XIV

Командировка

***

  Месяц минул с тех пор, как Шаген Шагенян попал в госпиталь. Ходили слухи, что земляки выбили ему глаз.

  Однажды вечером Шагенян и его недалёкий соплеменник, по прозвищу Джимми, отправились в котельную. Можно назвать много причин, по которым люди ходят в такие места, эти же двое хотели помыться. Так, как с того достопамятного дня, когда отряд был в бане, в последний раз, прошло никак не меньше трёх недель, каждый собственными силами искал возможности справить гигиеническую потребность и главное, на сколько это удастся попытаться, хоть на время избавиться от вшей.

  Джимми, не был близким другом Шагена, однако это никак не мешает назвать его, как мы это уже сделали, недалёким. И это очень деликатное определение для человека, без преувеличения, безмозглого. То немногое, что было в этом существе человеческого сводилось к внешнему облику, вполне человекообразному, хотя и не вполне прямоходящему, одежде, способности говорить и даже петь. Всё же остальное это были основные, выборочно гипертрофированные инстинкты. Получил он своё прозвище из-за того, что всегда напевал песенку из индийского фильма «Танцор диско».

  – Джимми-Джимми, ача-ача! – пел Джимми, интенсивно вертя головой, в поисках любого объекта сексуальных домогательств.

  В котельной, куда оба армянина завернули по непреклонной инициативе Джимми, работали одни только казахи. Джимми не стал тратить времени на дипломатию и всякие условности.

  – Э! – небрежно обратился он к солдату-казаху, входя в помещение котельной. В отличие от остальных армян отряда Джимми очень плохо говорил по-русски, невзирая на то, что так же как все был из Сухуми. – Суда идзи! Ну-ка, гдзе памица?

  – Э! – возразил казах – Ты, чо бурый, вабще!?

  К его негодованию присоединились остальные бойцы, находившиеся тут же и довольно скоро, перешли от слов к делу. Шаген, с самого начала, осудивший неправомочное поведение земляка, не вступился за него. Вечером армяне отряда и делегаты из других войсковых частей, единодушно признали, что за земляка необходимо заступаться независимо от того прав он или нет, и выразили своё неодобрение Шагеняну, заметно повредив ему лицо. Пострадавший был госпитализирован и с той поры прошёл целый месяц. В отряде решили – что можно делать в госпитале целый месяц, если тебе не выбили глаз?

  Немцов, которому не повезло, стоял у зеркала, чудом сохранившегося наискосок от входа, и ковырял пальцем в ухе. Не повезло Анатолию вот в чём: удивительный боец, по фамилии Кравцов, тощий, нескладный и долговязый, намедни подошёл к нему с приглашением съездить вместе в город, к его знакомым. Разумеется, Немцов отклонил предложение длинного, хотя бы потому, что тот вечно влипал в истории. Один раз он позвал Денисюка помочь сдать бутылки, которых у Кравцова, по его словам был целый мешок. Денисюк согласился, в надежде на размежевание прибыли, и оба отправились в посёлок, туда, где располагались четырёхэтажные дома, населённые офицерскими семьями и вытащили из одного подъезда, из-под лестницы упомянутый, на совесть набитый бутылками, мешок. Когда они оттащили сокровища метров на сто от дома, их догнал артиллерийский майор в кителе и домашних тапках, и пинками под зад вынудил вернуть на место мешок, принадлежавший, как выяснилось ему. В другой раз Кравцов, рассчитывая на вознаграждение, довёл до самого дома мертвецки пьяную старуху. Воздаяние он получив в виде матерной тирады – старуха, очутившись в собственном дворе, чудесным образом ожила, и по-боцмански грубо прогнала своего благодетеля. Солдат, не до конца уверенный в своих силах, предложил Коту вместе сходить и попросить у старухиных родных доброхотного вознаграждения за оказанную услугу. Стоило бойцам показаться в хозяйском дворе, как тут же из дома выскочил старухин сын, весь синий от татуировок лагерного содержания и, задрав над головой лопату, гнался за обоими до самого КПП, на бегу упрекая в том, что длинный якобы обокрал его мамашу. Ещё Кравцов подряжался помогать в овощном магазине, стащил кочан капусты и был бит грузчиком, за попытку лишить его рабочего места. Таких историй было не счесть и Немцов, благоразумно от совместного мероприятия отказался.

  – Чо ты сцышь!? Мы в окно вылезем, после вечейней повейки, – по-ленински картавя, уговаривал Кравцов – никто нас не спалит!

  – Ну и иди себе – отвечал Анатолий.

  – Поехали, у них вода гоячая есть, помыться можно.

  Последний аргумент поверг Немцова на обе лопатки. Он бросился к Ревенцу и принялся уговаривать его. Анатолий давно уже приметил, что его друг всегда оказывался прав в подобных ситуациях. Примета эта была стопроцентной, если Ревенец соглашается – всё будет хорошо, если нет – жди беды.

  – Нет! – ответил тот – Ты, что придурок? С ним только ходить куда-то. Обязательно спалишься. Я не пойду, а ты как хочешь.

  Ревенец был, безусловно, прав, но соблазн помыться был настолько велик, что Немцов рискнул пренебречь здравым смыслом и даже приметой. После отбоя, оба бойца вылезли в форточку в сушилке, единственную открывающуюся во всём этаже, и быстро зашагали в сторону шоссе, к автобусу. Доехав до нужной остановки, вышли и, переходя на противоположную сторону улицы, угодили прямо в свет фар милицейского «бобика». Попытка скрыться в, насквозь просматривающихся дворах «хрущёвской» не сплошной застройки, положительного результата не дала, и самовольщики уже через минуту сидели в машине. Милицейский патруль доставил их в комендатуру, где обоих закрыли в камере. На следующий день за нарушителями приехал старший лейтенант Шевцов, пиджачник и либерал. Не говоря ни слова, он привёз солдат в часть и сдал прямо в железные руки капитану Громову.

  – Ну? – лаконично спросил капитан, страшно сверкнув глазами – Что скажете?

  Сказать было нечего.

  – Ну, с этим понятно, – цедил Громов сквозь зубы, скосив глаза на Кравцова, но обращаясь к Немцову – а ты куда отправился?

  – Он сказал, что у его знакомых можно помыться – понурясь доложил Анатолий.

  – А-а – едва сдерживаясь, протянул капитан – вы же полтора месяца в бане небыли… – он помолчал – Свободен – сказал он Немцову.

  Выходя из штаба, Анатолий услышал шлепок и что-то со стуком упало. Через пять минут вышел и Кравцов с красной, как у Арлекина, половиной лица. Избежав рукоприкладства, Анатолий всё же считал, что ему не повезло, так как помыться не удалось. И вот теперь он стоял и ковырял пальцем в ухе. В казарму вошёл Шагенян, с округлившейся физиономией. Оба глаза были у него на месте.

  – А, Немец! – сказал Шаген – Как дела? Чо слышно?

  – В командировку все едем – уныло отозвался Немцов.

  Командировка была темой злободневной. Справедливости рада скажем, что в отряде давно ходили слухи, и не безосновательные, о райских местах. В одно такое отправились восьмеро таджиков, в число которых попал, и дистрофик Чариев, дважды лечивший ногу. Сначала он сломал её, угодив в транспортёр деревообрабатывающего цеха, а выписавшись из госпиталя, был в первый же день избит грузинами, и попал в травматологию, с повторно сломанной ногой. Рассказывали, будто таджики в командировке живут в отдельном деревянном домике, тёплом и уютном. Всегда накормлены, спят в оба глаза, и в наряды совсем не ходят, даже тумбочки не охраняют, хотя там строгая уставная дисциплина и работать приходится, с утра до вечера. Но командировка командировке рознь. Та, о которой все теперь говорили, чем-то была не хороша. Никто не знал, чем именно, только каждый искал способ от неё увильнуть.

  – Я не еду, – отмахнулся Шагенян – я в госпитале.

  – Повезло.

  – Ты, короче, возьми известь в глаз чуть-чуть, и в госпиталь. Меня там художником в отделении оставили, но мне скоро на дембель, я за тебя со старшей медсестрой добазарюсь. Там вообще ништяк.

  – Как известь? Где я её возьму?

  – Где! Везде! Вон ею стены белят! Не знаешь где взять…

  – А глаз не испорчу?

  – Не сцы. Пройдёт. В госпитале пацаны научили. Тебе главное в глазное отделение попасть, а там я добазарюсь – он пошёл куда-то по взлётке, крикнув на ходу – Короче, я тебя в госпитале жду!

  Не теряя времени, Немцов подошёл к стене, мазнул пальцем по побелке и дотронулся до глаза. Ощущение было не приятное, но только от прикосновения. Повторив процедуру дважды, симулянт убедился в безобидности вещества. Никакого эффекта известь не произвела. Тогда Анатолий, для усугубления, принялся тереть глаз, до красноты. Учась в техникуме, он делал так всякий раз, как хотел безнаказанно пропасовать пары. По дороге в медпункт он натирал глаза и нос, до красноты, от чего глаза начинали слезиться и, как следствие возникала сырость в носу, придававшая нужный звук при втягивании воздуха. Медсестра давала термометр, и Анатолий сидел пять минут, напрягая руку, от чего ртутный столбик вытягивался, не сильно, но достаточно для освобождения от занятий.

  Похожую тактику он применил и в этот раз. Натерев глаз как следует, отправился в медпункт. Там сидела молодая женщина в белом халате, та самая фельдшерица, появившаяся вместе с пополнением и советовавшая не докуривать сигарет после переведенных из тайги бойцов, так-как некоторые из них больны туберкулёзом. Немцов всегда считал туберкулёз болезнью серьёзной и удивлялся теперь, что фельдшерица говорила о нём, как о простуде.

  – Вот – сообщил Немцов тревожным тоном – мне известь в глаз попала.

  – Ничего страшного – сказала женщина, приподняв пальцем веко – водой промой и всё.

  – Как же? Вот, ведь глаз покраснел.

  – Это ты его натёр. Водой промой и не трогай больше, всё и пройдёт.

  – А может в госпиталь нужно?

  – Не нужно.

  – Так известь же! – настаивал Анатолий.

  – Не нужно – улыбнулась фельдшерица.

  Уныло поблагодарив, Немцов вышел из медпункта. Видимо эту женщину удивить было не просто.

  Ничего не получилось. И не у одного Анатолия. Отряд переодели, согласно приказа министра обороны, в связи с наступившей в Москве весной, в летнее обмундирование, не взирая на очевидное отсутствие климатических этому причин. Благо, перемена заключалась только в изъятии бушлатов, перчаток и замене шапок-ушанок пилотками. Бушлаты поколебавшись всё же пока вернули, но только тем, кто отправлялся в командировку. Бельё – кальсоны и сорочки не заменили трусами и майками, по независящим от приказа обстоятельствам – ни того ни другого в запасах старшины не нашлось.

  Пока в отряде стояла предотъездная неразбериха, Немцов с Ревенцом, налегке – без бушлатов вышли из казармы и направились в магазин возле железнодорожной станции. Купили кирпич хлеба, пачку маргарина и спустились на берег Селенги. Присев на серую вымоченную корягу и щурясь на весеннее солнце принялись за еду. Отрывая хлеб кусками с аппетитом жевали его заедая маргарином откусывая по очереди.

  – Возвращаться пора, – сказал Немцов, поёживаясь от холодного ветерка – а-то опоздаем к отъезду.

  – Ну и хрен с ним – ответил Ревенец – опоздаем и опоздаем, зато в командировку не поедем.

  – Нас Громов уроет.

  – Ну и что? Ну даже если отмудохает, это всё-таки лучше, чем ехать неизвестно куда…

  – Ну, в общем-то да – признал Немцов.

  Посидели ещё, пока холод не погнал их в казарму.

  У крыльца сложенные в неряшливые пирамиды лежали скатанные рулонами полосатые ватные матрацы. На плацу, и так же неряшливо построились тридцать человек, направляемые в командировку. Фамилий пять, во время переклички назывались неоднократно, но совершенно впустую. Их обладателей найти не удалось. Выяснилось, что к числу пропавших прибавился так же один прапорщик, из-за чего на грозовом лице капитана Громова явственно блеснула молния. Наконец отложив разбирательство с самовольщиками, до выяснения их местонахождения, остальное воинство получило приказ выступать. Взяв каждый свой матрац, бойцы, разваливающейся колонной потянулись к железнодорожной станции.

  Скучно, без энтузиазма грузились в электричку, затем несколько часов дожидались читинского поезда, образовав лежбище на платформе улан-удэнского вокзала. По причине отъезда, на обед в столовую не ходили, и теперь все возлагали надежды на, взятые в дорогу, коробки с консервами. Поезд прибыл только вечером и всё время до его прихода офицеры и прапорщики выясняли между собой, кто должен был узнать его расписание. Наконец забрались в вагон, почему-то купейный, забили личным составом, до отказа, два купе – по пятнадцать голов – сложили матрацы между нижними плацкартами, и легли вповалку, не закрывая дверей. Офицеры и прапорщики разместились в третьем купе. Коробки с провиантом, во избежание расхищения, рассовали под нижние полки и принялись играть в карты.

  Чита встретила командировочных хмурясь пасмурным небом. Идти никуда не стали. Тут же на платформе у заборчика свалили матрацы дровяным штабелем и после недолгих пререканий старший лейтенант Шаповалов, назначенный командиром, всё же согласился выдать паёк. Впервые со вчерашнего завтрака, бойцы увиделись с продуктами питания и были разочарованы. На четверых приходилось две крошечные баночки перловой каши, известной под названием «шрапнель», да одна баночка сомнительного рыбного жмыха. Ложек было по числу шрапнельных консервов. Бойцы с воодушевлением разбились на квартеты и приступили к приёму пищи. Насытиться вышеперечисленным не удалось, скорее желудки получили пищу для размышления о еде.

  Из Читы тем же манером, но уже в плацкартном вагоне, добрались до станции Степь. От полустанка, через «городок», состоящий из короткой улицы одинаковых панельных трёхэтажных домов офицерского состава попали в расположение «городка» военного. При свете редких тусклых фонарей он больше напоминал обширную территорию уснувшего детского сада. Тёплая ночь и чистый, что было заметно даже в темноте, аккуратный «городок» навеяли зыбкое умиротворение.

  Казарма, в которую привели командировочных, как абсолютное большинство здешних строений, была одноэтажной. Вошли в квадратное помещение, походившее бы на вестибюль хорошего санатория, не будь против входа «на тумбочке» дневального со штык-ножом на поясе. Слева за широкой, двухстворчатой, закрытой стеклянной дверью было темно. Приезжих провели направо, в небольшой коридор, а дальше в два тесных, плотно заставленных кубрика. Для прохода оставалось узкое пространство вдоль стены, да пауза в центре, по обеим сторонам которой сдвинутые впритык стояли по четыре двухъярусные койки. По одной стене были большущие окна, характерные для архитектуры сталинской поры. Стёкол в окнах не было, а вместо них в рамах дружно хлопал полиэтилен.

  Раскатав матрацы солдаты не раздеваясь полезли на койки, без постелей и наскоро уснули. Утром, но не ранним, явился лейтенант Кошкин, исполнявший в отряде обязанности военного дознавателя, и не объявляя подъёма позвал на завтрак. Все охотно слезли и потекли к выходу. Нарядный «вестибюль» радовал глаз и напоминал интерьеры советских довоенных фильмов. За распахнутой теперь настежь стеклянной дверью оказалось залитое солнцем, просторное двусветное помещение, в котором свободно стояли ряды одноярусных коек, а посередине помещался стол для пинг-понга.

  «Артек» – подумал Немцов. Однако в отличие от Артека сразу за входной дверью приезжих встретил мощный холодный ветер. Улицу ярко освещало солнце. Побеленные известью деревца нарядно сияли. Строения по-первомайски слепили глаза белизной стен. До столовой, такой же санаторно-праздничной, было не более ста метров, но яростный встречный ветер мешал двигаться и швырялся мелкими камешками. Командировочные инстинктивно сбились в кучу и подавшись вперёд начали пробираться к заветной цели.

  – Отставить!!! – сквозь шум ветра донёсся чей-то голос – Отставить!!! Вернуться! Построиться и колонной, в сопровождении командира двигаться куда следует.

  Бойцы остановились, хотя и не сразу, и уставились на незнакомого офицера, прижимающего к голове, понравившуюся ветру фуражку. Постояв с минуту и растерянно оглядываясь командировочные, слегка ложась спинами на струи ветра, вернулись к казарме. Офицер же не успокоился, а умело пользуясь ветром добежал до входной двери и нырнул внутрь. Через пару минут дверь выплюнула старшего лейтенанта Шаповалова.

  – Ну вы что!? – налетел он сходу, но ветер сорвал с него фуражку, бросил далеко на асфальт, и та весело подскакивая покатилась по улице. Старший лейтенант несколькими прыжками последовал за ней, но опомнился и засеменив остановился. Какой-то сержант из гарнизона перехватил беглянку и бегом принёс владельцу. Никто из командировочных не пошевелился. Сконфуженный командир заговорил по-приятельски – Тут нельзя так ходить. Тут порядок и дисциплина. Давайте, постройтесь в колонну по четыре…

  Бойцы построились, и офицер повёл команду в столовую вцепившись в козырёк фуражки. Добравшись до крыльца, Шаповалов объявил: «Стой!» и с усилием открыв дверь проскользнул внутрь. Колонну ветер прибил к стене, и она развалилась. Через несколько минут выглянул командир и скомандовал входить в столовую «справа по четыре», и солдаты гурьбой бросились в дверь, с трудом преодолевая её отчаянное сопротивление.

  Интерьер здания не уступал экстерьеру. Многие рестораны завистливо кусали бы губы случись им увидеть эту столовую. Питание здесь было таким, какого не мог представить себе ни один из наших командированных за всё время службы, а многие и за всю свою жизнь.

Другие произведения автора:

Сила искусства

I

Мастерство