытой книги, вдумчиво, чувственно и очень душераздирающе стонал. Увидев вошедших, старшина не торопясь положил на стол книгу, встал и отрапортовал, козыряя:

– Старшина Вилков! В голос вхожу, товарищ капитан госбезопасности.

– Не напрягайся уж очень, – посоветовал капитан, – тебе еще кричать придется до вечера. От жуткой боли при бесчеловечных пытках.

– Покричим, как надо, – ответил старшина. – А для голоса еще очень полезен коньяк, товарищ капитан госбезопасности.

– Будет тебе коньяк, – усмехнулся Мишин, выходя из комнаты. – Но – в очень умеренных дозах…

Ошеломленный Пан последовал за капитаном дальше по коридору, на ходу выслушивая лекцию о «маленьких хитростях» допросов «первой степени» с психологической обработкой.

– Ты что же, Пан, думаешь, реальные подследственные будут так художественно, а главное, во время, стонать? Или орать от нестерпимой боли именно тогда, когда мимо их «допросной» поведут нужного подследственного? – капитан засмеялся. – Для таких случаев и держим этого артиста. Он в театре своем прогорел на почве пьянства. Ну, а тут ему и работа почти по специальности, и с пьянством строго, только для поддержания жизненного тонуса.

Я сейчас буду работать с твоей мулаточкой, тебе, вообщем-то, в допросной делать нечего, языка ты все равно не знаешь, а вот подыграть мне сможешь, – продолжил Мишин. – Думаю, она тебя запомнила, хотя бы потому, что было это совсем недавно, да и ты не простой местный парнишка. Вот на этом и попробуем поиграть…»

Щадя молодую психику, Мишин не стал рассказывать Пану, что мулатка-«Мартышка» провела ночь и вот уже почти половину дня в бетонном мешке два на два метра, с дырой в полкулака в полу вместо нормального туалета, с синей лампочкой, забранной в металлическую сетку, под потолком, горевшей непрерывно. Её накормили только один раз, вбросив прямо на пол камеры два куска черного хлеба. Про воду будто бы забыли. И все это время внимательно наблюдали за поведением задержанной. Но… наблюдать оказалось не за чем. Мулатка не нервничала, не пыталась, как многие из задержанных вместе с ней, требовать адвоката, не стучала в дверь. Она даже не передвигалась по камере, пусть и в таких ограниченных пределах, как два шага туда-обратно. Полночи она простояла у стены даже не покрывшись мурашками, хотя в бетонном мешке было гораздо прохладнее, чем на улице, а привезли «Мартышку» из борделя в коротенькой юбочке, фасонной блузке, облегающей тело и трусиках. Вторую половину ночи и все утро «Мартышка» сидела на корточках, прислонившись к бетону, как заправская зечка, и тупо, не шевелясь, глядя перед собой.

Такое поведение в чем-то даже не удивило капитана, он сразу припомнил, что сама «Мартышка» рассказывала о собственном происхождении из деревенской семьи. По опыту капитан знал, что деревенские, особенно молодежь, легче и спокойнее внешне переносят заключение. И неподвижность для них более естественное состояние, чем для городских жителей, большую часть времени проводящих в движении. Но тут же ему доложили еще об одном факте, взволновавшем его гораздо больше. «Мартышка» ни разу почти за восемнадцать часов не воспользовалась пусть и унизительными, но «удобствами» в камере. Это было противоестественно, тем более, что, по наблюдениям надзирателей, под себя она тоже не ходила. Впрочем, это был уже вопрос к специалистам по человеческой физиологии в чрезвычайных условиях, и капитан в тот миг остро пожалел, что до сего момента так и не нашел доверенного врача по женским делам. К сожалению, в военном госпитале работали отличные полевые хирурги и анестезиологи, но вот гинекологией никто из них даже в качестве внеслужебного досуга не увлекался, а приглашать первого попавшегося специалиста из города значило полное нарушение секретности операции, уже санкционированной Москвой. Ну, в самом деле, не ликвидировать же местного врача просто потому, что он обследовал местную же женщину.

Все утро, занимаясь навалившейся, после вчерашнего, бумажной текучкой, Мишин пытался построить варианты ведения допроса «Мартышки», исходя из её странного поведения, но никак не мог сосредоточиться и понять, о чем же главном следует её спрашивать. В конце концов, капитан решил положиться в этом изначально темном деле на народный «авось» и свою интуицию, а так же на участие в допросе Пана, что должно было бы стать для «Мартышки» неожиданностью, выбить её из равновесия.

Капитан довел снайпера до очередной комнатки, отомкнул её своим ключом. В комнате, кроме двух табуретов не было ничего, даже пепельницы и прикрытого куском фанеры ведра, заменяющего туалет в большинстве камер предварительного заключения. Зато на одном из табуретов присутствовал телефонный аппарат, а возле него лежало белое, свежее вафельное полотенце.

Капитан кивнул на свободный табурет.

– Садись, Пан, кури, пепел, окурки – прямо на пол, и жди моего звонка. Что бы я не сказал, выходишь из комнаты налево, через три двери моя допросная, стучать не надо, просто входи, ну, там скажешь что-нибудь, что в голову придет.

В дверь комнаты после короткого стука и разрешения от капитана вошел солдат с маленьким ведерком в руках. Пан вспомнил, в таком же ведерке в борделе держали лед и бутылку шампанского. Но в этом ведерке льда не было, да и шампанским из него не пахло. Пахло свежей, только-только сцеженной кровью.

Капитан отпустил посыльного и, предварительно выглянув в коридор, не задержался ли тот у двери, продолжил:

– Перед тем, как идти ко мне, взлохматишь волосы, сделаешь десяток отжиманий, или даже побольше, что бы дышалось тяжело, обмакнешь в кровь руки и на ходу будешь вытирать их полотенцем. Понял?

– Мама родная, – сказал Пан, но тут же опомнился: – Так точно, Пал Сергеич, понял.

– Вот и молодец, Пан, – сказал Мишин. – Очень надеюсь на твою находчивость. Ах, да, мулаточку свою сделай вид, что не узнал, ладно?

Пан только кивнул в ответ.

Капитан положил руку на плечо парня и постарался заглянуть ему в глаза:

– Не все тебе могу сказать, Пан. Но – у нас нет времени, что бы разговорить эту девчонку. А она знает что-то очень и очень нужное нам. Вот – не могу больше сказать. Но – ты взрослый человек и – штурмовик. Очень на тебя надеюсь.

Пан вновь кивнул, но теперь уже более осознанно.

… Уже больше часа капитан испытывал собственное терпение и терпение «Мартышки». Интуиция ему подсказала сыграть вариант туповатого служаки, имеющего задание любыми средствами сломать задержанного, заставить его, то есть, её говорить, при этом не прибегая к чисто физическому насилию на первом этапе. Играть разные роли для капитана было привычно, и он, задав пару-тройку формальных вопросов (благо языком владел в совершенстве, за что, в частности и был прикомандирован к штурмовому батальону, отправляющемуся через океан), начал повышать тон, то требуя немедленных признаний, но невнятно описывая в чем, то грозя предстоящими пытками, после которых её одна дорога – на свалку.

«Мартышка» отвечала односложно, равнодушно и спокойно, почти не реагируя на интонации и слова следователя. Она не была взволнована, но при этом не находилась и в ступоре, защищающем организм человека от излишних отрицательных эмоций. Благодаря опыту, это капитан почувствовал сразу.

– Ты что ж, наших бойцов и командиров решила сифилисом перезаражать! – орал Мишин.

– Не болею. Нет сифилиса и других заболеваний, передающихся при контакте мужчины и женщины, – отвечала мулатка, глядя прямо перед собой.

– Я тебя заставлю говорить! Ты у меня по-любому заговоришь… – тряс кулаком возле её лица капитан.

– Я говорю, отвечаю на вопросы, – сообщала ему мулатка с четкостью хорошо отлаженного автомата.

Подумав, что она просто плоховато владеет языком, капитан перешел на простейшие фразы, потом, эксперимента ради, завернул несколько раз такие интеллектуальные конструкции, что им позавидовал бы и профессор-лингвист, но – мулатка понимала всё и на все его выпады отвечала вроде бы по существу, но ни о чем.

Решив, что стоит уже сделать перерыв на обед, потому как и актерская игра тоже требует антракта, капитан позвонил Пану, сказав, что бы тот подавал чай, при этом наблюдая, как отреагирует на русскую речь мулатка. Ведь любой нормальный человек, слыша иностранные слова, рефлекторно примеряет их к известному ему языку, пытаясь догадаться, о чем идет речь.

Но тут Мишину показалось, что мулатка всё отлично поняла, но при этом совершенно не заинтересовалась сказанным и только потому, что её это не касалось.

«Ох, интуиция, одна кругом интуиция… – думал Мишин, продолжая, после звонка, расписывать мулаточке весь ужас её положения, – жаль только, что интуицию ни к какому протоколу допроса не пришьешь…»

Пнув дверь ногой, в комнату вошел Пан, обтирая окровавленные руки полотенцем. Взлохмачен он был живописнейше, и дышал устало, запыхавшись.

– Ну, что тут? – спросил он небрежно капитана. – Когда мне её передашь?

– Видишь? видишь?!! – заорал капитан, подскакивая к мулатке и, прихватив её подбородок, силой поворачивая лицо в сторону Пана. – Ты к нему хочешь? Он вот только что твоей подружке матку голыми руками вырвал… ты тоже хочешь?

– Нет, не хочу, у меня нет подруг, – равнодушно скользнув по Пану глазами, ответила мулатка.

– Не понимаешь, как это больно? – ярился Мишин. – Я тебе устрою понимание… Ты хоть представляешь, что он может с тобой сделать?

– Нет, не представляю, – отвечала та, – я не умею представлять…

– Ну и голосок у нее, – не понимая слов, ухмыльнулся Пан, считая, что делает это зловеще, – прям, как у автомата, чисто робот какой-то…

Мулатка вздрогнула, как от удара и уставилась на Пана удивленными глазами. Да-да, именно удивление на какую-то долю секунды мелькнуло в её глазах и тут же исчезло, сменившись привычным равнодушием и притворным непониманием.

«Стоп, – сам себе сказал Мишин. – Стоп, стоп и еще три раза стоп. Что-то сказал опять этот мальчишка, что вывело её из себя на доли секунды… Что?»

Тяжело рухнув в кресло следователя, капитан схватил телефонную трубку:

– Увести!

Появившиеся надзиратели с легким почтением отодвинули в сторонку «ассистента» следователя, сноровисто подхватили подмышки мулатку, так и не освобожденную от наручников во время допроса, и поволокли её на выход.

– По второму пункту её, – крикнул им вслед капитан.

– Я что-то не так сделал? – с легкой обидой в голосе спросил Пан. – Я старался…

– Ты всё так сделал, ты всё очень так сделал, – устало проводя ладонью по лбу, ответил Мишин. – Ты даже больше, чем так сделал. Понимаешь, Пан, ты вывел её из равновесия каким- то одним словом. А я тут полтора часа бился и – не смог.

– Ну, я-то, вообщем-то, не хотел, – смутился Пан, припомнив утренний разговор с Успенским.

– Что же ты такого сказал? Как ты её назвал?

– Ну, вроде бы, просто сказал, что голос у нее, как у автомата, прямо робот како…

– Вот, – капитана просто подбросило из кресла. – При слове «робот» она и ожила. Уф… слушай, Пан, а ты-то откуда такое слово знаешь?

– Да мы… это… в школе еще, – растерялся Пан, – ну, «Бунт машин» советского графа…

– Тьфу, как можно было забыть, – засмеялся над собой Мишин. – Да хоть бы и помнил, вряд ли догадался бы слово это сказать… Рукопожатие тебе, Пан, перед строем с занесением в личное дело. Ну, а если серьезно, ты здорово, очень здорово!  сейчас мне помог, хоть и несознательно. Ладно, пойдем руки мыть и – на обед, а то я уж тут проголодался из себя зверя изображать…

… Усадив Пана за «офицерский» столик в дальнем углу банкетного зала, где официантов изображали те же солидные дядьки в возрасте за сорок, что утром орудовали на раздаче для рядовых и сержантов, капитан, не задумываясь, заказал для обоих борщ со сметаной, отбивные с гречкой и компот. Но покушать по-человечески они не успели.

Первым в столовую влетел абсолютно расхристанный, взъерошенный и бледный солдатик с патрульной повязкой на рукаве. Он выскочил почти на середину зала и несколько секунд пытался о чем-то сказать, взволнованно открывая и закрывая рот. Но его опередил вошедший следом старший сержант Успенский, как всегда ладно одетый, аккуратно причесанный, распространяющий вокруг, ощутимую чуть ли не физически, уверенность в себе, силу и благожелательное спокойствие.

– Товарищи офицеры! – гаркнул он. – По гарнизону объявлена боевая тревога. По коду «Сирень». Всем предписано немедленно занять места согласно боевого расписания.

В возникшей суматохе Успенский протолкался мимо идущих ему навстречу офицеров и старшин к столику капитана Мишина и Пана.

– Настя передала, Пал Сергеич, что какие-то махновцы прорвались к городу, – сказал он, даже не присаживаясь. – Их где-то полк или поменьше побольше, с техникой. Идут почти точно на расположение батальона.

– Вот и покушали, – вздохнул капитан, откладывая в сторону ложку. – Ждите меня в машине, вы ведь свою-то так в батальон еще и не отогнали? 

Другие произведения автора:

Перевертыш гл.16

Перевертыш гл.5

Непредвиденное задание 3